глая голова болталась
с идиотской размеренностью. - Не стыдно тебе? Не стыдно? Что так тянешься  к
пиву этих леди? Я уж решила отобрать у тебя этот доллар и купить  пива  мисс
Ребе, не сомневайся. Иди к окну, стой там.
     - Ерунда, - сказала мисс Реба. - В кружке почти ничего  не  оставалось.
Леди, не откажетесь еще по одной? Минни!
     Мисс Лоррейн поднесла платок к губам. Глаза ее под очками  скосились  в
сторону с непонятным, скрытным выражением. Другую руку она приложила к своей
плоской груди старой девы.
     - Мы забыли о вашем сердце, милочка, - сказала мисс Миртл. - Может, вам
теперь лучше выпить джина?
     - Право же, я... - заговорила мисс Лоррейн.
     - Я думаю - да, - сказала мисс Реба. Грузно поднялась и принесла  из-за
ширмы еще три стакана. Вошла Минни и вновь наполнила кружки.  Женщины  стали
пить, причмокивая губами.
     - Догадалась я, когда  Минни  сказала  мне,  что  там  творится  что-то
странное, - заговорила мисс Реба. - Что он там почти не  бывает,  а  если  и
остается, то наутро, когда она делает уборку,  на  постели  никаких  следов.
Минни не раз слышала, как они ссорятся, та хотела  уйти,  а  он  не  пускал.
Накупил столько вещей, заметьте, и не хотел, чтобы она выходила из  дома,  а
она злилась, запирала дверь и даже не пускала его.
     - Может, он иссяк, поставил себе обезьяньи железы,  а  они  подвели,  -
сказала мисс Миртл.
     - Потом как-то утром он заявился с Рыжим и повел его туда. Пробыли  они
там около часа и ушли, Лупоглазый не появлялся до следующего утра. Потом они
с Рыжим явились опять и пробыли около часа. После их ухода  Минни  прибежала
ко мне и рассказала, что происходит, на другой день я дождалась  их.  Завела
его сюда и говорю: "Слушай, сукин ты...".
     Мисс Реба умолкла. С минуту все три сидели неподвижно,  чуть  подавшись
вперед.  Потом,   медленно   повернув   головы,   взглянули   на   мальчика,
прислонившегося к столу.
     - Дядя Бад, голубчик, - сказала мисс Миртл, -  хочешь  пойти  во  двор,
поиграть с мисс Ребой и мистером Бинфордом?
     - Да, мэм, - ответил мальчишка и направился к  двери.  Женщины  глядели
ему вслед, пока дверь за ним не закрылась. Мисс  Лоррейн  придвинула  кресло
поближе к столу; они сели теснее.
     - Значит, вот как у них было, - сказала мисс Миртл.
     - Говорю: "Я вот уже двадцать лет содержу этот дом, но такого здесь еще
не бывало. Если хочешь приводить жеребца к своей девке, - говорю, - то  води
в другое место. Я не хочу, чтобы мой дом превращался во французский притон".
     - Ну и сукин сын, - сказала мисс Лоррейн.
     - Привел бы уж какого-нибудь старого урода, -  сказала  мисс  Миртл.  -
Подвергать нас, бедняжек, таким искушениям.
     - Мужчины вечно думают, что мы противимся искушениям,  -  сказала  мисс
Лоррейн. - Паршивый сукин сын.
     - Кроме тех, что они навязывают сами, - сказала мисс  Реба.  -  Тут  уж
смотри в оба... Это продолжалось четыре  дня,  каждое  утро,  потом  они  не
пришли. Лупоглазый не показывался целую неделю, а эта  девка  бесилась,  как
молодая кобыла. Я решила, что он уехал  из  города  по  делам,  потом  Минни
сказала - он здесь, платит ей по пять долларов в день,  чтобы  не  выпускала
эту девку из дома и не  давала  ей  звонить  по  телефону.  А  я  собиралась
передать ему, чтобы он забрал ее отсюда, потому что не хочу,  чтобы  у  меня
творилось такое. Да-да, Минни говорит, что оба они были голые, как две змеи,
а Лупоглазый перевесился через спинку кровати, даже не сняв шляпы,  и  вроде
бы ржал.
     - Небось подбадривал их, - сказала мисс Лоррейн. - Сукин сын паршивый.
     В коридоре послышались шаги; раздался урезонивающий голос Минни.  Дверь
отворилась. Негритянка вошла, держа мальчишку за руку,  чтобы  он  не  упал.
Мальчишка  пошатывался  на  расслабленных  ногах,   лицо   его   застыло   в
безжизненной идиотской гримасе.
     - Мисс Реба, - сказала Минни, - этот сорванец забрался в холодильник  и
выпил целую бутылку пива. - Эй, ты,  -  встряхнула  она  мальчишку,  -  стой
прямо!
     Тот вяло пошатнулся, с лица его не сходила слюнявая  улыбка.  Потом  на
нем  появилось  выражение  беспокойства,  испуга;  Минни  резко   отшвырнула
мальчишку в сторону, и тут его начало рвать.

XXVI

     Солнце взошло, а Хорес еще не ложился спать и даже  не  раздевался.  Он
дописывал письмо жене, уехавшей  к  отцу  в  Кентукки,  в  котором  требовал
развода. Сидя у стола и глядя на исписанную  мелким  неразборчивым  почерком
страницу, он впервые за четыре недели с того дня,  как  увидел  Лупоглазого,
наблюдавшего за ним у родника, ощутил успокоение и голод. Откуда-то  донесся
запах кофе. Покончу с этим делом и отправлюсь в Европу. Я устал.  Я  слишком
стар для этого. Я родился слишком старым для этого, и мне до смерти  хочется
покоя.
     Хорес побрился, сварил кофе, выпил чашку и съел ломтик хлеба. Когда  он
проходил мимо  отеля,  подъезжающий  к  утреннему  поезду  автобус  стоял  у
обочины, в него усаживались  коммивояжеры.  Среди  них  оказался  и  Кларенс
Сноупс с коричневым чемоданом в руке.
     - Собираюсь на пару дней в Джексон по одному дельцу,  -  сказал  он.  -
Жаль, что потерял вас вчера вечером. Я потом  приезжал  на  такси.  Остались
небось на всю ночь?
     Грузный, одутловатый, он глядел сверху вниз на Хореса,  намеки  его  не
оставляли сомнений.
     - Я мог бы прихватить вас в одно местечко, большинство людей о  нем  не
знает. Мужчина там может получить все, что хочет. Но еще будет время,  когда
я узнаю вас получше. - Он слегка понизил голос и чуть наклонился в  сторону.
- Не беспокойтесь. Я не болтун. Здесь, в  Джефферсоне,  я  один  человек;  а
какой я в другом городе с хорошими ребятами, это касается только их и  меня.
Разве не так?
     Чуть позже Хорес увидел издали  идущую  впереди  сестру,  она  вошла  в
какую-то дверь и скрылась. Он  попытался  отыскать  ее,  заглядывал  во  все
магазины, куда она могла зайти, расспрашивал продавцов. Ее нигде не было. Не
обследовал он только лестницу между  двумя  магазинами,  ведущую  на  второй
этаж, где находились конторы, в том  числе  и  кабинет  окружного  прокурора
Юстаса Грэхема.
     Грэхем хромал  на  одну  ногу,  и  это  обстоятельство  привело  его  к
занимаемой должности. Он с трудом пробился в  университет  штата  и  окончил
его; город помнил, что в юности он водил грузовики и фургоны для  бакалейных
лавок. На первом курсе Грэхем приобрел  известность  своим  трудолюбием.  Он
работал  официантом  в  столовой,  заключил  договор  с   местным   почтовым
отделением на доставку  корреспонденции  со  всех  прибывающих  поездов,  и,
прихрамывая, расхаживал с мешком за  плечами:  приятный  молодой  человек  с
открытым лицом, с добрым словом  для  каждого  и  с  какой-то  настороженной
жадностью в  глазах.  На  втором  курсе  Грэхем  не  возобновил  договора  и
отказался от работы в столовой; мало того, у него появился новый костюм. Все
были довольны, что благодаря трудолюбию он накопил денег и  может  все  свое
время  посвящать  занятиям.  Учился  Грэхем  на  юридическом  факультете,  и
профессора-правоведы натаскивали его, как охотничью собаку.  Университет  он
окончил успешно, хотя и без отличия.
     - Все дело в том,  что  вначале  ему  приходилось  трудно,  -  говорили
профессора. - Начать бы ему так же, как остальные... Он далеко пойдет.
     И лишь когда Грэхем закончил учебу, им стало известно,  что  в  течение
трех лет он потихоньку играл в покер в конторе платной  конюшни.  Через  два
года, когда его избрали в законодательное собрание  штата,  прошел  слух  об
одной истории из его студенческой жизни.
     В конторе платной конюшни шла игра в покер. Ставку  должен  был  делать
Грэхем. Он взглянул на сидящего напротив  владельца  конюшни,  единственного
оставшегося противника.
     - Сколько там у вас, мистер Гаррисс?
     - Сорок два доллара, Юстас, - ответил владелец.
     Юстас положил несколько бумажек в лежащую на столе кучу денег.
     - Сколько ставишь? - спросил владелец.
     - Сорок два доллара, мистер Гаррисс.
     - Гм-мм, - промычал владелец, разглядывая свои руки. - Сколько ты  взял
карт?
     - Три, мистер Гаррисс.
     - Гм-м. Кто сдавал карты?
     - Я, мистер Гаррисс.
     - Я пас, Юстас.
     Окружным прокурором Грэхем стал недавно, однако не скрывал, что намерен
выдвигать свою кандидатуру в Конгресс  на  основании  перечня  обвинительных
приговоров, так что, когда он в своем пыльном кабинете оказался лицом к лицу
с Нарциссой, выражение лица у него было такое  же,  как  в  тот  раз,  когда
ставил сорок два доллара.
     - Жаль только, что это ваш брат, - сказал Грэхем.  -  Неприятно  видеть
товарища по оружию, если можно так выразиться, ведущего безнадежное дело.
     Нарцисса глядела на него пустым, туманным взглядом.
     - В конце концов, мы должны защищать общество, даже если  кажется,  что
оно не нуждается в защите.
     - Вы уверены, что он не выиграет? - спросила Нарцисса.
     - Видите ли, первый принцип судопроизводства гласит,  что  одному  лишь
Богу известно, как поведут себя присяжные. Конечно же, нельзя ожидать...
     - Но вы думаете, что он не выиграет.
     - Разумеется, я...
     - У вас есть веские причины считать  так.  Должно  быть,  вам  известны
факты, о которых он не знает.
     Грэхем бросил на нее быстрый взгляд.  Потом  убрал  ручку  со  стола  и
принялся писать кончиком ножа для  бумаг:  "Строго  между  нами.  Я  нарушаю
присягу, данную при вступлении в  должность.  Разглашать  этого  я  не  имею
права. Но, может, вам будет спокойней, если будете знать, что у него нет  ни
малейшей надежды. Понимаю, каким для него это будет разочарованием,  но  тут
уж ничего нельзя поделать. Мы знаем, что тот человек виновен. Так что,  если
у вас есть хоть какая-то возможность вывести брата из этого дела, советую ею
воспользоваться. Проигравший адвокат все  равно  что  потерпевший  поражение
спортсмен или оплошавший торговец или врач, его дело уже...".
     - И чем скорее он  проиграет,  тем  лучше,  не  правда  ли?  -  сказала
Нарцисса. - Пусть этого человека повесят, и все будет кончено.
     Рука  Грэхема  замерла.  Он  не  поднимал  взгляда.  Нарцисса   сказала
спокойным, холодным тоном:
     - У меня есть причины желать, чтобы Хорес развязался с этим делом.  Чем
скорее, тем лучше. Три дня назад Сноупс, тот, что в законодательном собрании
штата, звонил мне домой, хотел его разыскать. На другой день Хорес поехал  в
Мемфис. Зачем - не знаю. Вам придется выяснить это самому. Я хочу, чтобы  он
развязался с этим делом как можно скорее.
     Нарцисса встала и направилась  к  двери.  Грэхем  поднялся  и,  хромая,
шагнул вперед, чтобы распахнуть перед ней дверь; она снова бросила  на  него
холодный, спокойный, непроницаемый  взгляд,  словно  перед  ней  корова  или
собака и она ждет, пока животное не уберется с  пути.  Потом  вышла.  Грэхем
прикрыл  дверь  и  неуклюже  шагнул,  прищелкнув  пальцами,  но  тут   дверь
отворилась снова; он торопливо схватился за галстук и взглянул на стоящую  в
дверном проеме Нарциссу.
     - Как вы считаете, когда все это кончится? - спросила она.
     - Знаете, я... Судебная сессия открывается двадцатого, - сказал  он.  -
Это дело будет  рассматриваться  первым.  Скажем...  через  два  дня.  Самое
большее через три, с вашей любезной помощью. И мне нет нужды  заверять  вас,
что все останется между нами...
     Грэхем шагнул к ней, но ее пустой, непроницаемый взгляд остановил  его,
словно стена.
     - Двадцать четвертого, - сказал он. Тут  Нарцисса  снова  взглянула  на
него.
     - Благодарю вас, - сказала она и закрыла дверь.
     В тот же вечер Нарцисса написала Белл, что Хорес  будет  дома  двадцать
четвертого. Позвонила Хоресу и спросила ее адрес.
     - Зачем он тебе? - поинтересовался Хорес.
     - Хочу написать ей письмо, - ответила она, в  ее  спокойном  голосе  не
звучало ни малейшей угрозы. Черт возьми, думал Хорес, сжимая в руке умолкшую
трубку, как же вести бой с людьми, которые даже не выдумывают отговорок?  Но
вскоре он забыл о звонке Нарциссы. До начала процесса он больше ее не видел.
     За два дня  до  начала  Сноупс  вышел  из  зубоврачебного  кабинета  и,
отплевываясь, встал у обочины. Достал сигару с золотым ободком, развернул  и
осторожно сунул в зубы. Под  глазом  у  него  темнел  синяк,  на  переносице
красовался грязный пластырь.
     - Попал в Джексоне под машину, - рассказывал он в парикмахерской. - Но,
кажется, я заставлю этого гада раскошелиться, - сказал он,  показывая  пачку
желтых бланков. Спрятал их в бумажник и сунул его в карман. - Я  американец.
И не хвастаюсь этим, потому что родился американцем. Я всю жизнь был  добрым
баптистом. Конечно, я не священник и не старая дева;  иногда  позволял  себе
поразвлечься с друзьями, но считаю себя не хуже тех, кто старается для  виду
громко петь в церкви. Однако самая низкая, подлая тварь на этом свете  вовсе
не черномазый. Это еврей. Нам нужны против них  законы.  Самые  радикальные.
Если проклятый подлый еврей может въехать  в  свободную  страну,  как  наша,
только потому, что выучился на юриста, этому пора положить  конец.  Еврей  -
самая низкая из всех тварей. А самая низкая  тварь  из  евреев  -  еврейский
юрист. И самая подлая тварь из еврейских юристов - это еврей-юрист,  живущий
в Мемфисе. Раз еврей-юрист может обирать американца, белого человека, и дать
ему всего десять долларов за то, что два южных джентльмена: судья, живущий в
столице  штата  Миссисипи,  и  юрист,  который  будет  со  временем  большим
человеком, как его отец, притом даже судьей, - раз они платят за то же самое
в десять раз больше, чем подлый еврей, нам нужен  закон.  Я  всю  жизнь  был
щедрым; все мое принадлежало и моим  друзьям.  Но  если  проклятый,  подлый,
вонючий еврей отказывается платить американцу десятую часть того, что другой
американец и к тому же судья...
     - Тогда зачем вы продавали это ему? - спросил парикмахер.
     - Что? - сказал Сноупс.
     Парикмахер глядел на него.
     - Что вы хотели продать той машине, когда она  сшибла  вас?  -  спросил
парикмахер.
     - Вот вам сигара, - сказал Сноупс.

XXVII

     Процесс был назначен  на  двадцатое  июня.  Через  неделю  после  своей
поездки в Мемфис Хорес позвонил мисс Ребе.
     - Я только хотел узнать, там ли она. Чтобы можно было вызвать ее,  если
потребуется.
     - Она здесь, - сказала мисс Реба. - Но вызывать ее...  Мне  это  не  по
душе. Не хочу, чтобы здесь появлялись фараоны, разве что по моей надобности.
     - Придет  просто-напросто  судебный  исполнитель,  -  сказал  Хорес.  -
Передаст ей бумагу из рук в руки.
     - Ну так пусть это сделает почтальон, - сказала мисс Реба. - Все  равно
он приходит сюда. И форму носит. С виду ничем не хуже любого фараона.  Пусть
и доставит бумагу.
     - Я не потревожу вас,  -  сказал  Хорес.  -  Не  причиню  ни  малейшего
беспокойства.
     - Знаю, что не причините, - сказала мисс Реба. Голос ее в трубку звучал
тонко и хрипло. - Я вам этого не позволю. Минни  сегодня  разревелась  из-за
того гада, что бросил ее, мы с мисс Миртл, глядя на нее,  тоже  разревелись.
Выпили целую бутылку джина. Я не могу этого допустить. Так что не присылайте
этих неотесанных фараонов ни с какими  письмами.  Позвоните  мне,  я  выгоню
обоих на улицу, а там пусть их забирают.
     Девятнадцатого вечером Хорес позвонил ей снова. Мисс  Реба  подошла  не
сразу.
     - Они скрылись, - сказала она. - Оба. Вы что, газет не читаете?
     - Каких газет? - сказал Хорес. - Алло. Алло!
     - Говорю вам, их здесь больше нету, - сказала мисс Реба. - Я  ничего  о
них не знаю и знать не хочу, только кто мне будет платить за ту неделю,  что
эта девка прожила в комнате...
     - А вы не можете выяснить, где она? Мне это может понадобиться.
     - Ничего я не знаю и знать не хочу, - сказала мисс Реба.
     Хорес услышал, как щелкнуло в трубке. Однако  разъединение  последовало
не сразу. Послышался стук трубки о стол, где стоял аппарат, голос мисс Ребы,
зовущей: "Минни! Минни!" Потом кто-то положил  трубку  на  место;  над  ухом
Хореса  раздался  щелчок.  Через  некоторое   время   чей-то   бесстрастный,
сдержанный голос произнес: "Пайн-Блафф не согласен... Благодарю!"
     Двадцатого  июня   открылся   судебный   процесс.   На   столе   лежали
предъявленные окружным прокурором скудные вещественные доказательства:  пуля
из черепа Томми и глиняный кувшин с кукурузным виски.
     - Вызываю на свидетельское место миссис Гудвин,  -  произнес  Хорес.  К
Гудвину он не оборачивался. Но,  помогая  женщине  сесть  в  кресло,  ощущал
спиной его взгляд. Уложив  ребенка  на  колени,  женщина  принесла  присягу.
Повторила то же, что рассказывала Хоресу на  другой  день  после  того,  как
заболел ребенок. Гудвин дважды пытался оборвать ее, но судья приказывал  ему
замолчать. Хорес на него не глядел.
     Женщина закончила свой рассказ. Она  сидела,  выпрямясь,  в  аккуратном
поношенном сером платье и в шляпке с заштопанной вуалью, на плече у нее была
приколота  красная  брошка.  Ребенок  лежал  на  коленях,  закрыв  глаза,  в
болезненной неподвижности. Какое-то время ее  рука  висела  над  его  лицом,
совершая, словно сама собой, беспомощные материнские движения.
     Отойдя, Хорес сел на место. И лишь тогда взглянул на Гудвина. Но Гудвин
сидел тихо, сложив руки на груди и слегка нагнув голову, однако Хорес  видел
его побелевшие от ярости ноздри, казавшиеся восковыми на  смуглом  лице.  Он
нагнулся к нему и зашептал, но Гудвин не пошевелился.
     К женщине обратился окружной прокурор.
     - Миссис Гудвин, - спросил он, - когда вы вступили в  брак  с  мистером
Гудвином?
     - Протестую! - вскочил Хорес.
     - Может обвинение доказать, что этот вопрос относится к делу? - спросил
судья.
     - Я снимаю его,  ваша  честь,  -  сказал  прокурор,  бросив  взгляд  на
присяжных.
     Когда объявили, что  заседание  суда  переносится  на  следующий  день,
Гудвин с горечью сказал:
     - Вы говорили, что когда-нибудь убьете меня, но я  не  думал,  что  это
всерьез. Не думал, что вы...
     - Оставьте, -  сказал  Хорес.  -  Неужели  не  видите,  что  ваше  дело
выиграно? Что обвинение вынуждено  прибегнуть  к  попытке  опорочить  вашего
свидетеля?
     Но когда они вышли из  тюрьмы,  он  заметил,  что  женщина  по-прежнему
смотрит на него с каким-то глубоко скрытым дурным предчувствием.
     - Поверьте, вам совершенно незачем  тревожиться.  Возможно,  вы  знаете
лучше меня, как гнать виски или заниматься любовью, но в уголовном  процессе
я разбираюсь лучше вашего, имейте это в виду.
     - Вы не думаете, что я совершила ошибку?
     - Уверен, что нет. Разве не видите, что  ваши  показания  разрушают  их
доводы? Лучшее,  на  что  они  могут  надеяться,  -  это  разногласия  среди
присяжных. И шансов на это меньше, чем один на пятьдесят. Уверяю вас, завтра
он выйдет из тюрьмы свободным человеком.
     - Тогда, видно, пора уже подумать о расплате с вами.
     - Да, - сказал Хорес. - Хорошо. Я зайду сегодня вечером.
     - Сегодня вечером?
     - Да. Завтра прокурор может снова вызвать вас на  свидетельское  место.
На всякий случай надо подготовиться.
     В восемь часов Хорес вошел  во  двор  помешанной.  В  умопомрачительных
глубинах дома горела лампа, напоминая  застрявшего  в  шиповнике  светлячка,
однако  женщина  на  зов  не  вышла.  Хорес  подошел  к  двери  и  постучал.
Пронзительный голос что-то выкрикнул; Хорес выждал с минуту. И уже  собрался
постучать еще раз, как вновь послышался этот голос, пронзительный,  дикий  и
слабый, будто камышовая свирель,  звучащая  из-под  заноса  снежной  лавины.
Продираясь сквозь буйную, по пояс, траву, Хорес пошел вокруг. Дверь в  кухню
была открыта. Внутри тускло горела лампа  с  закопченным  стеклом,  заполняя
комнату - хаос неясных теней, пропахших грязным телом старой женщины,  -  не
светом, а полумраком. В  бо