шены
в десять раз в расчете на то, что она иностранка и  легко  поддастся  на
уговоры. Ведь у европейцев не принято торговаться.
   Несмотря на неприступный вид чужестранки, свора  бородатых  мужчин  в
грязно-белых  или  коричневых  халатах  и  рваных  сандалиях  неотступно
тащилась за ней, умоляюще воркуя:
   - Леди, такси, плиз... Леди, такси... Чендж мани, хотел, леди...
   Цены, сообщаемые местным жителям и ей, отличались минимум  вдвое.  За
поездку до железнодорожного вокзала с нее потребовали пятьсот рупий.
   - Are you crazy? - сердито осведомилась Катя. - С ума сошел?
   - Yes,  -  ответил  таксист  в  чалме,  следуя  по  пятам  назойливой
бородатой тенью.
   В конце концов они договорились на пятьдесят рупий, и по  счастливому
лицу шофера Катя поняла, что он все же ее крупно надул.
   Четырехмиллионный  Лахор  встретил  ее   хаосом,   толчеей,   грязью,
рыжеватой бензиновой копотью и назойливыми приставучими нищими,  которые
цеплялись за одежду, не давая пройти.  Средневековые  узкие  улицы  были
запружены непрерывным потоком, напоминавшим движение фарша в  мясорубке.
Непрерывно гомоня и сигналя, медленно двигались  телеги,  кобылы,  ослы,
рикши, велосипедисты.  Достижения  современного  технического  прогресса
были представлены авторухлядью из всех стран мира.
   Над городом  туманным  облаком  висел  удушливый  дым.  Разукрашенные
грузовики, извергая черные выхлопы  (в  Пакистане  самый  отвратительный
бензин в мире), непрерывно сигналили, разгоняя  неторопливых  ослов,  на
спинах которых дремали смуглые мужчины с темными  веками  в  чалмах  или
тюбетейках.  То  и  дело  встречались  люди,  отправлявшие  естественные
надобности в арык прямо по улице.
   Гудели переполненные автобусы, пассажиры запрыгивали в них  на  ходу,
гроздьями свешиваясь  из  открытых  дверей.  Некоторые  особенно  ловкие
забирались на крышу и путешествовали там почти с европейским  комфортом,
другие висели, цепляясь за окна,  грозя  каждую  секунду  свалиться  под
колеса.
   Траки-грузовики  важно  продвигались  в   автомобильном   водовороте,
солидно трубя, как слоны в стаде  мелких  животных.  Они,  как  гробницы
святых,  светились  фонариками  от  колес  до  крыши,  мигали,   звенели
миллионами цепочек и бубенчиков.
   Изображения Каабы были наклеены на  стекле,  как  раньше  в  Союзе  -
портреты Сталина. В кузов трака обычно  было  наложено  сверху  до  пяти
метров груза, тюки и коробки подвешивались  и  к  переднему  бамперу,  и
сзади. Со стороны казалось, что  по  дороге  неторопливо  катится  гора.
Пассажиры смело путешествовали на крыше кабины и на  подножках.  Они  не
боялись попасть под колеса, ведь в Пакистане к машинам относятся  как  к
живым  существам:  если  автомобиль  задавит  человека,  его  немедленно
сжигают (автомобиль, а не человека).
   Вечерело, и Кате показалось рискованным отправляться в  дальний  путь
ночью в незнакомой стране. Она решила  переночевать  в  городе  и  утром
двинуться дальше.
   Шофер привез ее в "hotel". Он долго закатывал глаза, уверяя  ее,  что
отель очень хороший и очень дешевый.
   - Expensive hotel? - недоверчиво  спрашивала  пассажирка.  -  Дорогой
отель?
   - No, inexpensive!'(Нет,  недорогой  (англ.).)  -  клялся  таксист  и
подымал глаза к небу, ища подтверждения своих слов у Аллаха.
   В холле отеля возвышался печальный старик в  шлепанцах  и  коричневом
халате, с  заплывшими  гноем  глазами.  По-видимому,  он  был  глух  как
тетерев, на английские вопросы не реагировал, продолжая мирно дремать.
   - Инглиси самажта? - наконец спросила Катя, заглянув в разговорник.
   - Инглиси най самажта! Урду, - оживился старик. Его  слова  означали,
что в английском он не смыслит ни бельмеса, а знает только урду.
   Наконец из внутренних покоев дома появился сам хозяин отеля.
   Восторженно цокая, он повел гостью осматривать апартаменты. В комнате
постоялице продемонстрировали кувшин с водой, тазик, ведро для туалета и
постель, постланную прямо на полу. Хозяин взял с нее  за  услуги  два  с
половиной доллара и,  непрерывно  кланяясь,  убрался  восвояси  безмерно
счастливый.
   Сцепив зубы. Катя решила, что одну ночь в этой ночлежке  она  все  же
выдержит. Как говорится, не баре!
   Спать еще было рано, и она решила побродить по городу. Хотелось  есть
и пить, а попросить у хозяина еды она не решалась.
   Старик  с  гноящимися  глазами   даже   не   проснулся,   когда   она
проскользнула мимо него.
   Город  оглушил  ее  гомоном,  гудками  машин,  гортанными   выкриками
торговцев.  Узкая  улочка   петляла,   как   горная   речка,   шумя   на
перекатах-перекрестках.  В  каждом  доме  на  первом  этаже   находилась
лавка-магазин, где продавалось практически все  -  бананы,  таблетки  от
желтой лихорадки, сандалии, ношеные халаты,  старые  очки  с  проволокой
вместо дужки. В потоке пешеходов неторопливо двигались торговцы,  толкая
впереди себя передвижные тележки  и  непрерывно  расхваливая  немудреный
товар. Под ногами мягко  курилась  серая  пыль  -  стояла  сухая  теплая
погода. В дождь, очевидно, проезжая часть утопала в непролазной грязи.
   Толпа на  улицах  состояла  преимущественно  из  бородатых  мужчин  в
тюбетейках, в грязно-белых халатах  и  шлепанцах.  Они  жевали  сахарный
тростник, сплевывая  жвачку  прямо  себе  под  ноги.  Мужчины  бесцельно
бродили, толкались, глазели, торговались, сообщали друг другу  последние
новости - на улице царили толчея и немолчный говор.  Женщины  попадались
редко. С головы  до  ног  они  были  укутаны  в  черные  или  коричневые
покрывала, хиджабы, закрывавшие лицо до глаз.
   Если женщина несла с собой сумку, под накидкой  у  нее  образовывался
горб. Если она шла с мужчиной, то обязательно отставала от него  на  два
шага.  Правда,  частенько  встречались  и  эмансипированные  женщины   -
смуглые, чернобровые, с красивыми открытыми  лицами,  но  обязательно  с
покрытыми  головами.  Порой  они  сидели  за  рулем  дорогих  машин   и,
непрерывно клаксоня, расчищали себе дорогу среди тягловых повозок.
   В укромных местах, завернувшись в лохмотья, дремали  нищие.  Изобилие
мелких лавок поражало воображение, ни один метр  на  улице  не  пропадал
зря, просвета между  домами  не  было.  Над  головой  гремели  от  ветра
выцветшие рекламные транспаранты.  Надписи  на  них,  кроме  урду,  были
сделаны еще и на английском, и это позволяло  как-то  ориентироваться  в
городе. Повсюду была развешана  реклама  Пакистанских  вооруженных  сил,
"Pakistan navy", и бодрые картинки наглядно демонстрировали, как здорово
быть военным.
   По улицам тарахтели  моторикши  -  трехколесные  закрытые  мотоциклы,
вмещающие водителя  и  двух  пассажиров  за  его  спиной.  Повозки  были
украшены яркими блестками и  катафотами.  Они  призывно  гудели:  такси,
леди, такси! Обогнав Катю, моторикши разворачивались и  вновь  ехали  ей
навстречу в полной уверенности, что она идет пешком только  потому,  что
еще не встретила такси.
   Катя, как явная иностранка, вызывала у местных  жителей  неподдельный
интерес. Стоило ей на миг задержаться возле витрины магазина, как вокруг
собиралась толпа. Зеваки неотступно следовали за ней  открыв  рот,  пока
преследуемая жертва не ускоряла шаг, переходя на спортивную трусцу.
   По сравнению с тощими,  как  сухая  тарань,  местными  жителями  Катя
выглядела слегка полноватой. Ее принимали за богачку:  нищие  непрерывно
клянчили мелочь, хозяева мелких заведений старались затащить ее  в  свой
"отель", чайхану, обменный пункт  или  лавку,  испытывая  явное  желание
немилосердно обжулить клиентку при расчете.
   - Хана, леди, хана!  -  За  ней  уже  минут  пять  тащился  низенький
плюгавый мужичонка  с  рыжеватой  бородой,  росшей  из  самых  глаз.  Он
умоляюще смотрел на нее и непрерывно облизывался.
   Сначала Катя подумала, что это какой-то сумасшедший, раз он  угрожает
ей. Но все оказалось гораздо проще. На урду "кана", или  "хана",  -  это
всего-навсего "еда", а жест, обозначающий  еду,  -  сложенные  в  щепоть
пальцы, поднесенные ко рту.
   Призывы зазывалы были так выразительны, что Катя отважилась  зайти  в
чайхану. В посольстве ее предупреждали  об  опасности  заразиться  через
продукты и воду желтой лихорадкой или холерой. И хотя она очень  боялась
местной заразы, но голод стал вовсе нестерпимым.
   Наклонившись, чтобы не удариться головой о притолоку, она  ступила  в
небольшое дымное помещение и неуверенно остановилась на пороге.
   Перед ней в  чайхану  вошли  несколько  местных  жителей.  В  комнате
мужчины разулись, расселись кружком на грязной  подстилке  на  полу,  по
очереди  помыли  руки,  точнее,  намочили  их,   поливая   из   большого
металлического чайника, и жадно принялись за еду.  Посередине  подстилки
высилась  гора  лепешек  и  огромная   закопченная   сковорода,   полная
дымящегося мяса. Посетители  по  очереди  руками  полезли  в  сковороду,
выбирая куски пожирнее. Те, кто  уже  насытился,  запивали  обед  водой,
прикладываясь губами к носику неизменного чайника. Несмотря на  протесты
зазывалы, брезгливая Катя предпочла поскорее убраться восвояси.
   В другой чайхане  на  рваной  холстине  мужчины  лежа  курили  траву,
некоторые, по пакистанскому обычаю, спали прямо на полу, завернувшись  с
головой в грязную ткань. Дверь, низкое прямоугольное отверстие в  стене,
никогда не закрывалась. И - нигде ни одной женщины.
   Поняв, что пересилить брезгливость все же не удастся, Катя  купила  у
уличного торговца лепешку за две рупии и жадно  впилась  в  нее  зубами.
Лепешка оказалась большой и сытной.
   На улице быстро темнело, пора было возвращаться обратно в  гостиницу.
Ей  больше  не  хотелось  увидеть  знаменитые  сады  Шалимара,  мавзолей
Визир-хана или мечети Лахора. Ей хотелось  поскорее  убраться  из  этого
жуткого города.
   В "хотеле" света не было. На ее крик "Эй, кто там!" вышел  хозяин  со
свечой в руке и объяснил на ломаном английском:
   - Это свет не наш, мы этот свет украли.
   После этого он вышел на улицу и длинной палкой постучал по  фонарному
столбу. Вспыхнула лампочка.
   В номере Катя без сил повалилась на жесткую постель.
   "Только бы добраться до Исламабада, только бы отыскать там  Бабо",  -
молила она местного Аллаха. После этого все будет очень, очень хорошо.

Глава 17

   В   четыре   часа   утра   печальный   крик    муэдзина,    усиленный
громкоговорителями,  разнесся  по   окрестностям,   сзывая   правоверных
мусульман на молитву. До рассвета Катя промучилась без  сна  на  жесткой
постели, потом кое-как умылась и поспешила на вокзал.
   Из Лахора до Исламабада нужно было добираться на местной электричке.
   Билет стоил недорого, всего несколько долларов.
   Состав до Исламабада, короткий  и  чумазый,  напоминал  поезд  времен
Гражданской войны. Вагон представлял собой  забитый  донельзя  плацкарт,
грязный и жесткий. Двухъярусные полки были облеплены телами. Люди сидели
на полу, на мешках, терпеливо стояли в проходах, дети мирно  посапывали,
лежа на полу между ног взрослых. Вместо окон в вагоне были решетки,  что
при наличии трехсот пассажиров  было  единственным  спасением,  так  как
обеспечивало приток свежего воздуха.
   В вагоне Кате удалось занять  место  возле  окна.  Она  сидела  тихо,
отвернув голову. Ей не хотелось привлекать внимания окружающих. В  чисто
мужской компании, которая собралась здесь, она  чувствовала  себя  очень
неуютно.
   По вагону то и дело курсировали  торговцы  едой.  Молодой  человек  в
когда-то белом халате нес, прижимая к животу, огромное блюдо диаметром с
колесо  от  телеги.  На  блюде  были  разложены  кучками  вареные  бобы,
помидоры, апельсины, овощи. Там же находилась стопка небрежно  порванных
газет и солонка со смесью перца и соли.
   - До рупия, до рупия, - зычно кричал торговец.
   Когда находился желающий перекусить,  продавец  брал  обрывок  газеты
одной рукой, пальцами накладывал на бумагу немного бобов,  апельсинов  и
овощей, затем обильно сыпал все солью и перцем, накрывал  сверху  вторым
листком, тряс  все  это  немилосердным  образом  и  вручал  своеобразный
сэндвич покупателю. Покупатель бросал грязный банкнот стоимостью  в  две
рупии поверх овощей прямо в  салат,  и  довольный  торговец  отправлялся
дальше. От подобной антисанитарии Катю чуть не стошнило.
   Настало время намаза.
   В битком набитом вагоне пассажиры расчистили от мешков и  спящих  тел
один квадратный метр пола. Постелив простынь, верующие попарно совершали
намаз,  оборотясь  лицом  на  запад,  к   Каабе.   Первыми   намазничали
седобородые старики в белых халатах, за ними - более молодые. К старикам
здесь  было  принято  выказывать  демонстративное  уважение.  Однако   и
старики, в свою очередь, требовали к себе уважения.  Любой  из  них  мог
согнать с вагонной полки добрый десяток более молодых пассажиров,  чтобы
единолично улечься поспать. И никто не смел возмутиться.
   Внезапно  в  дверях  вагона  появились  контролеры.  Катя   протянула
купленный билет, надеясь,  что  на  этом  ее  контакт  с  представителем
официальных органов будет исчерпан. Но контролер что-то  гневно  лопотал
на непонятном языке и тянул ее из вагона.
   - Най урду, най урду, - испуганно лепетала Катя  единственную  фразу,
которую помнила на местном наречии.
   Оказалось, что она просто села не туда, куда полагалось.  Она  должна
была ехать в специальном вагоне для женщин, куда мужчины не допускались.
То-то она  думала  всю  дорогу,  отчего  на  нее  оглядываются,  как  на
зачумленную?
   В женском вагоне было чуть посвободнее, но там стоял оглушающий  плач
и вой грудных детей. Несколько часов до Исламабада прошли  как  в  чаду.
Беременную женщину в углу вагона одолел приступ дурноты,  и  ее  тошнило
прямо на пол. По вагону распространился кислый запах. Товарки в хиджабах
равнодушно наблюдали за происходящим.
   От духоты и острого запаха тел у Кати  закружилась  голова.  Она  уже
думала, не заразилась ли желтой лихорадкой, отведав уличных  лепешек,  и
на всякий случай выпила таблетку.
   Город Исламабад оказался гораздо более цивилизованным, чем Лахор.  По
улицам неслись  новые  европейские  машины.  Отель,  куда  ее  привезли,
оказался вполне приличным. Там даже имелся душ и ватерклозет.
   Исламабад строился  в  60-х  годах  XX  века  взамен  старой  столицы
Пакистана, Карачи,  и  был  изначально  ориентирован  на  цивилизованных
европейцев.
   С тех пор он всегда старался поддерживать марку столицы.
   После Лахора, пропахшего запахом человеческих испражнений, копотью  и
перцем, столица Пакистана удивляла своей чистотой и опрятностью. Широкие
улицы, зеленые парки и сады, никто не ходит по нужде на тротуар. Нищих в
нем  оказалось  поразительно  мало,  но   зато   было   много   вежливых
полицейских. Ровные европейские улицы, утопающие  в  зелени  посольства,
обнесенные высокими заборами с  колючей  проволокой,  офисный  центр  из
стекла и бетона - такой же, как во всех мировых столицах.  Здесь  ничего
не  осталось  от  средневековья,  но  все  же  город  частично  сохранил
традиционный пакистанский колорит  -  одно-двухэтажные  дома  с  плоской
кровлей, орнамент, бесконечные купола... И над всем этим гордо  вознесла
голову к облакам, к Аллаху, самая большая в мире мечеть.
   Из гостиницы Катя позвонила Бабо.
   - О, землячка, как я рад! - обрадовался голос в трубке. - Зачем  тебе
жить в гостинице, приезжай ко мне!
   Катя была рада приглашению. Хорошо, когда рядом есть человек, который
понимает по-русски и  которому  можно  доверять.  Который  не  стремится
ежесекундно надуть ее, как остальные пакистанцы!
   Таксист высадил ее на тихой зеленой улочке, где в густой южной зелени
утопали невысокие дома с плоской кровлей.
   На пороге  дома  гостью  встретил  сам  Бабо  -  нигериец,  одетый  в
европейский костюм и официальный галстук.
   - А, землячка! - Лоснящееся черное лицо просияло белозубой улыбкой. -
Наконец-то!
   На Востоке гость - лучший подарок хозяину дома, его  слово  -  закон,
его желание обязательно к  выполнению.  Наличие  гостя  -  свидетельство
мудрости и авторитета хозяина.  Очевидно,  Бабо  прочно  усвоил  местные
правила гостеприимства и твердо их придерживался.
   Катю  поселили  в  уютной  комнате  окнами  в  сад,   с   европейской
комфортабельной  обстановкой  и  кондиционером.  Смыв  с  себя  пыль   и
усталость долгого пути, она почувствовала себя как в раю.
   Бабо разговаривал в холле с каким-то типом в чалме и грязном халате.
   Увидев незнакомое лицо, человек зыркнул на  нее  темным  внимательным
взглядом и поспешил уйти.
   - Он не пакистанец, - утвердительно сказала Катя. За  двое  суток  на
пакистанской земле, ей казалось, она выучила пакистанцев наизусть.
   - Ты права, - кивнул хозяин. - Здесь много беженцев из Афганистана.
   Люди бегут от войны. Талибы каждому мужчине измеряют бороду  и,  если
она короче четырех  пальцев,  сажают  в  тюрьму.  Там  сжигают  книги  с
картинками, бьют камеры, рвут фотографии  и  изображения  людей.  Талибы
воюют сами с собой и однажды сами у себя  захватили  Кабул.  Конечно,  в
Пакистане  афганцев  не  любят:  приехали,  заполонили  базары,  навезли
оружия, наркотиков... Но для моего бизнеса это самые нужные люди.
   Он заговорщически подмигнул Кате. Она  мигом  все  поняла.  Очевидно,
товар для Бабо доставляется из Афганистана. Путь  через  Пакистан  более
длинный, но он более безопасен,  чем  путь  через  захваченные  талибами
районы.
   - Я сегодня был в банке, все нормально, - между тем продолжал Бабо. -
Деньги из Москвы уже пришли.  Как  и  договаривались,  пятнадцать  тысяч
долларов за все...
   Пять тысяч долларов за  килограмм  чистейшего,  не  разбавленного  ни
сахарной пудрой, ни известкой героина - это было практически даром, если
учесть, что в Москве цена возрастала уже до ста тридцати тысяч за  кило.
И это по оптовой цене! А в розницу? Ну и навар делает себе Даниель! Катя
даже пожалела, что не взяла с собой лишних денег. Можно  было  бы  взять
граммов двести для себя лично и по приезде озолотиться!
   - Сегодня вечером товар  упакуют  и  доставят  мне.  А  завтра,  если
хочешь,  можешь  ехать,  -  сообщил  Бабо.  -  А  хочешь  задержаться  -
пожалуйста, живи скользко хочешь. Можешь осмотреть город, погулять...
   - Нет, я тороплюсь, - отнекивалась Катя. Было ясно,  что  слова  Бабо
просто дань гостеприимству, а вовсе не искреннее предложение. При  мысли
о  предстоящей  ей  обратной  дороге  в   вонючей   электричке,   полной
оборванцев, она испытала ужас.
   - Ладно, тогда поезжай завтра, - легко согласился Бабо.  -  Но  лучше
ехать на автобусе, так быстрее. Я скажу  своему  человеку,  он  встретит
тебя в Лахоре, отвезет в аэропорт и  посадит  на  самолет.  -  Он  опять
задорно подмигнул ей. - Это  мой  человек.  Он  выручит  тебя  в  случае
затруднения с таможней.
   Еще одна удача! О,  да  тут  дело  поставлено  серьезно,  волноваться
нечего.
   Оставшуюся часть дня гостья из далекого Киева отсыпалась. Хозяин дома
уехал куда-то по делам. Судя по его машине и по  дому,  он  был  человек
обеспеченный.
   Вечером доставили товар - три термоса в  фабричной  упаковке,  только
что с завода.
   Катя придирчиво открыла коробки, развернула хрустящую бумагу. Все чин
чинарем, комар носа не подточит! Лишь странная  тяжесть  термоса  выдает
его тайное назначение. Но  никому  и  в  голову  не  придет,  какая  там
начинка. Тем более, что у Бабо на таможне все схвачено.
   Утром, еще до восхода солнца, Бабо отвез гостью на машине к автобусу.
   На словах он попросил передать привет земляку Даниелю и вновь  игриво
подмигнул:
   - Ну что, землячка, когда встретимся в следующий раз?
   Кажется, он рассчитывал, что в будущем  Катя  станет  его  постоянным
курьером. Тем более, что первый раз - он всегда самый трудный.  Но  нет,
черта с два! Она уедет в Нголу и  будет  там  счастлива  с  Нельсоном  и
Ларои! Скорей бы!
   Впечатление от обратной дороги ост