- печально возразил Поль, глядя на нее.  -  Почему  ты
уходишь? Тебе больше не нравится любить меня,  да?  Я  тебе  надоел?  Ты
придешь завтра, да? Не уходи, ты очень, очень красивая!
   "Самая красивая девушка из тех, что были у тебя в России",  -  мрачно
усмехнулась Катя. И ушла.
   Она печально брела по мокрым и чистым после недавнего  ливня  улицам.
Что теперь делать? Полю она не нужна,  потому  что  у  нее  нет  отца  в
угандийском министерстве финансов, родителям она не нужна, потому что  с
ней одни проблемы.
   Матери... Ну уж матери-то она никогда не была нужна!
   Катя проводила взглядом мчавшийся на бешеной скорости  грузовик.  Раз
она никому не нужна, может, лучше разом  покончить  с  этими  мучениями?
Броситься под колеса, и дело с концом...
   Но тут она представила, как после грузовика будет выглядеть ее  тело,
которое Поль считал таким красивым, и решила, что лучше  утопиться.  Да,
утопиться куда лучше! Она пойдет и бросится с моста  в  Днепр.  И  чайки
отчаянными криками будут сопровождать первый  в  ее  жизни  и  последний
полет... В этом случае тело, может, вообще не найдут или найдут очень не
скоро. В каком она будет тогда виде? Синяя,  распухшая.  Нет,  снова  не
то... Лучше отравиться. Снотворным.
   Она будет лежать в постели, мертвая, красивая, а они все будут стоять
в изголовье и тихо плакать от горя.
   Катя зашла в аптеку на углу и попросила пять пачек димедрола.  У  нее
потребовали рецепт. Пришлось уйти несолоно хлебавши.
   С отравлением тоже ничего не вышло. Противные  слезы  защипали  кожу.
Она  расстроенно  шмыгнула  носом,  стоя  возле  родного  дома  живая  и
невредимая.
   Дворовые старухи проводили  ее  любопытными  взглядами.  Весть  о  ее
романе  быстро  разнеслась  среди  соседей,  на  нее  смотрели  как   на
прокаженную.
   Несовершеннолетняя связалась с иностранцем - людям, еще  не  забывшим
суровые сталинские времена, это казалось жутким падением нравов!
   Катя прошла в свою комнату и бессильно  рухнула  на  кровать.  Мачеха
только безмолвно посторонилась, пропуская ее в  дверях.  Отец  сидел  на
кухне и мял тонкие нервные пальцы.
   В квартире воцарилось напряженное  взрывоопасное  молчание.  Родители
понимали, что давление  и  террор  вызовут  еще  большее  озлобление,  а
разумные речи и уговоры в этом случае не  действуют.  Уже  сколько  было
речей и уговоров, л Внезапно  натянутую,  как  тетива,  тишину  взорвала
телефонная трель. Отец поднял трубку.
   - Да, Москву  заказывали,  да...  -  бесконечно  усталым,  измученным
голосом произнес он.  -  Нина,  это  я...  Ничего  не  произошло,  почти
ничего...
   Вскоре Татьяна осторожно стукнула в дверь.
   - С тобой мать хочет поговорить. Катя неохотно поднялась с кровати  и
побрела к телефону.
   - Не смей это делать! - без всяких вступительных слов  и  приветствий
завизжал в трубке пронзительный женский голос. - Ты  что-нибудь  думаешь
своей головой? Вы что, сговорились портить мне жизнь? Если  все  узнают,
что ты выходишь замуж за иностранца, КГБ закроет  мне  выезд  за  рубеж.
Навсегда! - клокотал высокий голос. - Выбрось эту дурь из  головы,  тебе
еще учиться надо!
   Катя молча положила трубку на рычаг и с каменным  лицом  вернулась  в
комнату. Ее жизнь, казалось, закончилась, так и не начавшись.  Это  было
ужасно!
   Ей действительно хотелось умереть.
   Она беззвучно разрыдалась в подушку, давя предательские всхлипы.
   Черное, простодушное лицо Поля встало перед ней, точно в тумане.
   Поль просто не понимает, просто не может  ее  понять...  Он  воспитан
по-другому, в другой стране, и ему кажется естественным,  когда  женятся
на нелюбимой. А она. Катя, другая, совсем другая... И  ей  не  объяснить
ему, что творится у нее внутри. И никто не поймет этого, никто!
   Мать!.. Катя с ненавистью сжала кулаки, вспомнив  визгливый  голос  в
трубке. Вот бы назло ей выйти замуж за Поля! Пусть КГБ запретит ей выезд
за границу. Так ей и надо! Когда-нибудь, через несколько  лет,  она  еще
пожалеет, что оттолкнула свою дочь, пожалеет, что всю жизнь  отталкивала
ее... Катя заставит ее пожалеть об этом!
   Допустим, она когда-нибудь тоже станет известной актрисой. Она  будет
знаменитой, у нее будет куча денег и муж-режиссер, и, когда ее пригласят
на главную роль, мать узнает об этом, удивится и позавидует  ей.  Потому
что ее-то уже никуда не пригласят, она уже старая. А отец  увидит  ее  в
кино и будет гордиться. И скажет: "Молодец, дочка!"
   Отец... Она вспомнила, как он держался за сердце, сидя  на  кухне,  и
острая пронзительная жалость вдруг опалила ее. Ему только  сорок,  а  он
уже похож на старика. Правду говорят, артисты стареют слишком рано.
   Неожиданно для себя Катя встала, вытерла слезы и  вышла  из  комнаты.
Отец сидел за столом, держась пальцами за  виски  с  серебряными  нитями
ранней седины.
   Он был такой старый и жалкий...
   - Прости меня, папа, -  сбивчиво  прошептала  Катя,  стыдливо  глотая
слова.
   - Я больше не буду. Я  обязательно  пойду  на  выпускные  экзамены  и
хорошо их сдам.
   Я обязательно буду поступать  в  институт  легкой  промышленности  на
технолога, как ты хочешь...
   Она быстро клюнула отца в щеку и опрометью бросилась вон из комнаты.
   Она боялась расплакаться. Она боялась, что он ее Пожалеет.
   Жаркий июнь прошел  как  в  бреду.  С  неожиданным  прилежанием  Катя
корпела над учебниками, сдавала экзамены. Оценки, правда, у нее были  не
ахти, сказывались два месяца прогулов, но все  же  ей  удалось  получить
весьма приличный аттестат.
   Отец и мачеха с недоверчивым удивлением следили за ней. Девочка  была
тише воды, ниже травы. Вечера она проводила дома, в одиночестве, из дому
выходила редко. Неужели образумилась?
   После решительного объяснения в общежитии Катя ни разу не видела Поля
и, казалось, больше не хотела его видеть. Любопытные  подруги  постоянно
приставали к ней с расспросами.
   - Кать, ну как там между вами сейчас, расскажи!
   - Ну, не знаю, - с мнимым равнодушием отмахивалась девушка, -  сложно
это все, девчонки... Он хочет, чтобы немедленно поженились, но мой  отец
против него, да и учиться  надо  дальше.  Кроме  того,  там,  в  Уганде,
говорят, сейчас война или что-то в этом роде, лучше уж тут жить...
   Девчонки  протяжно  вздыхали  и  с   уважением   смотрели   на   свою
одноклассницу. По сравнению с ними, зелеными школьницами,  она  обладала
громадным жизненным  опытом  (в  том  числе  и  сексуальным).  Она  была
женщиной!
   - А как у тебя это с ним... Ну, ты понимаешь? - смущаясь  и  краснея,
спрашивали они.
   -  Обычно,  -  холодно  отвечала  Катя.  -  Ничего  особенного.  Хотя
особенное-то  как  раз  между  ними  было...  Как  часто  по  ночам   ей
вспоминались ласковые поцелуи Поля, чудились его объятия,  как  часто  в
темноте звучали его восхищенные слова! Сердце девушки сжималось  оттого,
что все это ушло в прошлое и больше  никогда  не  повторится.  Он  уедет
домой и женится на своей юридической невесте с обрезанным  клитором,  на
живой машине для производства  африканских  одинаково-шоколадных  детей.
Интересно, а какие у них, Кати и Поля, были бы дети?
   После выпускных экзаменов в школе отец самолично отнес ее документы в
институт легкой промышленности. Катя вроде бы  не  возражала.  Она  была
необыкновенно покорна и  тиха,  пока...  Пока  из  Москвы  не  позвонила
далекая мать.
   - Ну что там у вас с этим африканцем? - спросила она у отца. -  Скажи
ей, чтобы она перестала дурить, а не то...
   Что будет  в  случае,  если  дочь  "дурить"  не  перестанет,  она  не
уточнила.
   Но Кате было достаточно и этих немногих слов.  Ее  показное  смирение
мгновенно улетучилось, и она вспыхнула как порох.
   - А он очень черный, этот ее... этот жених?  -  продолжала  расспросы
мать. - Африканцы бывают не очень черные, почти светлые.
   Внутри у Кати все бурлило и клокотало. Какое право она, эта  чужая  и
враждебная женщина, имеет судить ее жизнь? Если бы она,  Катя,  внезапно
сдохла, мать бы только вздохнула с облегчением. Как же, ведь дочь  своей
связью может запятнать ее звездные одежды. Ну хорошо же! Посмотрим,  что
она скажет потом!..
   Катя тишком отправилась в институт легкой  промышленности  и  забрала
документы. И тут же отнесла их в институт театра  и  кино  на  актерское
отделение.
   Там учился ее отец, там его хорошо знают,  там,  может  быть,  у  нее
появится реальный шанс выдвинуться, думала она. Ей бы только  прорваться
в ряды студентов, а уж блистать она будет обязательно - в этом  не  было
ни малейшего сомнения!
   Честно говоря, артисткой ей становиться  совершенно  не  хотелось.  В
глубине души она не любила стоять на сцене, ей не нравилось  ощущать  на
себе жадные ощупывающие взгляды зрителей. Если вдруг ошибешься,  У  Кати
потемнело в глазах. Она еле нашла в себе силы сдержаться.
   - Пятьдесят, - предложила она, уже ни на что не надеясь.
   - Взять, что ли, своей девчонке, - ехидно произнес  Пыря,  протягивая
руку. - А то еще удерет от меня к негру. - А потом добавил по-хозяйски:
   - Ладно, и двадцати пяти тебе хватит...
   Через сутки Катя уже тряслась в общем вагоне московского поезда.  Она
надеялась, что ее жизнь теперь начнется набело, с  чистого  листа.  Свое
прошлое она ненавидела так же сильно,  как  себя  саму  или  свою  мать.
Внутри нее все было мертво от этой испепеляющей ненависти.

Глава 3

   Сомнений не было - только ВГИК, только кино! Никаких театров, никаких
Щепок и Щук! В то, что Катя обязательно поступит,  она  не  сомневалась.
Недаром она дочь артистов, должна же в ней  быть  актерская  жилка.  Все
способности заложены на генетическом уровне!
   Отец с мачехой ничего не знали о ее планах - будет с них  и  записки,
скупыми словами без сантиментов извещавшей об отъезде.
   "Когда поступлю, тогда расскажу", - решила Катя. Зачем ей лишний  раз
выслушивать их упреки и нравоучения? Потом, уже в качестве  триумфатора,
она снисходительно примет родительские поздравления.
   Толпа юношей  и  девушек,  жаждавших  стать  артистами  кино,  нервно
тряслась перед дверью, где заседала приемная комиссия.
   - Такой седой, с усами - это Шахворонский, - шептали знающие люди  из
числа абитуриентов со  стажем.  -  Он  любит,  чтобы  абитуриент  был  с
биографией, а не со школьной скамьи. А беленькая, крашеная  блондинка  -
это Савостина. Она всех блондинок режет на вступительных.
   Катя с облегчением подумала, что, слава Богу, она не блондинка, и тут
же пожалела, что у нее нет "биографии".
   - А это Заготник... Он, между прочим,  вместе  с  самим  Высоцким  на
Таганке играл. А тот старичок с лысиной, видишь? Это  Машин-Карцев,  это
он сейчас курс набирает. Последнее слово  за  ним,  как  скажет,  так  и
будет.
   - А он каких любит?
   - Некрасивых, - убедительно ответил очкастый знайка и  подвел  мощную
доказательную базу под свои слова:
   - Я уже пятый раз поступаю, я знаю.
   Катя вздохнула: а вдруг она покажется Машину-Карцеву красивой?  Тогда
не видать ей студенческого билета как своих ушей! И ей впервые  в  жизни
захотелось  стать  "характерной"  дурнушкой,  не  претендующей  на  роли
холодных красавиц.
   Впрочем, до "холодной красавицы" ей было тоже далеко. Кто  из  нас  в
юности не кажется очаровательным?
   Она смело шагнула вперед, когда выкрикнули ее фамилию.
   - Екатерина Юрьевна Сорокина, из Киева, - задумчиво произнес  мужчина
лет сорока с зачатками бороды на обметанном  красной  сыпью  подбородке.
Лицо его показалось девушке смутно знакомым. Тоже, наверное,  знаменитый
артист. - Скажите, ваш отец - Юрий Сорокин с Довженко?
   Катя насупила брови и вызывающе ответила:
   - Нет, я сирота. Меня воспитывала бабушка.
   - Ну хорошо, Екатерина Юрьевна, - пожал плечами бородатый. -  Что  вы
нам приготовили?
   - Лермонтов, "Мцыри".
   Катя задрала подбородок, готовясь  разразиться  стихами.  Она  любила
Лермонтова и отлично  читала  его.  Отец  ей  всегда  об  этом  твердил.
Лермонтов казался ей похожим на нее саму:  гордый,  замкнутый  внешне  и
ужасно обаятельный внутри, так и не понятый при жизни. Его тоже  растила
бабушка, его тоже рано оставила мать, отойдя в мир иной.
   - "Я мало жил, я жил в плену, таких две  жизни  за  одну,  но  только
полную тревог, я променял бы, если б мог. Я знал одной лишь думы власть,
одну, но пламенную страсть..." - Катя  умело  усилила  напор  звука.  Ее
трепещущий голос разнесся по аудитории, отдаваясь эхом в дальних углах.
   Она тоже мало жила, она жила, словно в плену,  и  тоже  променяла  бы
свою ужасную семнадцатилетнюю жизнь на жизнь, полную  тревог.  Она  тоже
знала лишь одну пламенную страсть - к Полю, и одна лишь дума владела  ею
теперь - стать актрисой и затмить своим сиянием имя матери.
   - Спасибо, - оборвал ее тот самый  старичок  с  лысиной  из  приемной
комиссии, который славился нелюбовью к красавицам.
   Направляясь к двери, Катя услышала приглушенный шепоток:
   - Есть темперамент...
   - Слишком надрывно...
   В коридоре ее обступила возбужденная толпа.
   - Ну что?
   Девушка с видимым равнодушием пожала плечами и отправилась в  курилку
под лестницей. Там смолили сигареты два долговязых парня.
   - На актерский поступаешь? - спросил у нее тот, что был с соломенными
патлами, торчащими во все стороны.
   - Конечно на актерский, - не дождавшись  ответа,  усмехнулся  второй,
южного типа, пухленький и смуглый, с сизыми  от  бритья  щеками.  -  Все
хорошенькие девушки стремятся на актерский, будто там медом намазано.  А
вот в сценаристы одни мужики идут... - демонстративно вздохнул он,  кося
на Катю страстным взглядом.
   - У нас на режиссуре тоже не фонтан, - поддержал его приятель. - Если
какая и прорвется, то она или чуть красивше  атомной  войны,  или  синий
чулок, или вообще без  чувства  юмора.  А  у  вас  есть  чувство  юмора,
девушка?
   - Навалом, - усмехнулась Катя.
   Знакомство  состоялось.  Тот,  который  был  с  соломенными  патлами,
назвался Игорем, а южанин солидно представился Ашотом.
   - Можно просто Шотик, - разрешил он и тут же заверил Катю:
   - Ты обязательно поступишь. У тебя лицо выразительное.  Таких  всегда
берут.
   Вечером дружная компания пировала  в  тесной  комнатке  общежития  за
столом, уставленным полупустыми бутылками. Кате казалось,  что  она  уже
лет сто знает своих новых друзей. Ей  внезапно  представилось,  что  она
давным-давно поступила. Ей очень  нравились  новые  знакомые.  Они  были
такие интересные, такие остроумные, такие раскованные. Она  даже  забыла
об экзаменах и теперь лишь жадно впитывала новые впечатления.
   - Ты остаешься со мной или с Игорем? - деловито спросил Шотик,  когда
компания уже сильно расслабилась. - Оставайся со мной. Режиссеры  меняют
подруг каждый день, а проку от  них  мало.  Пока  запустится  со  своими
картинами, уже состарится. А у меня  недавно  одну  заявку  на  сценарий
киностудии имени Горького приняли, я даже аванс получил.
   Но Катя только рассмеялась и сняла его полную пухлую  руку  со  своей
талии.
   А потом они поехали кататься на такси.
   Полночи веселая компания на трех машинах колесила по улицам, а  затем
отправилась на Воробьевы горы встречать  рассвет.  Стоя  на  балюстраде,
Шотик достал из карманов пачку красных десяток и стал спичками поджигать
купюры одну за другой и бросать их вниз с обрыва.  Он  хотел  произвести
впечатление  на  Катю,  она  ему  нравилась.  Пылающие  бумажки   плавно
опускались вниз в темноте, разгораясь от слабого теплого  ветра,  и  это
было очень красиво. Все захохотали,  засмеялись,  стали  тоже  доставать
мятые  рублевки,  поджигать  и  бросать   вниз,   кто-то   даже   достал
комсомольский билет, но он был толстый и плохо горел.
   Потом на смотровой площадке пели матерные частушки  и  танцевали  без
музыки  под  пьяное  "тарам-пам-пам",  затем  расселись  по  машинам   и
тронулись в обратный путь.
   Катя оказалась в одном такси с Игорем. Юноша  положил  ей  голову  на
плечо и пьяно икал, жалобно приговаривая:
   - Высоцкий сидел в тюрьме, Шукшин сидел, я тоже  сидел...  Значит,  я
тоже как Шукшин и Высоцкий?
   - Ты сидел? - удивилась Катя и сделал попытку опасливо отодвинуться.
   - Сидел... Влезли в ларек, взяли пива, а тут милицейский патруль... -
С пьяной рассудительностью Игорь продолжал:
   - Шукшин пил, Высоцкий пьет - и я пью... Значит, я тоже как Шукшин  и
Высоцкий! - И, доказав себе  неминуемое,  как  дважды  два,  собственное
грядущее величие, он громко захрапел.
   - А у меня мать знаешь кто? - Катя ткнула его  локтем  в  бок,  и  ее
спутник обиженно икнул,  просыпаясь.  Ей  тоже  хотелось  быть  своей  в
компании великих и подающих надежды. - Мать у меня - Тарабрина. - А... -
Игорь пьяно обнял ее. От него пахло кислым запахом рвоты.
   Рассвело. Машина остановилась возле здания института. Жиденькая кучка
абитуриентов, взволнованно жужжа,  прильнула  к  только  что  вывешенным
спискам.
   - Я на минуточку! - глухо хлопнула  дверца  такси.  Катя  нашла  свою
фамилию в списках и удовлетворенно усмехнулась. Иначе и не  могло  быть!
Она не сомневалась в этом!
   Внезапно ей в голову пришла блестящая идея. Проснувшийся город  гудел
поливальными  машинами,  шаркал  метлами  прилежных  дворников.   Сонные
москвичи спешили на работу,  не  замечая  радостного  июльского  утра  и
жемчужной облачной дымки над головой, которую  наискось  пронзали  косые
лучи опалового солнца.
   - Сначала едем на  вокзал,  а  потом  еще  в  одно  место,  ладно?  -
предложила Катя Игорю. Тот обиженно захныкал:
   - Спать хочется.
   - Это ненадолго, - пообещала девушка.
   На вокзале она купила огромную, жутко дорогую коробку конфет и  букет
цветов.
   Вскоре  таксист  свернул  во  двор  тихой  улочки  возле   Ленинского
проспекта.
   Игорь остался сидеть в  машине,  а  Катя  поднялась  по  лестнице  на
четвертый этаж.
   Адрес она затвердила наизусть еще дома, в Киеве.
   На ее звонок долго  никто  не  открывал,  хотя  за  дверью  слышались
подозрительные шумы и шорохи - гудел кухонный кран, приглушенно  шептало
радио.
   Катя еще раз требовательно позвонила, а потом  развернулась  и  стала
спускаться по лестнице. Коробка  конфет  в  ее  руках  показалась  такой
глупой и ненужной...
   Она со  злости  разломила  ее  о  колено  и  швырнула  на  аккуратный
половичок у двери.
   Во дворе она обернулась на слепые окна безмолвного дома.  На  миг  ей
показалось, что  на  четвертом  этаже  пугливо  шевельнулась  занавеска,
скрывая белое женское лицо.
   - Ну, теперь в общагу, - сонно пробормотал  Игорь,  удобно  укладывая
голову ей на колени.
   - Поехали! - согласилась Катя, отвернувшись к окну. Неприветливый дом
высился точно грозная крепость.
   Белое  лицо  в  окне  четвертого  этажа  уже  исчезло.  Контуры  дома
постепенно задрожали, расплываясь в тумане нечаянно выступивших слез.
   Второй тур оказался  катастрофически  неудачным.  Накануне  всю  ночь
напролет дружная компания гуляла от души, усугубляя собственное  веселье
высоким градусом спиртного. Катя не отставала  от  новых  знакомых.  Она
отчаянно  глушила  сосущую  тоску  от  несостоявшегося  свидания  новыми
впечатлениями и дешевым портвейном.
   Сначала приятели голыми танцевали на  крыше  многоэтажки  в  Кунцеве,
потом отправились на такси на Николину Гору купаться. Там с разбегу  они
плюхались в воду, будоража криками окрестные тихие дачки, пили  вино  из
горлышка, чтобы согреться.
   Катя пользовалась  популярностью  у  своих  новых  знакомых,  будущих
гениальных режиссеров и талантливых  сценаристов,  а  также  операторов,
актеров, киноведов. Уже все знали, что она дочь  знаменитой  Тарабриной,
однако ее это нисколько не угнетало. Ей хотелось, чтобы ее мать хотя  бы
через третьи руки, через каких-то мифических общих знакомых, узнала, что
она здесь и что она уже прошла первый тур  конкурса...  И  чтобы  она...
Чтобы ей... Дальше желания Кати терялись в туманной мгле. Главное, чтобы
она у