то, что он дал сколько-то в долг члену королевской  фамилии.  Я
этому не верю.
     Королевская  фамилия  всегда  платила  свои  долги,  начиная  с  принца
Уэльского и далее, в нисходящем порядке.
     Как бы то ни было, до конца  своей  жизни  он  оставался  просто  сэром
Томасом Маггинсом и в течение многих лет после войны представлял  Понтидвдлм
в парламенте. Со временем старый банкир умер, "оставив громадное состояние",
если пользоваться излюбленным выражением, принятым в таких случаях. Его сын,
Альфред Смит Могинс, унаследовал большую часть его богатства, его  титулы  и
кровавую руку в его гербе. Спустя всего несколько лет он  вынырнул  уже  как
сэр Элюред Могинс  Смит  де  Могинс,  с  генеалогией,  изысканной  для  него
издателем "Книги пэров" Флюком, которая  в  этом  сочинении  выглядит  таким
образом:

     "Де Могинс, сэр Элюред Могинс Смит, второй баронет. Представитель одной
из самых старинных фамилий  Уэльса,  происхождение  коей  теряется  во  мгле
феков.  Род  де  Могинсов  обладает  генеалогическим  древом,  начало  коему
положено Симом, и, как утверждает легенда, родословная сия была начертана на
папирусе внуком самого патриарха. Как бы  то  ни  было,  не  может  быть  ни
малейшего сомнения в неизмеримой древности рода Могинсов.
     Во времена Боадицеи претендентом на руку этой  принцессы  и  соперником
Карактакуса был Хогин-Могин из  округа  Быков.  Это  был  человек  огромного
роста, убитый Светонием в  той  битве,  которая  положила  конец  британским
вольностям. От него по прямой линии произошли князья  Понтидвдлма:  Могин  с
золотой арфой (см. "Мабиногион" леди Шарлотты Гэст), Богин - Меродакап-Могин
(изверг - сын Могина) и длинный ряд  бардов  и  героев,  прославленных  и  в
Уэльсе и в Арморике. Независимые князья Могины долго сопротивлялись жестоким
королям Англии, но в конце концов Гэм Могин  покорился  принцу  Генри,  сыну
Генриха IV, и под именем сэра Дэвида Гэма де Могинса отличился в  битве  при
Азенкуре. От него произошел нынешний баронет. (И далее поколение следует  за
поколением,  пока  не  доходит  до)   Томаса   Могинса,   первого   баронета
Понтидвдлм-Кастла, в течение двадцати трех лет  члена  парламента  от  этого
города, имевшего потомство: Элюред Могинс Смит, нынешний баронет, женатый на
Мэриэн, дочери покойного генерала П. Флека, из  Бал-лифлека,  в  королевстве
Ирландии, из рода графов Флек, Священной Римской империи. Сэр  Элюред  имеет
потомство: Элюред Ршрадок, родился в 1819  году,  Мэриэн  -  в  1811,  Бланш
Аделайза, Эмили Дориа, Аделаида Орлеан, Катинька Ростопчина, Патрик  Флек  -
скончался в 1809 году.
     Герб - косая полоса на червленом ноле, на второй половине поля - полоса
перевернутая.
     Эмблема - синица на задних лапах, смотрящая назад.
     Девиз  -  "Und  Roy  ung  Mogyns"  {"Един  король,  един  Могинс"  (ст.
франц.).}.

     Леди де Могинс далеко не сразу воссияла звездой на горизонте  светского
общества. Сначала беднягой Маггинсом завладели нищие ирландские родственники
его жены: Флеки, Кленси, Тули, Шенаханы,  и,  покуда  он  был  всего  только
законным наследником, в его доме,  ублажая  ирландскую  родню,  рекой  текли
кларет и национальный нектар. Том Тафто даже переехал с той улицы,  где  они
поселились в Лондоне, ибо, по его словам, "от дома этих пгоклятых  игландцев
разило водкой на всю улицу".
     Только побывав за границей,  они  обучились  благородным  манерам.  Они
пробились ко всем иноземным дворам, протолкались на  приемы  к  посланникам.
Они набрасывались на отбившихся от стада вельмож, захватывали  в  плен  юных
лордов, путешествующих со своими поводырями.  Они  давали  званые  вечера  в
Неаполе, в Риме, в Париже. Там, в Париже, они залучили на свои вечера принца
крови, и там же впервые выступили под фамилией де Могинс,  которую  носят  с
таким блеском до сих пор.
     Ходит много всяких сплетен насчет того, с  какими  отчаянными  усилиями
неукротимая леди  де  Могинс  добивалась  положения  в  свете,  которое  она
занимает ныне, и те из моих любезных читателей, кои  принадлежат  к  средним
кругам и  не  знакомы  с  ожесточенной  борьбой,  свирепыми  междоусобицами,
интригами,  кознями  и  поражениями,  царящими   в   высшем   свете,   могут
благословить судьбу за то, что  они,  по  крайней  мере,  не  принадлежат  к
великосветским снобам. Сам Талейран пришел бы в восторг от интриги,  которая
была пущена в ход этой самой леди де Могинс, для того чтобы заманить на свои
вечера герцогиню Бакскин. Она заболела горячкой, не получив  приглашения  на
"the dansant" {Чай с танцами (франц.).} к леди Олдерменбери, и покончила  бы
с собой, ежели бы ей не предстоял бал в Виндзорt. Вот какой рассказ я слышал
от моего  благородного  друга,  от  самой  леди  Клапперкло,  бывшей  Кэтлин
О'Шонесси, дочери графа Тарфэнтандера:
     - Когда эта противная ряженая ирландка леди Могинс дралась из-за  места
в обществе и вывозила  свою  ужасную  дочку  Бланш  (Мэриэн  горбатая  и  не
выезжает, но это единственная настоящая леди  во  всей  семье),  -  говорила
старуха Клапперкло, - когда эта несчастная Полли  Маггинс  вывозила  в  свет
свою Бланш, у которой нос редис-кон, морковные кудряшки и  лицо  репой,  она
всячески заискивала перед нами и добивалась нашего покровительства,  -  ведь
ее отец пас коров на землях моего отца, - и на обеде у  французского  посла,
графа Волована, напрямик спросила меня среди общего молчания,  почему  я  не
прислала ей приглашения на мой бал.
     - Потому что у меня в залах и без того полно  народа,  и  вашу  милость
затолкают в тесноте, - говорю я; и в самом деле, места ей нужно  не  меньше,
чем слону, а кроме того, я не желаю - и дело с концом. Я думала,  что  после
таких моих слов она отстанет, однако на следующий день  она  является  и  со
слезами бросается ко мне на шею:
     - Дорогая леди Клапперкло, - говорит, - ведь это не для  меня,  ведь  я
прошу для моей обожаемой Бланш! Каково молодой девушке выезжать первый сезон
и не быть на вашем бале! Мое нежное дитя зачахнет и умрет с тоски. Мне самой
вовсе не хочется на бал. Я останусь дома ухаживать за  сэром  Элюредом  -  у
него подагра. Я знаю, миссис Болстер поедет к вам  на  бал,  она  и  возьмет
Бланш под свое покровительство.
     - А вы не пожертвуете что-нибудь на одеяла и на  картофель  для  бедных
прихожан Рэтдрама? - говорю я. - Ведь вы сами родом из этого прихода, а  ваш
дедушка, честнейший старик, пас там коров.
     - Довольно ли будет двадцати гиней, дражайшая леди Клапперкло?
     - Двадцати гиней хватит, - говорю я, она отдает деньги, а я  прибавляю:
- Бланш может приехать, но вы  -  пет,  запомните  это.  -  И  она  уезжает,
рассыпаясь в благодарностях. Поверите ли? В вечер бала эта  ужасная  женщина
явилась вместе с дочкой!
     - Ведь я же не велела вам приезжать! - говорю  ей.  Я  прямо  вышла  из
себя.
     - Но что сказал бы свет? - восклицает  миледи  Маггинс,  -  моя  карета
уехала в клуб за сэром Элюредом; позвольте  мне  остаться  всего  на  десять
минут, дорогая леди Клапперкло!
     - Ну, раз вы уже здесь, сударыня, можете остаться и даже  поужинать,  -
говорю я и отхожу в сторону, и больше за весь  вечер  я  не  сказала  ей  ни
слова.
     - А теперь, - взвизгивает старуха  Клапперкло,  всплеснув  руками  и  с
сильнейшим ирландским акцентом, - как бы вы думали, что  она  сделала  после
всей моей доброты  к  ней,  эта  дрянь,  эта  бесстыдница,  эта  вульгарная,
противная выскочка, эта  Пастухова  внучка?  Вчера,  в  Хайд-парке,  она  не
ответила мне на поклон и не прислала мне  приглашения  на  свой  сегодняшний
бал, а говорят, там будет принц Георг.
     Да, в  самом  деле!  В  погоне  за  светскими  успехами  решительная  и
деятельная де Могинс обогнала бедную старуху Клапперкло. Ее путь в  светское
общество отмечен десятками  друзей,  которых  она  обхаживала,  завоевывала,
бросала и обгоняла. Она так доблестно сражалась за свою репутацию  в  свете,
что добилась цели, поднимаясь со ступеньки на ступеньку и без всякой жалости
пиная тех, кто оказывался ниже.
     Ирландская родня  была  принесена  в  жертву  первой:  леди  де  Могинс
заставила отца обедать в людской, к великой его радости;  она  отправила  бы
туда и сэра  де  Могинса,  если  бы  не  рассчитывала  добиться  через  него
дальнейших почестей; и ведь в конце  концов,  состояние  дочки  тоже  в  его
руках. Он кроток и всем доволен. Джентльменом он стал  так  давно,  что  уже
привык к этому, и роль  главы  семейства  играет  очень  прилично.  Днем  он
переходит из клуба "Юнион" к "Артуру" и  от  "Артура"  в  "Юнион".  В  пикет
играет мастерски, а в вист проигрывает весьма значительные  суммы  некоторым
молодым людям у "Путешественников".
     Его сын занял в парламенте отцовское место и,  само  собой  разумеется,
вступил в ряды "Молодой Англии". Он единственный во  всей  стране  верует  в
величие рода де Могинсов и вздыхает о тех временах, когда  некий  де  Могинс
вел войска в сражение. Он написал томик плохоньких  чувствительных  стишков.
Носит в медальоне прядь волос Лода, исповедника и мученика,  однако  в  Риме
упал в  обморок,  приложившись  к  папской  туфле.  Спит  в  белых  лайковых
перчатках и с опасностью для здоровья налегает на зеленый чай.



Глава VIII
        Великие снобы из Сити

     Нельзя умолчать о том, что эти очерки производят громадное  впечатление
во всех общественных кругах нашей империи. В почтовый ящик "Панча" стекаются
письма,  выражающие  восторг  (с  восклицательными  знаками),  изумление  (с
вопросительными), протест, одобрение и порицание. Нам сделали выговор за то,
что мы выдали тайны трех разных семейств де Могинс; объявилось не более и не
менее как четыре леди Сьюзен Скряггинс, а молодые люди стесняются заказывать
полбутылки портвейна в клубе и загадочно улыбаться, читая "Куортерли ревью",
из опасения, как бы их не приняли за Сидни Скряггинса, эсквайра. "Почему  вы
так не любите Бейкер-стрит?" - спрашивает некая дама, по-видимому, обитающая
на этой улице. "Зачем нападать только на снобов-аристократов? - говорит один
почтенный  корреспондент.  -  Разве   не   пришел   черед   снобов   низкого
происхождения?" -  "Возьмитесь-ка  за  университетских  снобов!"  -  внушает
негодующий  джентльмен  (который  пишет   "элегантный"   через   два   "л").
"Разоблачите снобов-клерикалов", - предлагает третий. "Не так давно,  будучи
в Париже, в "Отеле Мерис", я видел, как лорд Б. высунулся из окна,  держа  в
руке сапоги, и закричал: "Garcon, cirez-moi ces bottes" {Человек,  почистите
мне сапоги  (франц.).}.  Разве  не  следует  причислить  его  к  снобам?"  -
подсказывает какой-то шутник.
     Нет, ни в коем случае. Если сапоги лорда Б. в грязи, то это потому, что
его милость ходит пешком, хотя он и лорд. Иметь одну пару сапог  или  носить
одну любимую пару вовсе не значит быть снобом; и,  уж  конечно,  в  желании,
чтобы ваши сапоги были вычищены, нет никакого снобизма. В данном случае лорд
Б. вел себя вполне естественно и достойно джентльмена, и я так  им  доволен,
что нарисовал его в самой изящной и выигрышной позе и поместил  на  почетном
месте, перед этой главой. Нет, в этих беспристрастных заметках мы далеки  от
личностей. Подобно тому как Фидий перебрал не один десяток красавиц,  прежде
чем завершить свою Венеру, так и мы рассмотрим, быть может,  тысячу  снобов,
прежде чем перенести одного из них на бумагу.
     По порядку старшинства далее следуют  великие  снобы  Сити;  их  нам  и
полагается рассматривать. Но тут возникает  препятствие.  Доступ  к  великим
снобам Сити обычно крайне затруднен. Если  вы  сами  не  капиталист,  вы  не
можете  навестить  такого  сноба  в  недрах  его   банкирской   конторы   на
Ломбард-стрит. Если вы не отпрыск знатной фамилии, то  у  вас  мало  надежды
повидать его и дома. В крупных фирмах Сити обычно один из компаньонов ведает
делами благотворительности и бывает на собраниях в Эксетер-Холле; мельком вы
можете увидеть другого (ученого сноба из Сити) на вечерах лорда  Н.  или  на
лекциях в Лондонском институте; а третьего (сноба  с  тонким  вкусом)  -  на
распродаже картин, на осмотре частной коллекции, на выставке, в Опере или  в
филармонии. Но близко познакомиться с этим важным, надменным и  внушительным
существом, как правило, невозможно.
     Просто джентльмен может пообедать у кого угодно, даже у герцога  в  его
поместье, может протанцевать кадриль хоть  в  Букингемском  дворце  (дорогая
леди Виль-гельмина Вогл-Вигл! Помните ли, какую мы с вами произвели сенсацию
на балу у обожаемой нашей государыни,  ныне  покойной  королевы  Каролины  в
Бранденбург-хаусе, в Хэммерсмите?), но двери снобов Сити большей частью  для
нас закрыты, и потому все, что мы о них знаем, стало  нам  известно  главным
образом понаслышке.
     В других странах Европы банковский сноб гораздо радушнее и общительней,
чем у нас, и принимает в свой круг кого  угодно.  Всем  известно,  например,
княжеское гостеприимство семейства Шарлахшильд в Париже, Неаполе, Франкфурте
и т. д. На своих празднествах они  принимают  кого  угодно,  даже  бедняков.
Князь Полония в Риме и  его  брат,  герцог  Стракино,  тоже  славятся  своим
гостеприимством. Мне очень нравится характер первого из  названных  вельмож.
Титулы в Римской области стоят  недорого,  поэтому  он  купил  для  старшего
клерка своей банкирской конторы титул маркиза, и теперь  его  светлость  при
обмене денег  сумеет  вытянуть  из  вас  лишний  байокко  не  хуже  простого
смертного.  Утешительно,  что  имеешь  возможность  наградить  такую   особу
двумя-тремя фартингами; тут даже самый последний бедняк почувствует,  что  и
он может творить добро. Господа Полония заключали браки с самыми знатными  и
древними фамилиями Рима, и по всему городу вы видите их геральдические знаки
(золотой гриб на лазурном поле) в одной из четвертей щита на  гербах  князей
Колонна и Дориа.
     Наши снобы из Сити совершенно  так  же  пометаны  на  аристократических
браках. Мне приятно это видеть. По натуре я зол и завистлив  -  мне  приятно
видеть, как два обманщика, которые, деля между собою власть над обществом  в
пашем королевстве, естественно, ненавидят друг друга, заключают перемирие  и
объединяются - ради корыстных интересов того и другого. Мне приятно  видеть,
как старый аристократ, гордящийся своим родом, потомок  славных  норманнских
завоевателей, чья  кровь  была  чиста  на  протяжении  веков,  взирающий  на
простолюдина сверху вниз, как свободнорожденный американец на негра,  -  мне
приятно  видеть,  как  старый  Стифнек  бывает  принужден,  склонив  голову,
пересилить  свою  сатанинскую  гордость  и  выпить  чашу  унижения,  налитую
дворецким Пампа-и-Олдгета.  "Олдгет,  -  говорит  он,  -  твой  дедушка  был
каменщиком, его  носилки  и  до  сих  пор  хранятся  у  вас  в  банке.  Твоя
родословная, начинается с  работного  дома;  мою  же  можно  вести  от  всех
королевских дворцов Европы. Я пришел в Англию с Вильгельмом Завоевателем;  я
родной брат Карлу Мартеллу, Неистовому Роланду, Филиппу Августу, Педро Злому
и Фридриху Барбароссе. На моем щите начертан королевский герб Брентфорда.  Я
презираю тебя, но мне нужны деньги, и я продам тебе мою дочь  Бланш  за  сто
тысяч фунтов, чтобы выкупить мои закладные. Пускай твой сын женится на  ней,
и да станет она леди Памп-и-Олдгет".
     Старик Памп-и-Олдгет обеими руками  хватается  за  эту  сделку.  И  как
утешительно думать, что знатность  происхождения  можно  купить  за  деньги.
Именно таким образом научаешься ее ценить. Почему  мы,  у  которых  ее  нет,
должны придавать ей больше значения, чем те, у кого она  есть?  Быть  может,
лучшее применение "Книги пэров" заключается в том,  чтобы,  просмотрев  весь
список с начала до конца, убедиться, сколько раз  продавалась  и  покупалась
знатность происхождения, как  нищие  отпрыски  знати  продают  себя  дочерям
богатых снобов из Сити, а богатые снобы из Сити покупают благородных  девиц,
- и полюбоваться двойной подлостью такой сделки.
     Старик Памп-и-Олдгет покупает товар и платит  деньги.  Продажу  девушки
благословляет епископ в церкви св. Георга на Ганновер-сквер, а через год  вы
читаете: "В субботу леди Бланш Памп в  Роугэмптоне  разрешилась  от  бремени
сыном и наследником".
     После этого интересного события какой-нибудь старый знакомый фамильярно
спрашивает молодого Пампа-и-Олдгета, встретившись с ним в банкирской конторе
в Сити:
     - Памп, любезный, как здоровье вашей  жены?  Памп  смотрит  на  него  с
брезгливым недоумением и после некоторого молчания отвечает:
     - Благодарю вас, леди Бланш Памп совершенно здорова.
     - Ох, а ведь я думал, что это ваша жена! - говорит фамильярная  скотина
Спукс и откланивается, а через  десять  минут  этот  анекдот  известен  всей
бирже; да и до сих пор его там рассказывают,  как  только  завидят  молодого
Пампа.
     Можно себе  представить,  как  нелегко  живется  бедняге  Пампу,  этому
страстотерпцу Мамоны.  Вообразите  семейные  радости  этого  человека:  жена
презирает его; он не может  пригласить  своих  друзей  в  свой  же  дом;  он
дезертировал из среднего слоя  общества  и  еще  не  допущен  в  высший,  но
покоряется и терпит отказы, проволочки и унижения, утешая себя  мыслью,  что
его сын будет счастливее.
     В некоторых,  самых  старомодных,  клубах  Лондона  существовал  обычай
приносить сдачу мытым серебром, если джентльмен  требовал  разменять  гинею:
то, что переходило к джентльмену прямо из рук вульгарного  лакея,  считалось
"слитком грубым и грязным для пальцев дворянина". Точно так же, если  деньги
снобов из Сити омывались в течение поколения или  около  того  и,  омывшись,
превратились в поместья, леса, замки и городские особняки, они уже  допущены
к хождению, как истинно аристократическая монета. Старик Памп  метет  лавку,
бегает  на  посылках,  становится  доверенным  приказчиком  и   компаньоном;
Памп-второй становится главой фирмы, нагребает все больше  и  больше  денег,
женит сына на графской дочке. Памп-третий не бросает банка, но главное  дело
его жизни - стать отцом Пампа-четвертого, который уже является  аристократом
в полном смысле слова и занимает место в палате лордов как барон Памп, а его
потомство уже но праву наследования властвует над нашей нацией снобов.



Глава IX
        О военных снобах

     Нет на свете общества  приятнее,  чем  общество  хорошо  воспитанных  и
образованных военных, но точно так же не сыщется ничего более  невыносимого,
чем общество военных снобов. Их можно встретить во всех рангах,  от  старика
генерала, чья подложенная ватой грудь блистает  десятками  звезд,  пряжек  и
орденов, до подающего надежды корнета, который бреется  в  чаянии  бороды  и
только что получил назначение в Саксенкобургский уланский полк.
     Я всегда восхищался таким распределением чинов  и  должностей  в  нашей
стране,  которое  ставит  этого  юного  мозгляка  (еще  на  прошлой   неделе
выдержавшего  порку  за  орфографические  ошибки)  командиром  над   усатыми
великанами, закаленными в битвах с врагом и  стихиями;  которое  ставит  его
выше людей, в тысячу раз превосходящих  ого  по  опыту  и  заслугам,  только
потому, что у него есть деньги в банке; и которое со временем  принесет  ему
все почести его профессии,  тогда  как  старый  солдат,  служивший  под  его
командой, за свою  храбрость  не  получит  другой  награды,  кроме  койки  в
Челсийском инвалидном доме, а старый офицер, чье  место  он  занял,  покорно
удалится в отставку и будет доживать свои  дни  в  бедности,  на  половинном
окладе.
     Когда я  читаю  в  "Газете"  такого  рода  объявления:  "Поручик  Григ,
гвардейской артиллерии, производится в капитаны, на место  Гриззла,  который
уходит в отставку", - то  я  знаю,  что  станется  с  ветераном  Пиренейской
кампании Гриззлом. Мысленно  я  следую  за  ним  в  скромный  провинциальный
городок, где он поселяется и проводит время в  отчаянн