- Где вы живете?
     - В Мемфисе, - ответила она еле слышно.
     - Говорите погромче. Эти люди не причинят  вам  вреда.  Они  здесь  для
того, чтобы воздать за причиненное вам зло. Где вы жили до отъезда в Мемфис?
     - В Джексоне.
     - У вас там родные?
     - Да.
     - Продолжайте. Скажите этим добрым людям...
     - Отец.
     - Ваша мать умерла?
     - Да.
     - У вас есть сестры?
     - Нет.
     - Вы единственная дочь у отца?
     Судья вновь поглядел на Хореса; тот снова не шевельнулся.
     - Да.
     - Где вы находились с двенадцатого мая сего года?
     Темпл чуть склонила голову набок, словно пытаясь разглядеть  что-то  за
спиной прокурора. Он снова встал в поле ее зрения. И она снова стала глядеть
на него, отвечая, как попугай.
     - Ваш отец знал, где вы?
     - Нет.
     - Где, по его мнению, вы находились?
     - Он считал, что в университете.
     - Значит, вы скрывались, потому что с вами что-то  случилось  и  вы  не
смели...
     - Протестую! - заявил Хорес. - Этот вопрос является...
     - Протест принят! - объявил судья. - Я уже собирался предупредить  вас,
мистер окружной прокурор, но подсудимый почему-то не возражал.
     Окружной  прокурор  поклонился  в  сторону  судейского  кресла.   Потом
повернулся к Темпл и снова завладел ее взглядом.
     - Где вы были утром двенадцатого мая?
     - В амбаре.
     Весь зал шумно вздохнул. Вошло несколько новых людей, они встали тесной
кучкой у задней стены. Темпл снова  чуть  склонила  голову  набок.  Окружной
прокурор опять перехватил ее взгляд  и  завладел  им.  Сделал  полуоборот  и
указал на Гудвина.
     - Видели вы этого человека раньше?
     Темпл  смотрела  на  окружного  прокурора,  лицо  ее  было   совершенно
неподвижным, пустым. С близкого расстояния ее глаза, два пятна румян  и  рот
казались пятью бессмысленными предметами на блюдечке в форме сердца.
     - Смотрите, куда я указываю.
     - Да.
     - Где вы его видели?
     - В амбаре.
     - Что вы делали в амбаре?
     - Пряталась.
     - От кого прятались?
     - От него.
     - От этого человека? Смотрите, куда я указываю.
     - Да.
     - Но он нашел вас?
     - Да.
     - Был там еще кто-нибудь?
     - Был Томми. Он сказал...
     - Томми находился в амбаре или снаружи?
     - Снаружи, у двери. Наблюдал. Он сказал, что пустит...
     - Минутку. Вы просили его никого не пускать?
     - Да.
     - И он запер дверь снаружи?
     - Да.
     - Но Гудвин вошел?
     - Да.
     - Было у него что-нибудь в руке?
     - У него был пистолет.
     - Томми пытался остановить его?
     - Да. Он сказал, что...
     - Подождите. Что он сделал с Томми?
     Темпл уставилась на прокурора.
     - У Гудвина в руке был пистолет. Что он сделал с Томми?
     - Застрелил.
     Окружной прокурор отступил в сторону. Взгляд Темпл тут же устремился  в
глубь зала в замер. Окружной прокурор тут же вернулся на место и встал перед
ее взором. Она повела головой; он перехватил ее взгляд, завладел им и поднял
окрашенный початок перед ее глазами.
     - Вы уже видели этот предмет раньше?
     - Да.
     Окружной прокурор повернулся.
     - Ваша честь и уважаемые джентльмены, вы слышали  ужасную,  невероятную
историю, рассказанную этой девушкой; вы видели вещественное доказательство и
слышали заключение врача; я не стану больше  подвергать  это  исстрадавшееся
беззащитное дитя мучениям...
     Он умолк; все как один повернули головы и смотрели, как  по  проходу  к
судейскому месту идет человек. Он шел степенно,  сопровождаемый  неотрывными
взглядами с маленьких белых лиц, неторопливым шуршанием воротничков. У  него
были аккуратно подстриженные седые волосы и усы - полоска  кованого  серебра
на смуглой коже.  Под  глазами  виднелись  небольшие  мешки.  Легкое  брюшко
облегал безупречно отглаженный льняной костюм. В одной  руке  старик  держал
панамскую шляпу, в другой - изящную черную трость. Не глядя ни на  кого,  он
степенно шагал по проходу среди медленно  воцарявшейся,  похожей  на  долгий
вздох тишины.  Прошел,  мимо  свидетельского  места,  даже  не  взглянув  на
свидетельницу, неотрывно глядящую на что-то в глубине зала, пересек линию ее
взора,  словно  бегун,  рвущий  на  финише  ленточку,  и  остановился  перед
барьером, над которым, опершись руками о стол, поднялся судья.
     - Ваша честь, - обратился к нему старик, - эта свидетельница уже  может
быть свободна?
     - Да, сэр судья, - ответил председательствующий, - да, сэр. Подсудимый,
вы не настаиваете...
     Старик медленно повернулся, возвышаясь над  затаенными  дыханиями,  над
маленькими белыми лицами, и взглянул на шестерых людей,  сидящих  на  скамье
присяжных. Свидетельница позади него не шевелилась. Она застыла в  дурманной
неподвижности, уставясь отуманенным взглядом  поверх  лиц  в  глубину  зала.
Старик повернулся к ней и протянул руку. Темпл  не  шевельнулась.  Весь  зал
шумно вздохнул  и  снова  затаил  дыхание.  Старик  коснулся  ее  руки.  Она
повернулась к нему, ее пустые глаза слились  в  сплошные  зрачки  над  тремя
жгучими красными пятнами.  Вложила  свою  руку  в  его,  поднялась  и  снова
воззрилась в глубину зала, платиновая сумочка, соскользнув  с  колен,  тонко
звякнула о  пол.  Старик  носком  блестящего  ботинка  отшвырнул  сумочку  к
плевательнице, в угол, где скамья присяжных соединялась с судейским  местом,
и медленно свел Темпл с помоста. Когда они двинулись по  проходу,  весь  зал
вздохнул снова.
     На середине прохода девушка остановилась, стройная в  своем  элегантном
расстегнутом пальто, с застывшим пустым лицом, затем  пошла  дальше,  старик
вел ее за руку. Они шли по. проходу, он, выпрямясь, шагал рядом с ней  среди
неторопливого шороха  воротничков,  не  глядя  по  сторонам.  Девушка  снова
остановилась. Стала съеживаться, тело ее медленно  выгибалось  назад,  рука,
сжатая пальцами старика,  напряглась.  Старик  наклонился  к  ней  и  что-то
сказал; она двинулась снова с  застенчивой  и  экстатичной  униженностью.  У
выхода неподвижно застыли навытяжку четверо молодых людей. Они  стояли,  как
солдаты, пока отец с дочерью не подошли к  ним.  Тут  они  встрепенулись  и,
окружив обоих плотным кольцом, так, что девушка скрылась за ними, зашагали к
выходу. Там они снова остановились; видно было, как в самых дверях  девушка,
опять съежась, прижалась к стене, и вновь стала выгибаться. Казалось, она не
хочет идти дальше, но пять фигур снова заслонили ее, и плотная группа  снова
пошла, миновала двери и скрылась. Весь зал выдохнул: глухой шум  усиливался,
словно ветер. Медленно нарастая, он несся долгим порывом над длинным столом,
где сидели подсудимый и женщина  с  ребенком,  Хорес,  окружной  прокурор  и
мемфисский адвокат, обдавал скамью присяжных и бился о судейское место.
     Мемфисский адвокат сидел развалясь и рассеянно глядя  в  окно.  Ребенок
мучительно захныкал.
     - Тихо, - сказала женщина. - Шшшш.

XXIX

     Присяжные совещались восемь минут. Когда Хорес вышел  из  здания  суда,
день клонился к вечеру. Фургоны разъезжались, некоторым  из  них  предстояло
двенадцать-шестнадцать миль проселочной дороги. Нарцисса дожидалась брата  в
машине. Он медленно  возник  среди  людей  в  комбинезонах;  в  машину  влез
по-старчески неуклюже, с искаженным лицом.
     - Хочешь домой? - спросила Нарцисса.
     - Да, - ответил Хорес.
     - Я спрашиваю, в дом или домой?
     - Да, - ответил Хорес.
     Нарцисса сидела за рулем, мотор работал. Она поглядела на брата, на ней
было темное платье со строгим белым воротничком и темная шляпка.
     - Куда?
     - Домой, - сказал Хорес. - Все равно. Только домой.
     Они проехали мимо тюрьмы.  Вдоль  забора  толпились  бродяги,  фермеры,
уличные мальчишки и парни, шедшие из здания суда за  Гудвином  и  помощником
шерифа. У ворот, держа; на руках ребенка, стояла женщина в  серой  шляпке  с
вуалью.
     - Встала там, где он может видеть ее из окон, - сказал  Хорес.  -  И  я
чувствую запах ветчины. Наверно, он будет есть ветчину, пока мы не доедем.
     И заплакал, сидя в машине рядом с сестрой.  Сестра  вела  уверенно,  не
быстро. Вскоре они выехали за  город,  и  с  обеих  сторон  потянулись  мимо
тучные, уходящие вдаль ряды молодого хлопчатника. Вдоль идущей в гору дороги
кое-где еще белела акация.
     - Она еще длится, - сказал Хорес. - Весна. Можно даже подумать, в  этом
есть какой-то смысл.
     Хорес остался ужинать. Ел он много.
     - Пойду приготовлю тебе комнату, - очень мягко сказала сестра.
     - Хорошо, - сказал Хорес. - Очень мило с твоей стороны.
     Нарцисса вышла. Кресло мисс Дженни стояло на подставке с прорезями  для
колес.
     - Очень мило с ее стороны, - сказал Хорес. - Я, пожалуй,  выйду  выкурю
трубку.
     - С каких это пор ты перестал курить здесь? - спросила мисс Дженни.
     - Да, - сказал Хорес. - Было с ее  стороны  очень  мило.  Он  вышел  на
веранду.
     - Я собирался остаться здесь.
     Хорес смотрел, как идет  по  веранде,  потом  топчет  облетевшие  робко
белеющие цветы акаций; из железных ворот он вышел на шоссе. Когда  прошел  с
милю, возле него притормозила машина, водитель предложил подвезти.
     - Я гуляю перед ужином, - ответил Хорес. - Сейчас поверну назад.
     Пройдя еще с милю, он  увидел  огни  города,  тусклое,  низкое,  скупое
зарево. По мере приближения оно становилось все ярче. На  подходе  к  городу
Хорес  услышал  шум,  голоса.  Потом  увидел   людей,   беспокойную   массу,
заполняющую улицу и мрачный плоский двор, над которым  маячил  прямоугольный
корпус тюрьмы со щербинами окон. Во дворе под  зарешеченным  окном  какой-то
человек без пиджака, хрипло крича и жестикулируя, взывал  к  толпе.  У  окна
никого не было.
     Хорес пошел к  площади.  Среди  стоящих  вдоль  тротуара  коммивояжеров
находился шериф - толстяк с тупым, широким лицом,  скрадывающим  озабоченное
выражение глаз.
     - Ничего они не сделают, - говорил он. - Слишком много болтовни.  Шуму.
И слишком рано. Когда намерения серьезные, толпе не нужно столько времени на
разговоры. И она не примется за свое у всех на виду.
     Толпа оставалась на  улице  допоздна.  Однако  вела  себя  очень  тихо.
Казалось, большинство людей пришло поглазеть на тюрьму и  зарешеченное  окно
или послушать человека без пиджака. Вскоре тот  замолчал.  Тогда  все  стали
расходиться, кто назад к площади, кто домой, и наконец под дуговой лампой  у
входа на площадь осталась лишь небольшая кучка людей, среди  них  находились
два временно назначенных помощника шерифа и  ночной  полицейский  в  широкой
светлой шляпе, с фонариком, часами и пистолетом.
     -  Расходитесь  по  домам,  -  сказал  он.  -  Представление  окончено.
Повеселились, и хватит. Теперь домой, спать.
     Коммивояжеры еще посидели на тротуаре перед отелем,  среди  них  был  и
Хорес; поезд, идущий на юг, прибывал в час ночи.
     - Они что ж, так и спустят ему? - сказал один. - Этот  початок?  Что  у
вас тут за люди? Чем еще их можно расшевелить?
     - У нас в городе он и до суда не дошел бы, - сказал другой.
     - Даже до тюрьмы, - сказал третий. - Кто она?
     - Студентка. Симпатичная. Ты не видел ее?
     - Видел. Прямо куколка. Черт. Я обошелся бы без початка.
     Потом площадь стихла. Часы пробили одиннадцать;  коммивояжеры  вошли  в
отель, вышел негр-швейцар и повернул стулья к стене.
     - Ждете поезда? - спросил он Хореса.
     - Да. Сообщение о нем уже есть?
     - Идет по расписанию. Но еще целых два часа. Если  хотите,  прилягте  в
комнате для образцов.
     - А можно? - спросил Хорес.
     - Я провожу вас, - сказал негр.
     В этой комнате коммивояжеры демонстрировали  свои  товары.  Там  стояла
софа. Хорес выключил свет и лег. Ему были видны деревья вокруг здания суда и
одно крыло, высящееся над пустой и тихой площадью.  Но  люди  не  спали.  Он
чувствовал эту бессонность, чувствовал, что люди в городе не смыкают глаз.
     - Все равно, я не смог бы уснуть, - сказал он себе.
     Хорес слышал, как часы пробили двенадцать.  Потом  -  возможно,  прошло
полчаса, возможно, больше - услышал, что кто-то пронесся под окном и побежал
дальше. Ноги бегущего стучали громче, чем  конские  копыта,  оглашая  гулким
эхом пустую площадь, тихое, отведенное для сна время. И Хорес слышал уже  не
один звук, теперь в воздухе появилось нечто иное, поглотившее топот бегуна.
     Пробираясь по коридору к лестнице, он не сознавал, что бежит,  пока  не
услышал за дверью голос: "Огонь! Это..." Потом голос стал не слышен.
     - Я напугал его, - сказал Хорес.  -  Наверно,  человек  только  что  из
Сент-Луиса и еще не привык к такому.
     Он выскочил на улицу. Там уже стоял  владелец  отеля  в  нелепом  виде:
полный мужчина, поддерживающий  на  животе  брюки,  подтяжки  болтались  под
ночной рубашкой, взъерошенные космы  беспорядочно  вздымались  над  лысиной;
мимо отеля пробежали трое. Казалось, они возникли из ниоткуда, появились  из
ничего уже полностью одетыми и бегущими по улице.
     - Пожар, - сказал Хорес. Он видел зарево; на его фоне зловещим силуэтом
чернела тюрьма.
     - Это на пустыре, - сказал владелец, подтягивая  брюки.  -  Я  не  могу
пойти туда, потому что за конторкой никого нет.
     Хорес  побежал.  Впереди  он  видел  еще   несколько   бегущих   фигур,
сворачивающих в проулок возле тюрьмы; потом услышал рев огня,  яростный  рев
горящего бензина. Свернул в проулок. Увидел яркое пламя посреди пустыря, где
в базарные дни привязывали фургоны. На фоне  пламени  мелькали  кривляющиеся
темные  силуэты;  он  слышал  крики  запыхавшихся  людей;  сквозь   внезапно
образовавшуюся брешь увидел, как весь охваченный пламенем человек повернулся
и побежал, не выпуская взорвавшийся с ослепительной вспышкой  пятигаллоновый
бидон.
     Хорес ворвался в толпу, в круг, образовавшийся посреди пустыря. С одной
стороны круга доносились вопли человека, в руках у которого взорвался бидон,
но из центра костра не доносилось ни звука.  Теперь  к  костру  нельзя  было
приблизиться; из раскаленной  добела  массы,  в  которой  виднелись  остатки
столбов и досок, длинными ревущими языками вырывалось пламя.  Хорес  метался
среди толпы; его хватали, но он не замечал этого; переговаривались, но он не
слышал голосов.
     - Его адвокат.
     - Защищал. Хотел обелить.
     - Бросить и его туда. Там еще хватит огня, чтобы спалить адвоката.
     - Сделать с адвокатом то же, что и с ним. Что он сделал с  ней.  Только
не початком. Он пожалеет, что это не початок.
     Хорес не слышал их. Не слышал воплей обожженного. Не слышал огня,  хотя
пламя,  словно  живя  своей  жизнью,  продолжало  вздыматься,  неослабно   и
беззвучно: яростный гул, будто во сне, безмолвно ревел из немой пустоты.

XXX

     В Кинстоне пассажиров на вокзале встречал худощавый сероглазый старик с
нафабренными усами, владелец семиместной машины. В прежние дни, до того, как
город стал лесопромышленным,  он,  сын  одного  из  первых  поселенцев,  был
плантатором и землевладельцем. Потом из-за легкомыслия  и  жадности  лишился
своих владений и стал совершать рейсы  на  экипаже  от  вокзала  в  город  и
обратно, с нафабренными усами, в цилиндре и поношенном длиннополом  сюртуке,
рассказывая по  пути  коммивояжерам,  как  был  раньше  вождем  кинстонского
общества; теперь он стал его возницей.
     Когда эра лошадей миновала, он купил автомобиль и продолжал выезжать  к
поездам. По-прежнему фабрил усы, хотя цилиндр сменился кепкой,  а  сюртук  -
серым пиджаком в красную полоску.
     - Вот и вы, - сказал старик, когда Хорес сошел с поезда. - Кладите вещи
в машину.
     Он сел за руль. Хорес уселся на переднее сиденье рядом.
     - Вам бы приехать предыдущим поездом, - сказал старик.
     - Предыдущим?
     - Она прикатила утром. Ваша супруга. Я отвез ее домой.
     - А, - сказал Хорес. - Она дома?
     Старик завел мотор, отъехал назад и развернулся.  Машина  у  него  была
хорошая, мощная, с легким управлением.
     - А когда вы ждали ее?.. - Они тронулись. - Я помню  в  Джефферсоне  то
место, где сожгли этого типа. Вы, наверное, видели, как все произошло?
     - Да, - ответил Хорес. - Да. Я слышал об этом.
     - Поделом ему, - сказал водитель. - Мы должны защищать  наших  девушек.
Самим могут понадобиться.
     Они развернулись и поехали по улице. На углу горел дуговой фонарь.
     - Я сойду здесь, - сказал Хорес.
     - Подвез бы вас прямо к дверям, - сказал водитель.
     - Сойду здесь, - сказал Хорес. - Чтобы вам не разворачиваться.
     - Как угодно, - сказал водитель. - Плата все равно та же самая.
     Хорес вылез и взял свой чемодан; водитель даже  не  потянулся  к  нему.
Автомобиль уехал. Хорес поднял чемодан, простоявший десять лет  в  чулане  у
сестры, привез он его в город в  то  утро,  когда  сестра  спросила  фамилию
окружного прокурора.
     Дом у него был новый, с просторными газонами, клены и топольки, которые
он посадил сам, еще не разрослись. Подходя к дому, Хорес увидел в окне  жены
розовые шторы. Он вошел с заднего хода, подошел к  ее  двери  и  заглянул  в
комнату. Жена  лежала  в  постели,  читая  широкоформатный  журнал  с  яркой
обложкой. На лампе был розовый абажур. На столе  лежала  коробка  шоколадных
конфет.
     - Я вернулся, - сказал Хорес.
     Жена взглянула на него поверх журнала.
     - Запер заднюю дверь? - спросила она.
     - Да, я так и знал, что ее не будет, - сказал Хорес. - Ты еще...
     - Что "еще"?
     - Маленькая Белл. Ты не звонила...
     - Чего ради? Она в гостях, на вечеринке. А что? Зачем  ей  менять  свои
планы, отказываться от приглашения?
     - Да, - сказал Хорес, - я так и знал, что ее не будет. А ты...
     - Я говорила с ней позавчера вечером. Иди запри заднюю дверь.
     - Да, - сказал Хорес. -  Конечно.  -  С  ней  ничего  не  случилось.  Я
только...
     Телефон стоял на столе в  темном  коридоре.  Номер  оказался  сельским;
пришлось ждать. Хорес сидел у аппарата. Дверь в конце  коридора  он  оставил
приоткрытой. Сквозь нее доносились смутные тревожные напевы летней ночи.
     - Ночью старикам тяжело, - тихо сказал  Хорес,  не  опуская  трубки.  -
Летние ночи тяжелы для них. Нужно что-то предпринять. Издать какой-то закон.
     Белл окликнула его из комнаты, по голосу было слышно, что она лежит.
     - Я звонила ей позавчера вечером. Чего тебе беспокоить ее?
     - Знаю, - ответил Хорес. - Я недолго.
     Он держал трубку, глядя на дверь, в которую задувал какой-то  странный,
тревожащий ветерок. Начал повторять вслух  цитату  из  когда-то  прочитанной
книги: "Все реже будет наступать покой. Все реже будет наступать покой".
     Телефон ответил.
     - Алло! Алло! Белл? - заговорил Хорес.
     - Да? - ответил ее голос, тихий  и  тонкий.  -  Что  такое?  Что-нибудь
случилось?
     - Нет-нет, - сказал Хорес. - Я только хотел  поздороваться  с  тобой  и
пожелать доброй ночи.
     - Что? В чем дело? Кто говорит?
     Хорес, сидя в темном коридоре, сжал трубку.
     - Это я, Хорес. Хорес. Я только хотел...
     В трубке раздалось какое-то шарканье; было слышно дыхание  Белл.  Потом
чей-то мужской голос произнес:
     - Алло, Хорес; пошел бы ты...
     - Замолчи! - послышался голос Маленькой Белл, тонкий  и  слабый;  Хорес
вновь услышал шарканье; наступила мертвая пауза.
     - Перестань! - послышался голос Маленькой Белл. -  Это  Хорес!  Я  живу
вместе с ним!
     Хорес прижал трубку к уху. Голос Маленькой Белл был  спокоен,  холоден,
сдержан, независим.
     - Алло? Хорес. У мамы все в порядке?
     - Да. У нас все в порядке. Я только хотел сказать тебе...
     - А. Доброй ночи.
     - Доброй ночи. Тебе там весело?
     - Да. Да. Я завтра напишу. Мама получила мое письмо?
     - Не знаю. Я только что...
     - Может, я забыла его отправить. Но завтра не  забуду.  Завтра  напишу.
Это все?
     - Да. Я только хотел...
     Хорес положил трубку; гудение в ней смолкло. Свет падал  в