ела варить варенье и мариновать огурцы.  У  нее  был  и  альбом  для
стихов,  куда  Сэквил  Мэйн,  будучи  еще  женихом,  -   вписывал   красивым
бухгалтерским почерком избранные отрывки из Байрона и Мура,  соответствующие
его жениховскому положению. У нее, кроме того, имелась и большая  рукописная
книга кулинарных рецептов, - словом, она обладала  всеми  качествами,  какие
полагаются благовоспитанной и добродетельной англичанке.
     - Что же касается Нельсона Коллингвуда, - говорил Сэквил,  посмеиваясь,
- то без него нам в доме никак нельзя обойтись. Если б он не портил вышивок,
то через полгода мы бы не знали, куда деваться  от  подушек;  а  кто,  кроме
него, стал бы пить Лорино домашнее вино?
     Сказать по правде, господа из Сити, которые приезжали к ним обедать, ни
за что не соглашались пить это вино, - признаюсь, я  и  сам  стал  не  менее
разборчивым, сойдясь поближе с их семейством.
     - Однако же, сударь, это зеленое имбирное вино пили лучшие  наши  люди,
гордость Англии, - восклицала миссис Чафф.  -  Лорд  Адмирал  Эксмут  пил  и
хвалил его у капитана Чаффа  на  борту  "Навуходоносора"  в  тысяча  семьсот
семьдесят четвертом году в Алжире; а  три  дюжины  бутылок  было  с  ним  на
фрегате "Камертон";  этим  вином  угощали  экипаж  перед  славным  сражением
адмирала с кораблем "Грозный", под командой капитана  Шуфлера,  в  Панамском
заливе.
     Однако все это нисколько  не  помогало  делу,  хотя  престарелая  вдова
рассказывала эту историю каждый раз, когда на стол  подавали  вино;  вопреки
тому, что когда-то именно оно воодушевило  британских  моряков  на  битву  и
победу, нам, отнюдь не героям, но мирным людям нового времени, оно  пришлось
не по вкусу.
     Я как сейчас вижу Сэквила в тот день, когда Уэгли представил меня всему
семейству. Это было в июле месяце, в воскресенье, и Сэквил Мэйн  возвращался
из церкви, ведя под руку слева жену, а справа  тещу  (в  красном  муаре,  по
обыкновению). Нескладный подросток,  нечто  вроде  недоросля-лакея,  шел  за
ними, неся сверкающие  позолотой  молитвенники  -  а  у  дам  в  руках  были
роскошные зонтики с кисточками и бахромой. Большие золотые часы миссис Чафф,
пришпиленные к ее желудку, горели как огненный шар. Нельсон  Коллингвуд  шел
поодаль, швыряя камешками в лошадь на  Кеннингтон-Коммон.  На  этом  зеленом
лугу мы и встретились, и мне не забыть ни величавой учтивости  миссис  Чафф,
которая припомнила, что имела уже удовольствие видеть меня у миссис Перкинс,
ни презрительного взгляда, брошенного  ею  мимоходом  на  убогого  старичка,
проповедовавшего  с  бочки  нечто  крайне   маловразумительное   скептически
настроенным кондукторам омнибуса и нянюшкам с детьми.
     - Ничего не могу с собой поделать, сэр, - обратилась она ко  мне.  -  Я
вдова офицера британского флота, меня учили почитать нашу церковь  и  нашего
короля, и я совершенно не выношу радикалов и диссидентов.
     Такие прекрасные правила произвели, как я заметил, сильное  впечатление
на Сэквила Мэйна.
     - Уэгли, - сказал он моему спутнику, - если вы не имеете в виду  ничего
лучшего, почему бы вам с вашим другом не отобедать у нас? Мистер Сноб,  сэр,
баранину сию минуту снимут с вертела. Лора и миссис Чафф  будут  очень  рады
вас видеть, а я могу вам обещать радушный прием  и  стаканчик  портвейна  не
хуже, чем у кого другого в Англии.
     "Это будет куда лучше, чем обедать в  "Саркофаге",  -  подумал  я,  ибо
именно в этом клубе мы с  Уэгли  намеревались  нынче  откушать;  поэтому  мы
приняли  любезное  приглашение,  которое  и  привело  впоследствии  к  более
близкому знакомству.
     Все в этом доме и в этом семействе дышало таким добродушием,  комфортом
и благосостоянием, что даже циник перестал бы там ворчать. Миссис Лора  была
вся приветливость и улыбки и в своем простом утреннем платьице  казалась  не
менее авантажной, чем в бальном туалете у миссис Перкинс. Миссис Чафф так  и
сыпала рассказами о "Навуходоносоре" в 1774 году, о битве между "Камертоном"
и "Грозным", о героическом сопротивлении капитана Шуфлера и о  том,  сколько
он нюхал табаку, и т. д., и т. д. - все это на  первый  раз  показалось  мне
много занимательнее, чем впоследствии.  Сэквил  Мэйн  оказался  превосходным
хозяином. Он соглашался со всем, что бы ни говорили гости,  и  безоговорочно
менял свое мнение, если ему возражали. Он не принадлежал к  числу  тех,  кто
мог бы тягаться с Шенбейном или монахом Бэконом, не пытался снимать  с  неба
звезды, как яблоки с ветки, - это был добрый, простой, честный,  покладистый
малый, влюбленный в свою жену, дружески  расположенный  ко  всем  на  свете,
довольный  сам  собой,  довольный  даже  своей  тещей.  Нельсон  Коллингвуд,
помнится, к концу вечера,  когда  на  стол  подали  виски  с  водой,  слегка
захмелел. Это ни в малой мере не вывело Сэквила из равновесия.
     - Джозеф, отведите его  наверх,  -  сказал  он  лакею-недорослю,  -  и,
Джозеф... не говорите ничего его матушке.
     Что же могло сделать несчастным человека с таким счастливым характером?
Что могло быть причиной тревога, раздоров и отчуждения  в  такой  дружной  и
сплоченной семье? Любезные дамы, я тут ни при чем, - во всем виновата миссис
Чафф, - но конца этой истории вам придется подождать.



Глава L
        Клубные снобы

     Причиной несчастья, постигшего простодушного и  доброго  Сэквила,  надо
считать единственно этот мерзкий клуб "Саркофаг", а в  том,  что  он  вообще
вступил в этот клуб, был отчасти виноват и пишущий эти строки.
     Заметив, что теща его, миссис Чафф, питает склонность к аристократам  -
в самом деле, с языка у нее не сходили лорд Коллингвуд,  лорд  Гэмбиер,  сэр
Джейхелиил Брентон и плимутские и госпортские балы, мы с  Уэгли,  по  нашему
обыкновению, стали подыгрывать ей в  разговоре,  поминая  лордов,  герцогов,
маркизов и  баронетов  так  часто,  словно  эти  сановники  приходились  нам
близкими друзьями.
     - Лорд Секстонбери,  по-видимому,  уже  утешился  после  кончины  своей
супруги, - говорил я. - Вчера в клубе они с герцогом порядком выпили и  были
очень веселы, правда, Уэгли?
     - Славный малый этот герцог, - отвечал Уэгли. - Сударыня, прошу вас, вы
знаете свет и его обычаи, так не посоветуете ли вы мне,  как  быть  в  таком
случае? В прошлом июне его светлость с сыном, лордом Каслрампантом, Том Смит
и я обедали в клубе, и я предложил держать пари на Дерби против "Караморы" -
сорок к одному, но только соверенами. Его  светлость  принял  это  пари,  и,
разумеется, я выиграл. Он мне до сих пор не заплатил. Так  вот,  могу  ли  я
напомнить такой особе, чтобы он вернул мне  один  соверен?  Да,  пожалуйста,
сударыня, мне еще один кусочек сахару.
     К счастью, сам Уэгли дал ей возможность не ответить на этот вопрос, ибо
он поверг в смятение  все  почтенное  семейство,  окружавшее  нас.  Все  они
удивленно переглядывались, а на нас взирали в немом изумлении, как  отважный
Кортес на Тихий океан. Рассказы миссис Чафф касательно флотской аристократии
значительно поблекли, а милая миссис  Сэквил  вдруг  забеспокоилась  и  ушла
наверх взглянуть на  детей;  не  на  юное  чудовище,  Нельсона  Коллингвуда,
который заснул, охмелев после виски с водой, а на тех двух малюток,  которые
появились на минуту за десертом и чьими счастливыми родителями были мистер и
миссис Сэквил.

     Следствием этой и дальнейших встреч с мистером Мэйном явилось  то,  что
мы выставили его кандидатуру в члены "Саркофаг-клуба".
     Выборы прошли не совсем гладко - неизвестно как, распространился  слух,
что кандидат торгует углем. Можете быть уверены,  что  некоторые  гордецы  и
большинство выскочек в клубе собирались прокатить его на вороных. Однако  мы
успешно побороли оппозицию. Выскочкам мы  указали  на  то,  что  Лэмбтоны  и
Стюарты тоже торговали углем; гордецов умаслили, рассказав о его благородном
происхождении, благородной натуре и благородных манерах, а  в  день  выборов
Уэгли расхаживал по клубу,  повествуя  весьма  красноречиво  о  битве  между
"Камертоном" и "Грозным" и о доблести капитана Мэйна,  папаши  нашего  друга
Сэквила. В повествование вкралась небольшая ошибка, но нашего  кандидата  мы
провели, притом с  самым  незначительным  числом  черняков  в  избирательных
урнах: разумеется, черный шар положил  Байлз,  который  всем  вообще  кладет
черные, и Банг, который смотрит на торговцев углем свысока, ибо сам  не  так
давно ушел на покой, оставив виноторговлю.
     Недели две спустя я увидел Сэквила Мэйна при следующих обстоятельствах:
     Он показывал наш клуб своим домашним. Он  привез  их  в  светло-голубом
экипаже, дожидавшемся у дверей клуба; на козлах  рядом  с  кучером  восседал
лакей-недоросль во взятой напрокат ливрее. Нельсон  Коллингвуд,  хорошенькая
миссис Сэквил, вдова капитана Чаффа (мы ее звали вдовой коммодора  Чаффа)  -
все были налицо;  последняя,  само  собой  разумеется,  в  малиновом  муаре,
который, как он ни великолепен, все  же  совершенно  померк  в  сравнении  с
великолепием "Саркофага". Восхищенный Сэквил Мэйн демонстрировал своим дамам
красоты клуба. Этой маленькой компании он показался сущим раем.
     В  "Саркофаге"  представлены  все   известные   стили   архитектуры   и
внутреннего убранства. Большая библиотека - в елизаветинском стиле; малая  -
в готическом; столовая - в  строго  дорическом;  приемная  -  в  египетском;
гостиные - в стиле  Людовика  XIV  (вероятно,  потому,  что  их  безобразные
украшения были в моде при Людовике XV);  дворик  -  мавританско-итальянский.
Повсюду мрамор, панели кленового дерева, зеркала, арабески - и подделка  под
мрамор и золото. Завитушки, монограммы, драконы, купидоны, нарциссы и другие
цветы рассыпаны по стенам, словно из рога изобилия. Вообразите, что было бы,
ежели бы каждый музыкант в оркестре Жюльена  играл  фортиссимо  и  при  этом
каждый исполнял бы свою мелодию; именно так ошеломляюще  действует  на  меня
убранство нашего клуба. Миссис Чафф, ослепленная волнением, которого я не  в
силах описать, а она не смела обнаружить, проходила по клубу в сопровождении
своих детей и зятя, дивясь этой кричащей мешанине.
     В большой библиотеке (двести двадцать  пять  футов  на  сто  пятьдесят)
миссис Чафф увидела одного-единственного  человека  -  Тигса.  Он  лежал  на
диване темно-красного бархата, читая французский роман Поль де Кока.  Книжка
была очень маленькая, Тигс  тоже  очень  невелик  ростом.  В  огромном  зале
библиотеки он казался просто  пылинкой.  Когда  дамы  проходили  мимо  него,
затаив дыхание, в страхе перед  необозримым  простором  этой  величественной
пустыни, он бросил на прекрасных  незнакомок  убийственно  коварный  взгляд,
словно говоря: "Ну не молодец ли я?" И я уверен, что так они обе и подумали.
     - Кто это такой? - громким шепотом спросила миссис Чафф, когда мы  были
в пятидесяти шагах от него, на другом конце комнаты.
     - Тигс! - отвечал я таким же шепотом.
     - Здесь очень уютно, не  правда  ли,  милая?  -  развязно  начал  Мэйн,
обращаясь к миссис Сэквил, - видишь, тут есть все  журналы,  все  письменные
принадлежности, все новые книги - избранная библиотека,  в  которой  имеются
все самые выдающиеся  сочинения,  -  ну-ка,  что  у  нас  тут?  "Монастикон"
Дагдэйла, весьма ценная книга и, как я слышал, весьма занимательная.
     И, предложив жене посмотреть одну из этих книг, он взялся за  том  VII,
который привлек  его  внимание  странным  обстоятельством:  из  его  корешка
торчала медная дверная ручка. Вместо книжки, однако, он  вытащил  ящик,  где
нерадивая горничная хранила щетку и пыльную тряпку, - Мэйн уставился на  них
крайне растерянным взглядом, а Нельсон Коллингвуд, потеряв всякое уважение к
нашему клубу, громко расхохотался.
     - В жизни не видывал такой чудной книги, - сказал  Нельсон,  -  хорошо,
ежели бы у нас в школе только такие и были.
     - Тише, Нельсон, - остановила его миссис Чафф, и мы проследовали далее,
в другие, не менее великолепные апартаменты.
     Как наши дамы восхищались портьерами в  гостиной  (розовая  с  серебром
парча, самая практичная и весьма подходящая для Лондона), и прикидывали цену
за ярд, и нежились на мягчайших диванах, и гляделись в громадные зеркала!
     - А ведь недурно бы побриться перед таким зеркалом? - сказал Мэйн своей
теще. (Он с каждой минутой становился все развязнее и хвастливее.)
     - Да  ну  вас,  Сэквил!  -  ответила  та  в  полном  восторге  и,  став
вполоборота, расправила красные муаровые оборки и внимательно оглядела  себя
в зеркало; взглянула на себя один-единственный раз и миссис Сэквил, и, право
же, зеркало на этот раз отразило очень милое, смеющееся личико.
     Впрочем, что такое женщины перед зеркалом? Господь с ними,  бедняжками,
ведь это их настоящее место. Они естественно обращаются к  зеркалу.  Оно  им
льстит, они же его украшают. Но на что мне нравится  смотреть  и  за  чем  я
наблюдаю со все возрастающей радостью и умилением - так  это  мужчины  перед
большими  клубными  зеркалами.  Как  брыластый  Гиллс   подтягивает   кверху
воротнички,  ухмыляясь  отражению  собственной  угреватой  физиономии.   Как
толстяк Халкер торжественно глядит на свою  внушительную  особу,  обдергивая
фрак, чтобы лучше обрисовалась талия. Как Фред  Минчин  жеманно  глядится  в
зеркало, проходя в столовую, и посылает  отражению  своего  белого  галстука
самодовольную и глуповатую улыбку. Сколько же тщеславия  отразилось  в  этом
клубном зеркале!
     Итак, дамы с величайшим удовольствием  прошлись  по  всему  клубу.  Они
осмотрели столовую, видели столики, уже накрытые к  обеду,  и  джентльменов,
сидевших за вторым завтраком, и велеречивого Джокинса, по  обыкновению  всех
просвещавшего; видели читальню и какая там поднялась суета,  когда  принесли
вечерние газеты; видели кухню, это чудо искусства, где шеф-повар  командовал
двумя десятками хорошеньких судомоек и десятью тысячами блестящих  кастрюль,
- а затем  уселись  в  светло-голубую  коляску,  совершенно  разомлевшие  от
удовольствия.
     Сэквил не сел в коляску, хотя малютка Лора  нарочно  уселась  спиной  к
лошадям, уступив ему место на лучшем сиденье, рядом с красным муаром  миссис
Чафф.
     - У нас сегодня твои любимые блюда, - сказала  она  робким  голосом,  -
разве ты не едешь с нами, Сэквил?
     - Сегодня я съем котлетку здесь, в клубе, милая, -  ответил  Сэквил.  -
Поезжайте домой, Джеймс.
     Он снова поднялся на крыльцо "Саркофага", а  хорошенькая  Лора  грустно
смотрела ему вслед из отъезжающей голубой коляски.



Глава LI
        Клубные снобы

     Зачем мы с Уэгли поступили так  жестоко,  зачем  рекомендовали  Сэквила
Мэйна в этот мерзкий "Саркофаг"! Пусть наша неосторожность послужит примером
и предостережением другим джентльменам; пусть о его судьбе и  о  судьбе  его
бедной жены помнят все женщины Англии. Последствия  его  вступления  в  клуб
были вот каковы:
     Одним из первых пороков, которыми обзавелся  этот  несчастный  в  нашем
вертепе, было курение.  Некоторые  дендя  в  клубе,  как,  например,  маркиз
Макабо, лорд Дудийн и другие господа высокого полета, обыкновенно  предаются
этому своему пристрастию наверху, в бильярдной, - и вот,  частью  для  того,
чтобы  сойтись  с  ними  поближе,  частью  же  по  природной  склонности   к
преступлению,  Сэквил  Мэйн  последовал  их  примеру  и  усвоил   себе   эту
отвратительную  привычку.  Нечего  и  говорить,  сколь  плачевны  бывают  ее
последствия как для мебели, так и для нравственности, ежели человек начинает
курить в семейном кругу. Сэквил курил дома в столовой, причиняя жене и  теще
такие терзания, какие я даже не берусь описать.
     После того он сделался отъявленным бильярдистом, тратя часы  за  часами
на эту пустую забаву; без стеснения держал пари, играя весьма  посредственно
и проигрывая бешеные деньги капитану Споту и полковнику Кэннону. Он играл  с
этими господами по сотне партий зараз, и не только оставался в бильярдной до
четырех или пяти часов утра, но и до полудня его  видели  в  клубе,  где  он
предавался бильярдной игре, нанося ущерб своему делу, губя свое  здоровье  и
забывая о жене.
     От бильярда до виста - один шаг, а когда человек пристрастится к висту,
да еще  по  пяти  фунтов  за  роббер,  то,  по  моему  разумению,  он  погиб
окончательно.  Как  могла  идти  торговля  углем  и  как  могла  его   фирма
поддерживать деловые связи, когда  ее  глава  не  выходил  из-за  карточного
стола?
     Общаясь с лицами  благородного  происхождения  и  франтами  с  Пэл-Мэл,
Сэквил стал стыдиться  своего  уютного  жилища  на,  Кеннингтонском  поле  и
перевез свое семейство в  Пимлико,  где  (хотя  теща  его,  миссис  Чафф,  и
радовалась вначале, поскольку квартал был самый модный и  расположен  вблизи
от ее возлюбленной монархини) бедная малютка  Лора  с  детьми  почувствовали
себя несравненно хуже. Где были ее приятельницы, приходившие к ней по  утрам
с рукодельем? В Кеннингтоне и в Клепеме. Где остались маленькие товарищи  ее
детей? На Кеннингтонском поле. В великолепных  каретах,  с  громом  кативших
взад и  вперед  по  однообразно-серым  улицам  нового  квартала,  не  сидели
подружки общительной маленькой Лоры. Дети, чинно  гулявшие  в  сопровождении
бонны или строгой гувернантки,  вовсе  не  походили  на  тех  счастливчиков,
которые запускали змея или играли в "классы" на своем любимом старом поле. И
в церкви тоже, - ах! - какая была разница между св. Бенедиктом в Пимлико,  с
его открытыми, без решеток,  скамьями,  его  монотонной  службой,  восковыми
свечами,  гирляндами  цветов  и   процессиями,   и   простодушной   стариной
Кеннингтона! И лакеи, ходившие к св. Бенедикту, тоже были такие великолепные
и такие огромные, что Джеймс, лакей-недоросль, трепетал перед ними  и  никак
не соглашался носить молитвенники в эту церковь, говоря,  что  уж  лучше  он
попросит расчета.
     Обставить новый дом тоже стоило немалых затрат. И - о, великие боги!  -
какая разница между унылыми банкетами на французскую  ногу,  которые  Сэквил
задавал в Пимлико, и веселыми обедами в Кеннингтоне! Ни бараньих  окорочков,
ни "лучшего во всей Англии  портвейна",  -  зато  все  кушанья  подавали  на
серебре, рекой лилось ужасное дешевое шампанское, лакеи были в перчатках,  а
гости - одни клубные денди, среди которых миссис Чафф держалась принужденно,
а миссис Сэквид неизменно молчала.
     Не то  чтобы  сам  хозяин  часто  обедал  дома.  Этот  несчастный  стал
совершенным эпикурейцем и обыкновенно обедал  в  клубе  в  обществе  клубных
гурманов: со старым доктором Утробби, полковником Крамли  (поджарым,  словно
борзая, и с челюстями, словно у щуки) и всей остальной компанией.  Здесь  вы
могли видеть, как этот несчастный упивался шампанским  Силлерц  и  обжирался
французскими деликатесами, и я частенько поглядывал  на  него  из-за  своего
столика (скромное пиршество на котором состояло из холодного  мяса,  жидкого
клубного пива и полбутылки марсалы), вздыхая при мысли о том, что это - моих
рук дело.
     И не только он один присутствовал в моих покаянных мыслях.  Где  сейчас
его жена? - думал я. Где бедная, добрая и милая малютка Лора?  В  эту  самую
минуту, когда в детской ложатся спать,  а  этот  бездельник  лакает  вино  в
клубе, невинные малютки лепечут молитвы на коленях у Лоры,  и  она  учит  их
говорить: господи, помилуй папу!
     После того как она уложит детей спать, ее  трудовой  день  окончен,  ей
больше нечего делать, и она остается в совершенном одиночестве на всю  ночь,
и грустит,  и  ждет  его.  Какой  позор!  Да  ступай  же  ты  домой,  пьяный
бездельник!

     Как Сэквил расстроил свое здоровье, как он погубил свое дело, как он не
раз попадал во всякие переделки, как он залез в неоплатные долги,  как  стал
членом правления железной дороги, как, наконец, заколотили  дом  в  Пимлико,
как Сэквил перебрался в Булонь, - обо всем этом я бы мог рассказать, если бы
не стыдился своего участия в таком деле. Семья возвратил