дежды,  которые,  по  словам  этого  знаменитого  английского
джентльмена, члена парламента от Шрусбери,  достопочтенного  баронета,  были
"переданы" вигам, а по словам Джонса и любого из сотрудников  "Панча",  сами
виги совлекли их с Ричарда Кобдена, Чарльза Вильерса, Джона Брайта и других,
- что произошло, повторяю я? "Посмеете ли вы выступить вперед,  о  Виги?"  -
воскликнул Джонс. "О снобы-виги, - взываю я от всего  сердца,  -  отодвинуть
Ричарда Кобдена с товарищами в задние ряды и притязать  на  победу,  которая
была одержана иными, лучшими шпагами, чем ваши жалкие, никчемные  придворные
шпажонки! Вы хотите сказать, что править должны  вы,  а  с  Кобденом  нечего
считаться?"
     Вот почему вышло, что на состязании  в  Шрусбери,  самом  серьезном  из
всех, в каких до сих пор участвовал  мистер  Б.  Дизраэли,  выступил  вперед
некий Фальстаф и заявил, что это он уложил Готспера, тогда как на самом деле
его самого пронзил мечом благородный Гарри. Вот почему  во  Франции  изящные
представители народа были только зрителями, когда Гош и Бонапарт  одерживали
победы для Республики.
     Какие последствия возымел  протест  "Панча"?  Виги  предложили  Ричарду
Кобдену пост в кабинете. Как член правительства "Панча" я должен  сказать  с
гордостью, что никогда еще никто не делал более лестного комплимента  нашему
законодательному органу.
     А теперь перейдем к  моей  собственной  попытке  потрудиться  на  благо
родины. Те, кто помнит заметки о снобах-политиках за прошлую неделю,  должны
вспомнить и  уподобление,  к  которому  нам  поневоле  пришлось  прибегнуть:
уподобление британского лакея придворному лакею - чиновному снобу Дворцового
ведомства. Бедного Джона в его треуголке и  плюшевых  штанах,  в  галунах  и
аксельбантах, вместе с  его  треуголкой,  пудреным  париком  с  косичкой,  с
нелепым букетом на груди мы  сравнивали  с  лордом  -  хранителем  Помойного
ведра, с лордом - главным смотрителем кладовой, и невольно на  ум  приходило
изречение: "Разве я не человек и не брат твой?"
     Следствием этой изящной и незлобивой сатиры явилась заметка в субботнем
нумере "Таймса" за 4 июля:
     "По нашим сведениям, посты в Дворцовом ведомстве  были  предложены  его
светлости герцогу Стилтону и его светлости герцогу Даблглостеру. Их  милости
отклонили  предложенную  им  честь,  однако  высказали  намерение  оказывать
поддержку новому правительству".
     Мог  ли  писатель-публицист  добиться  большего  успеха?  Я  ничуть  не
сомневаюсь, что оба герцога, прочитав последний очерк о снобах и подумав над
ним, дали  понять,  что  не  намерены  носить  никакую  ливрею,  хотя  бы  и
королевскую,  что  не  примут  никакого  поста,  даже  самого  высокого,  но
удовольствуются скромной независимостью и попытаются жить прилично  на  свои
пятьсот или тысячу фунтов  per  diem  {В  день  (лат.).}.  Если  "Панч"  мог
осуществить такую реформу за одну неделю - если он заставил  великую  партию
Вигов признать, что в конце концов есть в этом грешном мире люди не хуже их,
нет, даже лучше, если он мог доказать великим магнатам-вигам, что рабство им
не к лицу - даже рабство у величайшего князя из самого маленького  и  самого
прославленного в Германии княжества, - значит, нам незачем  продолжать  нашу
статью о снобах-вигах. Эта статья уже написана.
     Быть может, эта порода уже вымерла (или близка к вымиранию) вместе с ее
потомством - хилыми философами, денди-патриотами, просвещенными филантропами
и легковерными оптимистами, верующими в традиции палаты общин.  Быть  может,
милорд или сэр Томас соизволят  из  своих  парков  и  замков  выпустить  для
городов и селений манифесты, в которых скажут: "Мы считаем правильным, чтобы
интересы народа выражали его представители. Мы думаем, что их  жалобы  имеют
основания, и мы, в нашей бесконечной мудрости, становимся во главе их, чтобы
одержать победу над ториями, нашими общими врагами", - быть может, повторяю,
эти великолепные виги поняли наконец,  что  без  солдат  офицеры-добровольцы
малополезны, как бы ни были они разукрашены галунами,  и  что  без  лестницы
даже самому властолюбивому вигу  не  забраться  наверх;  что  народ,  короче
говоря, любит  вигов  не  больше,  чем  династию  Стюартов,  или  Союз  семи
королевств, или Джорджа Каннинга, который скончался  несколькими  столетиями
позже, - не больше, чем всякую пережившую себя традицию. Виги? Чарльз Фоке в
свое время был великим человеком, хороши были и лучники при  Азенкуре  с  их
большими луками. Но порох лучше. Мир не стоит на месте. Мощный поток времени
стремится вперед; и как раз сейчас всего несколько жалких вигилят вертятся и
толкаются на поверхности этого потока.
     Любезный друг, близко время, когда им придется потонуть, и они потонут,
уйдут к мертвецам, и какая нужда нам гуманничать и вытаскивать  этих  жалких
утопленников?
     А потому нет смысла писать статью о снобах-вигах!



Глава XX
        Снобы-консерваторы, или снобы-аграрии

     Среди всех придворных короля  Карла  не  было  более  рыцарственного  и
преданного консерватора, чем сэр Джеффри Хадсон,  который,  будучи  немногим
побольше щенка, отличался храбростью самого крупного льва и всегда был готов
сразиться с противником любого роста. Такой же доблестью  и  неустрашимостью
славился гидальго Дон-Кихот Ламанчский,  который,  опустив  копье,  испускал
воинственный  клич  и  галопом  налетал  на  ветряную  мельницу,  ежели  ему
случалось принять ее за великана или другую нечисть; и хотя никто никогда не
называл его здравомыслящим, однако всеми признана его храбрость и  верность,
кротость его нрава и чистота намерений.
     Все мы сочувственно и мягко относимся к людям, поврежденным  в  уме,  к
смешным беднягам-карликам, взявшимся за  подвиг  выше  своих  сил,  ко  всем
несчастным  слепым  идиотам,  вообразившим   себя   героями,   полководцами,
императорами и победителями, когда им остался всего один шаг до смирительной
рубашки и их уже небезопасно оставлять на свободе.
     Что же касается снобов-политиков, то чем более я размышляю о  них,  тем
более проникаюсь этим чувством сострадания, и ежели бы все статьи  о  снобах
могли быть написаны в одном тоне, то у нас, вместо  ряда  живых  и  шутливых
очерков, получился бы сборник, от которого прослезились бы даже  гробовщики,
примерно такой же веселый, как "Тюремные мысли" доктора Додда  или  "Суровый
призыв" доктора Лоу. Думаю, мы  не  можем  позволить  себе  насмехаться  над
снобами-политиками и презирать их - можем только жалеть  их.  Возьмем  Пиля.
Если существовал когда-либо политик-сноб, - мастер лицемерия и  общих  мест,
ханжа и пустозвон, -  то,  видит  бог,  он-то  и  был  этим  снобом.  Но  он
раскаивается и, похоже, спасет свою душу: он становится на колени и кается в
своих грехах так смиренно, что мы сразу таем. Мы принимаем его в  объятия  и
говорим:
     "Бобби, дружище, забудем о прошлом: раскаяться никогда не поздно. Идите
к нам, только не приводите больше латинских цитат, не пойте про  собственную
добродетель и последовательность, не  заимствуйте  чужого  платья".  Мы  его
принимаем и защищаем от снобов, бывших  его  соратников,  которые  ревут  за
дверями, и в объятиях Джуди ему так  же  покойно,  как  на  руках  у  родной
матушки.
     А еще есть виги.  Они  наслаждаются  властью,  они  получили  то,  чего
страстно желали, - то владение на Даунинг-стрит, которое, если  кое-кого  из
них послушать, предназначено им свыше. Что ж, теперь они там водворились  и,
надо отдать им справедливость,  ведут  себя  довольно  кротко.  Они  оделяют
своими милостями не только протестантов, но и  католиков.  Они  не  говорят:
"Ирландцам  вход  воспрещается",  -  и  даже  оживляют   кабинет   министров
порядочной дозой ирландского акцента. Лорд Джон выступает перед избирателями
смиренно и сокрушенно, как бы говоря: "Джентльмены! Хотя виги стоят  высоко,
но есть, в конце концов, нечто гораздо выше, я имею в  виду  Народ,  слугами
коего мы имеем честь быть и  о  благоденствии  коего  мы  обещаем  ревностно
печься". При таких условиях  кто  может  сердиться  на  снобов-вигов?  Разве
только какой-нибудь человеконенавистник,  никогда  не  пробовавший  и  капли
благостного млека.
     Наконец, есть снобы-консерваторы,  или,  как  эти  бедняги  нынче  себя
именуют,  снобы-аграрии.  Кто  же  может  на  них  сердиться?  Разве   может
кто-нибудь считать Дон-Кихота вменяемым или тревожиться  поведением  Джеффри
Хадсона, когда он хватается за оружие и грозится проткнуть вас насквозь?
     На прошлой неделе я ездил  (чтобы  обдумать  на  свободе  и  на  свежем
воздухе интересующий  нас  важный  вопрос  о  снобах)  в  уединенное  место,
именуемое отелем "Трафальгар" в Гринвиче, и  там,  потревоженный  нашествием
множества  мужчин  весьма  здоровой  наружности,  с  красными  лицами  и   в
прекраснейшем белье, я спросил слугу Августа Фредерика, что это за  воинство
явилось сюда истреблять снетков?
     - Разве вы не знаете, сэр? - ответил тот. - Это же партия аграриев.
     Так оно и было. Настоящие, истинные, непреклонные, никогда не сдающиеся
аристократы, почвенники, наши старинные-старинные вожди, наши  Плантагенеты,
наши Сомерсеты, наши Дизраэли, наши Хадсоны и наши  Стэнли.  Они  прибыли  в
полном составе и для новой борьбы, взяли  в  лидеры  Джеффри  Стэнли,  этого
"Руперта дебатов", и  водрузили  свое  знамя  с  девизом  "Не  сдадимся"  на
Снетковом холме.
     Пока с нами Кромвель и "железнобокие", честные  аграрии  всегда  вольны
оставаться при Руперте и кавалерах. Кроме того,  разве  член  парламента  от
Понтефракта не перешел к нам? И разве не  пошло  прахом  их  "доброе  старое
дело" теперь, когда он от этого дела отошел?
     Итак, мое сердце питало к ним отнюдь не  злобу,  а  лишь  самые  нежные
чувства, я благословлял их, когда они по двое и по трое входили в  столовую,
когда  со  сверхъестественной  мрачностью  вручали  шляпы   лакеям   и   без
промедления  принимались   строить   заговоры.   Достойные,   рыцарственные,
заблудшие Снобы, - говорил я про себя, - идите и  требуйте  своих  прав  над
чашей минеральной воды; вооруженные серебряными вилками  и  рыцарским  духом
Англии, пригвоздите к земле презренных мануфактурщиков, которые хотят отнять
у  вас  ваши  наследственные  права.   Долой   всех   прядильщиков   хлопка!
Георгий-победоносец за аграриев! Выручай, Джеффри!
     Я уважаю заблуждения этих бедняг. Как! Отменить отмену хлебных законов?
Вернуть нас ко  временам  добрых  старых  ториев?  Нет,  нет.  Шалтай-Болтай
свалился в грязь, и вся королевская рать не может Шалтая-Болтая поднять.
     Пускай  эти  честные  простаки  вопят:  "Не  сдадимся!"  -  мы   только
посмеемся, ибо победа за нами, и выслушаем  их  без  гнева.  Мы  знаем,  что
значит "не сдадимся" и значило в любое время за последние пятнадцать лет. "В
природе этого народного bellua {Чудовища (лат.).}, - поясняет доброе  старое
"Куортерли ревью" с обычным для него тактом и присущим ему изящным слогом, -
вечная ненасытность, а кроме того, прожорливость и наглость, возрастающие  с
каждым глотком". Мало-помалу, день за  днем,  со  времен  Билля  о  Реформе,
бедняги,  чьим   рупором   служит   старое   "Куортерли",   вынуждены   были
подкармливать народное bellua,  что  известно  каждому,  кто  читает  данный
орган. "Не сдадимся!" - рычит "Куортерли",  но  Чудовище  требует  закона  о
правах католиков, глотает его и все  не  сыто,  требует  закона  о  Реформе,
закона об акционерных обществах,  закона  о  свободе  торговли,  -  Чудовище
заглатывает все. О, ужас из  ужасов!  О,  бедное,  сбитое  с  толку,  старое
"Куортерли"! О, миссис Гэмп! О,  миссис  Гаррис!  Уже  все  пропало,  но  вы
по-прежнему кричите: "Не сдадимся!" - а Чудовище и сейчас не сыто  и  кончит
тем, что проглотит и партию консерваторов.
     Так станем ли мы гневаться  на  несчастную  жертву?  Случалось  ли  вам
видеть, как bellua, именуемое кошкой, играет с мышью? "Не сдадимся!" - пищит
длиннохвостая бедняжка,  мечась  из  угла  в  угол.  Чудовище  приближается,
добродушно треплет ее  лапкой  по  плечу,  игриво  подбрасывает  ее  и  -  в
положенное время съедает.
     Братья  мои,  английские  снобы!  Вот  почему  мы  так  легко   прощаем
сноба-консерватора и сноба-агрария.



Глава XXI
        Существуют ли снобы-виги?

     К счастью, эта глава будет очень коротенькой. Я не  собираюсь  задавать
нескромные вопросы правительству, наподобие Томаса Финсберийского,  или  как
бы то ни было противодействовать успехам Великой либеральной администрации.
     Самое лучшее, что мы можем сделать, - это совсем не задавать  вопросов,
но доверять вигам безоговорочно, полагаясь на их недосягаемую мудрость.  Они
умней нас. Благое провидение предрешило,  что  они  будут  нами  править,  и
наделило их всеобъемлющими познаниями. Другие люди  меняют  свои  убеждения,
они же - никогда. Например, Пиль признает, что  его  убеждения  относительно
хлебных законов в корне изменились, а у вигов они остались неизменными; виги
всегда исповедовали свободу торговли, всегда были мудрыми и совершенными. Мы
этого не знали; но это правда, - так говорит  лорд  Джон.  А  великие  вожди
вигов, обращаясь к своим избирателям, поздравляют сами себя и  весь  свет  с
тем, что Свобода торговли стала законом Империи, и благодарят  бога  за  то,
что он создал вигов, которые могут объявить эту великую истину  всему  миру.
Свобода торговли! Господь с вами, ведь это виги изобрели свободу торговли да
и  вообще  все,  что  было  когда-либо  изобретено.  Настанет  день,   когда
ирландская церковь уйдет в небытие; когда, быть может, англиканская  церковь
последует ее примеру; когда за съемщиками  квартир  признают  право  голоса;
когда просвещение станет действительно народным;  когда  даже  пять  пунктов
Томаса Финсберийского станут видимы  невооруженным  глазом,  -  и  тогда  вы
поймете, что виги всегда стояли за право голоса для  квартиронанимателей,  -
что  это  они  изобрели  народное  просвещение,  что  именно  они  разрешили
церковный вопрос и что это они выдумали те  пять  пунктов,  которые  пытался
приписать себе Фергус О'Коннор. Там,  где  налицо  Совершенство,  нет  места
Снобизму. Виги знали и делали - знают и делают - всегда будут знать и делать
- решительно все.
     И опять-таки у вас нет никакого основания думать, будто среди  них  так
уж много снобов. Ведь их и самих очень  мало.  Автор  книжки  об  английской
аристократии, который именует  себя  Гэмпденом-младшим  (и  похож  на  Джона
Гэмпдена, как "Панч"  на  Аполлона  Бельведерского),  перечисляет  множество
профессий, называя имена англичан, кои в них преуспели; он  утверждает,  что
аристократия  не  дала  миру  ни  хороших  жестянщиков,  ни  адвокатов,   ни
художников,  ни  богословов,  ни  канатоходцев,   ни   представителей   иных
специальностей, тогда как из народа вышло множество  людей,  отличившихся  в
названных выше профессиях. Из этого следует, что аристократия - низшая раса,
а народ - высшая. Это довольно жестоко со стороны  Гэмпдена-младшего,  да  и
довод против бесчестной и слабоумной аристократии  не  совсем  справедливый,
ибо всякому ясно, что лорд не может играть на скрипке или писать картины без
природного таланта и без практики, что люди выбирают  себе  профессию  хлеба
ради, а если у них имеются большие или хотя бы достаточные средства к жизни,
то они обычно предпочитают праздность. Лже-Гэмпден, мне кажется, упустил  из
виду, что аристократам просто нет нужды приобретать вышеназванные профессии;
а главное, он забывает сказать, что народ относится к знати, как сорок тысяч
к одному, и, следовательно, последняя вряд ли может дать столько  выдающихся
людей, сколько их можно найти в народной среде.
     Точно так же (я признаю, что вышеприведенный пример слишком длинен,  но
в труде о Снобах надо уделить слово и снобу-радикалу, как и всякому другому)
едва ли среди вигов найдется много снобов: ведь среди людей так мало вигов.
     Я считаю, что настоящих, живых вигов на свете не больше сотни - из  них
человек двадцать пять занимают посты, остальные готовы их занять.  Нельзя  и
ожидать, что в таком малочисленном обществе много снобов того  сорта,  какой
мы ищем. Как редко можно встретить настоящего, общепризнанного вига!  Знаете
ли вы хоть одного? Знаете ли вы,  что  значит  быть  вигом?  Я  могу  понять
человека, если он озабочен тем или иным мероприятием, если он желает,  чтобы
отменили пошлины на сахар, или на  хлеб,  или  чтобы  не  урезали  в  правах
евреев, да мало ли еще чего; но в таком  случае,  если  Пиль  займется  этим
делом и избавит меня от забот,  он  меня  устраивает  не  хуже,  чем  всякий
другой, как бы его ни звали. Я желаю, чтобы в моем доме был порядок, чтобы в
комнате у меня было чисто, и не все ли мне  равно,  какую  возьмут  щетку  и
совок для мусора.
     Чтобы быть вигом, надо быть реформатором - более или менее, это уж  как
вам угодно, - но и кое-чем сверх того. Надо уверовать не только  в  то,  что
хлебные законы следует отменить, но и в то, что виги должны быть  у  власти;
не только в то, что Ирландию надо усмирить, но и в то, что виги должны  быть
на Даунинг-стрит. Если народ непременно хочет реформ, что ж, разумеется, тут
уж ничего не  поделаешь,  но  помните,  что  реформы  эти  должны  считаться
заслугой вигов. Я верю, что весь мир принадлежит вигам и  все,  что  от  них
исходит, есть благо. На днях, когда лорд Джон благословлял народ в ратуше  и
рассказывал всем нам, как виги добились для нас хлебного
     закона, - честное слово, мы, кажется, оба этому  верили.  Не  Кобден  и
Вильерс с народом этого добились, а именно виги каким-то образом  пожаловали
нам это благо.
     Они - высшие существа, от этого никуда не  уйдешь.  То,  что  Томас  из
Финсбери кощунственно назвал "лукавством вигов", существует - и побивает все
прочие виды лукавства.  Сам  я  не  виг  (быть  может,  нет  надобности  это
говорить, не говорю же я, что я не король Пиппин в золотой карете, не король
Хадсон и не мисс Бердетт-Кутс), я не виг, но ах, как бы  мне  хотелось  быть
вигом!



Глава XXII
        Снобы-штатские

     Не может быть ничего  более  отвратительного  и  более  свирепого,  чем
мракобесие,  недоброжелательная  надменность  и  трусливое  злопыхательство,
проявляемые штафирками общественной печати и сонмами штатских снобов во всей
стране против  самого  излюбленного  среди  наших  институтов:  против  того
института, за здравие которого на всех общественных  обедах  пьют  сразу  же
после тоста за церковь, - против Британской Армии. Я сам, в то время,  когда
я  писал  мой  скромный  труд  о  военных  снобах,  -  побуждаемый  к  этому
единственно сознанием долга, - трактовал свой  предмет  с  любовью  и  самой
изысканной  учтивостью,  которые,  как  мне  было  дано  понять,   встретили
одобрение и восторг в военных клубах, офицерских собраниях и прочих  местах,
где бывает много военных. Но можно ли было предположить, что критика  зайдет
так далеко, как за последние десять дней; что всякий невежда-кокни осмелится
судить  вкривь  и  вкось;  что  штатские  в  гостиницах  и   клубах   станут
возмущаться; что  патриоты-бакалейщики  и  торговцы  мануфактурой  отважатся
протестовать; что даже несведущие в  политике  женщины  и  матери  семейств,
вместо того чтобы разливать за завтраком чай и раздавать бутерброды,  станут
читать газеты, - да-да, честное слово, - и  тоже  поднимут  визг,  с  ужасом
узнав о телесных  наказаниях  в  Хаунслоу,  -  предположить,  повторяю,  что
Общество наделает столько шума, как за эти  последние  две  недели,  и  что,
может быть, за каждым столом в Англии поднимется негодующий крик, -  это  уж
слишком, дерзость снобов-штатских зашла чересчур далеко, и  следует  немедля
положить этому конец. Я решительно против штафирок и после беседы с мистером
Панчем уполномочен заявить, что  сей  джентльмен  разделяет  мое  убеждение:
армия нуждается в