и уехал из Ирландии, где считается,
что он опозорил свою семью, избрав такую профессию. Отец его - виноторговец,
а старший брат - аптекарь.
     Трудно сосчитать, сколько встретишь в Лондоне и на континенте людей,  у
которых в  Ирландии  имеется  хорошенькое  поместье,  дающее  в  год  две  с
половиной тысячи доходу; а таких, у которых будет девять тысяч в  год  после
чьей-то смерти, - еще больше. Я сам  встречал  столько  потомков  ирландских
королей, что из них можно было бы сформировать целую бригаду.
     А кому не  приходилось  встречать  ирландца,  который  корчит  из  себя
англичанина, забыл свою родину и  старается  забыть  ирландский  акцент  или
сделать его незаметным?
     -  Идем,  пообедаем  вместе,  дорогой  мой,   -   говорит   О'Дауд   из
О'Даудстауна, - вот увидите, там будут все  наши,  англичане,  -  и  это  он
говорит с таким ирландским акцентом, какой не часто услышишь и в Дублине.  А
разве вы никогда не слыхали, как супруга капитана Макмануса рассказывает про
"Ивла-андию" и про имение своего папаши? Очень немногие  не  сталкивались  в
обществе с этими ирландскими феноменами, с этой грошовой роскошью.
     А что вы скажете об ирландских верхах - о Замке - с поддельным  королем
и поддельными царедворцами, поддельной верностью трону  и  поддельным  Гарун
аль-Рашидом,  который  расхаживает   в   поддельном   маскарадном   одеянии,
притворяясь любезным и щедрым?  Замок  -  это  цвет  и  гордость  ирландскою
снобизма. "Придворные известия" с двумя столбцами о  совершившемся  крещении
некоего младенца  достаточно  плохи,  но  представьте  себе  людей,  которым
нравится подделка под "Придворные известия"!
     В Ирландии вранье мне  кажется  более  возмутительным,  чем  во  всякой
другой стране. Человек показывает  вам  холмик  и  говорит,  что  это  самая
высокая гора во всей  Ирландии,  или  некий  джентльмен  сообщает  вам,  что
произошел от Бранена Бору и доходу у него три с половиной  тысячи  фунтов  в
год; или миссис Макманус описывает вам поместье своего  папаши;  или  старик
Дэн встает и  говорит,  что  ирландские  женщины  красивей  всех  на  свете,
ирландские мужчины - самые храбрые, а ирландская земля - самая  плодородная,
- и никто никому не верит; ни рассказчик этой истории, пи слушатель - но они
делают вид, будто верят, и возводят вранье в религию.
     О Ирландия! О моя родина! (Ибо я не сомневаюсь, что и я тоже  происхожу
от Брайена Бору.) Когда же ты признаешь, что дважды два - четыре, и назовешь
палку - палкой? Это самое лучшее, что ты можешь с ней сделать. Тогда снобы в
Ирландии переведутся, и мы больше не услышим о "наследственном рабстве".



Глава XXV
        Снобы, дающие вечера

     Наша коллекция снобов за  последние  несколько  недель  носила  слишком
густую политическую окраску.  "Покажите  нам  снобов  в  частной  жизни",  -
восклицают  милые  дамы.  (Передо  мной  лежит   письмо   одной   прелестной
корреспондентки из рыбачьего поселка Брайтхелмстон в Сассексе, а разве можно
ослушаться  ее  приказаний?)  "Дорогой  мистер  Сноб,  расскажите  нам   еще
что-нибудь из Ваших наблюдений над снобами в обществе". Боже храни бедняжек!
Они теперь привыкли к этому  слову  -  ненавистное,  вульгарное,  противное,
неудобопроизносимое  слово  "сноб"  соскальзывает  с  их  губок  как  нельзя
свободнее и милее. Я бы не удивился, если бы оно было в  ходу  и  при  дворе
среди фрейлин. Я знаю, что оно употребляется  в  самом  высшем  обществе.  А
почему бы и нет! Вульгарен снобизм, но в самом слове нет ничего вульгарного.
То, что мы называем снобизмом, и при ином названии все же таким и останется.
Ну так вот. Сезон приближается к концу, многие сотни добрых душ, снобов и не
снобов, покинули Лондон, убрано много гостеприимных ковров,  шторы  прикрыты
листами "Морнинг  гералда",  особняки,  некогда  населенные  жизнерадостными
хозяевами,   ныне   оставлены   под   присмотром   унылой   "locum   tenens"
{Заместительницы (лат.).} экономки - какой-нибудь замшелой старухи, которая,
в ответ на безнадежный звон колокольчика, с минуту глядит на вас  из  кухни,
потом не спеша отпирает парадную дверь и  сообщает,  что  миледи  уехала  из
города, или что "семейство в деревне" или "уехало на Рейн", и  мало  ли  что
еще, и так как сезону и  званым  вечерам  пришел  конец,  то  почему  бы  не
заняться на время снобами, дающими вечера, и не  рассмотреть  поведение  тех
особей, которые на полгода уехали из столицы?
     Одни из этих достойных снобов прикидываются яхтсменами и,  вооружившись
подзорными трубками и облачившись в бушлаты, проводят время между Шербуром и
Коузом; другие ютятся кое-как  в  Шотландии,  в  унылых  хижинах,  запасшись
жестянками готового супа и герметически запаянного фрикандо, проводят дни на
болотах, стреляя куропаток; третьи, после тягот сезона, отдыхают и принимают
ванны в Киссингене или наблюдают за игрой в trente et quarante  {Тридцать  и
сорок (франц.).} в Гамбурге и Эмсе. Теперь, когда все они уехали, мы можем и
покритиковать их. Теперь, когда нет больше званых вечеров,  давайте  нападем
на дающих эти вечера  снобов.  Снобы,  дающие  обеды,  дающие  балы,  дающие
завтраки, дающие conversazione {Концерты (итал.).}.  Боже!  Какой  переполох
поднялся бы среди них, если бы мы  напали  на  них  в  разгаре  сезона!  Мне
пришлось бы завести стража для защиты от скрипачей и кондитеров,  негодующих
на оскорбление своих патронов. Мне и так уже говорят,  что  из-за  некоторых
дерзких и неосторожных  выражений,  якобы  унизительных  для  Харли-стрит  и
Бейкер-стрит, в этих респектабельных кварталах упали цены на квартиры и были
отданы распоряжения более не приглашать мистера Сноба на вечера. Ну  вот,  -
все они уехали, давайте же порезвимся на  свободе,  разгромим  все  и  всех,
словно бык в посудной лавке. Они могут и не узнать о том, что происходило  в
их отсутствие, а если и узнают, то не станут же сердиться целые полгода.  Мы
начнем снова ублажать их примерно с февраля месяца, а уж будущий год  пускай
сам о себе печется. Мы не станем обедать у дающих обеды снобов  и  ходить  к
снобам на балы; ни слушать концерты ("мерси, мусью!" - как говорит Джимс)  у
снобов, а в таком случае что же помешает нам говорить правду?
     Со снобизмом дающих концерты снобов можно разделаться очень скоро,  так
же как и с чашкой мутного чая, которую подают вам в чайной  комнате,  или  с
полужидкими  остатками  мороженого,  которое  вы  глотаете  среди  удушающей
толкотни в гостиной наверху.
     Боже милостивый! Зачем только люди туда ходят? Что делается там такого,
из-за чего люди толкаются в этих трех маленьких комнатках?  Неужели  "Черная
Яма" считается таким приятным reunion {Собранием  (франц.).},  что  в  самый
зной британцы стремятся воскресить ее атмосферу? После того как вас стиснули
в лепешку у дверей (где вы чувствуете, что ваши ноги запутались в  кружевных
оборках леди Барбары Макбет, и эта изможденная и накрашенная гарпия  одаряет
вас взглядом, по сравнению с которым взгляд Уголино может считаться ласковым
и веселым), после того как вы с  трудом  извлекли  свой  локоть,  словно  из
подушки, из белого жилета сопящего Боба Гатлтона,  чуть  не  доведя  его  до
апоплексии, - вы наконец оказываетесь в гостиной и стараетесь поймать взгляд
миссис  Ботибол,  устроительницы  концерта.  Попавшись  ей  на  глаза,   вам
полагается улыбнуться, она тоже улыбается в четырехсотый раз за этот  вечер;
а если она уж очень рада вас видеть, то машет ручкой  перед  лицом,  посылая
вам, что называется, воздушный поцелуй.
     Чего ради должна миссис Ботибол посылать мне поцелуй? Я ее не поцеловал
бы ни за что на свете. Почему я,  увидев  ее,  ухмыляюсь  так,  словно  я  в
восторге? Разве я в восторге? Мне нет никакого дела  до  миссис  Ботибол.  Я
знаю, что она обо мне думает. Я знаю, что она сказала о  последнем  сборнике
моих стихов (слышал это от нашего общего друга). Почему  же,  говорю  я,  мы
продолжаем переглядываться и делать друг другу знаки, как полоумные? Потому,
что мы оба проделываем церемонии, которых требует от  нас  Великое  общество
снобов, повелениям которого все мы повинуемся.
     Ну вот, с  обрядом  узнавания  покончено,  мои  челюсти  снова  приняли
свойственное англичанам выражение затаенной муки и  глубочайшего  уныния,  а
сама Ботибол улыбается и посылает воздушные  поцелуи  кому-то  другому,  кто
протискивается в ту же дверь, через которую мы только что проникли. Это леди
Энн Клаттербак, у которой бывают вечера по пятницам, как у  Ботибол  (мы  ее
зовем  Ботти)  -  по  средам.  За  ней   -   мисс   Клементина   Клаттербак,
мертвенно-бледная  девица  в  зеленом,  с  ярко-рыжими   волосами,   которая
выпустила томик стихов ("Смертный вопль", "Дамьен", "Костер Жанны д'Арк"  и,
разумеется, "Переводы с  немецкого"),  музыкальные  дамы  приветствуют  друг
друга, называя одна другую "дорогая  леди  Энн"  и  "дорогая  моя  Элиза"  и
ненавидя одна другую так, как только могут ненавидеть дамы, дающие вечера по
средам и пятницам. С  невыразимой  мукой  дорогая  Элиза  смотрит,  как  Энн
подходит к Абу  Гошу,  только  что  приехавшему  из  Сирии,  и  улещивает  и
умасливает его, упрашивая бывать у нее на пятницах.
     Все это время, среди тесноты и давки, среди  неумолкаемой  трескотни  и
говора, и жара от восковых свечей, и невыносимой мускусной вони, среди всего
того,  что  бедняги-снобы,  авторы  модных  романов,   именуют   "сверканием
брильянтов, ароматом духов и сиянием бесчисленных ламп", -  захудалого  вида
желтолицый иностранец в чищеных перчатках чирикает  что-то  едва  слышное  в
углу под аккомпанемент другого иностранца.
     - Великий Какафого, -  шепчет  миссис  Ботибол,  проходя  мимо  вас.  -
Аккомпанирует знаменитый Тумпенштрумпф, вы знаете, пианист атамана Платова.
     Послушать этих Какафого с Тумпенштрумпфом собралось человек сто - стадо
тучных и тощих вдов, кое-где перемежающееся девицами; с полдюжины  скучающих
лордов, присмиревших и безмолвных; удивительные заморские  графы  с  густыми
бакенбардами,  желтыми  лицами  и  множеством  сомнительных  драгоценностей;
молодые денди с тонкими талиями, открытыми шеями, самодовольными улыбками  и
с  цветком  в  петлице;  старые,  чопорные,  толстые  и  лысые   завсегдатаи
концертов, которых вы ветре-
     чаете повсюду, которые не пропустят ни одного вечера, ни одного из этих
восхитительных увеселений; трое львов  последней  поимки  нынешнего  сезона:
путешественник Хигс, романист  Бигс  и  Тоффи,  который  так  выдвинулся  на
сахарном вопросе; капитан Флаш, которого приглашают ради хорошенькой жены, и
лорд Оглби, который бывает всюду, где бывает она, - que sais-je? {Почему бы?
(франц.)}. Кто такие владельцы всех этих ярких  шарфов  и  белых  галстуков?
Спросите маленького Тома Прига, который здесь, во всей славе своей; он знает
всех и каждого и может рассказать историю о ком угодно; и, шествуя домой,  в
свою квартиру на Джер-мин-стрит, в шапокляке и лакированных туфлях,  думает,
что он первый из светских молодых людей в городе и что  он  провел  вечер  в
самых изысканных развлечениях.
     Вы подходите (с обычной вашей изящной непринужденностью) к мисс Смит  и
заводите с ней беседу.
     - Ах, мистер Сноб! - говорит она. - Какой вы насмешник!
     Вот и все, что вы от нее слышите. Если вы  скажете,  что  погода  стоит
хорошая, она разразится смехом; если намекнете, что очень жарко, она заявит,
что вы гадкий негодник! Тем временем миссис Ботибол улыбается новым  гостям,
личность у  дверей  выкрикивает  их  фамилии,  бедный  Какафого  разливается
трелями в музыкальном салоне, питая ложную надежду,  что  его  едва  слышное
пение может "лансировать" его в свете. И какое же блаженство протиснуться  в
дверь и оказаться на улице, где  дожидается  около  полусотни  карет  и  где
мальчишка-факельщик с никому не нужным фонарем набрасывается на каждого, кто
выходит из подъезда, настаивая на том,  чтобы  непременно  достать  кеб  для
вашей милости.
     И подумать только, что находятся люди, которые,  побывав  у  Ботибол  в
среду, в пятницу поедут к леди Клаттербак!



Глава XXVI
        Снобы, обедающие в гостях

     В Англии снобы, дающие обеды, занимают весьма важное место в  обществе,
и описывать их - потрясающе трудная задача. Было время, когда сознание,  что
я обедал у человека в доме, не позволяло мне  говорить  о  его  недостатках;
отзываться  о  нем  дурно  я  считал  безнравственным  и  нарушающим  законы
гостеприимства.
     Но почему седло барашка должно ослепить вас, а тюрбо и соус  из  омаров
навсегда заткнуть вам рот? С годами люди начинают яснее понимать свой  долг.
Меня больше не проведут куском дичи, как бы ни был он жирен; а что  касается
онемения из-за тюрбо под  соусом,  то  я,  разумеется,  немею;  хороший  тон
повелевает, чтобы я молчал, пока не управлюсь с этим  блюдом;  но  не  после
этого: как только блюдо бывает съедено  и  Джон  уберет  тарелку,  язык  мой
развязывается. А ваш, если у вас милая соседка  -  прелестное  создание  лет
тридцати пяти, дочери которой еще не выезжают, - эти дамы  самые  интересные
собеседницы. Что касается  молоденьких  мисс,  то  их  сажают  за  стол  для
украшения, так же как ставят цветы в вазу. Их краснеющая юность и  природная
скромность  не  дают  им  проявлять  в  разговоре  той   легкой   доверчивой
откровенности, которая составляет всю прелесть беседы с их милыми матушками.
И не к ним, а именно к их матушкам, должен адресоваться обедающий  в  гостях
сноб, если он хочет преуспеть в  своем  призвании.  Предположим,  вы  сидите
рядом с одной из этих дам: как приятно в антрактах между блюдами  злословить
и насчет обеда, и насчет хозяина, дающего обед! Издеваться над человеком под
самым его носом гораздо пикантнее.
     - Что такое сноб-амфитрион? - может  вас  спросить  простодушный  юнец,
который еще не repandu {Не имеет опыта  (франц.).}  в  светской  жизни,  или
простак-читатель, не имеющий возможности побывать в Лондоне.
     Уважаемый сэр, я покажу вам  -  не  всех  снобов-амфитрионов,  ибо  это
невозможно, - но несколько видов. Предположим,  например,  что  вы,  человек
среднего сословия, привыкший к баранине, жареной по вторникам,  холодной  по
средам, рубленой по четвергам, человек с небольшими средствами  и  небольшим
хозяйством, решили не жалеть этих средств и перевернуть все  свое  хозяйство
вверх дном - и тогда вы  сразу  попадете  в  разряд  снобов,  дающих  обеды.
Предположим, вы раздобываете у кондитера несколько дешевых  блюд,  нанимаете
вместо лакеев двух зеленщиков или выбивальщиков ковров,  отпускаете  честную
Молли, которая прислуживает в будние дни, и украшаете стол (вместо  обычного
фарфора с китайским рисунком) приборами бирмингемского металла ценою в два с
половиной пенса. Предположим, вы желаете казаться богаче и знатнее,  чем  на
самом деле, - вы сноб, дающий обеды. И я  дрожу  при  мысли  о  том,  что  в
четверг многие и многие снобы прочтут эти строки!
     Тот, кто устраивает такие приемы, - увы, как  мало  таких,  кто  их  не
устраивает, - похож на  человека,  который  занимает  для  выхода  сюртук  у
соседа, или на даму, которая щеголяет  в  чужих  брильянтах,  -  словом,  на
обманщика, и ему следует отвести место среди снобов.
     Тот, кто выходит за пределы своего круга и приглашает  к  себе  лордов,
генералов, олдерменов и других важных господ, но скупится,  принимая  равных
себе, есть сноб-амфитрион. Например, мой любезный друг Джек  Тафтхант  знает
одного лорда, с которым познакомился  на  водах,  -  старого  лорда  Мамбла,
беззубого,  как  трехмесячный  младенец,  бессловесного,  как  гробовщик,  и
скучного, как... но не будем вдаваться в подробности. На каждом званом обеде
у Тафтханта вы видите этого унылого и беззубого старого патриция  по  правую
руку от миссис Тафтхант: Тафтхант - сноб, дающий обеды.
     Старик  Ливермор,  старик  Сой,  старик  Чатни,  один   из   директоров
Ост-Индской компании, старик Катни, военный врач, и т. д. - все это общество
старых чудаков, задающих друг другу обеды по очереди и обедающих только ради
того, чтобы объедаться, - они тоже снобы-амфитрионы.
     И  мой  друг,  леди  Макскру,  которой  за  столом   прислуживают   три
гренадера-лакея в галунах,  а  подают  ей  бараний  обглодок  на  серебре  и
отмеривают наперстками плохой херес и портвейн, тоже сноб-амфитрион,  только
другого сорта; и признаюсь, я, со своей стороны, уж лучше пообедаю у старика
Ливермора или у старика Соя, чем у ее милости.
     Скаредность  есть  снобизм.  Гостеприимство   напоказ   есть   снобизм.
Чрезмерное закармливание - тоже снобизм. Охота за титулами -  тоже  снобизм,
но я должен сказать, что есть люди, снобизм которых много хуже, чем у тех, о
ком мы говорили выше: это люди, которые могут давать обеды и совсем не  дают
их. Человек, которому не свойственно гостеприимство, никогда не сядет  рядом
со  мной  sub  iisdem  trabibus  {Под  одной  крышей  (лат.).}.  Пусть  этот
несчастный гложет свою кость в одиночестве!
     Но что такое истинное гостеприимство? Увы, любезные друзья мои и братья
снобы! Как редко нам все же  приходится  с  ним  встречаться!  Чисты  ли  те
мотивы, которые побуждают ваших друзей приглашать вас на обед? Вот что часто
приходило мне в  голову.  Не  нужно  ли  от  вас  что-нибудь  гостеприимному
хозяину? Мне, например, не свойственна подозрительность, но это  факт,  что,
когда Хуки выпускает в свет новую книгу, он приглашает на обед всех критиков
подряд; что, когда  Уокер  заканчивает  картину  к  выставке,  он  почему-то
становится чрезвычайно гостеприимным и приглашает  своих  друзей-журналистов
на мирную котлету и бокал Силлери. Старый скряга Ханке, который недавно умер
(оставив все деньги своей домоправительнице), много лет катался  как  сыр  в
масле, прикинувшись, будто упомянет в завещании детей всех  своих  знакомых.
Однако, хотя у вас, может быть, составилось  свое  мнение  о  гостеприимстве
ваших друзей и хотя люди, которые приглашают вас из  корыстных  соображений,
несомненно, снобы-амфитрионы, все же лучше не слишком вдумываться  в  мотивы
их поступков. Не любопытствуйте насчет зубов дареного коня. В конце  концов,
человек не собирался оскорбить вас, приглашая к обеду.
     Хотя что касается этого, то мне известны такие светские  люди,  которые
считают себя обиженными и оскорбленными, если обед или  общество  приходятся
им не по вкусу. Есть у нас  Гатлтон,  который  дома  за  обедом  съедает  на
шиллинг говядины из съестной лавочки, но, будучи приглашен на обед,  где  не
подают к тюрбо зеленого горошка в мае и свежих огурцов в марте, считает себя
оскорбленным таким приглашением.
     - Боже мой, - говорит он, - за каким чертом эти Форкеры приглашают меня
на обед? Баранину я могу есть и дома.
     Или:
     - Какая дьявольская наглость со стороны Спунеров - берут готовые  блюда
у кондитера и воображают, что я поверю их россказням про француза-повара!
     Есть еще и Джек Пудингтон - я видел на днях  этого  честного  малого  в
совершенном  бешенстве  из-за  того,  что  сэр  Джон   Карвер,   по   чистой
случайности, пригласил его отобедать в той же компании, с которой  Джек  был
накануне у полковника Крамли, а он еще не успел запастись новыми  анекдотами
для развлечения сотрапезников. Бедные снобы-амфитрионы! Вы  не  знаете,  как
мало благодарностей получаете вы за все свои труды и деньги! Как мы,  снобы,
обедающие в гостях, издеваемся над  вашей  стряпней,  презираем  ваш  старый
рейнвейн, не доверяем вашему  шампанскому  ценой  в  четыре  шиллинга  шесть
пенсов, отлично знаем, что сегодняшние добавочные блюда - разогретые остатки
от вчерашнего обеда,  и  замечаем,  что  некоторые  блюда  уносят  со  стола
нетронутыми, чтобы их можно было подать на завтрашнем банкете. Что  касается
меня, то когда я вижу,  как  главный  лакей  старается  незаметно  escamoter
{Похитить (франц.).} какое-нибудь фрикандо или бланманже, я всегда  подзываю