кому Бобу  Скэркроу,  чьи  штанишки  совсем  проносились  на
коленках. Подумайте об этих искушениях, братья моралисты и  философы,  и  не
слишком придирайтесь к пастору.

     Но что же это? Вместо того чтобы "обличать" пасторов, мы рассыпаемся  в
слезливых  похвалах  этой  ужасной  породе  в  черном  облачении?  О  святой
Франциск, покоящийся под зеленым дерном, о Джимми, и Джонни, и Вилли, друзья
моей юности! О благородный и милый сердцу старик Элиас! Как может  тот,  кто
вас знает, не уважать ваше призвание и вас самих? Пускай это перо не напишет
больше ни на пенни, если оно когда-нибудь  вздумает  осмеять  вас  или  ваше
призвание!



Глава XII
        Снобы-клерикалы и клерикальный снобизм

     "Уважаемый мистер Сноб, - пишет любезный молодой корреспондент, который
подписывается  Сноблинг,  -  следует  или  нет  считать  снобом  священника,
который, по просьбе высокородного герцога,  недавно  воспрепятствовал  браку
между двумя лицами, имевшими полное право обвенчаться?"
     Это,  мой  милый  юный   друг,   не   совсем   честный   вопрос.   Один
иллюстрированный  еженедельник  уже  настиг   этого   священника   и   самым
беспощадным образом очернил  его,  изобразив  в  сутане,  совершающим  обряд
бракосочетания.  Сочтем  это  достаточной  карой  и,  с  вашего  позволения,
прекратим расспросы.
     Очень возможно, что, ежели бы мисс Смит предъявила разрешение на брак с
Джонсом, то пастор, о котором идет речь, не видя  в  церкви  старика  Смита,
послал бы церковного сторожа в кебе, чтобы сообщить старику об этом событии,
и стал бы оттягивать службу до появления Смита-старшего. Очень возможно,  он
считает своим долгом спрашивать у всех невест, которые являются к  нему  без
папы, почему их родителя нет в церкви,  и,  без  сомнения,  всегда  посылает
сторожа за отсутствующим отцом семейства.
     А может быть, пастор Как-его-там состоял самым близким  другом  герцога
Кердельона, и тот нередко говаривал ему:
     - Друг мой, Как-вас-там, не  желаю,  чтобы  моя  дочь  вышла  замуж  за
капитана. Если они сунутся к вам в церковь, то заклинаю вас  нашей  дружбой,
сейчас же пошлите за мной Рэттена в наемном кебе.
     Видите ли, дорогой Сноблинг, хотя у пастора  и  нет  таких  полномочий,
однако и в том и в другом случае для него найдутся  оправдания.  У  него  не
больше прав препятствовать моему браку, чем препятствовать  моему  обеду,  я
же, как свободнорожденный британец, имею по  закону  право  и  на  то  и  на
другое, ежели у меня есть чем заплатить. Но примите во  внимание  пасторскую
заботливость, глубокое сознание обязанностей, возложенных на него  саном,  и
простим ему неуместное, но искреннее усердие.
     Но если священник в случае  с  герцогом  сделал  то,  чего  не  пожелал
сделать для Смита, если он знаком с семейством Кердельон не ближе, чем я - с
королевским и светлейшим домом Саксен-Кобург-Гота, тогда, признаюсь, на  ваш
вопрос, уважаемый Сноблинг, должен последовать малоприятный ответ, такой, от
которого я почтительно уклоняюсь. Хотелось бы мне знать, что сказал  бы  сэр
Джордж Тафто, если бы часовой  оставил  свой  пост  из-за  того,  что  некий
благородный лорд (не имеющий никакого отношения к военной  службе)  попросил
его пренебречь своим долгом.
     Увы!  Жаль,  что  церковный  сторож,  раздающий  тычки   мальчишкам   и
изгоняющий их тростью из церкви, не может изгнать оттуда и суетность; а  что
такое суетность, как не снобизм? Когда, например, я читаю в газетах, что его
преподобие лорд Чарльа Джеймс совершил  обряд  конфирмации  над  несколькими
отпрысками знатных семейств в Королевской  капелле,  как  будто  Королевская
капелла нечто вроде церковного Олмэка, и молодежь надо готовить к переходу в
лучший мир маленькими, избранными аристократическими  группами,  и  на  пути
туда общество черни не должно их беспокоить, - когда я читаю  такую  заметку
(а в течение великосветского сезона их непременно появятся две или три), мне
она представляется самой ненавистной, подлой и отвратительной  частью  этого
ненавистного, подлого и отвратительного раздела - "Придворных  известий",  в
которой снобизм доведен до предела. Как, господа, неужели и в Церкви  мы  не
можем признать республику? По крайней мере, там сама Геральдическая коллегия
могла бы допустить, что у всех нас одна родословная и все мы прямые  потомки
Евы и Адама, чье наследие поделено между нами.
     Я призываю всех герцогов, графов, баронетов и других сильных мира  сего
не поддаваться  этому  постыдному  и  позорному  заблуждению  и  прошу  всех
епископов,  которые  читают  наше   издание,   пересмотреть   этот   вопрос,
протестовать против такой практики на будущее время и заявить: "Мы не  будем
конфирмовать или крестить лорда Томнодди или сэра Карнаби  Дженкса  в  ущерб
всяким другим юным христианам". Это заявление, если  их  милости  согласятся
его  сделать,  устранит  большой  lapis  offensionis  {Камень   преткновения
(лат.).}, и заметки о снобах будут написаны не зря.
     Ходит рассказ об одном известном nouveau  riche  {Выскочке  (франц.).},
который,   оказав   однажды    услугу    выдающемуся    прелату,    епископу
Буллоксмитскому, попросил его светлость в воздаяние за это конфирмовать  его
детей частным образом в собственной капелле его светлости, каковую церемонию
благодарный прелат и совершил надлежащим  образом.  Может  ли  сатира  зайти
дальше? Найдется ли даже в этом, самом забавном из  журналов  более  наивная
нелепость? Как будто человек не  желает  отправиться  в  рай,  если  ему  не
подадут специального поезда, или как будто он полагает, что  конфирмация  из
первых рук более действенна (как некоторые полагают  и  об  оспопрививании).
Когда скончалась эта знатная особа, бегум Самру, уверяли, что  она  оставила
десять тысяч фунтов папе и десять тысяч архиепископу Кентерберийскому, чтобы
не промахнуться и чтобы церковные власти оказались наверняка на ее  стороне.
Это всего лишь немногим более явное и неприкрытое проявление  снобизма,  чем
те случаи,  о  которых  говорилось  выше.  Хорошо  воспитанный  сноб  втайне
гордится своим богатством и почестями совершенно так же, как  сноб-выскочка,
который самым смехотворным образом выставляет  их  напоказ,  и  высокородная
маркиза или герцогиня так  же  кичится  собой  и  своими  бриллиантами,  как
королева Квашибу, которая  совершает  свой  парадный  выход  в  треуголке  с
перьями, нашив на юбку эполеты.
     Отнюдь не из презрения к знати, которую я люблю и уважаю (в самом деле,
разве я не говорил выше, что был бы вне себя от радости, если бы два герцога
прошлись со мной по Пэл-Мэл) - отнюдь не из презрения к  отдельным  лицам  я
желал бы, чтобы этих титулов вовсе не было; но, рассудите сами,  если  б  не
было дерева, то не было бы и тени от  него;  и  насколько  честнее  было  бы
общество, и насколько больше пользы было бы  от  служителей  церкви  (о  чем
сейчас и идет у нас речь), если б не существовало  этих  искушений  высокого
ранга и вечных приманок суетности, которые то и дело сбивают  их  с  прямого
пути.
     Я видел много примеров того, как они оступаются. Когда,  например,  Том
Снифл впервые попал в  сельскую  местность,  под  начало  пастора  Фадлстона
(брата сэра Хадлстона Фадлстона), который жил в другом приходе, то не  могло
быть человека добрее, старательнее и лучше Тома. Он взял к  себе  жить  свою
тетушку. К беднякам он относился как нельзя лучше. Ежегодно исписывал  целые
стопы бумаги очень благонамеренными  и  очень  скучными  проповедями.  Когда
семейство лорда Брэндиболла  приехало  в  свое  поместье  и  пригласило  его
отобедать в Брэндиболл-парке, Снифл так разволновался, что чуть  не  позабыл
слова предобеденной молитвы и опрокинул  соусник  со  смородиновым  желе  на
колени леди Фанни Тоффи.
     И каковы же были последствия его близкого знакомства с этим благородным
семейством? Он поссорился с тетушкой из-за того, что никогда не обедал дома.
Несчастный совсем забыл своих бедных и насмерть загнал свою старую клячу, то
и дело скача на ней в Брэндиболл, где упивался своей сумасбродной страстью к
леди Фанни. Он выписывал из Лондона изящнейшие костюмы  и  духовного  покроя
жилеты, щеголял в модных сорочках и лакированных сапогах, тратился на  духи;
купил у Боба Тоффи кровного скакуна; бывал на сборах стрелков  из  лука,  на
общественных завтраках, даже на охоте; мне совестно в этом признаться, но  я
видел его в креслах Оперы, а после того на верховой прогулке  на  Роттен-роу
бок о  бок  с  леди  Фанни.  Он  удвоил  свою  фамилию  (что  делают  многие
бедняги-снобы) и, вместо прежнего "Т. Снифл", на изящной карточке появилось:
"Преп. Т. Д'Арси Снифл, Бэрлингтон-отель".
     Чем все это кончилось, можно себе представить:  когда  граф  Брэндиболл
узнал о любви пастора к  леди  Фанни,  с  ним  случился  тот  самый  приступ
подагры, который чуть было не убил его (к неизъяснимому горю его сына, лорда
Аликомпейна), и он обратился к Снифлу с незабываемыми  словами,  положившими
конец всем его притязаниям:
     - Сэр, если бы не мое уважение к Церкви, я бы, черт возьми, спустил вас
с лестницы! - после чего милорда снова прихватила подагра, а леди Фанни, как
все мы знаем, вышла замуж за генерала Подаджера.
     Что касается бедного Тома, то он был не только по уши влюблен, но и  по
уши в долгах; кредиторы на него набросились. Мистер  Гемп  с  Португал-стрит
объявил недавно, что его преподобие  разыскивается  за  неуплату  долгов,  и
теперь его  можно  увидеть  где-нибудь  на  водах  за  границей;  иногда  он
отправляет церковную службу; иногда натаскивает какого-нибудь отбившегося от
стада дворянского сынка в Карлсруэ или Киссингене; иногда, - стыдно сказать!
- приклеив бородку, толчется украдкой около рулеточных столов.
     Если бы на пути этого несчастного не  встретилось  искушение  в  образе
лорда Брэндиболла, он бы и по сей день скромно  и  достойно  следовал  своей
профессии. Он мог бы жениться  на  кузине  с  четырьмя  тысячами  приданого,
дочери виноторговца (старик поссорился с племянником из-за того, что тот  не
уговорил лорда Б. заказывать у него вино); мог бы  народить  семерых  детей,
давал бы частные уроки, сводил бы как-нибудь концы с концами и жил бы и умер
сельским пастором.
     Мог ли он  избрать  лучшую  долю?  Если  вам  интересно  узнать,  каким
прекрасным, добрым и благородным может быть такой человек,  прочтите  "Жизнь
доктора Арнольда" Стэнли.



Глава XIII
        О снобах-клерикалах

     Среди множества разновидностей снобов-клерикалов не следует забывать об
университетских снобах и школьных снобах: они образуют весьма сильный  отряд
в этой армии черных одеяний.
     Мудрость наших предков (которой я с каждый днем восхищаюсь все более  и
более), по-видимому, решила, что воспитание детей дело настолько неважное  и
незначительное, что почти всякий, носящий рясу и духовный сан, может за него
взяться, вооружившись розгой, и даже в наше время найдется не  один  честный
джентльмен-помещик, который, нанимая дворецкого, очень  заботится,  чтобы  у
того  была  рекомендация,  и  лошадь  ни  за  что  не  купит  без  надежного
ручательства и самого тщательного осмотра, однако же  посылает  сына,  юного
Джона Томаса, в школу, не расспросив, что за человек там учитель,  и  отдает
мальчика в Суичестер-колледж, под начало доктора Блока, потому что он и  сам
(добрый, старый английский джентльмен) сорок лет тому назад  тоже  учился  в
Суичестере под началом доктора Базуига.
     Мы нежно любим всех школьников, ибо многие тысячи  их  читают  и  любят
"Панч": да не будет им написано ни одного слова, которое не было бы  честным
и не годилось для чтения школьников. Он не  хочет,  чтобы  его  юные  друзья
стали в будущем снобами или  же  были  отданы  на  воспитание  снобам.  Наши
отношения с университетской молодежью самые тесные  и  теплые.  Простодушный
студент нам друг. Чванный  профессор  колледжа  дрожит  в  своей  трапезной,
боясь, что мы нападем на него и разоблачим как сноба.
     Когда железные дороги еще только грозили покорить те земли, которые они
впоследствии завоевали, какой крик  и  шум  подняли,  если  позволено  будет
вспомнить, власти Итона и Оксфорда,  опасаясь,  что  эта  чугунная  дерзость
пройдет слишком близко от очагов чистой науки, вводя  в  соблазн  британскую
молодежь. Тщетны были все мольбы: железная  дорога  наступает,  и  старинные
учреждения обречены на погибель. На днях я с  восхищением  прочел  в  газете
самое достоверное объявление-рекламу:  "В  университет  и  обратно  за  пять
шиллингов". "Университетские сады (говорилось в объявлении) будут открыты по
этому случаю; университетские юноши проведут регату; в часовне  Королевского
колледжа будет играть знаменитый орган" - и все это за пять шиллингов!  Готы
вошли в Рим, Наполеон Стефенсон стягивает свои республиканские войска вокруг
священных старых городов, и церковные главари, составляющие в них  гарнизон,
должны готовиться к тому,  чтобы  положить  свои  ключи  и  посохи  к  ногам
железного завоевателя.
     Если вы, любезный читатель, подумаете о  том,  какой  глубокий  снобизм
породила  университетская  система,  то  вы  согласитесь,  что  пришла  пора
атаковать кое-какие из  этих  феодальных  средневековых  суеверий.  Если  вы
поедете за пять шиллингов посмотреть на "университетских юношей", то  можете
увидеть, как один из них крадется через двор в шапке без кисточки, у другого
эта шапка с серебряной или золотой бахромой, третий, в профессорской шляпе и
мантии, спокойно шагает по священным университетским газонам, где  не  смеет
ступать нога простого смертного.
     Ему это дозволено, потому что он вельможа.  Потому  что  этот  юноша  -
лорд, университет по прошествии двух лет дает ему  степень,  которой  всякий
другой добивается семь лет. Ему не нужно  сдавать  экзамен,  потому  что  он
лорд.  Эти  различия  в  учебном  заведении  кажутся  настолько  нелепыми  и
чудовищными, что тому, кто не  съездил  в  университет  и  обратно  за  пять
шиллингов, просто невозможно в них поверить.
     Юноши с золотыми и серебряными галунами - сыновья богатых дворян, и  их
называют  "студенты-сотрапезники";  им  полагается   питаться   лучше,   чем
стипендиатам, и запивать еду вином, что последние могут проделывать только у
себя в комнатах.
     Несчастливцы,  у   которых   нет   кисточек   на   шапках,   называются
"стипендиатами", в Оксфорде - "служителями" (весьма красивое  и  благородное
звание). Различие делается в одежде, ибо они  бедны;  по  этой  причине  они
носят  значок  бедности,  и  им  не  дозволяется   обедать   вместе   с   их
товарищами-студентами. В то время, когда это порочное и  постыдное  различие
было введено, оно соответствовало всему остальному - оно  было  неотъемлемой
частью грубой, нехристианской, варварской  феодальной  системы.  Различия  в
рангах  тогда  соблюдались  так  строго,  что  усомниться  в  них  было   бы
кощунством,  таким  же  кощунством,  как  для  негра  в   некоторых   местах
Соединенных Штатов притязать на равенство с белым. Такой злодей, как  Генрих
VIII, так важно утверждал, что он облечен божественной властью,  словно  был
боговдохновенным пророком. Такой негодяй, как Иаков I, не только сам  верил,
что в нем  есть  какая-то  особенная  святость,  но  и  другие  ему  верили.
Правительство  регулировало  торговлю,  цены,  вывоз,   оборудование,   даже
устанавливало длину башмаков у купца. Оно считало  себя  вправе  поджаривать
человека на костре за его веру, выдергивать зубы у еврея, если он не  платил
налогов, либо приказывало ему одеваться в желтый габардин и запирало  его  в
особый квартал.
     Теперь купец может носить какую ему угодно обувь и почти добился  права
продавать и покупать товар без того, чтобы правительство наложило свою  лапу
на каждую сделку. Нет более костра для  еретиков,  позорный  столб  срыт,  и
находятся  даже   епископы,   которые   высказываются   против   религиозных
преследований и готовы положить конец ограничениям в правах католиков.  Сэру
Роберту Пилю, как ему это ни обидно, не подвластны зубы  мистера  Бенджамина
Дизраэли;  у  него  нет  никакой   возможности   повредить   челюсть   этому
джентльмену. Теперь от евреев не требуют, чтобы они носили значки:  напротив
того, они могут жить, где им вздумается, хотят - на Мино-рис, а хотят  -  на
Пикадилли; они могут одеваться как христиане; а иногда и  одеваются,  весьма
изящно и по моде.
     Почему же бедный университетский "служитель" до сих пор  обязан  носить
это имя и этот значок? Потому  что  университеты  -  последнее  место,  куда
проникнет Реформа. Но теперь, когда  она  может  съездить  в  университет  и
обратно за пять шиллингов, пускай отправляется туда.



Глава XIV
        Университетские снобы

     Все бывшие питомцы колледжа Святого  Бонифация  сразу  узнают  на  этом
двойном портрете Хагби и Крампа. В наше время оба они были  наставниками,  а
Крамп с тех пор пошел в гору и стал ректором колледжа Святого  Бонифация.  В
те времена он был, да  и  до  сих  пор  остается,  великолепным  экземпляром
университетского сноба.
     В двадцать пять лет Крамп  открыл  три  новых  стихотворных  размера  и
выпустил новое издание весьма непристойной греческой комедии, внеся в  текст
не  меньше  двадцати  исправлений   сравнительно   с   немецкими   изданиями
Шнупфениуса и Шнапсиуса. Такие заслуги перед религией  незамедлительно  дали
ему возможность подняться на высшую ступень  университетской  иерархии,  так
что ныне он состоит ректором колледжа и чуть было не попал в университетский
совет.
     Крамп считает колледж Святого Бонифация средоточием мира, а  свой  пост
ректора - самым  почетным  во  всей  Англии.  Он  ожидает,  что  студенты  и
профессора будут  оказывать  ему  того  же  рода  почести,  какие  кардиналы
оказывают папе. Я уверен, что на пути в часовню Подхалим  не  погнушался  бы
нести за ним его шапку, а Паж не менее охотно поддержал бы край его  мантии.
Он возглашает "аминь!"  так  оглушительно,  словно  оказывает  господу  богу
большую честь, участвуя в церковной службе, а у себя дома и в своем колледже
он дает понять, что выше него стоит разве только король.
     Когда в университет прибыли союзные монархи  для  получения  докторской
степени, колледж Святого Бонифация дал для них завтрак, -  единственно  ради
такой оказии Крамп пропустил вперед себя  императора  Александра,  зато  сам
опередил короля прусского  и  князя  Блюхера.  Он  собирался  было  посадить
атамана Платова за боковой стол вместе с  воспитателями,  но  его  уговорили
смилостивиться, и он ограничился тем, что прочел знаменитому  казаку  лекцию
на тему о его родном языке, в которой доказывал, что атаман ровно ничего  не
смыслит в этом предмете.
     Что касается до нас, студентов, то мы знали о Крампе не больше,  чем  о
Далай-ламе. Немногочисленных любимчиков он иногда приглашал к чаю, но они не
смели рта раскрыть, пока к ним не обратится сам доктор, а если кто-нибудь из
них отваживался сесть, то любимец  и  помощник  Крампа  подходил  и  говорил
шепотом:
     - Господа, будьте любезны встать. Ректор идет сюда! - Или:  -  Господа,
ректор предпочитает, чтобы студенты в его присутствии стояли! - Или  же  еще
что-нибудь в этом роде.
     Следует отдать Крампу должное: теперь он не заискивает  перед  великими
мира сего. Скорее он оказывает им покровительство, чем напротив, и, бывая  в
Лондоне,  снисходительно   беседует   с   каким-нибудь   герцогом,   который
воспитывался у него в колледже, или же протягивает один  палец  маркизу.  Он
отнюдь не скрывает своего происхождения, но весьма самодовольно  похваляется
им.
     - Я воспитывался  в  приюте  для  бедных  детей,  -  говорит  он,  -  а
посмотрите, чем я стал: лучшим знатоком античности  в  лучшем  из  колледжей
величайшего университета величайшей в мире империи.
     Из этого, очевидно, следует, что наш мир создан для нищих, -  сумел  же