ли свинина вам надоела, а  баранина  пришлась  не  по
вкусу, если миссис Понто оказалась хвастуньей и притворщицей,  а  мисс  Уирт
изводила вас своей ужасной игрой на фортепианах?
     - Ах, мисс, что за вопрос? Разве вы никогда  не  слышали  о  доблестных
британских воинах, берущих приступом батареи, о докторах, проводящих ночи  в
чумных лазаретах, и о других примерах самопожертвования? Как вы
     полагаете, чего ради английские джентльмены шли две с половиной мили  к
батареям Собраона, в то время как сто пятьдесят грохочущих пушек  косили  их
сотнями, - уж, разумеется,  не  ради  удовольствия.  Что  заставляет  вашего
почтенного батюшку после обеда покидать свой уютный дом и далеко за  полночь
корпеть в конторе над скучнейшими юридическими документами? Долг,  сударыня,
долг, который равно обязаны исполнять и военный, и юрист, и литератор.  Люди
нашей профессии  во  многих  отношениях  мученики.  (Спросите  сэра  Эдварда
Джорджа, графа Литтон Бульвер-Литтона, так ли это, а если не его, то  любого
другого прославленного сочинителя.)
     Вы этому не верите? Ваши розовые губки  недоверчиво  кривятся  -  очень
гадкое и неприятное выражение для молоденькой девушки. Ну что ж,  не  скрою,
дело в том, что поскольку в моей квартире (дом э 24, Колодезный Двор, Темпл)
шел ремонт, а у миссис Сламкин, моей уборщицы, нашлась возможность  съездить
в  Дэрхем,  навестить  замужнюю   дочку,   которая   недавно   подарила   ей
обворожительного маленького внука, - то самое лучшее для меня было  провести
несколько недель на лоне природы. Да, но каким очаровательным показался  мне
Колодезный Двор, когда я вновь увидел  хорошо  знакомые  колпаки  на  печных
трубах! Cari luoghi! {Милые сердцу места! (итал.).} О дым и  копоть,  привет
вам, привет!
     Но если вы полагаете, сударыня, будто  в  предшествующем  этим  строкам
рассказе  о  семействе  Понто  нет  морали,  то   вы   жесточайшим   образом
заблуждаетесь. Именно в этой самой главе у нас и будет мораль -  да  ведь  и
все наши очерки не что иное, как мораль, ибо в них  объясняется,  какое  это
безумие быть снобом.
     Вы заметите, что в провинциальной Снобографии для публичного  обозрения
был выставлен преимущественно мой бедный друг Понто, - а почему? Потому  что
мы не были ни в  чьем  другом  доме?  Потому  что  в  других  домах  пас  не
приглашали к семейному столу? Нет, нет, сэр Джон Хобак из поместья  "Колючая
Изгородь", сэр Джон Хипсли из "Шиповника"  не  закрывали  перед  нами  своих
гостеприимных ворот; об индийском  супе  генерала  Саго  я  могу  судить  по
личному опыту. А обе пожилые леди из Гатлбери - разве их вы не  считаете  ни
во что? Неужели вы думаете, что там не встретили бы с радостью симпатичного,
веселого, молодого человека, которого мы из скромности не назовем? Разве  вы
не знаете, что провинциалы всякому будут только рады?
     Но эти почтенные особы не входят в план настоящей работы  и  не  играют
важной роли в нашей драме из жизни снобов, совершенно так же, как на  театре
короли и императоры и вполовину не так  важны,  как  многие  скромные  люди.
Венецианский   дож,   например,   стушевывается   перед   Отелло,    который
всего-навсего мавр, а французский король - перед Фальконбриджем,  дворянином
не бог весть  какого  знатного  происхождения.  Так  же  обстоит  дело  и  с
названными выше благородными персонажами. Я  отлично  помню,  что  кларет  у
Хобака был далеко не так хорош, как у Хипсли;  напротив  того,  вино  "Белый
Эрмитаж" у Хобака было выше всяких похвал (кстати сказать, дворецкий  каждый
раз наливал мне всего полбокала). И разговоры я тоже помню. Ох, сударыня, до
чего же они были глупые! О вспашке подпочвы;  о  фазанах  и  браконьерах;  о
склоке из-за кандидата от графства на ближайших выборах;  о  том,  что  граф
Мангельвурцельширский  не   ладит   со   своим   родичем   и   ставленником,
достопочтенным Мармадюком Томнодди; все  это  я  мог  бы  записать,  если  б
намеревался разгласить тайны частной жизни;  мог  бы,  конечно,  записать  и
разговоры о погоде, о большой охоте, куда съезжалось все графство,  о  новых
удобрениях и, разумеется, о яствах и питиях.
     Но cui bono? {Кому это  нужно?  (лат.)}  Снобизм  у  этих  беспросветно
глупых и весьма почтенных семей совсем не того  рода,  который  мы  задались
целью разоблачить.  Бык  есть  бык  -  объемистая,  неуклюжая,  толстобокая,
мычащая, чавкающая  говядина.  Он  задумчиво  жует  жвачку,  как  велит  ему
природа, истребляет положенное ему количество брюквы и жмыхов,  до  тех  пор
пока не настанет для него пора уйти с пастбища, освободив место другим зычно
мычащим и толстобоким животным. Быть может, мы не питаем уважения к быку. Мы
скорее терпим его. Сноб, дорогая моя, есть та  лягушка,  которая  возмечтала
сравняться с быком. Забросаем же камнями  это  глупое  животное,  чтобы  оно
опомнилось.
     Вот  перед  вами  мой  несчастный  друг  Понто,  добродушный,  любезный
английский джентльмен, не слишком умный, но и не дурак, - любящий  портвейн,
свое семейство, сельские удовольствия и сельское  хозяйство,  гостеприимный,
имеющий такой уютный наследственный домик, какого только можно  пожелать,  и
годовой доход в тысячу фунтов. Доход не ахти какой,  но  entre  nous,  можно
прожить и на меньшую сумму и даже не бедствовать.
     Возьмем, например, хоть того  же  доктора,  которого  миссис  Понто  не
удостаивает визитом: этот человек растит чудесное семейство  и  любим  всеми
бедняками на много миль в  округе;  он  дарит  им  портвейн  для  укрепления
здоровья и пользует их бесплатно. А как эти люди могут жить на  свои  жалкие
средства - просто уму непостижимо, по словам миссис Понто.
     Или есть еще пастор, доктор Кризостом, - миссис  Понто  говорит,  будто
они поссорились из-за его еретических воззрений, однако мне  намекнули,  что
вовсе не из-за того, - миссис Кризостом будто бы больше уважают  у  Хобаков;
сколько пастор получает  с  прихода,  вы  можете  в  любой  день  узнать  из
"Церковного справочника", но сколько он раздает, вы не знаете.
     Это признает даже его преподобие Фасоль, в чьих глазах стихарь  доктора
Кризостома - еретическая мерзость; да и сам Фасоль на  свой  лад  повинуется
долгу пастыря и оделяет  людей  не  только  душеспасительными  книжечками  и
беседами, но и деньгами из собственного кармана. Кстати сказать, так как  он
сын лорда, то миссис Понто крайне желательно, чтобы он женился на той из  ее
дочек, которую не выберет лорд Геральдон.
     Так вот, хотя доходов у Понто почти столько же,  сколько  у  трех  этих
достойных людей вместе взятых, о сударыня, если бы вы видели, в какой  нужде
живет  этот   бедняга!   Какой   арендатор   может   рассчитывать   на   его
снисходительность? Какой бедняк может надеяться на его щедрость?
     - Хозяин такой человек - лучше не бывает, - говорит честный Страйпс,  -
а когда мы с ним были в полку, так и щедрей его не было. Ну,  а  хозяйка  до
того прижимистая, я только дивлюсь, чем у нас барышни живы.
     Живы они тем, что  у  них  самая  лучшая  гувернантка  и  самые  лучшие
учителя, и платья им шьет собственная модистка леди Карабас, и братец у  них
ездит на охоту с лордами; и тем, что  в  "Миртах  и  Лаврах"  бывают  только
первые фамилии графства, а миссис Понто  считает  себя  образцовой  женой  и
матерью и одним из чудес света именно потому, что на  тысячу  фунтов  в  год
развела весь этот снобизм, и скряжничает, и лицемерит.
     Какое это  было  неизъяснимое  удовольствие,  сударыня,  когда  Страйпс
погрузил мой портплед в старую коляску и отвез меня (поскольку беднягу Понто
схватил  ишиас)  в  Гатлбери,  в  гостиницу  "Герб  Карабасов",  где  мы   и
простились. В общем зале собралось несколько вояжеров: один толковал о делах
своей фирмы, другой - насчет обеда,  третий  -  про  дорожные  гостиницы,  -
разговор не слишком возвышенный, но простой  и  дельный,  ничуть  не  глупее
разговора провинциальных дворян, и, о боже, насколько же это  приятнее  было
слушать, чем фокусы мисс Уирт на фортепианах или  жеманную  болтовню  миссис
Понто о высшем свете и первых фамилиях графства!



Глава XXXIX
        Снобиум коллекциум
        (Собрание снобов)

     Замечая,  какое  сильное   впечатление   эти   очерки   производят   на
образованную публику, я начинаю крепко надеяться, что в скором времени у нас
в газетах появится Отдел снобов, такой  же,  как  ныне  существующие  отделы
полицейской и  судебной  хроники  и  придворных  известий.  Когда  на  свете
происходит нечто вопиющее - драка с переломом костей или нарушение закона  о
бедных, - кто вопиет об этом так красноречиво, как "Тайме"? А ежели случится
какое-нибудь  грубейшее  проявление   снобизма,   почему   бы   возмущенному
журналисту не привлечь внимание общества и к этому преступлению?
     Вот, например, как оценить с точки зрения снобизма удивительный  случай
с графом Мангельвурцелем и его братом? Не говоря уже  о  грубости,  взаимном
запугивании,  хвастовстве,  полной  безграмотности,  взаимных  обвинениях  и
опровержениях, о вызовах,  отводах  и  отречениях,  изобилующих  в  братской
распре, - оставив в стороне все то, что касается лишь данного вельможи и его
родича, к личным делам которых мы  не  имеем  никакого  отношения,  подумаем
только, до чего развращенным, до чего подлым и подхалимским, словом, до чего
же снобистским должно быть все графство, если оно не могло найти себе лучших
главарей или лидеров, чем эти два джентльмена.  "Чтобы  человек  представлял
нас в парламенте, - как бы говорит это великое графство, - нам не требуется,
чтобы он умел писать грамотно или чтоб он выражался  вежливо,  как  подобает
христианину, чтобы вел  себя  пристойно,  не  требуется  даже  обыкновенного
здравого  смысла.  Нам  требуется  только,  чтоб   его   рекомендовал   граф
Мангельвурцельширский.  А  от  самого   графа   Мангельвурцельширского   нам
требуется только, чтобы он имел пятьдесят тысяч годового дохода и  устраивал
псовые охоты". О вы, гордость  всей  Снобландии!  О  вы,  низкопоклонники  и
подхалимы, откровенные лакеи и паразиты!
     Но  мы  становимся  слишком  свирепы;  не  будем  забывать  о   простой
вежливости и о том шутливом и чувствительном тоне, в котором мы доселе  вели
беседу с любезным нашим читателем. Так вот, снобизмом насквозь проникнуты  и
маленький общественный фарс, и большая  государственная  комедия,  и  к  ним
пристегнута одна и та же мораль.
     Например, в газетах была напечатана заметка  об  одной  молодой  особе,
которая, будучи введена в заблуждение гадалкой, взяла и отправилась в  Индию
и даже проделала часть пути (кажется, доехала до Бэгниг-Уэлза) в  погоне  за
обещанным ей мужем. Неужели вы думаете, что эта простая душа бросила бы свою
лавочку  ради  мужчины  ниже  себя  рангом   или   ради   кого-нибудь   ниже
душки-капитана в красном мундире с эполетами? Снобизм и тщеславие ввели ее в
заблуждение и сделали жертвой мошенницы-гадалки.
     Второй случай произошел с мадемуазель де Согреню,  "интересной  молодой
француженкой с черными как смоль кудрями", которая жила бесплатно на  полном
пансионе в Госпорте, потом ее перевезли в Фэрем, тоже даром; и там,  отдыхая
на кровати доброй старушки, которая приютила ее, эта милая  девушка,  улучив
минутку, распорола матрас, украла копилку и сбежала с ней в Лондон.  Чем  вы
объясните  удивительное  благодушие,  проявленное   к   интересной   молодой
француженке? Неужели ее кудрями и прелестным личиком? Что вы! Да разве  дамы
любят себе подобных за миловидные  личики  и  черные  кудри?  Она  назвалась
родственницей лорда де Согреню; рассказывала про ее светлость, свою тетушку,
и про себя, как члена семьи де Согреню. Простаки-хозяева  и  гости  пансиона
сразу пали к ее ногам. Добрые, честные, простодушные,  любящие  лордов  дети
Снобландии!
     Наконец, был еще случай с "высокородным мистером  Верноном",  в  Йорке.
"Высокородный" был сыном вельможи и сначала обрабатывал одну старушку. У нее
он получал обеды, деньги, носильное платье, серебряные  ложки,  безграничное
доверие и полный комплект нового белья. Лотом он забросил свою сеть на целое
семейство: папашу, мамашу и  дочек,  одной  из  которых  он  сделал  брачное
предложение. Папаша давал ему взаймы, мамаша готовила  для  пего  варенья  и
соленья, дочки соперничали одна с другой, стряпая для "высокородного" обеды,
- и чем же все это  кончилось?  В  один  прекрасный  день  изменник  сбежал,
захватив чайник и корзину с холодной закуской. Звание "высокородный" и  было
приманкой на крючке, который заглотали эти жадные простаки-снобы.  Разве  их
мог бы провести человек простого звания? Какая старушка,  дорогой  мой  сэр,
взяла бы нас с вами к себе, как бы плохо нам ни приходилось, и стала бы  нас
утешать, и одевать, и наделять деньгами и  серебряными  вилками?  Увы,  увы!
Какой смертный, ежели он  привержен  правде,  может  рассчитывать  на  такую
квартирную хозяйку? Однако же все яти примеры легковерного и  любвеобильного
снобизма попались нам на глаза в течение одной недели, а кто знает,  сколько
еще таких случаев было отмечено в газетах?
     Не успели мы изложить все эти соображения, как нам принесли хорошенькую
записочку, с  хорошенькой  бабочкой  вместо  печати,  с  почтовым  штемпелем
Северной Англии - и следующего содержания:

                                                                Ноября 19-го

                             "Мистер Панч!

     Весьма интересуясь Вашими очерками о Снобах, мы очень хотели бы  знать,
к какому разряду этого почтенного братства вы нас отнесете.
     Нас три сестры, от семнадцати до двадцати двух лет. Отец  наш,  честное
слово, очень хорошего рода (Вы скажете, что упоминать об этом - снобизм,  но
я хочу просто отметить это обстоятельство),  а  наш  дедушка  с  материнской
стороны был  графом  {*  Боюсь,  что  упоминание  о  дедушке  есть  все-таки
снобизм.}.
     Наши средства позволяют нам выписывать и Вас, и  все  романы  Диккенса,
как только они выходят в свет, но в доме у нас нет ни "Книги пэров", ни даже
"Книги баронетов" {* Браво! "Карманный справочник Панча" - вот что им нужно,
и эти милые барышни получат экземпляр бесплатно.}.
     Мы живем в полном достатке, у нас превосходный погреб, и т.  д.,  и  т.
д., но держать дворецкого нам не по  средствам,  и  за  столом  прислуживает
опрятная горничная (хотя наш отец был военный, много путешествовал, вращался
в лучшем обществе, и т. д.). У нас есть кучер и его подручный, но мы  их  не
заставляем носить пуговицы и прислуживать за столом, как Страйпс и  Тамс  {*
Это - как вам угодно. Я не возражаю против пуговиц в умеренном количестве.}.
     Мы относимся к титулованным особам совершенно так же, как и  к  простым
людям  без  титулов.  Мы  носим  самые  умеренные  кринолины  {*  Совершенно
правильно!} и никогда не ленимся по утрам {* Вот умницы-то!}. Едим мы  очень
хорошо и сытно на фарфоре (хотя у нас  есть  и  серебро)  {*  Снобизм!  И  я
сомневаюсь, следует ли вам обедать без гостей  так  же  хорошо,  как  и  при
гостях. Этак вы избалуетесь.} и  нисколько  не  хуже  без  гостей,  чем  при
гостях.
     Так вот, дорогой мистер Панч, будьте настолько любезны, ответьте нам  в
следующем  Вашем  номере,  хотя  бы  очень  коротко,  и  мы  Вам  будем  так
благодарны. Никто не знает, что мы Вам пишем, даже наш батюшка; и мы  больше
не будем Вам надоедать {* Мы любим, чтоб нам надоедали; но все-таки  скажите
папе.}, если  только  Вы  ответите  нам,  -  хоть  просто  ради  шутки,  ну,
пожалуйста!
     Если Вы дочитаете мою записку до этого места,  что  очень  сомнительно,
то, верно, бросите ее в огонь. Если бросите - что же делать; но  характер  у
меня жизнерадостный, и я всегда надеюсь на лучшее. Во  всяком  случае,  я  с
нетерпением буду ждать воскресенья, потому что Вы к  нам  попадаете  в  этот
день,  и  хоть  стыдно  признаться,  но  мы  никак  не  можем  удержаться  и
распечатываем Вас еще в коляске, когда  едем  из  церкви  {*  О  подвязки  и
звезды! А что скажут на это капитан Гордон и Эксетер-холл?}.
              Остаюсь, и т. д., и т. п., за себя и за сестер.
     Извините мои каракули, но я всегда пишу как попало, не  задумываясь  {*
Какая милая восторженность!}.
     P. S. На  прошлой  неделе  Вы  были  что-то  не  очень  остроумны,  как
по-Вашему? {* Мисс, еще никогда в жизни вы так не ошибались.} Мы  не  держим
лесника, но дичи  для  наших  друзей-охотников  всегда  много,  несмотря  на
браконьеров. Мы никогда не пишем на надушенной бумаге, - короче говоря, если
б Вы с нами познакомились, то, мне кажется, не назвали бы нас снобами".

     На это я ответил следующим образом:

     "Мои милые барышни, по почтовому штемпелю я узнал ваш город и буду  там
в церкви через воскресенье; и тогда не откажите  в  любезности  нацепить  на
ваши шляпки тюльпан или другой пустячок в этом роде, чтобы я вас узнал. Меня
вы узнаете по костюму: скромный молодой человек в  белом  пальто,  малиновом
атласном галстуке с изумрудной  булавкой,  в  светло-синих  панталонах  и  в
сапогах с лаковыми носками. На белой шляпе у меня будет  черный  креп,  а  в
руках- моя всегдашняя бамбуковая трость с богато позолоченным набалдашником.
Очень жаль, что за эти две недели я не успею отрастить себе усы.
     От семнадцати до двадцати двух лет! Боги!  Какой  возраст!  Мысленно  я
вижу вас всех трех, милые мои девушки. Семнадцать лет мне  больше  подходят:
это ближе всего к моему собственному возрасту. Я не говорю, что двадцать два
- слишком много, нет-нет. А эта  прелестная,  шаловливая,  скромная  средняя
цифра! Молчи, молчи, глупое, трепетное сердце!
     Вы - снобы,  милые  девушки?  Да  всякому,  кто  это  скажет,  я  глаза
выцарапаю! Ничего нет плохого в том, что вы хорошего рода. Вы же в  этом  не
виноваты, бедняжки. Что в имени? И что в титуле? Откровенно признаюсь,  я  и
сам ничего не имел бы против герцогского титула, и, между нами говоря,  нога
у меня не так уж плоха для Подвязки, бывают много хуже.
     Вы - снобы, милые, добродушные создания? О нет! То есть, я надеюсь, что
нет, полагаю, что нет, я бы не стал утверждать наверное, - ведь никто из нас
не может быть  уверен,  что  мы  не  снобы.  Эта  самая  уверенность  отдает
надменностью, а быть надменным - значит быть  снобом.  Во  все  общественные
слои, от  раба  до  тирана,  природой  включено  удивительное  и  многоликое
порождение, а именно снобы. Но разве  нет  на  свете  добрых  натур,  нежных
сердец, душ смиренных, простых и любящих правду?  Подумайте  хорошенько  над
этим вопросом, милые барышни. И если вы сможете ответить  на  него  -  а  вы
несомненно сможете, то вы будете счастливы, и счастлив будет почтенный  Герр
Папа, и счастливы те три представительных молодых человека,  которым  вскоре
предстоит стать свояками".


Глава ХL
     Снобы и брак

     Каждый человек среднего  сословия,  который  совершает  свой  жизненный
путь, сочувственно относясь к дорожным товарищам, во всяком случае,  каждый,
кому пришлось потолкаться по свету лет пятнадцать  -  двадцать,  не  мог  не
накопить множества печальных размышлений о судьбе  тех  несчастных,  которых
общество, то есть снобизм, каждодневно  приносит  в  жертву.  Снобизм  вечно
враждует и с любовью, и с простотой, и с  естественной  доброжелательностью.
Люди не смеют быть счастливыми из боязни снобов. Люди  не  смеют  любить  из
боязни снобов. Люди изнывают в одиночестве под игом снобов. Честные,  добрые
сердца  сохнут  и  умирают.  Доблестные  и  великодушные   юноши,   цветущие
здоровьем, раздуваются, превращаясь в обрюзглых старых холостяков и, лопнув,
издыхают. Вянут и чахнут, погибая в одиночестве, нежные девушки,  у  которых
снобизм отнял то естественное право на счастье и любовь,  которое  дала  нам
всем природа. Сердце у меня разрывается, когда я вижу  грубую  работу  этого
слепого тирана. Глядя на дело его рук, я весь  киплю  от  дешевой  ярости  и
пылаю гневом  против