Кэшель тем временем достиг противоположного края стены  и  спрыгнул  на
землю  за   пределы   Монкрифовых   владений.   Джулли   затаил   дыхание,
встревоженный шумом,  произведенным  прыжком  товарища.  Успокоившись,  он
шепотом спросил, все ли обошлось благополучно.
   - Да, - нетерпеливо ответил Кэшель. - Спускайся  же  попроворней  и  не
шуми.
   Джулли повиновался. Но, занятый одной мыслью не нашуметь и не разбудить
доктора, он  не  поискал  подходящей  опоры  для  ноги  и  повис  в  самом
беспомощном положении.
   - Эх, - виновато произнес он, оглядываясь на Кэшеля, - тут совсем не за
что зацепиться.
   - Прыгай, говорят тебе. Что за медведь! Живей, а то я  не  стану  ждать
тебя.
   - Скажите пожалуйста, - обиженно возразил Джулли. -  Бьюсь  об  заклад,
что раньше тебя буду на перекрестке. Пойди, дерни за звонок у дверей.  Они
все равно не догонят нас.
   - Да, - иронически произнес Кэшель. - Это было бы действительно умно  -
дернуть за звонок. А теперь бежим.
   Через несколько  минут  они,  задыхаясь,  добежали  до  перекрестка  на
большой дороге. Тут по их плану им следовало бы разойтись. Джулли пустится
на север, в Шотландию, где его дядя, лесничий, наверное, даст ему убежище.
А Кэшель направится к морю  и,  может  быть,  сделается  пиратом,  причем,
несомненно, облагородит это отважное ремесло отважными подвигами.
   Кэшель, дав товарищу время отдышаться, сказал:
   - Теперь, дружище, пришло время расстаться.
   План бегства, казавшийся таким привлекательным в мечтах, пришелся вдруг
не по душе Джулли. Помолчав минуту, он робко предложил:
   - Я лучше пойду с тобой, Кэшель. Ну ее совсем, Шотландию!
   Но Кэшель не согласился.
   - Нет, это не годится. Я пойду слишком скоро, тебе не поспеть за  мной.
Да ты и не достаточно силен, чтобы  стать  моряком.  Матросы,  милый  мой,
крепки, как железо, и то им приходится туго на море.
   - Ну, тогда пойди ты со мной, - жалобно попросил  Джулли.  -  Мой  дядя
ничего не будет иметь против этого.  Он  славный  малый.  И,  знаешь,  там
пропасть дичи.
   - Это все хорошо для тебя, Джулли. Но я не знаю твоего дяди и  не  хочу
зависеть от его милостей. Кроме того, нас легче  могут  накрыть,  если  мы
пойдем вдвоем. Мне, конечно, было бы приятнее не разлучаться с  тобою.  Но
это невозможно: я уверен, что нас накроют. Прощай!
   -  Подожди  минутку,  -  в  последний  раз  попытался  Джулли  изменить
предначертания друга. - Предположи, что им удастся отыскать нас. Нам будет
легче бороться с ними, если мы будем вдвоем.
   - Пустяки,  -  решительно  возразил  Кэшель,  -  это  все  мальчишеские
глупости. Они пошлют за нами не меньше шести  полисменов.  Даже  в  лучшем
случае я не могу победить больше двух, если они нападут вместе, а тебе  не
справиться и с одним. Отправляйся и не подходи  близко  к  железнодорожным
станциям. Тогда ты благополучно доберешься до Шотландии. Мы  только  даром
теряем тут время. Я ухожу. Прощай!
   Джулли больше не настаивал.
   - Прощай, - сказал он, нерешительно протягивая товарищу руку.  -  Желаю
тебе успеха.
   - Счастливого пути, - важно ответил Кэшель, крепко пожимая его руку.
   Ему стало вдруг жалко оставлять Джулли одного.
   - Я напишу тебе, как только будет что сообщить. Мне,  знаешь,  вряд  ли
удастся устроиться раньше, чем через несколько месяцев.
   Напоследок он обнял Джулли и бодро зашагал по дороге, ведущей в селение
Панлей. Джулли, грустно посмотрев ему вслед, пошел в сторону Шотландии.
   Селение  Панлей  стоит  на  большой   дороге   и   представляет   собой
единственную довольно широкую улицу,  на  одном  конце  которой  старинный
постоялый двор, на другом - современного стиля железнодорожная  станция  и
мост, а между ними колодезь и скотный двор. Кэшель постоял некоторое время
под тенью моста, прежде чем отважился вступить на освещенную луной  улицу.
Убедившись, что никого кругом не видно, он смело пошел вперед  бодрым,  но
не очень быстрым шагом, так как сообразил, что все-равно невозможно бежать
до самой Испании. На беду Кэшеля по  деревне  проходил  в  это  время  еще
кто-то. Это был мистер  Уилсон,  преподаватель  математики  в  школе  д-ра
Монкрифа, возвращавшийся в этот вечер из театра.  Мистер  Уилсон  полагал,
что театр - сомнительное учреждение, куда порядочные и уважающие себя люди
должны ходить лишь изредка и не слишком явно для всех. Только когда давали
Шекспира, он решался посещать театр открыто. Любимой вещью его  была  "Как
вам это понравится": Розалинда в трико  неизменно  прельщала  его  гораздо
сильнее, чем леди Макбет в ночном уборе. На этот раз он видел в этой  роли
известную актрису, приехавшую на гастроли в соседний город.  После  театра
он заехал в Панлей, чтобы поужинать с приятелями, и теперь шел  в  Монкриф
Хауз. Он был в расположении духа самом благоприятном для поимки  удравшего
школьника. Обычное горделивое сознание, что  он  слишком  умен  для  своих
учеников, проявлявшееся в том, что он резал их на экзаменах,  усугублялось
теперь воспоминанием ужина и проведенного в театре вечера.
   Он заметил Кэшеля, когда тот подходил к колодцу,  и  сразу  узнал  его.
Быстро поняв, в чем дело, он скрылся в тени изгороди и дождался там,  пока
мальчик не прошел мимо, почти касаясь его плечом.  Он  тогда  выскочил  из
своей засады и схватил беглеца сзади за воротник куртки.
   - Прекрасно, сэр, - произнес он. - Что вы  поделываете  здесь  в  такой
поздний час? А?
   Кэшель, краснея и бледнея поочередно, смотрел на него с ужасом и не мог
произнести ни одного звука.
   - Идите за мной! - сказал Уилсон строго.
   Кэшель  позволил  вести  себя  за  рукав  шагов  двадцать,   но   потом
остановился и заплакал.
   - Мне незачем идти назад, - сказал он. -  Я  никогда  не  делал  ничего
хорошего в вашей школе.
   - Не могу этого  опровергать,  -  с  величественным  сарказмом  ответил
Уилсон. - Но мы постараемся, чтобы в будущем вы поступали лучше.  С  этими
словами он снова потащил за собой мальчика.
   Кэшель,  полный  горечью  унижения  и  стыда  за  свои  мечты,  пытался
упираться.
   - Пожалуйста, не тащите меня, - с ненавистью в голосе сказал  он.  -  Я
могу идти и без этого. Но учитель только крепче сжал руку и толкнул  юношу
вперед.
   - Я не убегу, сэр, - уже  миролюбиво  сказал  Кэшель,  сдерживая  новые
слезы. - Отпустите меня, - опять попросил он  дрожащим  голосом,  стараясь
повернуться лицом к своему врагу.
   Но Уилсон не переставал толкать Кэшеля перед  собой,  не  выпуская  его
рукава из своей крепко сжатой руки.
   - Отпустите же меня, наконец! - вспылил мальчик.
   - Пожалуйста, без глупостей. Байрон, -  с  оскорбительным  спокойствием
ответил учитель. - Извольте идти вперед, сэр.
   Кэшель вдруг быстрым движением сбросил  с  себя  куртку,  освободившись
таким образом от своего мучителя,  и  с  лицом,  искаженным  ненавистью  и
обидой, бросился на него со сжатыми кулаками. Уилсон получил  ловкий  удар
снизу в подбородок, от которого он потерял сознание и,  зашатавшись,  упал
ничком. Кэшель испугался, думая, что убил учителя, и стал  тормошить  его.
Но  Уилсон  задвигался,  чем  успокоил  Кэшеля  и  снова  пробудил  в  нем
ненависть. С подчеркнутой резкостью юноша вырвал из рук врага свою  куртку
и, процедив:
   - Можешь теперь хвастаться, что видел, как я плачу, - побежал прочь.
   Мистер Уилсон вскоре очнулся и почувствовал себя в состоянии встать, но
ему не хотелось двигаться. Преувеличивая степень своей слабости, он  начал
стонать, надеясь, что к нему прибегут на  помощь  из  деревни.  Но  прошло
довольно много времени, и вместо участия и помощи, подошли холод и  скука.
Ему пришло в голову, что, если полиция найдет его в таком  положении,  она
примет его за пьяного. К тому же долг повелевал ему  поднять  тревогу  для
поимки беглеца. Он поднялся,  но,  почувствовав  головокружение  и  озноб,
решил, что его первейший  долг  -  лечь  в  постель  и  предоставить  д-ру
Монкрифу    ловить    своего    непокорного    воспитанника,    как    ему
заблагорассудится.
   В половине второго доктор Монкриф проснулся  от  стука  в  дверь  своей
спальни,  за  которой  он  нашел  почтенного  преподавателя  математики  -
избитого,  растерзанного  и,  как  д-ру  показалось,   нетрезвого.   Такое
предположение длилось у доктора до тех пор, пока  Уилсон,  оправившись  от
волнения, не связал в  толковый  рассказ  всех  перипетий  своего  ночного
приключения. Наконец доктор понял его  и  велел,  разбудив  воспитанников,
произвести перекличку. Оказалось,  что  Байрон  и  Молесворт  отсутствуют.
Никто не видел, как они скрылись, никто ничего  не  знал  о  том,  как  им
удалось  выйти  из  дома.  Один  из  младших   мальчиков   сделал   робкое
предположение,  что  они  выбрались  через  каминную  трубу.  Но,  заметив
угрожающие  намеки  некоторых  старших  воспитанников,   очевидно   тайных
любителей докторских  фруктов,  не  решился  настаивать  и  принужден  был
выслушать от доктора наставление за  легкомысленность  и  нелепость  своих
суждений. Было уже около трех часов ночи, когда тревога дошла до  деревни,
но власти заявили, что не обеспокоят себя до утра. Доктор, убежденный, что
Кэшель убежал к матери, решил, что розыски его излишни, и ограничился тем,
что написал госпоже Байрон письмо, в котором сообщал о дерзком поступке ее
сына по отношению к мистеру Уилсону и выражал  сожаление  о  невозможности
дальнейшего пребывания мистера Байрона в его учебном заведении.
   Все старания были направлены к розыску Молесворта, так как из  рассказа
мистера Уилсона явствовало, что он расстался с Кэшелем, еще не  доходя  до
деревни. Сведения о Джулли были вскоре получены. Крестьяне со всех  концов
сообщали, что видели малого, "который, наверное,  был  он  самый".  Поиски
прекратились к пяти часам вечера, когда сам Джулли  возвратился  в  школу,
пристыженный и раскаявшийся. Расставшись с Кэшелем и пройдя две  мили,  он
испугался и решил вернуться. Но на полпути устыдился своей трусости и стал
вновь-удаляться  от  Панлея.  В  восьми  милях  от  Монкриф  Хауза,  чтобы
сократить путь, он пошел по проселку и заблудился. Проплутав до  утра,  он
встретил наконец какую-то  женщину,  работавшую  в  поле,  спросил  у  нее
кратчайший путь в Шотландию. Но она не знала даже,  что  такое  Шотландия.
Когда же он просил указать ему дорогу в Панлей, она  отнеслась  к  нему  в
высшей степени подозрительно и натравила на  него  свою  собаку.  Это  так
испугало Молесворта, что он уже не решался больше обращаться к  встречным.
Держа путь по солнцу, он шел то в Шотландию, то опять  в  сторону  Панлея,
смотря по степени бодрости своего  духа.  Наконец,  обессилев  от  голода,
усталости и отчаяния, он решил из последних сил, не меняя уже направления,
добраться до Монкриф Хауза. Кое-как дотащился он  до  Панлея  и  явился  с
повинной к доктору,  который  пригрозил  ему  немедленным  исключением  из
школы. Джулли был страшно огорчен перспективой принудительного расставания
с тем местом, откуда  несколько  часов  назад  бежал  по  своей  воле.  Он
смиренно попросил доктора наложить на него  другое  наказание.  Начальство
снизошло к его просьбе. После длинной и торжественной речи  в  присутствии
остальных школьников, в  которой  указывалось,  что  Джулли  был  совращен
дурным примером, но  выказал  искреннее  раскаяние,  вернувшись  назад,  а
главное - не участвовал в дерзком  нападении  на  многоуважаемого  мистера
Уилсона, которому  грозят  теперь  все  гибельные  последствия  сотрясения
мозга, доктор согласился поверить  Джулли  в  его  желание  исправиться  и
простил его. Джулли решил на первое время, для улучшения своего положения,
представиться прилежным и послушным учеником; но похвалы, доверие  старших
и самоудовлетворение так прельстили его, что он остался таковым до  самого
конца своего учения. Он сумел при этом не лишиться любви своих  товарищей,
так как при всяком удобном случае убеждал их, что его видимое  исправление
- только ловкий обман против общего врага - старого Монка.
   Миссис Байрон получила письмо доктора Монкрифа в то самое время,  когда
собиралась выйти из дому, и, не приписывая ему большого значения, оставила
письмо непрочитанным до более досужего часа. Она бы и совсем забыла о нем,
если бы не второе письмо, пришедшее через два дня. Узнав о  пропаже  сына,
она немедленно  поехала  в  Монкриф  Хауз  и  наговорила  доктору  столько
неприятных вещей, скольких он, пожалуй,  не  слышал  за  всю  свою  жизнь.
Затем, извинившись в своей горячности, она со слезами  просила  помочь  ей
отыскать ее мальчика.  Когда  же  он  посоветовал  ей  объявить,  что  она
вознаградит  того,  кто  доставит  ей  сведения  о  сыне,  она  сначала  с
негодованием объявила, что не потратит и фартинга на негодного  мальчишку;
затем заплакала, обвиняя себя в недостаточной заботливости  и  нежности  к
сыну; потом опять стала осыпать доктора упреками за жесткое, по ее мнению,
обращение с Кэшелем и кончила тем, что обещала дать сто фунтов  тому,  кто
приведет его обратно, но тут же заявила, что никогда  в  жизни  не  скажет
сыну больше ни одного доброго слова. Доктор поспешил дать со своей стороны
обещание посодействовать розыскам. Он способен был в эту минуту  пообещать
все, что  угодно,  лишь  бы  избавиться  от  своей  посетительницы.  После
некоторого совещания, они остановились на награде в 50 фунтов.  Но  потому
ли, что опасение судебного преследования за покушение на убийство  Уилсона
побуждало Кэшеля к особенной осторожности, или потому, что  он  уже  успел
покинуть Англию за те четыре дня, которые протекли со времени его  бегства
из школы до назначения награды, розыски ни к чему  не  привели,  и  доктор
сообщил госпоже Байрон о неудаче.  Она  приятно  удивила  его  чрезвычайно
любезным письмом, в котором выражала свое огорчение и  жалела,  что  не  в
силах высказать доктору всей благодарности за его хлопоты. На этом дело  и
кончилось.


   В это время, по ту сторону океана, в городе Мельбурне, в Австралии, над
дверью  одного  невзрачного  деревянного  здания,   красовалась   вывеска:
"Гимназия и Военная школа". У входа за стеклом висел  пожелтевший  листок,
доводивший до сведения проходивших мимо,  что  Нед  Скин,  бывший  чемпион
Англии  и  колоний,  обучает  джентльменов  искусству  самообороны.   Были
упомянуты также и часы, в которые мистер Скин при  сотрудничестве  опытных
профессоров, дает уроки танцев, салонных манер и гимнастики.
   Однажды вечером какой-то человек сидел  на  простом  кухонном  стуле  у
порога этого дома и курил трубку. Рядом с ним лежал молоток. Он только что
прибил к двери над ящиком для писем записку, на которой  женским  почерком
было начертано: "Нужна мужская прислуга, могущая вести  счета.  Справиться
здесь". Куривший был крепко сложен, и сразу бросался в глаза его  широкий,
плоский затылок. На его лице негра не было заметно глаз,  но  зато  сильно
выделялись крупные зубы, которые почти  никогда  не  скрывались  за  вечно
раскрытыми в  добродушно-хитрую  улыбку  губами.  Сквозь  темные,  коротко
стриженные  волосы  просвечивала  кожа;  бритый  подбородок  был  туп,   а
переносица почти не выступала над общей  плоскостью  лица.  Одним  словом,
нельзя было ничего возразить против его наружности. Она  носила  отпечаток
крайнего  добродушия,  мало  гармонировавшего  с  чрезвычайной   силой   и
крепостью его сложения, и указывала, что в трезвом и ничем не раздраженном
состоянии это был спокойный и добрый малый.  Ему  было,  по-видимому,  лет
пятьдесят; на голове его красовалась соломенная шляпа, а сам он был одет в
белый полотняный костюм.
   Прежде чем  он  докурил  свою  трубку,  записка  над  дверью  привлекла
внимание проходившего мимо юноши в  матросской  куртке  и  серых  коротких
штанах, из которых он явно вырос.
   - Ищете занятия? - спросил экс-чемпион Англии и Колоний.
   Юноша покраснел и ответил:
   - Да, я с удовольствием принялся бы за какое-нибудь дело.
   Мистер  Скин  уставился  на  него  с  любопытством.  Во  время   своего
профессионального бродяжничества он прекрасно научился распознавать манеры
и речь коренных англичан: он тотчас же узнал в юном матросе  эмигранта  из
метрополии.
   - Может быть, вы умеете порядочно писать? - спросил атлет, после минуты
раздумья.
   -  Я  учился  в  школе,  но  недолго.  Все  же  я  умею  вести  двойную
бухгалтерию.
   - Двойная бухгалтерия! Что это такое?
   - Это способ, каким  ведутся  торговые  книги.  Он  называется  двойным
потому, что все вносится в книги два раза.
   - Ну, - сказал Скин, недовольный такой сложностью  системы,  -  с  меня
довольно и одного раза. Какое хотите жалованье?
   - Не знаю, - нерешительно промолвил юноша.
   - Не знаете, сколько сами хотите жалованья! - возмутился Скин. - Из вас
выйдет мало толка в жизни.
   - Я уже давно не получал жалованья, с тех пор, как много времени  назад
покинул Англию,  -  постарался  оправдать  себя  матрос,  чтобы  заслужить
доверие нанимателя. - Жалованье мое тогда было очень маленькое.
   - А много вы понимаете в том, что большое и  что  маленькое  жалованье?
Может быть, обладая такими обширными знаниями, вы умеете боксировать? А?
   - Не  думаю,  чтобы  я  смог  побороть  вас,  -  ответил  юноша,  опять
смутившись.
   Скин засмеялся; тогда молодой матрос  с  почти  детской  общительностью
рассказал, какие он видел настоящие кулачные бои в Англии.  Похвастался  и
тем, что сам уложил одним ударом  учителя,  когда  бежал  из  школы.  Скин
отнесся к этому с  недоверием  и  всесторонне  проэкзаменовал  рассказчика
относительно всех особенностей удара и его результатов, убедившись в конце
концов, что рассказ был правдив.  Через  четверть  часа  юный  матрос  так
понравился экс-чемпиону, что он повел его в дом, взвесил  его,  измерил  и
дал пару боксерских перчаток, предложив показать на деле свое умение. Хотя
юноша и заключил по внешнему виду боксера, что ему не справиться  с  таким
атлетом, он смело бросился в атаку, в тот же миг получив удар в лицо левым
кулаком противника, что оказалось мало  приятным.  Тогда  он  повел  новую
атаку против своего  противника,  но  тут  ему  встретилось  непреодолимое
препятствие в правом локте Скина, который в конце концов  отбросил  его  в
противоположный угол комнаты, где юноша свалился с ног и сильно  стукнулся
головой о косяк двери. Неудача не обескуражила его. Быстро поднявшись,  он
предложил возобновить борьбу. Но Скин отказался. Ему настолько  понравился
новый знакомый, что  он  немедленно  пообещал  заняться  его  обучением  и
сделать из него человека.
   Боксер позвал свою жену и представил ее новому знакомому,  как  женщину
выдающихся душевных качеств и утонченного воспитания. Молодой  человек  по
всем признакам сразу узнал в  ней  обычный  тип  престарелой,  захолустной
учительницы танцев; но  это  не  помешало  ему  обойтись  с  ней  со  всей
почтительностью, на какую был способен, и этим возбудить в ней  сочувствие
похвалам, которыми осыпал его муж этой  дамы.  Юноша  рассказал  ей,  как,
бежав из школы, он попал в Ливерпуль, как бродил долго  по  гавани  и  как
наконец  ему  удалось  незамеченным  пробраться  на   океанский   пароход,
отплывавший в Австралию. Как долго он страдал от голода  и  жажды,  прежде
чем решился обнаружить себя; как, несмотря на то, что он  не  умалчивал  о
своем бегстве, к нему стали хорошо относиться на корабле, лишь  только  он
выказал охоту работать. И в доказательство того, что эта охота не покинула
его и теперь, а также для того, чтобы  показать  свое  умение  моряка,  он
предложил госпоже Скин тотчас же,  по  морскому  способу,  вымыть  пол  ее
квартиры. Это  предложение  окончательно  убедило  Скинов,  слушавших  без
особого доверия его повествование, в порядочности и  трудолюбии  юноши,  и
тут же было решено, что он с сегодняшнего  дня  поселится  у  них,  станет
получать стол, квартиру и пять шиллингов карманных денег в неделю, за  что
будет испол