м
общаться с кем бы то  ни  было  непосредственно,  тем  самым  признает  себя
снобом.
     2. Дворянин-шталмейстер тоже сноб. Если для принца унизительно получить
ружье из рук лесника, то для шталмейстера унизительно оказывать  принцу  эту
услугу. Он ведет себя как сноб с лесником, которому препятствует общаться  с
принцем, и как сноб - с принцем, перед которым унижается.
     3. Португальский принц-супруг -  сноб,  ибо  оскорбляет  таким  образом
ближних своих. Не  беда,  если  б  он  принимал  услуги  непосредственно  от
лесника; но при посредничестве третьего лица становится оскорбительна  самая
услуга, и унижены  оба  служителя,  которые  в  этом  участвуют;  поэтому  я
почтительно утверждаю, что он самый несомненный, хотя и царственный сноб.
     А после этого вы читаете в "Диарио де гоберно":
     "Вчера его величество  король  развлекался  охотою  в  лесах  Синтры  в
сопровождении полковника, высокородного Вискерандо Сомбреро. Его  величество
возвратился к завтраку в Несессидадес в таком-то часу", и т. д., и т. д.
     Ох,  уж  эти  "Придворные  известия"!  -  опять  восклицаю   я.   Долой
"Придворные известия", это орудие и рассадник Снобизма! Я обещаю подписаться
на год на любую ежедневную газету, которая будет  выходить  без  "Придворных
известий" - хотя бы даже на "Морнинг гералд". Когда я читаю этот  вздор,  во
мне поднимается гнев; я чувствую себя предателем, цареубийцей, членом  клуба
"Телячья Голова". За  все  время  мне  понравилась  только  одна  заметка  в
"Придворных известиях"; там рассказывалось про  испанского  короля,  который
изжарился почти целиком,  потому  что  первый  министр  не  успел  приказать
лорду-камергеру, чтобы  церемониймейстер  соблаговолил  приказать  дежурному
камер-пажу, чтобы тот передал старшему придворному лакею просьбу послать  за
старшей горничной, чтобы та принесла ведро воды - тушить его величество.
     Я  похож  на  трехбунчужного  пашу,  которому  султан   посылает   свои
"Придворные известия". Иначе говоря - шелковый шнурок.
     Они меня душат. Поскорее бы их упразднили раз и навсегда.



Глава V
        Чем восхищаются снобы

     Теперь подумаем о том, как трудно даже знатным особам не стать снобами.
Хорошо  говорить   читателю,   оскорбленному   в   своих   лучших   чувствах
утверждением, что  все  короли,  принцы  и  лорды  -  снобы:  "Ты  и  сам  -
отъявленный сноб.  Прикидываясь,  будто  изображаешь  снобов,  ты  копируешь
только собственную безобразную рожу, любуясь ею тщеславно и тупо,  наподобие
Нарцисса". Но я прощу этот взрыв негодования моему верному  читателю,  когда
вспомню, где и кем он  имел  несчастие  родиться.  Надо  полагать,  что  для
англичанина вообще невозможно не быть в известной мере снобом. Если бы  люди
в этом убедились, было бы достигнуто, конечно, очень многое. Если  я  указал
на болезнь, то будем надеяться, что другие ученые найдут лекарство.
     Если и вы, человек среднего общественного слоя, тоже сноб, -  вы,  кому
никто особенно не льстит, вы, у кого нет приживалов,  кого  не  провожают  с
поклонами до дверей лакеи и приказчики, кому  полисмен  велит  проходить  не
задерживаясь, кого затирают в светской толпе и среди братьев наших снобов, -
то судите сами, насколько труднее избежать  снобизма  человеку,  который  не
имеет ваших преимуществ и всю  жизнь  окружен  поклонением,  перед  кем  все
унижаются, - судите сами, как  трудно  кумиру  снобов  не  сделаться  снобом
самому.
     В то время как я рассуждал таким убедительным  образом  с  моим  другом
Евгением, нас обогнал лорд Бакрам, сын маркиза Бэгуига, и постучался в дверь
семейного особняка на Ред-Лайон-сквер. Его высокородные  батюшка  и  матушка
занимали,  как  всем  известно,  почетные  должности  при   дворе   покойных
государей. Маркиз  был  лордом-хранителем  буфетной,  а  ее  милость  ведала
Пудреной комнатой королевы Шарлотты. Бак (я его зову этим именем, потому что
мы с ним очень близки)  кивнул  мне,  проходя  мимо,  и  я  стал  доказывать
Евгению, что для этого вельможи немыслимо не быть одним  из  нас,  поскольку
снобы всю жизнь морочили ему голову.
     Родители решили дать  ему  привилегированное  воспитание  и  как  можно
раньше отослали его в школу.  Его  преподобие  Отто  Роз,  Д.  В.,  директор
Ричмонд-лодж - подготовительной Академии для молодых вельмож и дворян,  взяв
на свое попечение маленького лорда, пал ниц  и  преклонился  перед  ним.  Он
неизменно представлял его папашам и мамашам, приезжавшим в  школу  навестить
своих детей. Он с гордостью и удовольствием  поминал  высокородного  маркиза
Бэгуига, как одного из добрых друзей и покровителей своей Академии. Из лорда
Бакрама он сделал приманку для такого множества учеников, что к Ричмонд-лодж
понадобилось пристроить новый флигель, и в  заведении  прибавилось  тридцать
пять новых кроваток под белым пологом. Миссис Роз, делая визиты в одноконном
фаэтоне, обычно брала с собой маленького лорда, так что  супруга  пастора  и
докторша чуть не умерли от зависти. Когда родной сын доктора Роза  вместе  с
лордом Бакрамом были пойманы на краже яблок в чужом саду, доктор,  не  жалея
собственной плоти и крови, отстегал сына за  то,  что  тот  ввел  в  соблазн
молодого  лорда.  Расставаясь  с  ним,  он  плакал.  Когда  доктор  принимал
посетителей, на его письменном  столе  всегда  лежало  письмо,  адресованное
высокородному маркизу Бэгуигу.
     В Итоне из лорда Бакрама выколотили  немалую  долю  снобизма,  там  его
секли  совершенно  беспристрастно.  Однако  даже  и  там  избранная   стайка
сосунков-подхалимов  искала  его  общества.  Молодой  Крез  дал  ему  взаймы
двадцать три новехоньких соверена из банка  своего  папаши.  Молодой  Снейли
делал за него переводы и пытался сойтись  с  ним  поближе;  зато  юный  Булл
одолел его в драке, длившейся пятьдесят пять минут, и Бакрам неоднократно  и
с большой пользой для себя бывал бит  тростью  за  плохо  вычищенные  сапоги
старшего ученика  Смита.  На  заре  жизни  далеко  не  все  мальчики  бывают
подхалимами.
     Но как только он поступил в университет, приживалы облепили его со всех
сторон. Наставники пресмыкались перед ним. В столовой колледжа члены ученого
совета отпускали ему тяжеловесные комплименты. Декан никогда не замечал  его
отсутствия в часовне и не слышал шума, доносившегося из его комнаты.  Многие
молодые люди из почтенных семейств (а  снобизм  процветает  среди  почтенных
семейств, населяющих Бейкер-стрит, как нигде  в  Англии)  -  многие  из  них
пристали к нему как пиявки. Крез без конца давал Бакраму в долг, и он не мог
выехать на охоту с гончими без того, чтобы Снейли (юноша робкого  характера)
не увязался за ним в поле и не брал все те препятствия, какие хотелось брать
его другу. Молодой Роз поступил в тот же колледж, будучи  нарочно  придержан
на год отцом для этой цели. Он тратил все свои карманные деньги за  четверть
года на один-единственный обед в честь лорда Бакрама, зная, однако  же,  что
ему всегда простят такое расточительство, и, если он упоминал в  письме  имя
лорда Бакрама, из дому всегда присылали десятифунтовый билет. Не знаю, какие
несбыточные мечты лелеяли миссис Подж  и  мисс  Подж,  жена  и  дочка  главы
колледжа, где учился лорд Бакрам, но у самого почтенного профессора была  до
такой степени лакейская душонка, что он ни одной минуты не думал, будто  его
дочь может  выйти  замуж  за  вельможу,  и  потому  поспешил  выдать  ее  за
профессора Краба.
     Всем вам известно, каким опасностям  подвергался  лорд  Бакрам,  когда,
получив почетный диплом (ибо Альма Матер тоже  сноб  и  раболепствует  перед
лордами не хуже иных прочих),  он  отправился  за  границу  оканчивать  свое
образование, и  сколько  дам  расставляло  ему  сети.  Леди  Лич  с  дочками
преследовала его от Парижа до Рима и от Рима до  Баден-Бадена.  Мисс  Леггит
разразилась при нем слезами, когда  он  объявил  о  своем  решении  покинуть
Неаполь, и в обмороке склонилась на грудь своей мамаши;  капитан  Макдракоп,
из Макдраконтаупа, графство Типперэри, потребовал, чтобы он  "изъяснил  свои
намерения   относительно   его   сестры,   мисс    Амалии    Макдракон    из
Мак-драконтауна", и грозился застрелить его, ежели он  не  женится  на  этом
непорочном и прелестном юном создании, которое впоследствии повел к алтарю в
Челтенеме мистер Мафф. Если бы постоянство и сорок тысяч  фунтов  могли  его
соблазнить, то мисс Лидия Крез,  конечно,  сделалась  бы  леди  Бакрам.  Как
известно всему светскому обществу, граф Товровский был  рад  взять  ее  и  с
половиной этих денег.
     А теперь читателю, быть может, не терпится узнать, что за человек  тот,
кто ранил столько женских сердец и был непревзойденным любимцем мужчин. Если
бы мы стали его описывать, это была бы уже личность,  а  "Панч"  никогда  не
унижается до личностей. Кроме того, не имеет ни малейшего  значения,  какого
рода он человек и каковы свойства его характера.
     Предположим, что это молодой вельможа литературной  складки  и  что  он
выпустил в свет весьма слабые и глупые стишки: снобы  расхватали  бы  тысячи
его томиков; издатели (которые наотрез отказались от моих "Страстоцветов"  и
от большой эпической поэмы) воздали бы ему  должное.  Предположим,  что  это
вельможа веселого нрава, имеющий  склонность  отвинчивать  дверные  молотки,
таскаться по кабакам и до  полусмерти  избивать  полисменов:  публика  будет
добродушно сочувствовать его развлечениям и говорить,  что  он  весельчак  и
славный малый. Предположим, он любит картеж и скачки, не прочь смошенничать,
а иной раз удостаивает обобрать новичка за карточным столом: публика простит
его, и много честных  людей  станет  заискивать  перед  ним,  как  стало  бы
заискивать перед громилой, если б тот родился лордом. Предположим,  что  это
идиот: и все же, в силу нашей  славной  конституции,  он  достаточно  хорош,
чтобы править нами. Предположим, что это честный, благородный человек -  тем
лучше для него.  Однако  он  может  быть  ослом  -  и  все  же  пользоваться
уважением;  или  негодяем  -  и  все  же  пользоваться  общей  любовью;  или
мошенником - и все же для него найдутся оправдания.  Снобы  все-таки  станут
преклоняться перед ним. Мужчины-снобы будут оказывать ему почести, а женщины
- взирать на него с лаской, даже если он дурен как смертный грех.



Глава VI
        О респектабельных снобах

     Выслушав немало нареканий за то, что к  категории  снобов  я  причислил
государей, принцев и всеми почитаемую знать, я льщу  себя  надеждой  угодить
всем и каждому в настоящей главе, высказав твердое убеждение, что  особенное
изобилие  снобов  наблюдается  в  респектабельных  слоях  нашей  обширной  и
процветающей Империи. Я прохожу по излюбленной мной Бейкер-стрит  (сейчас  я
занимаюсь жизнеописанием Бейкера, основателя этой знаменитой  улицы),  гуляю
по Харли-стрит (где на каждом втором доме красуется герб), по  Уимпол-стрит,
которая не жизнерадостнее катакомб,  -  мрачный  мавзолей  дворянства,  -  я
блуждаю  по  Рпджент-парку,  где   штукатурка   осыпается   со   стен;   где
методисты-проповедники  ораторствуют  перед  тремя  детишками   на   зеленой
лужайке, где тучные старички галопируют по  уединенной  грязной  дорожке;  я
прохожу сомнительным лабиринтом Мэйфэра, где у двух соседних подъездов можно
увидеть коляску миссис Китти Лоример и фамильную, украшенную гербами  карету
старой леди Лоллипоп; я брожу по Белгрэвии,  этому  блеклому  и  изысканному
кварталу, где  все  обитатели  держатся  чопорно  и  корректно,  а  особняки
выкрашены в тускло-коричневую краску; я плутаю среди новых скверов  и  аллей
блестящей, только что отстроенной линии Бэйсуотер-Тайберн - и во  всех  этих
кварталах мне приходит в голову  одна  и  та  же  истина.  Я  останавливаюсь
наудачу перед одним из домов и говорю: "О дом, в тебе живут снобы, О дверной
молоток, тобой стучат снобы, О лакей в домашнем платье, греющий свои  жирные
ляжки на солнце, тебе платят снобы!" Это страшная мысль,  от  нее  и  самому
здравому рассудку легко повредиться, как только  подумаешь,  что  из  каждых
десяти домов едва ли сыщется один, где в гостиной на столике не лежит "Книга
пэров". Приняв во внимание, сколько вреда приносит эта глупая, лживая книга,
я бы сжег весь ее тираж до последнего экземпляра,  как  цирюльник  сжег  все
книги Дон-Кихота о рыцарстве, затуманивающие людям мозги.
     Взгляните на этот величественный дом посреди сквера. В нем  живет  граф
Лафкориб, у него пятьдесят тысяч годового дохода. Кто знает,  сколько  стоит
dejeuner dansant {Чай с танцами (франц.).},  который  он  давал  на  прошлой
неделе? Одни цветы в залах и букеты для дам  обошлись  в  четыреста  фунтов.
Этот человек в коричневых штанах, который, плача, сходит с крыльца,  -  один
из его кредиторов: лорд Лафкориб разорил его и не хочет  больше  видеть,  то
есть его  милость  смотрит  сейчас  на  него,  укрывшись  за  шторой  своего
кабинета. Продолжай в  том  же  духе,  Лафкориб,  ты  -  сноб,  бессердечный
притворщик, гостеприимный лицемер,  мошенник,  выдающий  обществу  фальшивые
векселя... но я становлюсь что-то слишком красноречив.
     Видите ли вы тот красивый дом, э 23, где мальчишка из мясной  звонит  у
черного хода? На лотке у пего лежат три бараньих  котлетки.  Они  пойдут  на
обед для совсем другого, весьма респектабельного семейства: для леди  Сьюзен
Скрягпшс и ее дочерей - мисс Скряггинс и  мисс  Эмили  Скряггинс.  Слуги,  к
счастью  для  них,  получают  на  стол  деньгами  -  два  огромных  лакея  в
светло-голубом и канареечном, толстяк-кучер, методист трезвого поведения,  и
дворецкий, который ни за что не остался бы в этой  семье,  если  бы  не  был
вестовым  генерала  Скряггинса  в  то  время,  когда  генерал  отличился  на
Вальхерене. Вдова генерала подарила его портрет офицерскому клубу, а там его
повесили в одной из задних туалетных комнат. Он изображен у  окна  гостиной,
на фоне красной драпировки;  вдали  клубится  вихрь,  палят  пушки:  генерал
указует перстом на свиток, на коем начертаны слова: "Вальхерен, Тобаго".
     Леди  Сьюзен,  как  известно  всякому,  кто  справлялся  в  "Британской
библии", - дочь того великого и славного графа Бэгуига,  который  упоминался
выше. Все, что ей принадлежит, она считает достойнейшим  и  лучшим  в  мире.
Первые среди людей, разумеется, Бакрамы, ее  собственный  род;  ниже  рангом
следуют Скряггинсы. Ее генерал был достойнейшим из  генералов;  в  настоящее
время ее старший сын, Скряггинс Бакрам Скряггинс, - достойнейший и лучший из
людей, второй сын  -  достойнейший  и  лучший  после  него;  а  сама  она  -
совершенство среди женщин.
     И в самом деле, это  весьма  респектабельная  и  почтенная  дама.  Она,
разумеется, ходит в церковь, а если бы не ходила, то считала бы, что церковь
в опасности. Она жертвует на церковь и  на  приходскую  благотворительность,
состоит  директрисой  многих   заслуженных   благотворительных   учреждений:
родильного приюта имени королевы Шарлотты, Убежища  для  прачек,  Богадельни
для дочерей британских барабанщиков,  и  т.  д.,  и  т.  д.  Она  образцовая
матрона.
     Не родился еще на свет такой торговец, который мог бы сказать, что  ему
не уплатили по счету в платежный день.  Нищие  в  ее  квартале  боятся  леди
Скряггинс как чумы: ибо, когда она выходит на  прогулку  под  охраной  лакея
Джона, у него всегда имеется в запасе два-три свидетельства о  ниществе  для
тех, кто их заслужил. Десять  гиней  в  год  покрывают  все  ее  расходы  на
благотворительность. Во всем Лондоне не найдется почтенной дамы, имя которой
чаще попадало бы в печать за такую сумму.
     Эти три бараньих котлетки, которые у вас  на  глазах  вносят  в  дом  с
черного хода, будут поданы к столу на фамильном серебре нынче в  семь  часов
вечера, в присутствии великана-лакея, дворецкого в черном, в блеске герба  с
девизом Скряггинсов, сияющего повсюду. Мне жаль мисс  Эмили  Скряггинс,  она
еще такая молоденькая - молоденькая и голодная. Правда ли,  что  она  тратит
все свои карманные деньги на булочки? Злые языки  говорят,  что  да,  но  на
булочки у нее, голодной бедняжки, остается очень мало. Суть в том, что после
уплаты лакеям, горничным,  за  наем  толстых  выездных  лошадей,  за  аренду
большого дома, за шесть званых обедов  в  течение  сезона,  за  два  больших
торжественных  званых  вечера,  за  осеннюю  поездку   на   английский   или
заграничный курорт доходы миледи сокращаются до самой ничтожной суммы, и она
оказывается так же бедна, как мы с вами.
     Вы бы никак этого не подумали, если б видели, как  ее  большая  карета,
громыхая, катится на прием во дворце, и если б перед вами  мелькнули  перья,
ленты и алмазы над рыжеватыми волосами и  величественным  орлиным  носом  ее
милости; вы не подумали бы этого, услышав, как выкликают в полночь:  "Карету
леди Сьюзен Скряггинс!" - будя всю Белгрэвию; вы не подумали бы этого, когда
она вплывает в церковь, шурша шелками, в сопровождении раболепного  Джона  с
мешочком молитвенников. Возможно ли, сказали бы вы, чтобы такой внушительной
и грозной особе не хватало денег? Увы! Это так.
     Я поручусь, что в нашем безнравственном и  вульгарном  мире  она  и  не
слыхивала такого слова, как "сноб". И, о  звезды  и  подвязки!  Как  бы  она
возмутилась, если б услышала, что она,  она,  величественная,  как  Минерва,
она, непорочная, как Диана (без склонности этой языческой  богини  к  охоте,
неприличной для знатной дамы), - что она тоже сноб!
     Она и останется снобом, пока так непомерно высоко ценит себя, свое имя,
свою внешность и наслаждается этим нестерпимым высокомерием; пока, бывая  на
людях,  чванится,  подобно  Соломону  во  всей  славе  его,  пока   (добавлю
предположительно) отходит ко сну в тюрбане  с  райской  птицей  и  в  ночной
рубашке с придворным  шлейфом,  пока  она  так  невыносимо  добродетельна  и
надменна; пока не изрубит хоть одного из этих лакеев на бараньи котлеты  для
своих молоденьких дочерей.
     Все сведения о ней я получил от старого школьного  товарища,  ее  сына,
Сидни Скряггинса, адвоката Канцлерского суда без практики,  самого  мирного,
самого любезного и благовоспитанного из снобов, который  никогда  не  тратит
больше своих двухсот фунтов в год и которого ежевечерне можно видеть в клубе
"Оксфорд и Кембридж", где он с загадочной улыбкой читает "Куортерли  ревью",
невинно услаждая себя полубутылкой портвейна.



Глава VII
        О респектабельных снобах

     Взгляните на дом рядом с домом  леди  Сьюзен  Скряггинс.  Это  красивый
особняк с навесом над дверями: сей балдахин будет спущен нынче вечером  ради
удобства друзей сэра Элюреда  и  леди  С.  де  Могинс,  чьими  вечерами  так
восхищается и публика и сами хозяева.
     Лакеи де Могинсов  в  персиковых  ливреях  с  серебряным  галуном  и  в
нежно-зеленых плюшевых невыразимых составляют гордость всей круговой  дороги
в Хайд-парке, где леди де Могипс, сидя  на  атласных  подушках  с  крохотным
спаниелем  на  руках,  раскланивается  только  с  самой  избранной  светской
публикой. Времена переменились нынче для Мэри Энн, или, как она себя  теперь
именует, для Мэриэн де Могинс.
     Она была дочерью капитана Рэтдрамских ополченцев Флека,  который  много
лет тому назад переправился со своим полком из  Ирландии  в  Кермартеншир  и
защитил   Уэльс   от   корсиканского   завоевателя.   Его   ополченцы   были
расквартированы в Понтидвдлме,  где  Мэриэн  и  покорила  сердце  своего  де
Могинса, сына местного банкира. Он так усиленно ухаживал  за  мисс  Флек  на
балу по случаю скачек, что ее отец сказал: либо  де  Могинс  падет  на  поле
чести, либо женится на его дочери. Тот предпочел жениться. В  то  время  его
фамилия была просто Маггинс, и его отец  -  процветающий  банкир,  поставщик
армии, контрабандист и вообще делец на все руки,  чуть  было  не  лишил  его
наследства за такую партию. Ходят  слухи,  будто  Маггинса-старшего  сделали
баронетом за