коридор  из
комнаты, где лежала Белл.
     - Запри заднюю дверь, - приказала она.

XXXI

     По пути к матери в Пенсаколу Лупоглазый был арестован в  Бирмингеме  за
убийство  полицейского  в   маленьком   алабамском   городке,   произошедшее
семнадцатого июня. Арестовали, его  в  августе.  Семнадцатого  июня  вечером
Темпл проезжала мимо него, сидящего в машине у придорожного ресторана, в  ту
ночь был убит Рыжий.
     Лупоглазый каждое лето навещал мать. Она считала, что сын служит ночным
администратором в одном из мемфисских отелей.
     Мать его была дочерью содержательницы пансиона. Отец - профессиональным
штрейкбрехером, трамвайная компания наняла  его,  чтобы  сорвать  забастовку
1900-го года. Мать в то время работала в универмаге  в  центре  города.  Три
вечера подряд она возвращалась домой, сидя рядом с вагоновожатым, водил этот
вагон отец Лупоглазого. Однажды вечером штрейкбрехер сошел вместе  с  ней  и
проводил домой.
     - Тебя не уволят? - спросила она.
     - Кто? - сказал штрейкбрехер. Они шли рядом.  Он  был  хорошо  одет.  -
Другие тут же возьмут меня. И они это знают.
     - Кто тебя возьмет?
     - Забастовщики. Мне все равно, для кого водить трамвай. Что  один,  что
другой. Только лучше бы ездить по этому маршруту в это же время.
     Они шли рядом.
     - Ты шутишь, - сказала она.
     - Нет, разумеется. Он взял ее под руку.
     - Тебе, наверно, точно так же все равно, что жениться на одной, что  на
другой, - сказала она.
     - Кто тебе сказал? - спросил он. - Эти гады болтали обо мне?
     Через месяц она сказала ему, что они должны пожениться.
     - Как это должны? - спросил он.
     - Я не могу сказать дома. Мне придется уйти. Не могу.
     - Ну, не расстраивайся. Я  охотно.  Все  равно  каждый  вечер  проезжаю
здесь.
     Они поженились. Вечерами он проезжал мимо. Названивал.  Иногда  заходил
домой. Деньги отдавал ей. Матери ее он нравился. По воскресеньям в обеденное
время являлся с шумом, окликая жильцов, даже  уже  седых,  по  имени.  Потом
однажды не вернулся; трамвай, проезжая, больше не звонил. Забастовка к  тому
времени уже кончилась. На  Рождество  жена  получила  от  него  открытку  из
какого-то городка в Джорджии; на картинке были изображены колокол и тисненый
позолоченный венок. На обороте было написано:  "Ребята  собираются  устроить
это и здесь. Только здешний народ ужасно тупой. Наверно,  будем  разъезжать,
пока не нападем на хороший город, ха-ха". Слово "нападем" было подчеркнуто.
     Через три недели после бракосочетания у нее обнаружилась  болезнь.  Она
была уже беременна. К врачу не пошла, одна старая негритянка объяснила ей, в
чем дело. Лупоглазый родился в день Рождества, когда пришла открытка. Сперва
решили, что он слепой. Потом оказалось, что нет, однако говорить и ходить он
научился лишь к четырем годам. Тем временем второй муж ее матери, невысокий,
хмурый человек с густыми усами - он чинил сломанные ступеньки, прохудившиеся
трубы и прочее, - как-то вышел  с  подписанным  незаполненным  чеком,  чтобы
уплатить мяснику двадцать долларов. И не вернулся назад. Забрал из банка все
сбережения жены, тысячу четыреста долларов, и скрылся.
     Дочь по-прежнему работала в центре  города,  а  мать  нянчила  ребенка.
Как-то один из жильцов, возвратясь домой, обнаружил в своей  комнате  пожар.
Он погасил огонь; а через  неделю  заметил,  что  из  его  мусорной  корзины
поднимается удушливый дым. Бабушка нянчила ребенка.  Повсюду  носила  его  с
собой. Однажды вечером она исчезла. Все жильцы поднялись. Кто-то из  соседей
включил  пожарный  сигнал,  и  пожарные  нашли  бабушку  на   чердаке,   она
затаптывала горящую пригоршню древесных стружек, рядом на брошенном  матраце
спал ребенок.
     - Эти гады хотят убить его, - заявила старуха. - Они подожгли дом.
     На другой день все жильцы съехали. Молодая женщина  бросила  работу.  И
все время сидела дома.
     - Вышла бы подышать воздухом, - говорила бабка.
     - Мне хватает воздуха, - отвечала дочь.
     - Пошла бы купила продуктов, - говорила мать. - Посмотрела  бы,  купила
подешевле.
     - Мы и так покупаем дешево.
     Дочь следила за всеми печами; в доме не было ни одной спички. Несколько
штук она прятала в наружной  стене  за  вынимающимся  кирпичом.  Лупоглазому
тогда было три года. Выглядел он годовалым, хотя ел уже хорошо. Доктор велел
матери кормить его  яйцами,  приготовленными  на  оливковом  масле.  Однажды
едущий на велосипеде рассыльный бакалейщика  резко  затормозил  и  упал.  Из
пакета что-то потекло.
     - Это не яйца, - сказал  рассыльный.  -  Видите?  Разбилась  бутылка  с
оливковым маслом.
     - Покупали бы в жестяных банках, - сказал рассыльный. - Он все равно не
заметит разницы. Я привезу  вам  другую  бутылку.  Только  почините  ворота.
Хотите, чтобы я сломал себе шею?
     До шести часов он не вернулся. Стояло лето. В доме не было ни огня,  ни
спичек.
     - Я вернусь через пять минут, - сказала дочь.
     Бабка наблюдала за ней, пока она не скрылась. Потом завернула ребенка в
легкое одеяло и вышла. Улица их проходила рядом с  главной,  где  находились
продовольственные магазины, богатые люди в автомобилях  останавливались  там
по пути домой и делали  покупки.  Когда  бабка  дошла  до  угла,  у  обочины
притормозила  машина.  Оттуда  вылезла  женщина  и  направилась  в  магазин,
шофер-негр остался за рулем. Бабка подошла к машине.
     - Мне нужно полдоллара, - сказала она.
     Негр взглянул на нее.
     - Чего?
     - Полдоллара. Мальчишка разбил бутылку.
     - А, - сказал негр. Полез в карман. - Как это понимать? Она послала вас
сюда за деньгами?
     - Мне нужно полдоллара. Он разбил бутылку.
     - Раз так, я, пожалуй,  пойду  туда,  -  сказал  негр.  -  Наверно,  вы
замечали, что старые клиенты, такие, как мы, платят за все, что берут.
     - Полдоллара, - сказала  бабка.  Негр  дал  ей  полдоллара  и  вошел  в
магазин. Бабка проводила его взглядом. Потом  положила  ребенка  на  сиденье
машины и пошла вслед за негром.  Это  был  магазин  самообслуживания,  вдоль
барьера медленно двигалась очередь. Негр стоял возле  женщины,  вылезшей  из
машины. Бабка видела, как  та  передала  негру  несколько  бутылок  соуса  и
кетчупа.
     - Это будет доллар с четвертью, - сказала бабка.
     Негр отдал ей деньги. Она взяла  их  и  отошла  в  другой  конец  зала.
Обнаружила там бутылку итальянского оливкового масла с ценником.
     - Остается еще двадцать восемь центов, - сказала бабка  и  пошла  вдоль
полок, приглядываясь к ценникам, пока не нашла одного с  надписью  "двадцать
восемь". В упаковке лежало семь кусков банного мыла. Из магазина она вышла с
двумя свертками. На углу стоял полицейский.
     - У меня кончились спички, - сказала она ему.
     Полицейский полез в карман.
     - Чего ж не купили там? - спросил он.
     - Да вот, забыла. Знаете, как это в магазине с ребенком.
     - Где же ребенок? - спросил полицейский.
     - Сдала в счет уплаты, - ответила бабка.
     - Вас бы на эстраду, - сказал полицейский. - Сколько  спичек  нужно?  У
меня всего одна или две.
     - Одну, - сказала бабка. - Я всегда развожу огонь с одной.
     - На эстраду бы вас, - сказал полицейский. - Там бы весь дом разнесли.
     - Да, - сказала бабка. - Я разнесу.
     - Это какой? - взглянул он на нее. - Богадельню?
     - Разнесу, - сказала бабка. - Завтра прочтете в газетах.  Надеюсь,  там
не переврут моего имени.
     - А что у вас за имя? Кальвин Кулидж?
     - Нет, сэр. Это мой мальчик.
     - А-а. Так вот почему у вас столько хлопот с покупками. На  эстраду  бы
вас... Двух спичек хватит?
     Пожарных вызывали по этому адресу уже трижды, так что они  не  спешили.
Первой там появилась дочь. Дверь оказалась заперта; когда пожарные прибыли и
выломали ее, весь дом был охвачен пламенем. Бабка высовывалась  из  верхнего
окна, откуда уже вился дым.
     - Гады, - сказала она.  -  Думали,  смогут  добраться  до  него.  Но  я
сказала, что задам им. Так и сказала.
     Мать думала, что Лупоглазый тоже погиб. Ее пришлось держать, пока  лицо
кричащей бабки не исчезло в дыму  и  остов  дома  не  рухнул;  только  тогда
женщина и полицейский с ребенком  на  руках  нашли  ее:  молодую  женщину  с
безумным лицом,  не  закрывающую  рта,  глядящую  на  ребенка  отсутствующим
взглядом и  неторопливо  закручивающую  обеими  руками  распущенные  волосы.
Полностью она так и не оправилась. Из-за тяжелой работы, недостатка  свежего
воздуха и отдыха, болезни - наследства беглого мужа, мать не смогла  вынести
такого потрясения, и временами ей опять казалось, что  ребенок  погиб,  хотя
она при этом держала его на руках и напевала над ним.
     Лупоглазый еле выжил. До пяти лет у него  совсем  не  росли  волосы,  к
этому возрасту он был уже чем-то вроде питомца одного лечебного  учреждения:
недорослый, слабый ребенок с таким нежным желудком, что малейшее  отклонение
от предписанной врачом строгой диеты вызывало у него судороги.
     - Алкоголь убьет его как стрихнин, - сказал врач. -  И  он  никогда  не
станет мужчиной в полном смысле слова.  Прожить  может  довольно  долго.  Но
взрослее, чем теперь, не будет.
     Говорил это он той женщине, что нашла ребенка  в  своей  машине,  когда
бабка сожгла дом, по ее настоянию Лупоглазый находился под присмотром врача.
На вторую половину дня и на выходные она приводила его к себе,  и  он  играл
там в одиночестве. Ей пришла мысль устроить для него детский  праздник.  Она
сказала ему об этом и купила новый костюмчик. Когда наступил день  праздника
и гости начали  собираться,  Лупоглазый  куда-то  пропал.  Наконец  служанка
обнаружила, что  дверь  в  ванную  заперта.  Ребенка  окликнули,  но  он  не
отозвался. Послали за слесарем, но тем временем испуганная женщина  взломала
дверь топором. Ванная была пуста. Окно распахнуто.  Оно  выходило  на  крышу
пристройки, с которой спускалась до земли водосточная  труба.  А  Лупоглазый
исчез. На полу валялась плетеная клетка, где жила пара попугайчиков; рядом с
ней лежали птицы и окровавленные ножницы, которыми  он  изрезал  их  заживо.
Через три месяца Лупоглазого по требованию соседки отправили в  колонию  для
неисправимых детей. Он таким же образом изрезал котенка.
     Мать его  была  нетрудоспособна.  Женщина,  старавшаяся  подружиться  с
ребенком,  содержала  ее,  оставляя  ей  шитье  и  прочие  домашние  заботы.
Освободясь, Лупоглазый - за безупречное поведение его выпустили  через  пять
лет как исправившегося - стал присылать матери два-три письма в год,  сперва
из Мобайла, потом из Нового  Орлеана,  потом  из  Мемфиса.  Каждое  лето  он
приезжал навестить ее - худощавый, черноволосый, преуспевающий, спокойный  и
необщительный, в  тесном  черном  костюме.  Сказал  ей,  что  служит  ночным
администратором в отеле; что ему приходится разъезжать по делам из города  в
город, как врачу или адвокату.
     В то лето по пути домой Лупоглазый был арестован за убийство  человека,
совершенное в одном городе, в тот  самый  час,  когда  он  в  другом  убивал
другого, - он лопатой греб деньги, хотя ему нечего было с ними делать, не на
что тратить, потому что алкоголь убил бы его, словно яд, друзей  у  него  не
было, женщин он не познал ни разу и понимал, что никогда  не  познает,  -  и
произнес "Черт возьми", оглядывая камеру  в  тюрьме  города,  где  был  убит
полицейский, его свободная рука (другая была примкнута  наручниками  к  руке
полицейского, который  доставил  его  из  Бирмингема)  извлекла  из  кармана
сигарету.
     - Пусть вызовет своего адвоката, - сказали надзиратели,  -  и  облегчит
себе душу. Хотите позвонить?
     - Нет, - сказал Лупоглазый, его холодные мягкие глаза  быстро  оглядели
койку, маленькое окошко под потолком, решетчатую дверь, сквозь которую падал
свет. С него сняли наручники; рука Лупоглазого,  казалось,  извлекла  огонек
прямо из воздуха. Он зажег сигарету и щелчком отшвырнул спичку к двери. - На
что мне адвокат? Я ни разу не бывал в... Как называется эта дыра?
     Ему сказали.
     - Забыл, что ли?
     - Теперь уже не забудет, - сказал другой.
     - Разве что к утру вспомнит фамилию своего адвоката, - сказал первый.
     Лупоглазого оставили курящим на койке. Он слышал, как  лязгнула  дверь.
Время от времени до него доносились голоса из других камер, где-то пел негр.
Лупоглазый лежал на койке,  скрестив  ноги  в  маленьких  сверкающих  черных
штиблетах.
     - Черт возьми, - произнес он.
     Наутро судья спросил, нужен ли ему адвокат.
     - Зачем? - ответил Лупоглазый. - Я еще вчера сказал, что не  был  здесь
ни разу в жизни. Не так уж нравится мне ваш город, чтобы попусту тащить сюда
человека. Судья посовещался с приставом и сказал:
     - Советую вызвать своего адвоката.
     - Ладно, - ответил Лупоглазый. Повернулся и обратился к сидящим в зале:
- Нужна кому-нибудь работенка на один день?
     Судья застучал по столу. Лупоглазый повернулся  обратно,  слегка  пожал
узкими плечами и потянулся к карману, где лежали  сигареты.  Судья  назначил
ему  защитника,  молодого  человека,  только  что  окончившего   юридический
колледж.
     - И вносить залога я не стану,  -  сказал  Лупоглазый.  -  Кончайте  уж
сразу.
     - Я бы и не освободил вас под залог, - сказал судья.
     - Да? - сказал Лупоглазый. - Ладно, Джек, - бросил он своему  адвокату,
- за дело. Мне надо ехать в Пенсаколу.
     - Отведите арестованного в тюрьму, - распорядился судья.
     Адвокат с важной, вдохновенной миной на отталкивающем лице  трещал  без
умолку, а Лупоглазый, лежа  на  койке  и  сдвинув  на  глаза  шляпу,  курил,
неподвижный, как греющаяся змея, если не считать размеренных движений руки с
сигаретой. Наконец он перебил адвоката:
     - Знаешь, что? Я не судья. Говори все это ему.
     - Но я должен...
     - Не бойся. Говори это им. Я ничего не знаю. Я  здесь  даже  не  бывал.
Погуляй, остынь.
     Процесс длился один день.  Полицейский,  телефонистка,  продавец  сигар
давали показания, адвокат опровергал их, вымученно сочетая грубую горячность
с полнейшей некомпетентностью, а Лупоглазый сидел развалясь и  поглядывал  в
окно поверх голов-присяжных. Время от времени он зевал; его рука  потянулась
было к карману, где лежали сигареты, потом остановилась и замерла на  черной
ткани костюма, похожая восковой безжизненностью, формой и размером  на  руку
куклы.
     Присяжные совещались восемь минут. Застыв и глядя на  Лупоглазого,  они
заявили, что он виновен. Лупоглазый,  не  шевельнувшись,  не  изменив  позы,
глядел на них несколько секунд в тупом молчании.
     - Ну, черт возьми, - произнес он.
     Судья резко застучал  молоточком;  полицейский  тронул  Лупоглазого  за
руку.
     - Я подам апелляцию, - лепетал адвокат, семеня рядом с ним.  -  Я  буду
бороться во всех инстанциях...
     - Будешь, не бойся, - сказал Лупоглазый, укладываясь на койку и зажигая
сигарету. - Но только не здесь. Пошел отсюда. Иди прими таблетку.
     Окружной прокурор уже готовился к апелляции, строил планы.
     -  Удивительное  спокойствие,  -  сказал  он.  -  Обвиняемый  воспринял
приговор... Видели, как? Будто  слушал  песенку  и  ленился  взять  в  толк,
нравится она ему или нет, а судья называл день, когда его  вздернут.  Должно
быть, мемфисский адвокат уже вертится у дверей Верховного суда и только ждет
телеграммы. Я их знаю. Эти убийцы делают из суда посмешище, и даже  если  мы
добиваемся обвинительного приговора, все понимают, что  он  не  останется  в
силе.
     Лупоглазый позвал  надзирателя  и  дал  стодолларовую  купюру.  Поручил
купить бритвенный прибор и сигарет.
     - Сдачу оставь у себя, прокурим все деньги - скажешь.
     - Вам, похоже, недолго осталось курить со мной, - сказал надзиратель. -
Теперь у вас будет хороший адвокат.
     - Не забудь марку лосьона, - сказал Лупоглазый. - "Эд Пино".
     Он произнес "Пай-нод".
     Лето стояло хмурое, прохладное. Даже днем в  камере  было  темно,  и  в
коридоре постоянно горел электрический свет, он  падал  в  решетчатую  дверь
широкой  тусклой  полосой,  достигая  изножья  койки.   Надзиратель   принес
Лупоглазому стул.  Лупоглазый  использовал  его  вместо  стола;  там  лежали
долларовые часики, пачка сигарет и треснутая суповая миска с  окурками,  сам
он валялся на койке, курил, разглядывая свои ноги, и так шел день  за  днем.
Блеск его штиблет  потускнел,  одежда  измялась,  потому  что  он  лежал  не
раздеваясь, так как в камере было прохладно.
     Однажды надзиратель сказал:
     - Тут кое-кто говорит, что это  убийство  подстроил  шерифов  помощник.
Люди знают за ним несколько подлых дел.
     Лупоглазый курил, сдвинув на лицо шляпу. Надзиратель сказал:
     - Вашу телеграмму могли не отправить. Хотите, я пошлю другую?
     Стоя у  двери,  он  видел  ступни  Лупоглазого,  тонкие,  черные  ноги,
переходящие в  хрупкий  корпус  распростертого  тела,  шляпу,  сдвинутую  на
повернутое в сторону лицо, сигарету в маленькой руке. Ноги находились в тени
от тела надзирателя, заслоняющего решетку. Помедлив, надзиратель тихо ушел.
     Когда оставалось шесть дней, он вызвался принести журналы, колоду карт.
     - Зачем? - сказал Лупоглазый. Впервые за все  это  время  он  приподнял
голову и взглянул на надзирателя, глаза на его спокойном,  мертвенно-бледном
лице были круглыми, мягкими, как  липкие  наконечники  на  детских  стрелах.
Потом лег снова. С тех  пор  надзиратель  каждое  утро  просовывал  в  дверь
свернутую трубкой газету.  Они  падали  на  пол  и  валялись  там,  медленно
раскручиваясь от собственной тяжести.
     Когда  оставалось  три  дня,  приехал  мемфисский   адвокат.   Он   без
приглашения сразу же устремился к камере. Надзиратель все  утро  слышал  его
голос, просящий, сердящийся, убеждающий; к полудню адвокат охрип  и  говорил
почти шепотом:
     - Хотите, чтобы вас повесили? Да? Совершаете самоубийство?  Так  устали
загребать деньгу, что... Вы, самый ловкий...
     - Я уже сказал. Хватит.
     - И вы допустили, чтобы  это  вам  пришил  какой-то  мировой  судьишка?
Рассказать в Мемфисе - никто не поверит.
     - Ну так не рассказывай.
     Он лежал, адвокат глядел на него с яростным изумлением.
     - Вот же бестолочь, - сказал Лупоглазый. - Черт возьми... Пошел отсюда.
Ты мне не нужен. У меня все в порядке.
     Накануне вечером пришел священник.
     - Можно я помолюсь с вами? - спросил он.
     - Не бойся, - ответил Лупоглазый. - Валяй. Не стесняйся.
     Священник опустился на колени  возле  койки,  где  Лупоглазый  лежал  и
курил. Немного погодя услышал, как он встал, прошел  по  камере  и  вернулся
обратно. Когда священник поднялся, Лупоглазый лежал и курил. Взглянув  в  ту
сторону, где раздавались, шаги Лупоглазого, священник увидел на  полу  вдоль
стены двенадцать линий, проведенных горелыми спичками на  равном  расстоянии
друг от друга. Две дорожки были  заполнены  аккуратными  рядами  окурков.  В
третьей лежало два. Перед уходом он видел, как  Лупоглазый  поднялся,  пошел
туда, раздавил еще два и тщательно уложил к лежащим.
     В начале шестого священник вернулся. Все  дорожки,  кроме  двенадцатой,
были полны. Двенадцатая была заполнена на три четверти.
     Лупоглазый лежал на койке.
     - Пора идти? - спросил он.
     - Еще нет, - ответил священник. - Попробуйте помолиться, - сказал он. -
Попробуйте.
     - Валяй, - сказал Лупоглазый. - Не бойся.
     Священник  снова  опустился  на  колени.  Он  слышал,  как   Лупоглазый
поднялся, прошелся по камере и вернулся на место. В половине шестого  пришел
надзиратель.
     - Я принес... - Он просунул в решетку сжатый кулак. - Это сдача  с  той
сотни, что вы... Тут сорок восемь долларов... Постойте;  я  сосчитаю  снова;
точно не помню, но могу дать вам список... там цены...
     - Оставь, - сказал Лупоглазый. - Купишь себе обруч.
     За ним пришли в шесть. Священник шел с Лупоглазым, поддерживая его  под
локоть, и у помоста стал м