ь его попытке говорить прочувствованным голосом.
   - Странная? Не странная, а поистине трагическая. Мне  кажется,  я  имею
право употребить это выражение. А вы сидите здесь и спокойно читаете,  как
будто ничего особенного не случилось.
   Она безмолвно протянула ему книгу.
   - Айвенго! - воскликнул он. - Роман!
   - Да. Помните, как-то раз вы говорили,  что  считаете  романы  Вальтера
Скотта единственными книгами, которые может держать в руках леди!
   - Да, я говорил это. Но я не могу вести  беседу  о  литературе  теперь,
когда...
   - Я вовсе не хочу отвлечь ваше  внимание  от  предмета,  о  котором  вы
желаете говорить. Я хотела вам только сказать, что случайно отыскала  этот
роман полчаса тому назад, когда  рылась  в  книгах,  чтобы  найти,  должна
откровенно признаться, какую-нибудь  романтическую  историю.  Айвенго  был
борец на арене; вся первая половина романа занята описанием  турнира.  Мне
пришла в голову  мысль,  не  остановится  ли  какой-нибудь  романист  XXIV
столетия на подвигах моего мужа и не  расскажет  ли  о  них  миру,  как  о
подвигах английского Сида XIX столетия, когда все достижения Байрона будут
уже покрыты глянцем древности.
   Люциан сделал нетерпеливый жест.
   - Я никогда не мог понять, - произнес он, - как одаренная женщина может
увлекаться такими извращенными и абсурдными идеями. О Лидия,  неужели  все
ваши таланты и приобретенные  знания  привели  вас  к  подобному  решению?
Простите, но этот брак кажется мне до такой степени неестественным, что  я
должен высказаться. Ваш отец умер, оставив  вас  одной  из  самых  богатых
женщин в Европе. Как вы думаете, одобрил бы  он  то,  что  вы  собираетесь
теперь сделать?
   - Мне кажется, он воспитал меня так, чтобы я пришла к подобному  концу.
За кого же вы посоветовали бы мне выйти замуж?
   - Без сомнения, очень мало найдется людей,  достойных  вас,  Лидия.  Но
этот человек менее  всех  достоин.  Разве  вы  не  могли  выйти  замуж  за
джентльмена? Если бы он был артистом,  поэтом,  талантливым  человеком,  я
понял бы, поскольку в вопросе о браке я не руководствуюсь  предрассудками.
Но выйти замуж за человека  низкого  происхождения,  занимающегося  делом,
которое презирается даже людьми его класса, за  человека  необразованного,
грубого, ожидающего постыдного приговора со стороны закона... Возможно ли,
чтобы вы, хорошо обдумав все эти обстоятельства, все-таки  решились  стать
его женой?
   -  Не  могу  сказать,  чтобы  я  много  над  этим   думала,   так   как
обстоятельства эти не  такого  рода,  чтобы  очень  беспокоить  меня.  Что
касается одного из перечисленных пунктов, могу  успокоить  вас.  Я  всегда
считала Кэшеля джентльменом в том смысле, какое вы придаете  этому  слову.
Оказывается,  он  принадлежит  к  провинциальному  дворянскому  роду.  Что
касается его судебного процесса, то я говорила с лордом Вортингтоном  и  с
адвокатами, которые ведут это дело, и все они определенно утверждают,  что
у полиции нет явных улик и можно составить такую  защитную  речь,  которая
спасет его от тюрьмы.
   - Нельзя составить такой речи, - с раздражением произнес Люциан.
   - Может быть, и нельзя. По-моему, она еще больше увеличила  бы  тяжесть
преступления. Но, если его даже и посадят в тюрьму, для меня это будет все
равно. Он может утешать себя уверенностью, что я выйду за него замуж,  как
только он освободится.
   Лицо Люциана вытянулось. У него не осталось  ни  одного  аргумента.  Он
произнес:
   - Я не допускаю мысли,  чтобы  вы  позволили  обмануть  себя.  Если  он
джентльмен, то, конечно, это меняет дело.
   - Люциан, - серьезно ответила Лидия, - действительно ли вы думаете, что
это существенно меняет для меня дело? Я  знаю,  существует  такая  ступень
духовного развития, на которой все его прежние поступки должны  показаться
нехорошими; но ведь ни вы, ни я не достигли  этой  ступени.  Открытие  его
благородного происхождения не может уменьшить жестокости ни одного  удара,
которые он когда-то наносил, и,  однако,  вы  допустили  сейчас,  что  это
совершенно меняет дело. Вас отталкивала не профессия боксера, нет, это был
для вас только предлог. На самом деле вас  отталкивал  класс,  к  которому
принадлежат боксеры. Итак,  мой  кузен,  я  заставлю  умолкнуть  все  ваши
возражения: я вовсе не намерена породнить вас с мясником,  каменщиком  или
каким-либо еще мастеровым из той среды, из которой, как  вы  предупреждали
меня, вербуются люди профессии Кэшеля. Подождите минутку. Я хочу  быть  по
отношению к вам справедливой. Вы  хотели  сказать,  что  мой  друг  Люциан
гораздо  глубже  опечален  тем,  что  светоч  современной  культуры  будет
принадлежать человеку недостойному.
   - Да, я действительно хотел высказать именно это, но только не в  столь
скромных выражениях. Здесь идет  речь  о  светоче  не  только  современной
культуры, но также  и  природных  дарований,  соединенных,  по  счастливой
случайности, с высшей степенью цивилизации. И этот  светоч  выбирает  себе
спутником жизни человека, совершенно неспособного, благодаря своим  вкусам
и наклонностям, понять ее или войти в круг ее интересов.
   -  Выслушайте  меня,  Люциан.  Я  попытаюсь  объяснить   эту   загадку,
предоставив остальным истолковывать мой поступок,  как  им  будет  угодно.
Прежде всего, вы должны согласиться, что даже  и  светоч  должен  в  конце
концов выйти за кого-нибудь замуж, чтобы передать детям свои знания. Самым
естественным было бы, конечно, выйти замуж за равного.  Но  так  как  она,
бедняжка, не умеет достаточно ценить и своих  собственных  достоинств,  то
предпочитает остановить внимание на простом смертном. Но кто же будет этот
смертный? Не ее двоюродный брат, потому что делающие себе карьеру  молодые
политики должны иметь таких жен, которые помогали бы им женской  тактикой,
умением делать визиты и вести разговоры. Также  и  не  литератор,  как  вы
только что предположили. Бедняжке и так уже пришлось поработать в качестве
помощника литератора, и она вовсе не желает повторять  этот  опыт.  Затем,
она до безумия устала  от  скучного  самоанализа  и  вечного  болезненного
самоуглубления поэтов, романистов и им подобных. Что касается артистов, то
истинные  артисты  случайно  оказались  женатыми,  тогда  как   остальные,
начитавшись в рецензиях, что они самые одаренные из всех людей на свете, и
поверив этому, сделались почти такими же несносными,  как  и  их  газетные
льстецы. Нет, Люциан, светоч заплатил свой  долг  искусству  и  литературе
тяжелой работой. В будущем  светоч  будет  наслаждаться  как  тем,  так  и
другим, но никогда уже больше не будет трудиться в рабочих  кабинетах.  Вы
скажете, что она могла бы, по крайней мере,  выйти  замуж  за  человека  с
привычками  джентльмена.  Но  все  известные  джентльмены   являются   или
дилетантами  в  искусстве,  обладающими  всем  эгоизмом   профессиональных
артистов, не имея в то же время их таланта, или же людьми наслаждения - то
есть все они или танцоры, или игроки в теннис, или картежники.  Я  уже  не
буду говорить о  целом  ряде  совершенно  ничтожных  личностей.  В  глазах
светоча  даже  арена  представляет  собой  лучшую  школу   для   выработки
характера, чем гостиная, и кулачный боец является героем  по  сравнению  с
тем жалким человеком, который  выпускает  на  зайца  свору  борзых  собак.
Вообразите теперь, что этот бедный светоч встречается с человеком, который
никогда в течение всей своей жизни не был повинен в самоанализе,  который,
подобно ребенку, жалуется, когда ему скучно, и радуется, когда ему весело,
чего никогда не делает современный  человек.  И  при  этом  он  отличается
честностью, храбростью, силой и красотой. Вы удивлены, Люциан, но это так.
Вы не отдаете должного наружности Кэшеля. Ему двадцать пять лет, однако ни
одной морщины нет еще  на  его  лице.  У  него  нет  ни  задумчивости,  ни
поэтического выражения, ни сомнения, ни усталости; годы  и  самоуглубление
не наложили своих отпечатков, как на лица  всех  других  людей.  Это  лицо
языческого бога, убежденного в своей вечной юности. Раз мне нужно в  конце
концов выйти замуж, то я была бы безумной, если  бы  пропустила  подобного
человека.
   - Вы безумны, высказывая подобные мысли, - с испугом и в  то  же  время
запальчиво вскричал Люциан,  вставая  со  своего  места.  -  Это  какое-то
ослепление. Вы настолько же не видите его истинной  натуры,  которая  ясна
для меня, насколько...
   - Насколько вы, Люциан, не можете видеть меня в том  виде,  в  каком  я
представляюсь людям, ненавидящим меня. Как вы можете быть  уверенным,  что
то, что вы в нем видите, есть его истинная природа?
   - Я вижу его таким, каким видит его каждый, кроме вас. Это  доказывает,
что вы находитесь в ослеплении. Вы знаете - вы должны знать, - что  нельзя
доверять чувствам в подобном деле.
   - Я представила вам доводы, Люциан. Я готова выслушать возражения.
   - Возражения! Доводы! Думаете ли вы, что  ваше  безумие  будет  меньшим
безумием только потому, что вы имеете основание?  Безумие,  покоящееся  на
логических выводах, есть самое худшее из всех безумий, потому что здесь не
властен рассудок.
   Лидия широко раскрыла глаза.
   - Люциан, - радостно произнесла  она,  -  вы  только  теперь  начинаете
обнаруживать себя. Мне кажется, что это самая остроумная вещь,  которую  я
когда-либо слышала от вас. И это правда - поразительная правда.
   Он в отчаянии сел.
   - Вы не допустили бы этого с такой готовностью, - произнес он,  -  если
бы мои слова произвели на вас хоть малейшее  впечатление.  Допустим  даже,
что все ваши доводы хороши, что же, в конце концов, они  доказывают?  Если
вы действительно презираете занятия джентльменов, то  достаточная  ли  это
причина, чтобы относиться с уважением  к  боксерам?  Лучше  ли  становится
арена от того, что гостиная хуже ее? Между прочим, я не поверю,  чтобы  вы
действительно  придерживались  такого  чудовищного  мнения.  С  каким   бы
презрением отнеслись вы к этому софизму, если бы его  употребил  я,  желая
убедить вас.
   - Мы отклоняемся, Люциан, в область совершенно отвлеченных рассуждений.
Это, однако, моя вина. Я начала с объяснений и чисто по-женски  перешла  к
восхвалению своего возлюбленного. Не думайте, что я  стараюсь  представить
свой выбор как-нибудь иначе, чем выбор меньшего  из  двух  зол.  Я  твердо
убеждена, что культурное общество сделало бы из Кэшеля что-нибудь  лучшее,
но у него - бедняги, не было никакого выбора. Я  как-то  раз  назвала  его
дикарем и не беру назад этого слова; но я думаю, что вы простите его дикие
наклонности,  как  прощаются  солдату  совершаемые  им  убийства   и   как
извиняются адвокату его лживые увертки. Когда вы будете осуждать всех этих
людей - и я от всего сердца желала  бы,  чтобы  это  случилось  как  можно
скорее, осуждайте тогда и его, но не раньше. А  кроме  того,  мой  дорогой
Люциан, с его профессией уже все покончено: он не намеревается  продолжать
свое ремесло. Что касается того, подходим ли мы друг другу,  то  я  должна
сказать вам, что верю в учение о наследственности. Так как мое тело слабо,
мозг же весьма деятелен, я считаю полезным влечение к  человеку,  сильному
телом, которого не тревожат никакие мысли. Вы должны понять, так  как  это
одно из простейших утверждений в учении о наследственности.
   - Я знаю только то, что вы хотите во что бы  то  ни  стало  привести  в
исполнение принятое решение, - безнадежно произнес Люциан.
   - И вы отнесетесь к нему сочувственно, не правда ли?
   - Сочувственно или нет - для вас  это  решительно  все  равно.  Я  могу
только принять его, как свершившийся факт.
   - Вовсе нет. Вы можете отнестись  к  моему  поступку  несочувственно  -
обращаясь с Кэшелем холодно, и сочувственно - относясь к нему по-дружески.
   - Я должен рассказать вам кое-что, - произнес он. - Ведь  я  виделся  с
ним после... после того, как...
   Лидия кивнула ему головой.
   - Я неправильно  истолковал  его  намерение,  когда  он  явился  в  мой
кабинет. Он почти ворвался ко мне. Между нами произошла небольшая ссора. В
конце концов, он стал насмехаться  надо  мной  и  предложил  мне  -  очень
характерно для него, не правда ли, - двадцать фунтов  стерлингов,  если  я
осмелюсь ударить его. И мне очень неприятно признаться, что я сделал это.
   - Вы сделали  это!  -  воскликнула  Лидия,  вся  побледнев.  -  Что  же
произошло потом?
   - Мне следовало бы сказать, что я только пытался ударить его,  так  как
он уклонился от удара, а, может быть, и я промахнулся. Он отдал мне деньги
и ушел, очевидно, составив обо мне сравнительно высокое мнение. Но  должен
сказать, что я остался очень невысокого мнения о самом себе.
   - Как! Он не стал мстить? - воскликнула Лидия, и краска снова появилась
на ее лице. - О, он нанес вам  поражение  вашим  же  собственным  оружием,
Люциан. В глубине своей души вы такой же кулачный боец, как  и  он,  и  вы
завидуете его превосходству в том искусстве, увлечение которым ставите ему
в вину.
   - Я был неправ, Лидия, но завидовал ему только  в  том,  что  он  будет
обладать вами. Я знаю, что поступил необдуманно, и потому  извинюсь  перед
ним. Я очень хотел бы, чтобы все произошло не так, как это случилось.
   - Иначе это и не могло произойти. Я думаю,  что  вы  и  сами  осознаете
благодатность исхода. Но  довольно  об  этом.  Лучше  прочту  вам  письмо,
которое  получила  от  Алисы  Гофф  и  которое  по-новому  высвечивает  ее
характер. Я не видела ее с июня, а она,  кажется,  так  развилась  за  это
время, словно протекли целых  три  года.  Послушайте,  например,  вот  это
место...
   Таким образом разговор перешел на Алису.
   Когда Люциан возвратился к себе  домой,  он  написал  следующее  письмо
Кэшелю Байрону, прежде чем лег спать.

   "Милостивый Государь.
   Позволяю себе препроводить Вам кредитный билет, который Вы  оставили  у
меня  сегодня  вечером.  Я  чувствую  себя  обязанным  выразить  Вам  свое
сожаление по поводу того, что произошло между нами, и  смею  уверить  Вас,
что причиной всего недоразумения послужило то,  что  я  неправильно  понял
намерение, с которым Вы зашли ко  мне.  Извинением  моему  поступку  может
служить то нервное расстройство, которому я подвергся, вследствие сильного
умственного напряжения и работы целые ночи напролет. Я надеюсь,  что  буду
вскоре иметь удовольствие снова увидеть Вас  и  лично  принести  Вам  свое
поздравление по поводу предстоящей женитьбы.
   Уважающий Вас Люциан Уэббер".



        "15"

   Месяц спустя Кэшель Байрон, Уильям Парадиз и  Роберт  Меллиш  предстали
перед  судом  за  участие  в  неразрешенном  боксерском   состязании.   Их
преступление красноречиво описывалось в пространном обвинительном акте.
   Защита  доказывала,  что  происшествие,  в  котором   приняли   участие
обвиняемые,  было  вовсе  не   публичным   состязанием,   устроенным   без
надлежащего разрешения, а простой дракой, вызванной  естественной  враждой
Байрона и Парадиза, возгоревшейся между ними еще со времени состязания  на
Ислингтонской   выставке,   сопровождавшегося   некорректными   поступками
противников.
   Суд, выслушав свидетелей, согласился  с  доводами  защиты.  Меллиш  был
оправдан, а Байрон и Парадиз признаны виновными только в публичной  драке.
Суд приговорил их к двухдневному  тюремному  заключению  и  залогу  в  150
фунтов в обеспечении благонравного поведения в  течение  ближайшего  года.
Ввиду  того,   что   срок   заключения   считался   с   начала   судебного
разбирательства, продолжавшегося два дня,  преступники  были  выпущены  на
свободу сразу после внесения залога.
   Мисс Кэру, не желавшая  следовать  светским  обычаям,  постаралась  как
можно скорее сыграть свадьбу. Счастье не изменило Кэшелю и после женитьбы.
Три месяца спустя после брачной церемонии (которая  была  совершена  очень
скромно и только  по  гражданскому  обряду)  умер  Бингли  Байрон.  Кэшель
вступил во владение доставшегося ему наследства, несмотря на неоднократные
пожелания, чтобы надоедавшие адвокаты провалились вместе с  наследством  и
дали ему  спокойно  насладиться  медовым  месяцем.  Впрочем,  формальности
продолжались  довольно  долго.  Унаследовав  от  матери  непостоянство   и
нелюбовь к точному  соблюдению  необходимых  форм  и  сроков,  Кэшель  так
затянул дело, что был окончательно признан собственником доставшегося  ему
имения в Дорсетшире лишь ко времени рождения своего первого сына.
   Брак обещал быть вполне  счастливым.  Чтобы  найти  себе  дело,  Кэшель
занялся сельским хозяйством в своем поместье, но  скоро  потерял  на  этом
шесть тысяч фунтов, после чего посвятил себя садоводству. Затем он вступил
на коммерческое поприще в качестве директора одной из торговых компаний  в
Сити. Наконец он был  избран  в  Палату  Общин  представителем  одного  из
Дорсетширских округов. Кэшеля выбрали огромным  большинством  голосов,  но
ввиду того, что он столь же часто голосовал вместе с крайними  радикалами,
как и с консерваторами, партия предложила ему отказаться  от  мандата.  Он
отклонил это предложение. На следующих  выборах  он  вновь  выставил  свою
кандидатуру в качестве беспартийного и был опять выбран, благодаря  своему
громкому голосу, демократичности манер, популярности  взглядов  и  широкой
образованности жены, которая во всем помогала ему.  Он  смело  выступил  с
речью на первом  же  заседании  Палаты.  Кэшель  действительно  ничего  не
боялся, кроме грабителей,  больших  собак,  врачей,  дантистов  и  уличных
перекрестков,  где  так  легко  могут  задавить   насмерть   зазевавшегося
человека. Всякий раз, когда газеты сообщали о несчастном случае, вызванном
одной из этих причин, он с серьезным видом прочитывал это Лидии и повторял
свою любимую мысль, что единственное безопасное место - это арена во время
кулачного боя. Так как он отрицал почти все виды спорта,  считая  их  либо
небезопасными для здоровья, либо бесчеловечными,  Лидия  стала  опасаться,
как бы недостаток движения не отразился на его здоровье. Она убеждала  его
время от времени заниматься боксом. Но он решительно протестовал. Бокс был
для него слишком серьезным делом, чтобы заниматься этим ради забавы. Кроме
того, он считал, что женатому человеку  не  подобает  биться  на  кулаках.
Кэшель убедил себя, что бокс больше не существует для него с тех пор,  как
он обзавелся семьей.
   Его преклонение  перед  женой  пережило  пыл  первой  любви.  Природная
вдумчивость и чуткость Лидии помогли ей понять, что перемена,  происшедшая
в отношении мужа к ней, не означает уменьшения любви.  Она  почувствовала,
что любовь его только  вступила  в  новый  возраст.  Воспитание  детей,  в
которых она мечтала увидеть соединение духовных черт матери  с  физической
крепостью и красотою  отца,  показало  ей,  что  наследственность  -  вещь
гораздо более таинственная, чем она предполагала. Все дети были достаточно
крепкого здоровья. Они играли с отцом, как с ровесником, не чувствуя перед
ним никакого страха, а к матери выказывали нежную любовь, всегда  прибегая
к ней в своих маленьких горестях. Разумеется, они ничего не знали  о  том,
что такое наказание. При всех вспышках своего необузданного гнева,  Кэшель
умел сдерживаться; отчасти потому, что боксерская деятельность научила его
владеть собой, отчасти из-за того, что помнил горечь собственного детства.
Лидия с заботой и вниманием следила за развитием своих детей. Но когда она
по вечерам наедине заговаривала об этом с мужем, он только и мог  сказать,
что, по его мнению, дети, хотя и любят его, но недостаточно почтительны и,
пожалуй, даже думают, что они старше  своего  отца.  Лидия  соглашалась  с
этим, однако не считала детей в этом отношении неправыми.
   Семейные заботы имели для нее и хорошую  сторону.  Они  оставляли  мало
времени для раздумий о себе и своей жизни, когда прошли навеянные девичьей
любовью иллюзии и грезы и когда она узнала своего мужа, каким  он  был  на
самом деле. Она стала видеть в нем одног