меня".  Я  вспомнила,  как
говорят детям, что если очень постараться, можно поцеловать свой  локоть,  и
стала стараться. Старалась, как могла. Я боялась и думала, смогу ли  узнать,
когда это произойдет.  То  есть,  еще  не  видя,  и  решила,  что  смогу,  я
представляла, как выйду и покажу им - вы понимаете. Зажгу  спичку  и  скажу:
Смотрите. Видели? Теперь оставьте меня в покое. И тогда  смогу  вернуться  в
постель. Я мечтала, что смогу вернуться в постель, потому что  мне  хотелось
спать. Глаза у меня прямо-таки слипались.
     И вот я крепко зажмурилась и стала  твердить  себе:  Теперь  я  парень.
Теперь я парень. Взглянув на свои ноги, я подумала,  сколько  им  причинила.
Сколько таскала их по танцам - с ума сойти. Потому  что  мне  казалось,  они
теперь в отместку занесли меня туда. Я подумала  -  надо  помолиться,  чтобы
превратиться в парня, и помолилась, а потом  сидела  не  шевелясь  и  ждала.
Потом подумала, что, может, не  смогу  узнать,  и  приготовилась  взглянуть.
Потом решила, что смотреть еще рано: что если взгляну слишком рано,  то  все
испорчу, и тогда уже наверняка ничего не выйдет. И принялась считать. Сперва
я стала считать до пятидесяти, потом решила, что этого будет мало, и еще раз
сосчитала до пятидесяти. Потом решила, что если не взгляну в  нужное  время,
то будет поздно.
     Потом я решила, что нужно  как-то  застегнуться.  Одна  девушка  ездила
летом за границу и рассказывала о железном поясе  в  музее,  что  этот  пояс
король или кто он там, уезжая, замыкал на королеве, и я  подумала,  это  как
раз то, что мне нужно. Вот почему я взяла плащ и надела его. Рядом с  плащом
висела фляжка, я взяла ее тоже и положила в...
     - Фляжку? - спросил Хорес. - Зачем?
     - Не знаю. Наверно, просто боялась оставить там. Но я думала, вот  если
б у меня была эта французская штука. Думала, что на ней должны быть  длинные
острые шипы, и он узнает об этом слишком поздно, когда я воткну их в него. Я
воткнула бы их до отказа, и представляла, как на меня потечет  его  кровь  и
как я скажу ему Вот тебе! Теперь уж ты оставишь меня в покое! - скажу я ему.
Я не знала, что все будет наоборот... Хочу выпить!
     - Сейчас дам, - сказала мисс Реба. - Рассказывай дальше.
     - Ах, да; вот что еще было странно.
     Темпл рассказала,  как,  лежа  в  темноте  рядом  с  храпящим  Гоуэном,
прислушивалась к шороху матраца, слышала, что темнота  наполнена  движением,
чувствовала, что к ней приближается Лупоглазый. Она слышала шум крови у себя
в венах, маленькие мышцы в  уголках  глаз  все  расширялись  и  расширялись,
чувствовала, что ноздри ее становятся то горячими, то  холодными.  Потом  он
стоял возле нее, и она говорила Ну, давай. Коснись меня. Коснись!  Ты  трус,
если не коснешься. Трус! Трус!
     - Понимаете, мне хотелось спать. А он все стоял. Я подумала, что если б
он пошел дальше и все было бы уже позади, то смогла бы заснуть.  И  твердила
Тогда ты трус! Трус! Тут я почувствовала, что мой рот растянулся для  крика,
ощутила внутри тот маленький ком, который вопит. Потом он коснулся меня, его
маленькая холодная противная рука полезла  под  пальто,  туда,  где  на  мне
ничего не было. Она походила на живой лед, и моя кожа стала  отскакивать  от
нее, как маленькие летучие  рыбки  от  носа  лодки.  Кожа  словно  бы  знала
заранее, куда двинется рука, и отдергивалась прямо перед ней, казалось, там,
куда она коснется, не окажется ничего.
     Потом рука подобралась к моему желудку, я не ела с прошлого  дня,  и  в
животе у меня забулькало, а мякина в матраце стала издавать шум, похожий  на
смех. Казалось, она смеется надо мной, потому что его  рука  приближалась  к
моим панталонам, а я еще не превратилась в парня.
     Было странно, что я не дышала. Очень долго. И решила, что умерла. Потом
случилась  странная  вещь.  Я  увидела  себя  в  гробу.  Была  прелестной  -
понимаете: вся в белом. На мне была вуаль, как  на  невесте,  и  я  плакала,
потому что умерла, или потому, что выглядела прелестно, или  почему-то  еще.
Нет, потому что в  гроб  насыпали  мякины.  Я  плакала,  потому  что  мякину
насыпали в гроб, где я лежала мертвой, однако все время ощущала, что мой нос
становится то горячим, то холодным, видела всех людей, сидящих вокруг гроба,
они говорили Разве она не прелестна? Разве она не прелестна?
     Но я продолжала твердить Трус! Трус! Коснись меня, трус! Я разозлилась,
что он тянет так долго. Мне хотелось заговорить с ним.  Сказать  Думаешь,  я
буду так лежать всю ночь, дожидаясь тебя? Сказать Послушай, что я сделаю.  И
я лежала там, мякина смеялась надо мной,  я  отдергивалась  от  его  руки  и
думала, что сказать ему, что надо говорить с ним, как учительница в школе, и
тут я стала школьной учительницей, а эта штука съежилась,  почернела,  вроде
как негритенок, а я была учительницей. Потому что спросила Сколько мне  лет?
и сама ответила Сорок пять. У меня были очки и волосы с проседью, сама я вся
раздалась, как это бывает с женщинами. На мне  был  серый,  шитый  на  заказ
костюм, а я всегда терпеть не могла серое. И я говорила этой  штуке,  что  я
сделаю, а она как-то съеживалась, словно уже видела розгу.

     Потом я сказала Так не пойдет. Надо стать мужчиной.  И  превратилась  в
старика с длинной белой бородой,  тут  маленький  черный  человек  стал  все
уменьшаться, уменьшаться, а я сказала Ну вот. Теперь  ты  видишь.  Теперь  я
мужчина. Потом представила, что я мужчина, и  тут  это  произошло.  Раздался
хлопок, словно вывернули наизнанку маленькую  резиновую  трубку.  Эта  штука
была холодной, как бывает во рту, когда держишь его открытым. Я  чувствовала
это и лежала неподвижно, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться от мысли, как
он будет удивлен. Я ощущала, что дерганье под его рукой продолжается  уже  в
панталонах, и старалась не рассмеяться от мысли, как удивлен и зол он  будет
через минуту. Потом я внезапно уснула. Даже не смогла  дождаться,  пока  его
рука доберется туда. Заснула сразу. И не чувствовала, как дергаюсь  под  его
рукой, но все равно слышала  мякину.  Не  просыпалась,  пока  не  пришла  та
женщина и не отвела в сарай.
     Когда Хорес уходил, мисс Реба сказала:
     - Хотелось бы, чтобы вы увезли ее отсюда и не  пустили  назад.  Я  сама
разыскала бы ее родных, если б знала, как взяться за  дело.  Но  вы  знаете,
как... Если у  них  все  так  и  будет,  она  через  год  либо  умрет,  либо
помешается. Тут что-то странное, я сама еще не разобралась.  Может,  дело  в
ней  самой.  Она  не  родилась  для  такой  жизни.  По-моему,  мясником  или
парикмахером нужно родиться. Никто не возьмется  за  эти  дела  только  ради
денег или удовольствия.
     Для нее было б лучше, если б она уже умерла, думал Хорес, идя по улице.
И для меня тоже. Он представил, что все они -  Темпл,  Лупоглазый,  женщина,
ребенок, Гудвин - собраны в голой  глубокой  камере  быстрой  смерти:  между
негодованием и неожиданностью лишь одно неуловимое мгновенье. И я среди них:
ему казалось - это единственный исход.  Исчезнуть,  унестись  с  лица  этого
старого трагичного мира. И я среди них, раз нас теперь ничто  не  связывает;
ему подумалось о легком успокаивающем темном  ветерке  в  длинных  коридорах
сна; о лежании под низким уютным сводом под долгое выстукивание  дождя:  это
зло, это  несправедливость,  это  слезы.  У  входа  в  переулок  стояли,  не
соприкасаясь, лицом к лицу  две  фигуры;  мужчина  низким  ласковым  голосом
произносил одно непечатное  слово  за  другим,  женщина  стояла  неподвижно,
словно в мечтательном забытьи сладострастного исступления. Возможно,  именно
в последний миг мы осознаем, смиряемся с тем, что  у  этого  зла  есть  своя
закономерность, что мы уходим из жизни, думал Хорес, вспоминая то выражение,
какое видел в глазах мертвого ребенка и в глазах других мертвых:  остывающее
возмущение, угасание жуткого отчаяния, исходящее  из  двух  пустых  сфер,  в
глубине которых таился застывший, уменьшенный мир.
     В отель Хорес не пошел. Отправился прямо на станцию.  В  полночь  можно
было сесть на поезд. Выпил кофе и тут же пожалел об этом, потому что выпитое
легло в желудке горячим комом. За  три  часа  пути  до  Джефферсона  ком  не
разошелся. Хорес вышел в город, пересек пустынную площадь.  Ему  вспомнилось
другое утро, когда он проходил здесь. Казалось, времени,  протекшего  с  тех
пор, не было: то же самое положение стрелок на освещенном циферблате, те  же
самые хищные тени у домов; может, это и есть то самое утро, он только прошел
по площади, повернул назад и теперь возвращается; все это  в  каком-то  сне,
наполненном кошмарными призраками, на создание которых ушло сорок три  года,
сгустившихся теперь в его желудке  горячим  комом.  Внезапно  Хорес  зашагал
быстрее, кофе трясся внутри, словно тяжелый, горячий булыжник.
     Хорес неторопливо  шел  подъездной  аллеей,  ощущая  доносящийся  из-за
ограды запах  жимолости.  Дом  стоял  темный,  тихий,  словно  вынесенный  в
пространство отливом всех времен. Насекомые гудели низко, монотонно, везде и
нигде, казалось, этот  унылый  звук  являет  собой  удушье  какого-то  мира,
окоченевшего и гибнущего за гранью отлива той атмосферы, в которой он жил  и
дышал. Вверху стояла луна, но без света; внизу лежала земля без тьмы.  Хорес
открыл дверь и ощупью стал пробираться в комнату, к выключателю. Голос  ночи
- хор насекомых, еще невесть что - проник вслед за ним в  дом;  Хорес  вдруг
понял, что это трение земли о свою  ось,  приближающее  тот  миг,  когда  ей
придется решать, продолжать ли вращение или замереть навсегда: недвижный шар
в ледяном пространстве, и вокруг него вьется, словно  холодный  дым,  густой
запах жимолости.
     Хорес нащупал выключатель и зажег свет. Фотография стояла на  туалетном
столике. Он взял ее и стал разглядывать. Лицо  Маленькой  Белл,  окаймленное
узким  отпечатком  снятой  рамки,  дремало  в  мягкой  светотени.  Благодаря
какому-то свойству света или, возможно, неуловимым движениям  его  рук,  его
собственному дыханию лицо, казалось, дышит в его ладонях, в неглубокой ванне
яркого  света,  над  которой  клубилось  благоухание  невидимой   жимолости.
Осязаемый, почти зримый аромат наполнял  комнату,  и  маленькое,  словно  бы
застывшее в чувственном  томлении  лицо  постепенно  затуманивалось,  таяло,
оставляя легкий расплывчатый след заманчивости, сладострастного  обещания  и
тайного подтверждения, ощущавшийся будто запах.
     И тут Хорес понял, что означало то ощущение в его желудке. Он торопливо
положил фотографию и бросился в ванную.  Распахнув  с  разбегу  дверь,  стал
нащупывать выключатель. Но у  него  не  было  времени,  он  ринулся  вперед,
ударился о раковину, ухватился  за  нее  и  склонился,  над  ней,  а  мякина
издавала под бедрами девушки ужасный шелест. Лежа с чуть поднятой головой, с
вдавленным подбородком, словно снятая с креста,  она  смотрела,  как  что-то
черное,  неистовое  с  ревом  вылетает  из  ее  бледного  тела.   Совершенно
обнаженная, она, лежа на спине, мчалась на грузовой платформе сквозь  черный
туннель, тьма струилась над ней жесткими нитями, в уши бил  железный  грохот
колес. Платформа  вынеслась  из  туннеля,  тьму  над  ней  теперь  разрывали
параллельно уходящие вдаль ряды огней, и, взвившись, устремилась  к  некоему
крещендо, похожему на затаенное дыхание, на  паузу,  чтобы  легко  и  лениво
закачаться в пустоте,  наполненной  множеством  бледных  огоньков.  Издалека
внизу девушке слышался слабый, неистовый шелест мякины.

XXIV

     Как только Темпл вышла на лестничную  площадку,  из  тусклого  света  у
двери мисс Ребы выкатились глаза Минни. Она снова заперлась и прислонилась к
двери, ей было  слышно,  как  мисс  Реба  тяжело  поднялась  по  лестнице  и
постучала. Темпл стояла молча, пока мисс  Реба  за  дверью  хрипло  выдыхала
смесь лести и угроз. Сама она не издавала ни звука. Вскоре мисс  Реба  опять
сошла вниз.
     Темпл отошла от  двери  и  встала  посреди  комнаты,  беззвучно  ударяя
ладонью о ладонь, глаза ее чернели на оживленном лице. На  ней  были  платье
для прогулок и шляпка. Сняв шляпку,  она  швырнула  ее  в  угол,  подошла  к
постели и бросилась на нее лицом вниз.  Постель  была  не  прибрана,  столик
рядом с кроватью завален сигаретными  окурками,  пол  вокруг  усеян  пеплом.
Подушка сбилась на  сторону  и  пестрела  прожженными  коричневыми  дырками.
Часто, просыпаясь по ночам, Темпл ощущала  запах  табачного  дыма  и  видела
одинокий рубиновый глазок на месте рта Лупоглазого.
     Близился  полдень.  Тонкий  луч  света  падал  узкой  полоской   сквозь
задернутую штору южного окна на пол и на порог. Дом  был  совершенно  тихим,
словно выдохшимся, как всегда в это время.
     Темпл перевернулась. Ей попался на  глаза  лежащий  на  стуле  один  из
бесчисленных черных костюмов Лупоглазого. Она полежала, глядя на него, потом
поднялась, схватила костюм и швырнула в тот угол,  где  валялась  шляпка.  В
другом углу ситцевыми  занавесями  был  отгорожен  маленький  чуланчик.  Там
висели новые платья всевозможных фасонов. Темпл срывала их, яростно  комкала
и швыряла вслед за костюмом. Еще один костюм Лупоглазого, который висел там,
она сбросила на пол. Под костюмом свисал с гвоздя автоматический пистолет  в
кобуре из проолифленного шелка. Темпл робко  сняла  ее,  вынула  пистолет  и
замерла, держа ее в руке. Помедлив, подошла к кровати и спрятала оружие  под
подушку.
     Туалетный  столик  был  завален   косметическими   принадлежностями   -
щеточками  и  зеркальцами,  тоже  новыми;  пузырьками  и  баночками  изящных
причудливых форм с французскими этикетками. Темпл  перешвыряла  их  в  угол,
оглашая комнату стуком и звоном бьющегося стекла. Там же на  столике  лежала
платиновая сумочка:  тонкая  паутина  металла  поверх  чопорного  оранжевого
проблеска  банкнот.  Она  полетела  вслед  за  остальными  вещами,  а  Темпл
вернулась к постели и снова  легла  ничком,  вокруг  нее  медленно  сгущался
аромат дорогих духов.
     В полдень Минни постучала в дверь.
     - Вот ваш обед.
     Темпл не шевельнулась.
     - Тогда я оставлю его тут, у двери. Возьмете, когда захотите.
     Шаги ее удалились и затихли. Темпл не шевельнулась.
     Солнечный луч медленно передвигался по полу; западная  сторона  оконной
рамы-оказалась в тени. Темпл села и, повернув голову, будто прислушиваясь  к
чему-то, стала с  привычной  легкостью  перебирать  волосы.  Потом  бесшумно
поднялась, подошла к двери и  прислушалась  снова.  Отворила  дверь.  Поднос
стоял на полу. Она переступила  через  него,  подошла  к  лестнице  и  стала
всматриваться вниз. Вскоре разглядела Минин, сидящую в коридоре на стуле.
     - Минни, - позвала она. Негритянка вскинула голову; опять  забелели  ее
выкаченные глаза.
     - Принеси мне выпить, - сказала Темпл.  Вернулась  к  себе  в  комнату.
Подождала пятнадцать минут. Потом, хлопнув дверью, стремглав  затопала  вниз
по лестнице, и тут в коридоре появилась Минни.
     - Да, мэм, - сказала она. - Мисс Реба говорит... У нас нету...
     Мисс Реба открыла дверь и, даже не  взглянув  на  Темпл,  обратилась  к
Минни.
     - Да, мэм, хорошо, - ответила та. - Сейчас принесу.
     - Так-то будет лучше, - сказала Темпл. Вернулась к  себе  и  встала  за
дверью. Чуть приоткрыла ее, услышав, как приближается Минни.
     - Вы что, есть не хотите? - спросила Минни, пытаясь втиснуть  колено  в
узкую щель приоткрытой двери. Темпл не позволила.
     - Где джин? - спросила она.
     - Я сегодня не убирала у вас в комнате, - сказала Минни.
     - Дай сюда, - потребовала Темпл, просунув руку в щель. Взяла с  подноса
стакан.
     - Хватит вам уже пить, -  сказала  Минни.  -  Мисс  Реба  говорит,  что
больше... И зачем вы так обходитесь с ним? Он тратит на вас  столько  денег,
что вам должно быть стыдно. Вполне симпатичный невысокий мужчина, пусть и не
Джон Гилберт {Американский киноактер.}, притом тратит на вас деньги...
     Темпл захлопнула дверь и заперлась на засов.  Выпила  джин,  придвинула
кресло к кровати, закурила и села, положив ноги на постель.  Немного  погодя
передвинула кресло к окну и слегка  отдернула  штору,  чтобы  видеть  улицу.
Закурила еще одну сигарету.
     В пять часов Темпл увидела, что  мисс  Реба  вышла  из  дома  в  черном
шелковом платье, в шляпке с цветами и пошла по улице. Тогда она  подскочила,
отыскала шляпку среди  валявшейся  в  углу  одежды  и  надела  ее.  У  двери
остановилась,  вернулась  назад,  отыскала  в  углу  платиновую  сумочку   и
спустилась по лестнице. Минни сидела в коридоре.
     - Дам тебе десять долларов, - сказала Темпл. - Я вернусь  через  десять
минут.
     - Не могу, мисс Темпл. Я  рискую  местом,  если  узнает  мисс  Реба,  и
глоткой, если узнает мистер Лупоглазый.
     - Честное слово, я вернусь через десять минут. Двадцать долларов.
     Она сунула деньги Минни в руку.
     - Только возвращайтесь, - сказала Минни, открывая дверь. -  Если  через
десять минут вас не будет, я тоже уйду.
     Темпл приоткрыла решетчатую дверь и  выглянула.  Улица  была  пустынна,
если не считать такси у обочины  на  противоположной  стороне  и  мужчины  в
кепке, стоящего на тротуаре у дверцы. Темпл быстро зашагала по улице.
     На углу такси поравнялось с  ней  и  замедлило  ход,  шофер  вопрошающе
поглядел на нее. Возле аптеки Темпл свернула  за  угол,  потом  вернулась  к
телефонной будке. Выйдя оттуда, направилась к дому. Огибая  угол,  встретила
мужчину в кепке, который стоял у дверцы такси. Вошла в решетчатый вестибюль.
Минни открыла ей.
     - Слава Богу, - сказала Минни. -  Когда  эта  машина  тронулась,  я  уж
хотела уйти. Если никому не скажете, принесу вам выпить.
     Как только Минни принесла джин,  Темпл  тут  же  стала  пить.  Рука  ее
дрожала, она снова встала у двери и прислушалась, держа стакан  в  руке.  Он
пригодится мне потом, сказала она. И еще будет мало. Прикрыла стакан блюдцем
и тщательно спрятала. Потом стала рыться в груде валявшейся в  углу  одежды,
отыскала бальное платье, отряхнула его и повесила опять в  чулан.  Поглядела
на прочие вещи, потом вернулась к постели и снова легла. Тут  же  поднялась,
придвинула кресло и села, положив ноги на неприбранную  постель.  В  комнате
постепенно темнело, а Темпл, не вставая,  курила  сигарету  за  сигаретой  и
прислушивалась к каждому шуму на лестнице.
     В половине седьмого Минни принесла ей ужин. На подносе стоял  еще  один
стакан джина.
     - Мисс Реба  прислала,  -  сказала  она.  -  Спрашивает,  как  вы  себя
чувствуете.
     - Передай, что хорошо, - ответила Темпл. - Я приму ванну и лягу  спать,
так ей и скажи.
     Когда Минни ушла, Темпл слила обе порции джина в  одну  и  торжествующе
поглядела на дрожащий в руке стакан. Осторожно  отставила  его,  накрыла  и,
поставив тарелку на кровать, стала есть. Покончив с  ужином,  закурила.  Она
расхаживала  по  комнате  и  торопливо  затягивалась,   движения   ее   были
порывистыми. На минуту остановилась у окна, приподняла штору, потом опустила
и снова прошлась  по  комнате,  поглядывая  на  свое  отражение  в  зеркале.
Повертелась перед ним, придирчиво разглядывая себя и затягиваясь сигаретой.
     Отшвырнув щелчком окурок, Темпл подошла к зеркалу и причесалась. Потом,
отдернув  занавесь,  взяла  бальное  платье,  положила  на  кровать,   затем
выдвинула ящик шкафа и достала другое. Постояла, держа его  в  руках,  потом
положила на место, задвинула ящик, торопливо схватила бальное платье и снова
повесила в чулан. Через минуту заметила, что расхаживает по комнате, в  руке
дымится сигарета, она не помнила, как зажгла ее. Отшвырнув сигарету, подошла
к столу, взглянула на часики, прислонила их к сигаретной пачке, чтобы видеть
с постели, и улеглась. Едва  успев  лечь,  ощутила  под  подушкой  пистолет.
Достала его, поглядела, потом сунула под  бок  и  замерла,  вытянув  ноги  и
заложив руки под голову, при каждом шуме на лестнице глаза ее превращали