вовсю  светило  солнце;
даже мальчишка с шарманкой застыл на  месте;  лакей,  карета,  красное  лицо
Голдмора и его белый жилет блистали великолепием. Геркулес  в  плюше  сделал
шаг назад, чтобы отворить дверцу кареты.
     Рэймонд Грей отворил свою дверь - он был в жилете и рубашке.
     - Входите, Голдмор, - пригласил  он,  подбегая  к  карете.  -  Как  раз
вовремя, дружище.  Откройте  же  дверцу,  Как-вас-там,  и  выпустите  вашего
барина. - И Как-его-там повиновался машинально,  причем  лицо  его  выразило
недоумение и ужас, по силе равные, быть  может,  только  лишь  ошеломленному
изумлению, которое украсило багровую физиономию его хозяина.
     - К кэкому времени прикажете кэ-ету, сэр? - спросил Как-его-там  с  тем
особенным,  неподражаемым  и  непередаваемым  лакейским  прононсом,  который
составляет одну из первых прелестей бытия.
     - Самое лучшее, подайте карету к театру, вечером, - воскликнул Грей.  -
Отсюда до "Сэдлерс-Уэлза" всего два тага, туда  мы  можем  дойти  и  пешком.
Билеты  у  меня  ость  для  всех.  Подавайте  к  театру   "Сэдлерс-Уэлз"   в
одиннадцать.
     - Да-да, в одиннадцать! - растерянно подтвердил Голдмор и вошел  в  дом
такой смятенной походкой, словно его вели на казнь (да так  оно  и  было,  а
этот  негодник  Грей  был  в  роли  палача).  Карета  отъехала,  провожаемая
бесчисленными взглядами с порогов и балконов: на Битл-стоун-стрит и  до  сих
пор вспоминают ее появление.
     - Идите сюда и развлекайтесь со Снобом, - сказал Грей, отворяя дверь  в
маленькую гостиную. - Я вас позову, как только поджарятся котлеты. Фанни  на
кухне, присматривает за пудингом.
     - Боже милостивый! - шепнул мне Голдмор. - Как он мог  нас  пригласить?
Я, право, понятия не имел о такой... такой нищете.
     - Обедать, обедать! - крикнул Грей из столовой, откуда шел пар и  запах
жареного; и, войдя туда, мы увидели миссис Грей,  вполне  готовую  к  приему
гостей и точь-в-точь похожую на принцессу, у  которой  в  руках,  неизвестно
почему, оказалось блюдо с картофелем; и это блюдо она поставила на  стол,  а
ее супруг тем временем жарил бараньи котлеты в камине на рашпере.
     - Фанни приготовила пудинг с вареньем, а котлеты  по  моей  части.  Вот
хорошая котлетка, попробуйте, Голдмор.
     И он шлепнул шипящую котлету на тарелку гостя. Какими  словами,  какими
восклицательными знаками можно изобразить растерянность набоба?
     Скатерть была очень ветхая,  заштопанная  в  двадцати  местах.  Горчицу
подали в чайной чашке, серебряная вилка была у одного только  Голдмора  -  у
всех у нас были простые железные.
     - Я не родился с серебряной ложкой во рту, - серьезно заметил Грей. - У
нас всего-навсего одна серебряная вилка. Обычно ею ест Фанни.
     - Рэймонд! - умоляющим тоном воскликнула миссис Грей.
     - Она, знаете  ли,  привыкла  жить  лучше;  и  я  надеюсь  когда-нибудь
подарить ей вилки и ножи. Говорят, бывают очень хорошие накладного  серебра.
Куда же к черту пропал этот мальчишка  с  пивом?  А  теперь,  -  сказал  он,
вскакивая с места, - я буду  джентльменом.  -  И  он  надел  свой  сюртук  и
совершенно спокойно сел  за  стол,  поставив  на  него  четыре  уже  готовых
котлеты.
     - Мясо у нас бывает не каждый день, мистер Голдмор, - продолжал он, - и
для меня такой обед - огромное
     удовольствие. Эх, богачи английские, у вас  в  домах  покой,  а  вы  бы
знали, какие лишения приходится терпеть адвокатам без практики.
     - Боже милостивый! - произнес мистер Голдмор.
     - А где же лампопо? Фанни, сбегай в "Ключи" за пивом.  Вот  тебе  шесть
пенсов. - И каково же было  наше  изумление,  когда  Фанни  поднялась  из-за
стола, собираясь идти за пивом.
     - Боже милостивый! Позвольте мне сходить, - воскликнул Голдмор.
     - Ни за что на свете, дорогой сэр. Она к этому привыкла. Вам  не  дадут
такого пива, как ей. Оставьте ее в покое, - сказал  Рэймонд  с  удивительным
самообладанием. А миссис  Грей  вышла  из  комнаты  и  в  самом  деле  скоро
вернулась с подносом, на котором стоял оловянный кувшин с  пивом.  Маленькая
Полли (которой на ее крестинах я имел честь  ex  officio  {По  долгу  службы
(лат.).} подарить серебряную кружечку) шла за матерью с двумя трубками  и  с
самым плутовским выражением на круглом пухленьком личике.
     - Фанни, милая, ты не сказала Тэплингу насчет джина?  -  спросил  Грей,
после того как велел Полли положить трубки на каминную полку, до которой эта
малютка едва дотянулась. - В прошлый раз это  был  сущий  скипидар,  и  пунш
нельзя было пить, хоть ты сама его приготовила... Вы, верно, не  воображали,
Голдмор, что моей жене, урожденной Харли-Бейкер, приходится делать  пунш  из
джина? Моя теща, верно, покончила бы жизнь самоубийством, если б увидела  ее
за таким занятием.
     - Рэймонд, не надо всегда смеяться над мамой, - сказала миссис Грей.
     - Ну-ну, она от этого не умрет, да я и не желаю  ей  смерти.  И  ты  не
готовишь пунш из джина... и не пьешь его... и... Голдмор, вам пива в  стакан
или в кружку?
     - Боже милостивый! - еще раз  воскликнул  Крез,  когда  малютка  Полли,
ухватив  кувшин  обеими  крохотными  пятернями,  с  улыбкой   поднесла   его
изумленному директору. Короче говоря, так начался обед и  в  скором  времени
таким же образом и закончился. Грей все время донимал  своего  незадачливого
гостя, в самой возмутительной манере живописуя свои  несчастья,  бедность  и
борьбу за существование. Он рассказывал нам,  как  чистил  ножи,  когда  они
только что поженились; и как он, бывало, катал детей в колясочке; как быстро
его жена умела печь блинчики; и что именно из его одежды она шила  сама.  Он
велел своему клерку Тиббитсу (он и был тем должностным лицом, которое ходило
за пивом в кабачок, а  миссис  Фанни  только  принесла  кувшин  из  соседней
комнаты) принести и  бутылку  портвейна,  когда  обед  подошел  к  концу,  и
рассказал Голдмору историю о том, как эта бутылка попала к нему  в  руки,  -
историю столь же необыкновенную, как и все его прежние рассказы. Когда  обед
кончился и подошло время отправляться в театр, миссис Грей покинула нас;  мы
сидели в молчаливом раздумье над последними стаканами вина, как  вдруг  Грей
хлопнул Голдмора по плечу и сказал:
     - А теперь, Голдмор, сознайтесь откровенно!
     - В чем именно? - спросил Крез.
     - Хорошо вы пообедали?
     Голдмор  вздрогнул,  как  будто  истина  только  что  озарила  его.  Он
действительно хорошо пообедал, чего до сей минуты не понимал.  Съеденные  им
три бараньих котлетки были самого высшего сорта; картофель - совершенство  в
своем роде; а пудинг даже слишком хорош. Пиво было холодное  и  пенистое,  а
портвейн - достоин глотки епископа. Я это говорю с тайной целью:  у  Грея  в
погребе еще остался такой портвейн.
     - Ну что ж, - ответил  Голдмор,  помолчав  некоторое  время  и  обдумав
важный вопрос, предложенный ему хозяином, - честное слово, теперь, когда  вы
сказали, я и сам вижу, что я... я  и  вправду  пообедал  как  нельзя  лучше,
просто-таки  замечательно,  ей-богу!  Ваше  здоровье,  Грей,  милый  мой,  и
здоровье вашей любезной супруги; а  когда  вернется  миссис  Голдмор,  то  я
надеюсь почаще вас видеть у себя на Портленд-Плейс.
     Но тут уже пора  было  в  театр,  и  мы  отправились  в  "Сэдлерс-Уэлз"
смотреть мистера Фелпса.
     Самое лучшее в этой истории (где каждое слово - правда, в чем я ручаюсь
честью) было то, что после банкета, которым  Голдмор  остался  так  доволен,
старик проникся горячим сочувствием к своему несчастному голодающему хозяину
и решил помочь ему выдвинуться как адвокату. И, будучи директором только что
основанной  компании  по  страхованию  жизни,  он  добился  того,  что  Грея
назначили  туда  постоянным  юрисконсультом  с  весьма  пристойным   годовым
окладом; и не далее как вчера, при разборе  в  Тайном  совете  апелляции  из
Бомбея (по делу Бакмакджи-Бобачи против  Рамчавдера-Бахавдера),  лорд  Бруэм
поздравил Грея, который вел это дело, с его необычайно точными  и  глубокими
познаниями в санскритском языке.
     Не могу сказать, знает Грей санскритский язык или не знает,  но  именно
Голдмор устроил его на это место, и я невольно почувствовал первые проблески
уважения к надутому старому набобу.



Глава XLIII
        Снобы в браке

     - Мы, клубные холостяки, весьма вам признательны за то мнение,  которое
вы о нас составили, - сказал мне  мой  школьный  и  университетский  товарищ
Эссекс Темпл. - Вы нас честите эгоистами, краснолицыми, обрюзгшими и прочими
лестными именами. Не стесняясь в выражениях, вы  попросту  посылаете  нас  к
черту. Вы нам предоставляете догнивать в одиночестве и не признаете за  нами
права на честность, пристойное поведение, христианский образ жизни.  Кто  вы
такой, мистер Сноб, чтобы нас осуждать? Кто вы такой,  с  вашей  благодушной
ухмылкой, с издевательским смехом над всем нашим поколением?
     - Я вам расскажу о себе, - сказал Эссекс Темпл,  -  о  себе  и  о  моей
сестре Полли, и можете делать с этим рассказом все что  угодно:  издевайтесь
над старыми девами и ругайте старых холостяков сколько влезет.
     Скажу вам по секрету, что моя сестра Полли была помолвлена с  адвокатом
высшего ранга Шеркером, человеком, таланты которого отрицать  невозможно,  -
черт бы его побрал вместе со всеми талантами, - но я-то всегда знал, что  он
подлец, эгоист  и  ханжа.  Однако  женщины  обыкновенно  не  замечают  таких
недостатков в тех мужчинах, которых любовь посылает им на  пути.  Шеркер,  в
котором сердечного тепла было не  больше,  чем  в  угре,  много  лет  подряд
ухаживал за Полли - неплохой партией для адвоката  без  практики,  каким  он
тогда был. Приходилось  ли  вам  когда-нибудь  читать  "Жизнеописание  лорда
Элдона"? Помните ли вы рассказ этого старого  скряги-сноба  о  том,  как  он
ходил покупать на два пенса килек и они их  жарили  потом  вместе  с  миссис
Скотт? И как он щеголяет своим смирением и выставляет  напоказ  свою  убогую
нищету - он, который в то время имел дохода не менее тысячи  фунтов  в  год!
Вот и Шеркер точно так же гордится своим благоразумием, точно так же доволен
собственной низостью, и, уж разумеется, никогда не женился бы без денег. Где
сыскать такое благородство? Полли ждала и ждала безропотно,  год  за  годом.
Он-то не тосковал: любовь никогда не мешала ему спать по шесть часов в сутки
и не соперничала с его честолюбием. Ему  всегда  приятнее  было  якшаться  с
каким-нибудь стряпчим, чем  целоваться  с  Полли,  хотя  она  и  была  самым
прелестным созданием на свете; и в то время как она тосковала одна  в  своей
комнатке,  перечитывая  десяток  холодных  писем,  которыми  этот  проклятый
фарисей ее осчастливил, он, разумеется, думал  только  о  своей  адвокатской
практике - всегда холодный, чопорный, довольный собой, занятый только делом.
Свадьба откладывалась с году на год, а за это время  адвокат  высшего  ранга
Шеркер стал тем знаменитым юристом, каким мы его знаем теперь.
     За это время  мой  младший  брат  Помп  Темпл,  который  служил  в  Сто
двадцатом гусарском полку и получил такое  же  небольшое  наследство,  какое
пришлось на долю нам с сестрой, вдруг влюбился в нашу кузину, Фанни  Фигтри,
и, не долго раздумывая, женился на ней. Поглядели бы вы  на  свадьбу!  Тесть
подружек в розовом, чтобы держать невестин веер, букет, перчатки,  флакон  с
духами и носовой платок; полная корзина белых бантов в ризнице - для  лакеев
и лошадей; внутри  на  скамьях  -  благородные  зрители  из  любопытствующих
знакомых; кто попроще и победней - на ступеньках  церкви;  все  кареты  всех
наших знакомых завербованы тетушкой Фигтри для сей оказии;  и,  само  собой,
четверка лошадей для свадебной кареты мистера Помпа.
     Потом - завтрак, или dejeuner, - как вам  будет  угодно,  -  с  духовым
оркестром на улице и с полисменами для порядка.  Счастливый  жених  истратил
почти весь годовой доход на платья для подружек  невесты  и  на  хорошенькие
подарки для них же,  а  невесте,  конечно,  нужно  было  приданое:  кружева,
атласы, футляры с золотыми вещами и прочая чепуха, а  не  то  какая  же  это
будет жена поручика? Помп  ни  минуты  не  колебался.  Он  расшвыривал  свои
деньги, как мусор, и миссис П. Темпл на своей лошадке Том Тидлер, подаренной
мужем, стала самой лихой из офицерских жен в  Брайтоне  и  Дублине.  Как  же
надоедала нам с Полли старуха Фигтри своими рассказами о величии Помпа  и  о
его аристократических знакомствах! Полли жила в семействе Фигтри, ибо  я  не
настолько богат, чтобы взять ее к себе.
     Мы с Помпом всегда были довольно далеки. Я ничего не смыслю в  лошадях,
и за это он, вполне естественно, презирал меня; а при жизни  нашей  матушки,
когда добрая старушка платила все его долги  и  баловала  его,  я,  пожалуй,
завидовал ему немножко. Мир между нами поддерживала Полли.
     Она поехала в Дублин погостить у Помпа, а вернувшись, привезла с  собой
много рассказов о его успехах: он адъютант лорда-наместника, его женой Фанни
везде восхищаются, ее превосходительство крестила у  них  второго  мальчика.
Старшему мальчишке дали  такую  длинную  цепь  аристократических  имен,  что
бабушка чуть не помешалась от радости. Вскоре  Фанни  и  Помп  сделали  всей
семье одолжение - переехали в Лондон, и там у них родился третий ребенок.
     Полли была его крестной матерью, и как  же  теперь  они  полюбили  друг
друга, Помп и Полли! "Ах, Эссекс! - говорила мне Полли. - Он  такой  добрый,
такой великодушный, так любит своих детей. Он такой щедрый, ну как же  можно
не любить его и не прощать его маленьких слабостей?"
     Однажды (когда доктор Фингертри еще не разрешал миссис Помп выходить из
спальни и ежедневно  ее  навещал),  как  вы  думаете,  кого  я  встретил  на
Чипсайде, имея дела в Сити, как не Помпа вместе с Полли? Бедняжка показалась
мне гораздо счастливей и веселей, чем когда-либо за все последние двенадцать
лет. А Помп, напротив того, почему-то смущался и краснел.
     Я не мог ошибиться в выражении ее лица,  где  смешивались  лукавство  и
торжество. Она совершила какой-то самоотверженный поступок. Я пошел к нашему
семейному маклеру. Оказалось, что в это утро она продала бумаг на две тысячи
фунтов и подарила их Помпу. Ссориться было бесполезно - Помп уже получил эти
деньги. Когда я добрался до дома матушки, он уже уехал в Дублин  -  а  Полли
все еще сияла. Он собирался составить себе состояние, вложив  эти  деньги  в
болота Бог Аллен - и не знаю куда еще. А на самом деле он собирался уплатить
свой   проигрыш   на   последних   Манчестерских   скачках.   Вы,   конечно,
догадываетесь, какую часть капитала и процентов он вернул бедной Полли.
     Это составляло больше половины ее денег, а потом брат получил от нее  и
еще тысячу. После того начались попытки отсрочить разорение  и  предупредить
огласку, - что все мы участвовали в этой борьбе, и все принесли свою  жертву
(тут мистер Эссекс Темпл заколебался) - об этом нечего и говорить; но пользы
от этих жертв было не больше, чем обычно бывает  в  таких  случаях.  Помп  с
женой уехали за границу, - я не хочу и спрашивать куда, трое детей  остались
у Полли, а господин адвокат  высшего  ранга  Шеркер  сообщил  в  официальном
письме, что "расторгает помолвку в силу  причин,  о  коих  мисс  Темпл  сама
должна была подумать, отчуждая большую часть своего состояния".
     - И вот ваша знаменитая теория о браках бедняков! -  воскликнул  Эссекс
Темпл, закончив эту историю. - Откуда  вам  известно,  что  я  сам  не  хочу
жениться? Как смеете вы издеваться  над  моей  несчастной  сестрой?  Что  мы
такое, как не жертвы той безрассудной системы  браков,  которую  вы,  мистер
Сноб, беретесь защищать? - И он решил, что в нашем споре победа осталась  за
ним, в чем я, как это ни странно, отнюдь не убежден.
     Если бы не рабское преклонение перед снобизмом, разве не могли  бы  эти
люди быть счастливы? Если счастье бедной  Полли  заключалось  в  том,  чтобы
обвить своими любящими руками  шею  такого  бессердечного  ханжи,  как  этот
подлец, который ее обманул, она могла бы теперь быть счастлива -  счастлива,
как Рэймонд в известной балладе рядом  с  каменной  статуей.  Она  несчастна
потому, что господин адвокат высшего ранга Шеркер честолюбив  и  поклоняется
деньгам, потому что он сноб и подлец.
     Если несчастный Помп Темпл и его  ветреная  кокетка-жена  разорились  и
вовлекли в свою беду других, то это из-за их страсти к титулам, к лошадям, к
фамильному серебру, к каретам, к "Придворным известиям", к модным лавкам,  -
они пожертвовали бы чем угодно, лишь бы всего этого добиться.
     А кто их ввел в заблуждение? Если бы в свете модной была  простота,  то
разве эти глупые  люди  не  следовали  бы  моде?  Разве  не  любят  в  свете
"Придворные известия", модные лавки, серебро и кареты? Господи  помилуй!  Да
почитайте вы "Придворные известия", почитайте  модные  романы,  понаблюдаете
человечество  -  от  Пимлико  до  Ред-Лайон-сквер,  и  сами   увидите,   как
сноб-бедняк подражает снобу-богачу, как сноб-подхалим ползает на брюхе перед
снобом-гордецом и как сноб-вельможа помыкает своим смиренным собратом. Разве
идея  равенства  приходила  когда-нибудь  в  голову  богачу?  И  придет   ли
когда-нибудь?  Разве  герцогиня  Фитцкопье  (люблю  громкие  имена)  поверит
когда-нибудь, что ее соседка леди Крез точно такая же леди, как ее  милость?
Разве  леди  Крез  перестанет  вздыхать  о  вечерах  герцогини  и  оказывать
покровительство миссис Шелкибархат, муж которой пока еще не  баронет?  Разве
миссис Шелкибархат подаст когда-нибудь дружески руку бедной миссис  Сидди  и
бросит свои недостойные выкладки касательно ее доходов? Разве миссис  Сидди,
голодающая в своем большом доме, переедет в удобный маленький особнячок  или
в меблированную  квартиру?  Разве  ее  домохозяйка  мисс  Летсем  перестанет
возмущаться фамильярностью торговцев или плакаться на  дерзость  и  наглость
своей служанки Сью, которая носит цветы на шляпке, словно какая-нибудь леди?
     Но зачем надеяться, зачем желать прихода таких времен?  Разве  я  желаю
всем снобам гибели? Желаю, чтобы не нужны стали эти  очерки?  Ведь  ты  тоже
сноб и брат им всем, о сноб-самоубийца!



Глава XLIV
        Клубные снобы

     Так как я хочу в особенности  угодить  дамам  (которым  кланяюсь  самым
низким и почтительным поклоном, сопровождая его  приличными  для  праздников
поздравлениями), то мы теперь, с вашего разрешения, займемся обличением того
разряда снобов, против которых особенно ожесточаются женские сердца: я  имею
в виду клубных снобов. Мне крайне  редко  приходилось  слышать,  чтобы  даже
самые кроткие и уступчивые женщины говорили без озлобления  о  клубах,  этих
общественных учреждениях, этих пышных  дворцах  возле  Сент-Джеймс-стрит,  в
которые открыт доступ  только  мужчинам;  в  то  время  как  у  дам  имеются
всего-навсего  сомнительные  трехоконные  кирпичные  ящики  в  Белгрэвии,  в
Паддингтонии, или же  в  районе  между  дорогами,  ведущими  в  Эджуэр  и  в
Грейз-инн.
     Во времена моего дедушки гнев женщин точно так же  вызывало  масонство.
Моя двоюродная бабушка (чей портрет до сих  пор  хранится  в  нашей  семье),
забралась однажды в футляр старинных часов в ложе Розенкрейцеров  в  Бангэе,
что в графстве Саффолк, с целью подглядеть, что творится  в  этом  обществе,
членом которого состоял ее муж, и, испугавшись неожиданного  хрипа  и  звона
часов, пробивших одиннадцать (как раз в ту минуту, когда  помощник  Великого
мастера вносил мистическую жаровню, чтобы исполнить обряд принятия неофита),
ворвалась в собрание ложи - и тут же была единогласно и  пожизненно  избрана
заместительницей Великого мастера. Хотя эта весьма замечательная и  отважная
женщина не обмолвилась ни единым словом о тайнах посвящения, она, однако же,
внушила всему нашему семейству такой ужас к таинствам масонов, что никто  из
нас с тех пор не вступил в это братство и  не  носил  устрашающих  масонских
знаков.