представила,  что
ждет ее дома за отнесенное в комиссионку пальто,  и  от  этой  мысли  ей
стало как-то неуютно.
   Подруги распрощались, не зная, что им больше не суждено свидеться.
   Еще на подходе к дому Татьяна заметила, что  окно  квартиры  светится
желтым. Муж сейчас в Калиновке, Славик в лагере... Кому же это быть, как
не падчерице? Но она не стала подниматься домой,  развернулась  и  через
минуту вошла в отделение милиции. Ее трясло, точно в лихорадке.
   Жалко, что с ней сейчас нет мужа. Ей нужна моральная санкция  на  то,
что она собиралась сделать.
   - Постановление уже готово, - кивнул лейтенант, - можно задерживать.
   "Уазик" с зарешеченным задним окном  остановился  возле  дома.  Глухо
хлопнули дверцы машины.
   - Кто  там?  -  послышался  из-за  двери  сонный  голос,  разбуженный
требовательной трелью дверного звонка.
   - Открой, Катя, это я! - громко ответила Таня и отступила  в  темноту
лестничной площадки.
   Трое плечистых мужчин быстро прошли  в  дверь,  отодвинув  девушку  в
сторону.  Один  из  них  встал  возле  окна,  другой  блокировал  дверь,
перекрывая путь к отступлению, третий сел за стол и  раскрыл  клеенчатую
папку бюрократического вида. Катя  недоуменно  щурилась  узкими  со  сна
глазами. Зевнула, поежилась от сквозняка. Едва она вернулась с  вокзала,
ее неожиданно сморил сон.
   - Сорокина Екатерина Юрьевна? - спросил официально тот, что сидел  за
столом. - Вот санкция на ваш арест, читайте.
   Катя непонимающе уставилась на слепой текст, отпечатанный на  машинке
со стершейся лентой.
   - Все ясно? Одевайтесь, едем.
   - Куда? - Девушка все еще не осознавала происходящее.
   - В КПЗ, в предвариловку.
   Но она все еще продолжала неподвижно  стоять,  переводя  непонимающий
взгляд с человека у стола на мачеху и обратно.
   - За что? - наконец изумленно выдавила Катя.
   - Вы же читали ордер. Там Сказано - за кражу кожаного пальто.
   - Но я...
   - Одевайтесь, пора ехать. Берите зубную щетку,  расческу,  что-нибудь
переодеться.
   Катя бестолково засуетилась по комнате, двигаясь как во сне. Она была
в гипюровой кофточке и коротких кокетливых шортах.
   - Что мне надеть?
   Человек у стола молча пожал плечами.
   Поколебавшись, мачеха вышла в соседнюю комнату, вынесла оттуда темные
брюки, спортивную куртку, кроссовки.  Собрала  в  пакетик  мыло,  пасту,
расческу.
   Робко спросила:
   - Продукты можно?
   - Позже в передаче передадите.
   В странном отупении, точно сомнамбула.  Катя  принялась  расстегивать
кофточку и остановилась в нерешительности.
   - Выйдите, пожалуйста, - обратилась она к мужчинам.
   - Не имеем права - инструкция. Одевайтесь, мы не будем смотреть.
   Девушка стала переодеваться. Адски болела  голова  из-за  долгого,  в
неурочное время сна.
   Она  зашнуровала  кроссовки,  выпрямилась,  сцепила  руки  замком  за
спиной, как  видела  в  каком-то  художественном  фильме.  Вопросительно
обернулась.
   - Идем, - кивнул тот, что стоял у двери.
   Дверь с ужасным металлическим лязгом захлопнулась за ней,  прогремев,
точно выстрел в гулком подъезде.
   В  опустевшей  квартире  Татьяна  опустилась  на  стул  и   беззвучно
заплакала.

Глава 8

   Руки оттягивал огромный матрас с желтыми пятнами,  голову  ломило  от
спертого  подвального  воздуха.   Железная   дверь   камеры,   крашенная
мрачно-зеленой  краской,  с  грохотом  отворилась,  а  потом   неумолимо
захлопнулась за спиной.
   Катя нерешительно остановилась возле двери, крепко  прижимая  к  себе
тяжелый комкастый матрас.
   Несколько пар любопытных глаз уставились на нее.
   - Здравствуйте, - пробормотала девушка,  всматриваясь  в  разъедавший
глаза плотный туман.
   Из сизого дымчатого полумрака, разжижаемого только тусклой  лампочкой
под  потолком,  выступали  двухэтажные  кровати,   заваленные   тряпьем,
железный  стол,  журчащий  унитаз,  ржавый  бачок,  покрытый  испариной,
крошечное оконце под самым потолком. От табачного  дыма  воздух  казался
густым и осязаемым.
   - Здравствуй, красавица, - певуче ответил насмешливый голос откуда-то
из смрадной глубины. - Проходи, не бойся.
   Катя близоруко прищурилась. С ней говорила  полуодетая  простоволосая
женщина, сидевшая на койке с  поджатыми  ногами.  Кровать  над  ней,  во
втором ярусе, была свободна.
   Девушка с трудом закинула тяжеленный матрас наверх.
   - Эй! Что это ты здесь, как у себя дома, - нахмурила  черненые  брови
певучая женщина. - Я не люблю, когда надо мной кто-то лежит!
   Атмосфера еще больше сгустилась, стала настороженно-неприязненной.  В
сизом тумане камеры плавали,  точно  снулые  рыбы  в  омуте,  полуодетые
женщины - молодые и старые, красивые и безобразные.
   - А где же мне?.. - Катя вопросительно огляделась.
   - А вон твое место, - насмешливо проговорила коротко стриженная тетка
без передних зубов, указывая на пол возле унитаза, и вызывающе  сплюнула
новенькой под ноги.
   Катя принялась было послушно стаскивать вниз матрас, как вдруг чья-то
ладонь легла ей на плечо.
   - Не слушай их, - прошелестел над ухом  тихий  голос,  принадлежавшей
женщине лет тридцати с  лучистым  взглядом  больших,  обведенных  синими
обморочными кругами глаз. -  Залезай  на  шконку  и  устраивайся.  Скоро
вертухайки пойдут с обходом, будут камеры перед отбоем  проверять.  Тебе
влетит, если копаться будешь.
   Катя юркнула на верхнюю полку и испуганно свернулась комочком, вдыхая
тухлый запах матраса, запах тления  и  гибели.  Она  все  еще  не  могла
поверить в случившееся. Ей казалось, что дурной сон,  который  начал  ей
сниться еще несколько часов назад, вот-вот благополучно завершится и она
вновь окажется дома, среди родных любимых лиц...
   В крошечном оконце под потолком тревожно синело ночное глубокое  небо
с хаотично рассыпанными  блестками  звезд.  Робкая  слезинка  выкатилась
из-под века и застыла на кончике носа, не решаясь спрыгнуть на трухлявую
поверхность зловонного матраса. Лампочка не гасла, ядовитый тусклый свет
проникал даже сквозь сомкнутые веки.  Тихо  всхлипнув.  Катя  затихла  и
вскоре провалилась в тяжелый дурманящий сон.
   Проснулась она оттого,  что  сквозь  дрему  ощутила  на  себе  чей-то
пристальный взгляд. Она открыла  глаза,  растерянно  огляделась  вокруг,
остановилась на бледном, картофельном лице.  Дебелая  рыхлая  женщина  с
соседней койки пытливо рассматривала ее.
   - Проснулась! - с надменным смешком констатировала она и повелительно
произнесла:
   - Вставай, твоя очередь камеру драить. У  нас  всегда  это  новенькие
делают.
   В ее небольших, вдавленных в череп глазках читался вызов и  вместе  с
тем настороженность. Новенькую проверяли на вшивость.
   - Не  буду!  -  неожиданно  для  себя  буркнула  Катя.  Может,  через
какие-нибудь  полчаса  недоразумение,  по  которому  она  попала   сюда,
разъяснится и ее выпустят. Чего ради она будет выполнять приказания этой
наглой твари с подведенными веками?
   - Ах, не  будешь!  -  Соседка  по-базарному  уперла  руки  в  боки  и
угрожающе шагнула вперед. - Ну, сейчас посмотрим, как ты запоешь!
   - Оставь ее, Рая! - внезапно вступился знакомый ласковый голос. -  Не
видишь, девочка совсем напугана.
   - Ничего я не напугана, - храбро фыркнула  Катя,  почувствовав  искру
сочувствия. - Просто я здесь ненадолго, меня скоро заберут  отсюда.  Это
недоразумение, я не виновата, и...
   -  Ха!  -  хохотнула  стриженая  без  зубов,  та,  которая   накануне
предлагала ей место возле параши. - Слышали эту песенку, и не раз!
   Ласковая села снизу, расчесывая свои длинные гладкие волосы.
   - За что тебя сюда? - участливо спросила она. Такому голосу  хотелось
поверить свою печаль, пожаловаться на несчастья и невзгоды.
   - Не знаю, - честно ответила Катя.
   - Ордер на арест читала? Какая там статья?
   - Не помню. - Девушка  нахмурилась,  припоминая.  При  аресте  что-то
говорили про кожаное пальто мачехи... Какая чушь!  Неужели  из-за  такой
ерунды ее запихнули в  вонючую  душную  камеру  вместе  с  агрессивными,
враждебно  настроенными  женщинами?  За  какие-то  пустяки,  за  кожаное
пальто? Ну и что, что она его взяла, ведь она все  равно  отдаст  деньги
Тане, когда реализует вещи, купленные у моряка!
   - Я кожаное пальто мачехи в комиссионку отнесла,  -  проговорила  она
неуверенно.
   - А, сто сорок четвертая, - проговорила стриженая и, ерничая, задорно
пропела:
   - Ах ты, милая тюрьма, лестница протертая, достала  меня  статья  сто
сорок четвертая!
   Камера, как один человек, грохнула дружным раскатистым смехом.
   - Нежели это мачеха на тебя заяву написала? -  недоверчиво  удивилась
доселе молчавшая соседка с нижней полки.
   - Да, а кто ж еще?  -  ответила  Катя  с  мнимой  беззаботностью.  Ей
почему-то был приятен интерес сокамерниц к своей  персоне.  -  Она  меня
всегда терпеть не могла!
   - Вот сука! - резюмировала стриженая и в знак негодования харкнула на
пол.
   Соседка с  нижней  полки  осуждающе  покачала  головой  и  ничего  не
сказала.
   Внезапно  Катя  почувствовала,  что   отношение   к   ней   неуловимо
изменилось. Незримая волна сочувствия прокатилась в воздухе.
   В коридоре зазвучали шаги, послышался дальний грохот тележки.
   - Завтрак!
   Окошко в двери отворилось, и баландер, молоденький мальчишка с бритым
сизым черепом,  стал  наполнять  гнутые  тарелки  серой,  липкой,  дурно
пахнущей массой. Это была каша, отчего-то называвшаяся  "пионер".  Возле
"кормушки" сразу же выстроилась живая очередь.
   Баландер работал ловко и умело, тарелки  одна  за  другой  влетали  в
"кормушку".  Арестантки  оглядывали  парня  через  окошко,   обмениваясь
непристойными замечаниями.
   - Ох и молоденький!
   - Нецелованный небось!
   - Эй, баландер, придешь ко мне на свиданку? Ох, я тебя крепко  любить
буду! - послышался чей-то  задорный  возглас.  Парень  слабо  улыбнулся,
смущенный навязчивым женским вниманием.
   - Отвали, шалава! - Вертухайка, наблюдавшая за  раздачей,  оттолкнула
чью-то особо настырную голову, пролезшую в "кормушку". - Неймется вам! -
ворчливо добавила она.
   - Конечно неймется! - отходя от двери, парировала веселая  девушка  с
раскосыми бурятскими глазами, уже получившая свою порцию.  -  Ты  небось
каждый вечер с мужем в теплой кроватке лежишь, а мы  здесь  уже  забыли,
как мужик пахнет.
   - Я тебе понюхаю! - беззлобно оборвала ее вертухайка, и "кормушка"  с
грохотом закрылась.
   Тележка с едой загремела по коридору к другой камере.
   Арестантки расселись за  столом  и  принялись  жадно  поглощать  еду.
Кое-кто вместо каши ел свои запасы из передачи, присланной родичами.
   Катя мрачно ковыряла серую,  чуть  теплую  массу  гнутой  алюминиевой
ложкой, липкой от застарелого сала.
   - Что, невкусно? - проговорила стриженая и  протянула  к  ней  жадную
руку.
   - Если не хочешь, давай я съем.
   - Отстань от нее! - оборвала ее ласковая. - А ты кушай, милая, кушай!
- посоветовала она Кате. - Через силу  кушай,  а  то  ослабнешь  быстро.
Ничего, что  невкусно  -  зато  здорово.  Скоро  привыкнешь,  и  вкуснее
домашних разносолов тебе наш "пионер" покажется.
   Катя через силу впихнула в себя одну ложку. Ее чуть не вырвало.
   После  завтрака  обитательницы  камеры  расслабленно  разбрелись   по
шконкам, и ленивый разговор возобновился. Ласковая не отходила от  Кати,
как будто взяла над ней шефство.
   - Мамка твоя что, померла, поди? - спросила она. Голос ее звучал тихо
и ненавязчиво.  Захотелось  рассказать  все,  до  донышка,  выплакаться,
открыть самые темные закоулки души.
   - Нет, жива, - неохотно ответила Катя, заметив,  что  остальные  тоже
прислушиваются к их беседе.
   - А как же, при живой матери-то? - удивилась ласковая.
   - А так... Оставила она меня еще в детстве, я с  отцом  жила.  А  она
замуж вышла, у нее другие дети, не до меня ей.
   Ласковая осуждающе покачала головой.
   - Как это мать свое дите отдала, не понимаю...
   - Артистка она, - понизила голос Катя. - У  артистов  все  не  как  у
людей, шиворот-навыворот.
   - Артистка? - любопытно подскочила раскосая девушка, которая задирала
баландера. - А как ее фамилия? Скажи, ну скажи!
   - Тарабрина, - выдавши сквозь зубы Катя.
   - Ух ты, а не врешь? - изумилась раскосая. - Я ее видела в  фильме...
Не помню, как называется. Красивая баба!
   - А ты на нее не похожа, - вступила в разговор та, с выбитыми зубами,
которую звали Мухой. В глазах ее читалось недоверие.
   - Я на отца похожа, - ответила Катя. - И на бабушку. Отец у меня тоже
артист, он во многих фильмах снимался.
   - Ух ты! - завистливо проговорила раскосая. - Мне  бы  одним  глазком
хоть взглянуть на настоящего артиста, хоть  одну  минутку  за  его  х...
подержаться!
   Дружный хохот прокатился по камере.
   - У тебя, Зинка, только одно на уме! - оборвала смеясь, Муха.
   Раскосая Зинка тоже заливалась, довольная всеобщим вниманием.
   - Ну не могу я без этого, девочки,  -  виновато  проговорила  она,  -
может, кто и может, а я - нет.
   Стриженая,  без  зубов  "многократка"  (так  назывались  неоднократно
осужденные) задорно выкрикнула, намекая на что-то темное, неприличное:
   - А ты приходи ко  мне  вечерком  на  койку,  я  тебе  такого  мужика
обеспечу!
   Да так, что про настоящих мужиков враз навсегда забудешь.
   Зинка задорно рассмеялась:
   - Ты, Свиря, мне не нравишься. Я,  может,  в  молоденького  баландера
втрескалась. Мне бабьей любви не надо, на дух это дело не переношу.
   - Ничего, - многообещающе усмехнулась  Свиря.  -  Попадешь  на  зону,
быстро про мужиков забудешь, "коблы" тебя мигом в оборот  возьмут.  А  к
концу срока, может, и сама "коблом" станешь.
   - А меня оправдают! - с горделивой уверенностью  произнесла  Зина.  -
Честное слово, оправдают! Вот вернусь я домой, а мужик мой меня  обнимет
так, что косточки затрещат...
   Позже Катя узнала, что веселая Зинка с  раскосыми  глазами  попала  в
тюрьму за то, что зарубила топором своего  муженька,  который  мешал  ей
встречаться с любовником. О чьих именно объятиях она страстно мечтала  в
данный момент, было неясно.
   В камере, куда помещали заключенных до суда,  собрался  самый  разный
народ. Основная масса сидела по той же статье, что и Катя, по сто  сорок
четвертой, но попадались и с более тяжелыми статьями, и "многоходы".  По
тюремным правилам, обвиняемых по "тяжелой" статье  администрация  должна
была помещать  отдельно  от  тех,  кто  шел  по  более  легким  статьям,
"многократки" также должны были содержаться отдельно, в особых  камерах,
но на практике это соблюдалось редко. Камеры были переполнены, В тюрьме,
как и во всей стране,  царил  традиционный  бардак,  и  потому  в  208-й
камере, куда поместили Катю, собрались очень разные и  очень  интересные
люди.
   Стриженая "многократка" Свиря имела наиболее полный перечень  статей:
начиная от скупки краденого до "тяжких телесных", которые  нанесла,  уже
будучи в тюрьме, своей товарке, поругавшись с ней из-за подобранного  на
прогулке сигаретного "бычка". За что сидела  немногословная  Муха,  было
неясно, однако явно за что-то серьезное. Вроде бы она руководила бандой,
обиравшей  автотуристов,  ехавших  в  Крым  на  отдых.  Муха   считалась
неофициальной главой камеры и как должное принимала уважение сокамерниц.
Две  цыганки,  державшиеся  особняком,  обвинялись  в  мошенничестве   и
сдружились уже в тюрьме.
   Забитая  молчаливая  девушка  с  сальными  свалявшимися  волосами   и
синяками по всему телу сидела тишком  на  самом  неудобном  месте  около
параши,  сверкая  затравленным  взглядом.   Ее   обвиняли   в   убийстве
собственного  младенца.  Своего  ребенка  она  придушила   сразу   после
рождения, накрыв подушкой, чтобы соседи  в  общежитии  не  услышали  его
писк. Ее постоянно обижали,  третировали,  а  порой  жестоко  били  -  в
женских тюрьмах  относятся  к  детоубийцам  так  же,  как  в  мужских  к
осужденным за изнасилование.
   Ласковая женщина, которая звалась  сестрой  Марией,  -  обвинялась  в
бродяжничестве. Несколько лет она жила послушницей в монастыре, а потом,
не выдержав домогательств священника (он служил службы  в  их  обители),
сбежала  прочь  от  греха  подальше.  Беспаспортная,  она  долгое  время
скиталась по стране, пока ее не  взяли  на  железнодорожном  вокзале  во
время душеспасительной беседы с пассажирами. Эта беседа  была  расценена
как религиозная пропаганда.
   По несколько раз в день Мария уходила в угол камеры, доставала из-под
одежды крошечную иконку, отпечатанную на обычной газетной  бумаге,  била
поклоны,  крестилась  и  поднимала  глаза  к  окну,  за  которым   сияло
приветливое  августовское  солнце,  посылая  в  темную   камеру   тонкий
прозрачный лучик. Солнечный луч разрезал спертый  воздух  камеры,  точно
нож мягкое масло, ложился на пол ярким радостным  пятном.  К  вечеру  он
переползал с пола на стену, становясь из желтого морковно-красным.
   - Ох, на твоем месте я бы так закрутила с тем батюшкой, что аж чертям
в аду жарко стало бы! - подначивала монашку раскосая Зинка и мечтательно
вздыхала:
   - Он, бедняжка, наверное, истосковался по  бабам,  раскочегарился,  а
она ему от ворот поворот... Вот дура!
   Сестра Мария не отвечала ей. Она  только  скромно  опускала  глаза  и
начинала еще жарче шевелить губами - молилась.
   На третий день пребывания Кати в тюрьме в неурочное  время  открылась
"кормушка", и зычный голос дежурной выкрикнул в спертую темноту камеры:
   - Сорокина, на выход!
   - Артистка, тебя! - Товарки толкнули  растерявшуюся  Катю  в  бок.  -
Вставай!
   Девушка покорно сцепила руки за спиной.
   - Лицом к стене! - проговорила вертухайка, умело обшаривая ее тело.
   - Куда меня?.. - начала было Катя, но тут же получила  чувствительный
тычок в спину:
   - Иди!
   Она шагала по бесконечным промозглым коридорам,  и  в  голове,  точно
белка  в  колесе,  вертелись  обрывки  взволнованных   мыслей:   "Может,
выпускают? Наверное, Танька забрала заявление... Нет, тогда  бы  сказали
"с вещами на выход"... Может, в суд? В суд тоже с вещами выводят... Куда
тогда?"
   Она шла  точно  в  тумане.  Навстречу  попались  двое  заключенных  с
конвоем.
   Жадным взглядом мужчины окинули ладную фигуру девушки  и  восторженно
присвистнули.
   - Хороша! - не выдержав, шепнул один из заключенных.
   - Разговорчики! - властно оборвал его конвоир. Хлопали железные двери
между этажами, лязгали ключи в замках, пропуская Катю  вперед,  и  опять
затворялись за спиной с безнадежным металлическим скрежетом.
   Наконец Катю завели в  небольшую  комнату,  где  находился  немолодой
седовласый человек с усталым взглядом все понимающих глаз.
   - Я ваш адвокат, - услышала девушка точно  сквозь  ватную  пелену.  -
Меня назначили вас защищать. Вы обвиняетесь в...
   - Я ни в чем не виновата! - с вызовом выкрикнула Катя.
   - Вообще-то это меня не интересует, - глядя не на нее,  а  куда-то  в
бумаги, произнес адвокат. - Мы должны сообща выработать линию защиты  на
суде.
   Кроме того, я должен сообщить вам, что при соответствующем  поведении
с вашей стороны не исключено, что ваша мачеха  заберет  свое  заявление.
Вчера я говорил с Татьяной Александровной и с  вашим  отцом.  Они  очень
расстроены случившимся и  готовы  пойти  вам  навстречу,  если  с  вашей
стороны воспоследует раскаяние...
   Катя плохо понимала говорливого старичка, виртуозно крутившего  петли
словесной  вязи.  Казалось,  ему  не  было  никакого   дела   до   своей
подзащитной, он больше интересовался бумагами на столе, чем ею, и мечтал
поскорей завершить свой неприятный  визит,  выйти  на  теплую  улицу,  к
веселым беззаботным - свободным! - людям.
   "Раскаяние!  Воспоследует!"  -  Катя  гордо  фыркнула  и  с   вызовом
произнесла:
   - Вот еще, какое раскаяние? Я ни в чем не виновата, так  и  передайте
им всем!
   - Но вы понимаете, что подобная позиция не найдет должного отклика ни
у заявительницы, ни у суда. Вы упускаете уникальный шанс...
   - Я не виновата!