роси мисс Кэру, какой был вид у Билли Парадиза после того,  как
он постоял передо мною в течение часа.
   - Какой ты странный мальчик! Что за профессию  выбрал  ты  себе!  И  ты
выступал под своим собственным именем?
   - Конечно,  под  своим.  Я  вовсе  не  стыжусь  его.  Неужели  тебе  не
попадалось мое имя в газетах?
   - Я никогда  не  читаю  газет.  Но  ты,  должно  быть,  слышал  о  моем
возвращении в Англию. Почему ты не пришел ко мне?
   - Я не был уверен, что тебе это будет приятно, -  с  неохотою  произнес
Кэшель, избегая ее глаз. Затем, желая освежить  себя  взглядом  на  Лидию,
обернулся и вдруг воскликнул:
   - Эге! Она ускользнула.
   - Она хорошо сделала, что оставила нас наедине.  А  теперь  скажи  мне,
почему мой дорогой мальчик сомневался, что его мама будет рада видеть его?
   - Не знаю, почему он  сомневался,  -  произнес  Кэшель,  подчиняясь  ее
ласкам. - Но он сомневался.
   - Какой ты бесчувственный! Разве  ты  не  знал,  что  всегда  был  моим
бесценным сокровищем - моим единственным сыном?
   Кэшель, сидевший теперь около нее на оттоманке, вздохнул  и  беспокойно
задвигался, но не произнес ни слова.
   - Ты рад видеть меня?
   - Да, - мрачно произнес он, - я думаю, что рад. Я...
   Вдруг внезапное одушевление овладело им.
   - Клянусь Богом, - вскричал он, - как это мне  раньше  не  приходило  в
голову! Вот что, мама: я сейчас нахожусь в большом  затруднении  и  думаю,
что ты можешь помочь мне, если захочешь.
   Миссис  Байрон  насмешливо  посмотрела  на  него,   однако   произнесла
успокаивающим голосом:
   - Конечно, я захочу помочь тебе, мой дорогой,  насколько  это  будет  в
моих силах. Все, что я имею, принадлежит тебе.
   Кэшель нетерпеливо вскочил с оттоманки. После некоторой паузы, во время
которой он,  казалось,  пытался  подавить  в  себе  какой-то  протест,  он
произнес:
   - Ты должна раз и  навсегда  оставить  вопрос  о  деньгах.  Мне  ничего
подобного не нужно.
   - Я рада, что ты стал таким самостоятельным, Кэшель.
   - Да, я стал таким самостоятельным.
   - Будь, пожалуйста, полюбезнее.
   - Я достаточно любезен, - с отчаянием  вскричал  он,  -  только  ты  не
хочешь меня выслушать.
   - Дорогой мой, - с упреком произнесла миссис Байрон. - Что же ты  хотел
сказать мне?
   - Вот что, - ответил Кэшель, несколько смягченный, - я хочу жениться на
мисс Кэру - только всего.
   - Ты хочешь жениться на мисс Кэру?
   Нежность миссис Байрон сразу исчезла, и тон ее голоса сделался суровым,
когда она произнесла:
   - Да знаешь ли ты, глупый мальчик...
   - Я все знаю, - решительно ответил Кэше ль. - Знаю, что такое она и что
такое я, и так далее, так далее. И все-таки рассчитываю жениться на ней, и
что, еще важнее, я хочу жениться на ней, если бы  даже  мне  пришлось  для
этого переломать шею всем щеголям Лондона. Захочешь ли ты помочь мне - это
твое дело, но если ты не захочешь, то не смей никогда больше называть меня
своим дорогим мальчиком. Вот и все.
   В течение некоторого времени миссис Байрон сидела молча, придав  своему
лицу ласковое выражение, а затем произнесла:
   - В конце концов, я не вижу, почему бы тебе и не жениться на  ней.  Это
будет для тебя самая подходящая партия.
   - Да, но чертовски неподходящая для нее.
   - Откровенно говоря, я так не думаю, Кэшель. Когда твой дядя умрет,  то
ты, наверное, вступишь во владение поместьем в Дорсетшире.
   - Я буду наследником поместья? Ты это серьезно говоришь?
   - Ну конечно. Старый  Бингли  Байрон,  при  всех  отталкивающих  чертах
своего характера, не может жить вечно.
   - Что это еще за Бингли Байрон? И какое он имеет отношение ко мне?
   - Он твой дядя. Право, Кэшель,  следовало  бы  хорошенько  подумать  об
этом. Тебе  никогда  не  приходило  в  голову,  что  у  тебя  должны  быть
родственники, как и у других людей?
   - Ты мне никогда не говорила о них. Как это все неожиданно! Но... но...
Скажи мне...  Допустим,  что  он  мне  дядя,  -  являюсь  я  его  законным
наследником?
   - Да. Уолфорд Байрон, единственный его брат,  не  считая  твоего  отца,
умер много лет тому назад, когда ты еще был в заведении Монкрифа.  У  него
не было сыновей. Сам же Бингли Байрон холостяк.
   - Но, - осторожно произнес Кэшель, - не будет ли сомнений  относительно
моего, как бы это выразиться...
   - Мое дорогое дитя, что же тебя тревожит? Ничего не  может  быть  яснее
твоего права на титул.
   - Вот что, - произнес Кэшель, покраснев. - Некоторые люди болтали,  что
вы не были женаты...
   - Что? - негодующе воскликнула миссис Байрон. - Как они смели! Ведь это
вопиющая ложь! Почему ты ничего не говорил мне раньше?
   - Я не думал тогда об этом, -  поспешно  произнес  Кэшель  извиняющимся
голосом. - Я  был  еще  слишком  мал,  чтобы  обращать  на  эти  разговоры
внимание. Мой отец умер, не правда ли?
   - Он умер, когда ты был еще в  колыбели.  Ты  часто  сердил  меня,  мой
бедный малютка, напоминая мне его. Не расспрашивай больше о нем.
   - Не буду, если это тебе неприятно. Только еще одну вещь, мама. Он  был
джентльмен?
   - Конечно. Что за вопрос?
   - Так значит, я такого же происхождения, как все  эти  щеголи,  которые
считают себя равными ей? У нее есть  двоюродный  брат,  который  служит  в
министерстве  внутренних  дел  кем-то  вроде  секретаря.  Но  главное  его
занятие, наверное, сидеть там в  каком-нибудь  зале  в  большом  кресле  и
пускать пыль в глаза публике. Могу я считаться ему равным?
   - У тебя хорошие связи с материнской стороны, Кэшель. Байроны же хотя и
не  отличаются  знатностью,  однако  принадлежат  к  одной  из  древнейших
провинциальных дворянских фамилий в Англии.
   Кэшель начал проявлять признаки волнения.
   - Сколько они получают в год? - спросил он.
   - Я не знаю, сколько они  теперь  получают.  Твой  отец  был  всегда  в
стесненных денежных обстоятельствах, точно так же, как и его  отец.  Но  я
думаю, что доход Байрона все-таки равняется тысячам пяти в год.
   - О, это  полная  независимость!  Этого  совершенно  достаточно.  Лидия
говорила мне, что она не может ожидать, чтобы ее муж был так же богат, как
и она.
   - Да? Так значит, вы уже обсуждали с ней этот вопрос?
   Кэшель готов был ответить, когда в комнату вошла  служанка  и  сказала,
что мисс Кэру в библиотеке  и  просит  их  прийти  туда,  как  только  они
закончат  свои  дела.  Когда  девушка  удалилась,  Кэшель  с   нетерпением
произнес:
   - Мне хочется, чтобы ты отправилась домой, мама, и дала мне возможность
поговорить с ней наедине. Скажи мне, где ты  живешь.  Вечером  я  приду  и
расскажу все, что произойдет между нами. А теперь уходи, если ты ничего не
имеешь против этого.
   - Что же я могу иметь против, мой дорогой? Только уверен ли ты, что  не
погубишь всего дела такой поспешностью? У нее нет необходимости торопиться
замуж, Кэшель, и она знает это.
   - Я твердо уверен, что или сейчас добьюсь своего, или никогда. Я всегда
знаю чутьем, когда мне надо идти. Вот твоя накидка.
   - Ты так спешишь отделаться от своей бедной старой матери, Кэшель?
   - А, черт возьми! Ты  вовсе  не  старая.  Надеюсь,  что  ты  не  будешь
сердиться за то, что я прошу тебя уйти.
   Она ласково улыбнулась ему, накинула мантилью и  подставила  сыну  щеку
для поцелуя. Это непривычное движение смутило Кэшеля, он сделал шаг  назад
и  невольно  принял  положение  самозащиты,  словно  перед  ним  находился
противник. Однако он быстро поцеловал  мать  и  проводил  ее  до  наружной
двери, которую тихо затворил, предоставив  ей  самостоятельно  разыскивать
карету. Затем он тихонько прошел наверх в библиотеку, где застал Лидию  за
чтением.
   - Она ушла, - произнес Кэшель.
   Лидия положила книгу и взглянула на него. Она сразу  почувствовала  то,
что должно произойти между ними, и отвела  взгляд,  чтобы  скрыть  приступ
страха. Наконец  произнесла  с  суровостью,  которая  стоила  ей  большого
усилия:
   - Надеюсь, вы не поссорились?
   - Боже сохрани, ничуть не бывало.  Мы  поцеловали  друг  друга,  словно
голубки. Порой она заставляет меня ощущать нечто вроде любви к ней  помимо
моей воли. Она ушла потому, что я просил ее об этом.
   - По какой же причине вы позволяете себе выпроваживать моих гостей?
   - Мне надо было остаться с вами наедине. Не смотрите на меня  так,  как
будто вы меня не понимаете. Она наговорила мне целую кучу  вещей,  которые
совершенно меняют положение дела. Я благородного происхождения  и  являюсь
наследником дворянского  рода,  который  пришел  сюда  еще  с  Вильгельмом
Завоевателем. Со временем  я  буду  получать  приличный  доход.  Теперь  я
спокойно могу предоставить старине Уэбберу пользоваться всем его  весом  в
обществе.
   - Ну и что же? - сурово произнесла Лидия.
   - А то, - сказал Кэшель, нисколько не смутившись, - что я могу  извлечь
из всего этого только одну пользу: теперь я получил возможность  жениться,
если пожелаю. Мне уже не надо будет держать  школу  и  продолжать  карьеру
борца.
   - А когда вы женитесь, вы так же  будете  нежны  со  своей  женой,  как
теперь с матерью?
   Кэшель сразу потерял всю самоуверенность.
   - Я так и знал, что вы подумаете это, - произнес он. - Я с  ней  всегда
так обращаюсь и ничего не могу поделать. Я не в силах чувствовать любовь к
женщине только потому, что она случайно оказалась моей матерью; я не  могу
притворяться, что люблю ее  в  угоду  кому  бы  то  ни  было.  Она  всегда
заставляет  меня  разыгрывать  дурака  или  грубить  ей.  Обращался  ли  я
когда-нибудь с вами так, как с ней?
   - Да, - произнесла Лидия, - за исключением разве того, что вы  ни  разу
не высказывали положительного отвращения ко мне.
   - Ага! За исключением! Это совсем не маленькое исключение. Но  я  вовсе
не чувствую к ней отвращения:  все-таки  кровь  что-нибудь  да  значит.  Я
испытываю  к  ней  некоторую  нежность,  только  не  могу  переносить   ее
глупостей. Но вы - совсем другое дело. Я затрудняюсь объяснить, почему это
так; я не мастер разбираться в чувствах. Не хочу сказать, чтобы здесь было
какое-либо особенное чувство, но... нравлюсь ли я вам хоть немного?
   - Да, немного нравитесь.
   - Ну хорошо, - с трудом произнес он, - согласны ли  вы  пойти  за  меня
замуж? Я вовсе не так глуп, как обо мне можно подумать.
   Лицо Лидии сделалось бледным.
   - Приняли ли вы в соображение, что отныне будете праздным человеком,  а
я всегда буду занятой женщиной, причем моя работа может казаться вам очень
скучной.
   - Я не буду праздным. Есть масса вещей,  которыми  я  могу  заниматься,
помимо бокса. Мы не будем  мешать  друг  другу,  не  бойтесь.  Для  людей,
которые любят друг друга, не страшно  никакое  затруднение;  а  вот  люди,
которые  ненавидят  один  другого,  -  те  всегда   будут   себя   скверно
чувствовать. Я постараюсь сделать вас счастливой. Не нужно бояться, что  я
буду мешать вашей латыни и греческому, -  я  вовсе  не  ожидаю,  чтобы  вы
посвящали мне всю жизнь. Странно было бы, если бы я этого  ожидал.  Каждый
может заниматься тем, что ему нравится. Раз вы будете принадлежать  мне  и
никому другому, - я буду вполне доволен.  И  я  буду  принадлежать  вам  и
никому другому. Какая польза  перебирать  разные  возможности,  когда  они
могут никогда и не сбыться? Нам представляется случай быть счастливыми,  -
давайте воспользуемся им. Что же касается вас, то у вас от природы слишком
много хорошего, чтобы вы могли когда-либо сделать нехороший поступок.
   - Это будет для вас невыгодная сделка, - нерешительно произнесла Лидия.
- Вам придется  отказаться  от  своей  профессии,  я  же  ни  от  чего  не
отказываюсь, разве только от своей бесполезной свободы.
   - Я дам клятву больше никогда не выступать на ринге.  Вам  же  не  надо
будет давать никакой клятвы. Если это невыгодная сделка,  то  я  не  знаю,
какую можно тогда называть выгодной.
   - Выгодной для меня - да. А для вас?
   - Не обращайте на меня внимания. Вы будете делать все, что угодно; я же
буду делать то, что будет для вас приятно. У вас очень чуткая совесть, и я
знаю, что все, что бы вы ни сделали, будет очень  хорошо.  У  меня  больше
знания жизни, чем у вас, но у вас большая способность чувствовать,  чем  у
меня. Согласитесь выйти за меня замуж.
   Лидия бросила вокруг себя взгляд, словно пытаясь найти выход. Кэшель  с
тревогой ожидал ответа. Настала пауза.
   - Я не хочу верить, - с чувством произнес он, - чтобы вы  боялись  меня
из-за моей прежней профессии.
   - Бояться вас? Нет, я боюсь самой себя, боюсь будущего, боюсь, наконец,
за вас. Но я уже приняла решение.  Когда  я  устраивала  встречу  с  вашей
матерью,  то  решила  выйти  за  вас  замуж,  если  вы  еще  раз  сделаете
предложение.
   Она спокойно стояла перед ним и ждала. Но грубая смелость, свойственная
людям, подвизающимся на арене, внезапно покинула Кэшеля, краска залила его
лицо, и он не знал, что следует сделать. Не  знала  этого  и  она,  однако
помимо своей воли, сделала шаг  ему  навстречу  и  повернула  лицо.  Почти
ничего не видя от смущения, он обнял ее и поцеловал. Вдруг  она  вырвалась
из объятий и, крепко  держась  за  полы  его  сюртука,  откинулась  назад,
повиснув на них.
   - Кэшель, - произнесла  она,  -  мы,  кажется,  самые  глупые  из  всех
влюбленных в мире: мы ничего не понимаем  в  любви.  Действительно  ли  вы
любите меня?
   Он ответил ей смущенным "да" и продолжал робко и беспомощно смотреть на
нее. Его неопытность была поразительна, но у нее хватило здравого  смысла,
чтобы обрадоваться при виде такого неопровержимого доказательства,  что  в
деле любви он так же неопытен, как и  она  сама.  Кэшель  продолжал  робко
смотреть на нее, и  до  такой  степени  было  очевидно,  что  ему  хочется
поскорее уйти отсюда, что Лидия попросила оставить ее одну. Однако,  когда
он согласился, она с удивлением заметила, что испытывает разочарование.
   Оставив дом Лидии,  Кэшель  поспешил  отправиться  по  адресу,  который
оставила ему мать. Это было громадное здание, в Вестминстере,  разделенное
на множество жилых помещений. Ему надо  было  на  седьмой  этаж,  куда  он
поднялся в лифте. Выходя из кабины, он увидел Люциана Уэббера, идущего  по
коридору в сторону, противоположную лифту. Повинуясь  внезапному  желанию,
он последовал за ним и догнал его как раз в момент,  когда  тот  входил  в
комнату. Люциан увидел Кэшеля, и лицо его сделалось бледным.  Он  поспешно
пошел в  комнату,  бросился  к  письменному  столу  и  выхватил  из  ящика
револьвер. Кэшель, испуганный и удивленный, отступил назад,  подняв  перед
собой правую руку, словно защищаясь от удара.
   - Эй! - закричал он. - Оставьте эту проклятую штуку, слышите!  Если  вы
не бросите ее, я позову на помощь.
   - Если вы подойдете ко мне, я выстрелю, - возбужденно сказал Люциан.  -
Я докажу, что все ваши устарелые приемы  ничто  по  сравнению  с  оружием,
которое наука дала цивилизованному человеку. Оставьте мою квартиру.  Я  не
боюсь вас, но вовсе не желаю, чтобы вы беспокоили меня своим присутствием.
   Черт бы вас побрал! - с негодованием воскликнул  Кэшель.  -  Так-то  вы
встречаете человека, который пришел с дружеским визитом.
   - Дружеский, без сомнения,  теперь,  когда  вы  видите,  что  я  хорошо
вооружен.
   Кэшель протяжно свистнул.
   - А! Так вы, значит, думали, что я пришел сюда бить вас? Ха, ха!  И  вы
называете это наукой - направлять пистолет на человека! Но вы все равно не
осмелились бы выстрелить,  и  вы  прекрасно  знаете  это.  Все-таки  лучше
отложить его в сторону, а то он может выстрелить помимо вашего желания;  я
всегда чувствую себя неловко, когда вижу в руках у  глупцов  огнестрельное
оружие. Я пришел сюда сказать  вам,  что  я  женюсь  на  вашей  двоюродной
сестре. Вы рады этому?
   Люциан изменился в лице. Он сразу поверил этим словам, но тем не  менее
упрямо произнес:
   - Я не верю. Это ложь.
   Слова взорвали Кэшеля.
   - Повторяю вам, - угрожающим голосом произнес он, - что ваша двоюродная
сестра дала свое согласие выйти за меня замуж. Попробуйте  теперь  назвать
меня лжецом.
   Затем, вынимая из кармана кожаный кошелек и доставая из него  кредитный
билет: он прибавил:
   - Смотрите сюда. Я ставлю  в  качестве  заклада  этот  двадцатифунтовый
билет: вы не отважитесь ударить меня.
   С этими словами он заложил руки назад и стал перед  Люцианом,  который,
вне себя от бешенства, но парализованный чувством страха,  принуждал  себя
не терять присутствия духа. Кэшель с готовностью подставил ему свою щеку и
произнес, зло усмехаясь:
   - Ну что же, господин директор,  бейте.  Вспомните  только  -  двадцать
фунтов.
   В это мгновение Люциан отдал бы что угодно за то  только,  чтобы  иметь
силу и ловкость своего противника. Он  видел  лишь  один  способ  избежать
насмешек со стороны Кэшеля, а также упреков в трусости от самого себя, так
как его понятие о чести, приобретенное в английской школе, было совершенно
такое же, как у кулачного бойца. Он с отчаянием сжал свой кулак  и  ударил
Кэшеля;  однако  удар  пришелся  по  пустому  месту.  Зашатавшись,  Люциан
очутился возле Кэшеля, который громко расхохотался и произнес,  похлопывая
его по спине:
   - Славно сделано.  Я  уже  думал,  что  вы  окажетесь  трусом,  но  вы,
оказывается, храбрый человек, и  вас  примут  на  арене  с  распростертыми
объятиями. Я передам Лидии,  что  вы  состязались  со  мной  на  заклад  в
двадцать фунтов стерлингов и с достоинством одержали победу. Разве  вы  не
ощущаете гордости?
   - Сэр, - начал было Люциан, но больше не смог ничего произнести.
   - Посидите  теперь  с  четверть  часа  и,  смотрите,  не  пейте  ничего
спиртного; тогда вы совершенно  успокоитесь.  Когда  вы  очухаетесь,  сами
будете рады, что проявили мужество. Итак,  до  свидания.  Я  понимаю  ваше
ощущение, а потому ухожу. Смотрите же, не пытайтесь успокоить себя  вином:
будет только хуже. До свидания.
   Когда он удалился, Люциан плюхнулся в кресло, потрясенный наплывом  тех
страстей, той зависти, на которые он уже считал себя неспособным,  как  не
годилась уже для него школьная куртка, в которой он  впервые  испытал  это
чувство. Люциан сотни раз представлял себе в уме сходную сцену, но не так,
как она действительно произошла,  хотя  оставшаяся  после  нее  горечь  не
давала ему покоя. Он напрасно пытался утешить себя, по крайней  мере,  тем
мужеством, которое он проявил, не побоявшись ударить  Кэшеля.  Ему  некуда
было деться от сознания, что страх и  ненависть  вызвали  в  нем  припадок
гнева по отношению к  человеку,  которому  следовало  бы  показать  пример
благородного самообладания. Появившийся в  его  мыслях  сумбур,  вызванный
нервным  потрясением,  угнетающе   подействовал   на   него.   Он   ощущал
необходимость в чьей-либо симпатии и страстно  желал,  чтобы  представился
удобный случай реабилитировать себя. Не прошло и часа, как он был  уже  по
дороге в Риджент Парк.
   Лидия сидела в будуаре и читала книгу, когда он вошел. Он не был тонким
наблюдателем и не заметил никаких перемен. Она была спокойна, как  всегда;
глаза ее  были  полуоткрыты,  а  прикосновение  ее  руки  внушило  ему  ту
покорность, которую он всегда испытывал в подобных случаях. Хотя Люциан  и
не питал надежды обладать ею с тех пор, как она отказала ему в Редфордском
сквере, но его внезапно охватило чувство потери, когда  он  в  первый  раз
взглянул на нее, как на невесту другого человека, да еще вдобавок - какого
человека!
   - Лидия, -  произнес  он,  пытаясь  говорить  резко,  но  будучи  не  в
состоянии освободиться от той вежливости, из которой он сделал себе вторую
натуру. - Я услышал новость, опечалившую меня. Это правда?
   - Быстро же разлетелась эта новость, - ответила она. - Да, это правда.
   Она говорила спокойно и так приветливо, что, отвечая ей, он запнулся.
   - В таком случае, Лидия, вы играете главную роль в величайшей трагедии,
какую я когда-либо видел.
   - Эта роль вам кажется очень странной, не правда ли? - ответила  Лидия,
улыбаяс