е
ошеломил его. Он стал лишь отступать под натиском противника. В Кэшеле  не
было теперь ни рыцарского благородства, ни желания пощадить окровавленного
врага. Однако Лидию поражала в каждом его движении та же  степень  грации,
которая очаровала ее  в  его  матери...  Более  культурная  часть  публики
начинала уже с отвращением отворачиваться от страшного зрелища: оба  бойца
были вымазаны кровью, так  как  кровь  Парадиза  замарала  перчатки  обоих
противников.  Устроители  стали  было   совещаться,   не   прекратить   ли
состязание, но решили  для  удовольствия  африканского  короля  продолжить
схватку. Король, с выражением скуки смотревший до сих пор  на  все  номера
программы, теперь вдруг оживился,  по-детски  хлопал  в  ладоши  и  был  в
восторге...
   После минутного перерыва для отдыха, противники стали вновь драться. Не
успели они сделать двух шагов по направлению  друг  к  другу,  как  Кэшель
издали кошачьим прыжком очутился около Парадиза, нанес ему ужасный удар  в
голову и со смехом отскочил назад. Однако  Парадиз  только  встряхнулся  и
ринулся на Кэшеля, не помня себя от бешенства. Кэшель  устранился  от  его
первого натиска и побежал по кругу арены, насмешливо косясь через плечо на
врага с таким видом, будто тут происходит простая детская игра. В Парадизе
не осталось уже никакого следа добродушия. С дикой яростью кинулся  он  на
Кэшеля, не почувствовав  даже  страшного  удара,  полученного  в  середину
груди: казалось,  он  сейчас  растерзает  Кэшеля.  На  мгновение  их  руки
переплелись. Но уже через секунду Кэшель, спокойный и невредимый, отскочил
в сторону, тогда как  сопернику  опять  пришлось  утирать  кровь  с  лица.
Парадиз, оправившись, хотел повторить свой маневр, но встретил такой удар,
что упал на одно колено. Едва он успел подняться на ноги, как Кэшель опять
подскочил к нему и еще  раз  сбил  ловко  рассчитанным  ударом.  Затем,  с
кокетством хищного зверя, отбежал от своей добычи, издали  следя  за  ним.
Парадиз вскочил на ноги, весь бледный, в диком исступлении и сорвал с  рук
перчатки. Гул негодования и  протеста  поднялся  среди  зрителей.  Кэшель,
заметив маневр противника, хотел последовать его примеру. Но прежде чем он
успел освободить руки из перчаток, Парадиз уже был около него, и оба бойца
сцепились в  тесной  схватке  среди  всеобщего  волнения  и  криков.  Лорд
Вортингтон и другие зрители возбужденно вскочили со своих мест и  неистово
кричали: "Это против правил! Разнять их!" В это  время  зрители  заметили,
что Парадиз впился зубами в  плечо  Кэшеля.  Буря  негодования  усилилась.
Лидия дико вскрикнула в первый раз в своей жизни и сама не  узнала  своего
голоса. Затем она, как сквозь туман, видела, что  Кэшель,  с  перекошенным
лицом, обвил рукой шею своего врага, сильным движением закинул его могучее
тело за плечо и, как мешок, перебросил через себя на песок арены.  Тут  их
успела разнять  толпа  атлетов  и  полицейских,  сбежавшихся,  как  только
Парадиз  скинул  перчатки.  Поднялась  невообразимая  сумятица.  Нед  Скин
перескочил через барьер и  выкрикивал  ругательства  по  адресу  Парадиза,
которого уводили два приятеля, причем он едва держался  на  ногах.  Другие
старались успокоить разошедшегося экс-чемпиона,  подбодрить  ошеломленного
Парадиза или указать ему на неправильность поступка, только увеличивая тем
общий беспорядок. Кэшель на другом конце арены бранил  оторвавших  его  от
врага атлетов, упрекавших его в забвении правил.
   - К черту правила! - кричал Кэшель, - он укусил меня. Надо же мне  было
проучить его. Если бы вы не разняли нас... - Шум толпы заглушил его слова,
и Лидия видела только, какой угрожающий жест  был  сделан  по  направлению
Парадиза. Он потерял всякое самообладание. Лорд Вортингтон спустился вниз,
чтобы успокоить его. Но он оттолкнул и  его,  и  еще  нескольких  человек;
казалось, что Кэшель готов был броситься на всякого,  кто  подойдет.  Даже
Скин крикнул ему, чтобы он образумился, так как уже  довольно  набедокурил
сегодня. Тогда лорд Вортингтон шепнул что-то  на  ухо  Кэшелю.  Тот  вдруг
побледнел и, пристыженный, отвернувшись от  всех,  опустился  на  стоявший
поблизости стул. Через некоторое время он подошел к вернувшемуся на  арену
Парадизу и протянул ему руку. Под  аплодисменты  зрителей  они  обменялись
рукопожатием. Кэшель был более смущен, чем его побитый  противник:  он  не
смел поднять глаз. Он хотел поскорее скрыться подальше от направленных  на
него со всех сторон взглядов, когда  к  нему  подошел  офицер  в  парадном
мундире и объявил, что  король  хочет  говорить  с  ним.  Невозможно  было
отказаться.
   Король через переводчика  сказал  Кэшелю,  что  остался  очень  доволен
увиденным и выразил свое изумление тем, что Кэшель  не  генерал  или  член
парламента. Он предложил Кэшелю перейти на его  службу,  обещав  подарить,
если он приедет в Африку, трех самых красивых своих жен. Кэшель  не  знал,
как  ответить.  Но  его  выручил  переводчик,  привычный  к  такого   рода
положениям и вполне удовлетворивший короля каким-то витиеватым ответом.
   Лорд Вортингтон вернулся к своим дамам.
   - Теперь Байрон успокоился, - сказал он Лидии.  -  Он  сразу  смирился,
когда я сказал, что на него смотрят его аристократические приятельницы.  А
беднягу Парадиза он тем не менее так отделал, что тот сидит и "плачет.  Он
извинился перед Байроном, однако все еще продолжает утверждать, что побьет
его, если бой будет без перчаток. Его сторонники обещают ему победу.  Ведь
им предстоит еще встретиться осенью. Приз назначен  по  тысяче  фунтов  за
каждую трехминутную схватку.
   - Как? Разве Кэшель Байрон не собирается отказаться от своей профессии?
   - Отказаться? - удивленно переспросил лорд. - Ради чего? Ведь он  может
быть уверен, что эти деньги будут у него в кармане. Вы видели, что это  за
молодец.
   - Да, я  довольно  насмотрелась.  Алиса,  вы,  кажется,  хотели  домой.
Пойдемте.
   На следующий день мисс Кэру уехала в Уилстокен. Мисс  Гофф  осталась  в
Лондоне, чтобы дождаться конца сезона. Лидия поручила ее  попечению  одной
пожилой своей знакомой,  которая,  выдав  недавно  замуж  последнюю  дочь,
решила заняться подысканием женихов для Алисы, чтобы не остаться без дела.



        "11"

   К концу сезона Алиса почувствовала себя  более  свободно.  Хотя  она  и
гордилась своими отношениями с Лидией,  ей  не  могло  нравиться  то,  что
приходилось всегда оставаться в  тени.  Теперь  же,  когда  Лидия  уехала,
гордость дружбы с нею осталась, а  уколы  от  сознания  низкого  положения
компаньонки  были  забыты.  Чувство  свободы  делало  ее  более  смелой  и
самостоятельной. Она даже начала считать свои собственные  суждения  более
надежным руководством в каждодневных делах, чем пример  своей  патронессы.
Разве она не была права, заявив, что  Кэшель  Байрон  -  невежественный  и
заурядный  человек,  тогда  как  Лидия,  не   обращая   внимания   на   ее
предупреждение, пригласила его в гости. А теперь все  газеты  подтверждали
мнение, которое она пыталась внушить Лидии месяцы тому назад. В тот  день,
когда произошла схватка Кэшеля  с  Парадизом,  разносчики  вечерних  газет
кричали на улицах:  "Постыдная  сцена  между  двумя  кулачными  бойцами  в
Ислингтоне". На следующее утро в крупных газетах появились  рассуждения  о
своевременных попытках воскресить прежние грубые традиции борьбы на призы:
власти обвинялись в потворстве этим попыткам и к ним обращались с призывом
положить этому конец твердой рукой. "Если эта язва  не  будет  вырвана,  -
говорил один орган нонконформистов, -  то  нашим  миссионерам  уже  нельзя
будет утверждать, что Англия представляет собой источник Евангелия". Алиса
собрала все эти газеты и отправила их в Уилстокен.
   Был  в  Уилстокене  один  человек,  который   разделял   ее   воззрения
относительно  этого  предмета.  Где  бы  она  ни  встречалась  с  Люцианом
Уэббером,  они  начинали  разговор  о  Кэшеле  и  неизменно  приходили   к
заключению, что, хотя его странное поведение и удовлетворяло  злосчастному
вкусу Лидии к эксцентричности, она никогда серьезно им не интересовалась и
теперь ни при каких обстоятельствах не возобновит знакомства с ним. Люциан
выносил немного приятного для себя из  этих  бесед  и  обыкновенно  ощущал
после них какой-то неопределенный  привкус  пошлости.  Однако  при  всякой
встрече с Алисой он снова начинал разговор о Кэшеле; при  этом  он  всегда
вознаграждал Алису за образцовую благопристойность ее  взглядов  тем,  что
танцевал с ней по крайней мере три раза, если в этот вечер  бывали  танцы.
Умение танцевать было еще менее свойственно ему, чем умение разговаривать.
Он танцевал неловко и натянуто. Алиса же, прирожденная энергия  которой  и
мускульная сила превосходили все,  что  могло  быть  искусственно  создано
тренировкой самого мистера Меллиша, жаждала сильных  и  быстрых  движений.
Вальсировать с Люцианом для нее было равносильно тому,  как  если  бы  она
становилась на время палкой в руках клоуна, когда тот собирается насмешить
публику  преднамеренной  неуклюжестью  своих  прыжков.   И   хотя   Люциан
производил на нее впечатление человека необычайно строгой  нравственности,
обладавшего большим влиянием в политических сферах и игравшего видную роль
в частной жизни, ей  было  тяжело  проводить  с  ним  те  минуты,  которых
добивались лучшие танцоры по ее выбору. В конце концов ее начали  тяготить
нескончаемые разговоры о Кэшеле и Лидии; утомляла  и  чопорность  Люциана.
Начала тяготить ее и та  бдительность,  с  которой  приходилось  постоянно
следить здесь за своими манерами и словами. Эта  бдительность  к  тому  же
далеко не всегда приводила к желанным результатам: так однажды,  например,
она услыхала, как одна высокопоставленная дама (которая знала,  что  Алиса
услышит ее слова) отозвалась о ней, как о  плохо  воспитанной  деревенской
девке. В продолжение целой недели  после  этого  Алиса  не  произнесла  ни
слова, не сделала ни одного движения, не подумав предварительно, как будут
они приняты каким-либо недоброжелательным наблюдателем. Но чем  ревностнее
она  старалась  достигнуть  полного  совершенства  в  манерах,  тем  более
отвратительной казалась она самой себе и приходила к заключению, что такой
же кажется она и другим. Она дорого дала бы за  обладание  секретом  Лидии
всегда делать именно то, что подходило в данную минуту.  Ее  часто  бесило
тупоумие тех  людей,  с  которыми  приходилось  встречаться.  Ей  казалось
немыслимым  найти  с  ними  искренне-доброжелательный  тон.  Но  те  лица,
приобрести манеры которых она так страстно  добивалась,  чувствовали  себя
как нельзя лучше в обществе тупых и  скучных  людей.  Наконец,  она  стала
бояться, что по  своей  природе,  благодаря  своему  сравнительно  низкому
происхождению, неспособна приобрести привычки людей высшего круга, которым
она так мучительно завидовала. Но в один прекрасный день она почувствовала
сомнение, действительно ли является Люциан таким авторитетом и примером  в
деле умения вести себя, как  она  это  думала  до  сих  пор.  Он  не  умел
танцевать, его манера разговаривать была напыщенной и угловатой, во  время
разговора с ним нельзя было чувствовать себя легко и  свободно.  Следовало
ли после этого опасаться его мнения? Следовало ли бояться вообще чьего  бы
то ни было мнения? Алиса гордо сжала губы,  ощутив  в  себе  зарождающийся
протест.
   У нее мелькнуло в голове  воспоминание  о  событии,  всегда  вызывавшем
прежде негодование. Теперь же оно заставило ее рассмеяться. Она припомнила
скандальную сцену, когда  чопорный  Люциан  вдвое  согнулся  на  золоченом
кресле миссис Хоскин, иллюстрируя  момент  бокса,  называемый  отказом  от
сопротивления. В конце концов, что значил этот  легкий  толчок  Кэшеля  по
сравнению с тем градом ударов, которым он осыпал бока Парадиза? И не  прав
ли был Кэшель, говоря, что способности к  напряжению  и  отпору  могут  от
бездействия атрофироваться? Неучтивый поступок Кэшеля бросил луч истины на
ее собственную жизнь, когда она задала себе этот вопрос.
   Она много думала об этом и однажды, во  время  послеобеденного  отдыха,
последовательно стала разбираться в этом вопросе и взглянула на круг своих
аристократических  знакомых  со  своей  новой  точки   зрения,   сравнивая
поведение обыкновенных людей с поведением  людей,  обладавших  изысканными
манерами, и затем сравнивая тех  и  других  с  собой,  какой  она  была  в
недавнее время. Результат этого сравнения убедил ее, что во  время  своего
первого сезона в Лондоне она только и занималась тем, что  разыгрывала  со
страшными усилиями роль человека с незрелым самосознанием или,  говоря  по
совести, все время делала из себя идиотку.
   Затем она  получила  несколько  приглашений  из  Южного  Кенсингтона  и
Бейсуотера. Там  она  увидела  общество  крупных  коммерсантов,  докторов,
адвокатов  и  духовенства.  Все  увиденное  там  поразило  ее  как   яркая
карикатура на то, чем была она сама  все  это  время.  Это  было  общество
людей, больше всего стыдящихся и боящихся быть самими  собою,  презирающих
других при малейшем подозрении, что те являются такими, каковы они и  есть
на самом деле. Общество до такой степени застывшее и закоченевшее в  одних
и тех же формах, что отдельные точности, обладавшие достаточным мужеством,
чтобы играть на фортепьяно по воскресеньям, автоматически  вытеснялись  из
его среды, выбрасывались в  ряды  богемы,  где  они  уже  беспрепятственно
забавлялись изящными искусствами. Алиса увидела в этом  обществе  знакомые
черты того класса, к которому она сама принадлежала, но это не помешало ей
отметить его смешные стороны,  которые  заключались  в  безвкусной  манере
танцевать, в явно заученных манерах, в  тщеславии,  в  голосе  и  акценте,
искаженных беспрестанным старанием изобразить что-то утонченное, в обычном
грубом обращении с прислугою, в  идолопоклонстве  перед  знатью,  в  узком
сектантстве и в десятке других проявлений, которые Алиса, не чувствовавшая
никакого желания проникать в корень вещей, относила целиком  к  врожденной
вульгарности.
   Вскоре после этого дня  размышлений  она  встретила  Люциана  во  время
танцев. Он пришел на вечер по обыкновению поздно и с достоинством  спросил
ее, может ли он иметь удовольствие танцевать с  ней  сегодня.  Этой  формы
обращения он никогда не менял. К его удивлению, она предложила ему "второй
добавочный танец". Он  поклонился.  Сейчас  же  к  Алисе  подошел  молодой
человек и, заявив, что теперь, кажется, его  очередь,  увел  ее  с  собой.
Люциан снисходительно улыбнулся,  подумав,  что  хотя  манеры  Алисы  были
удивительно хороши, принимая во внимание ее прежнюю жизнь, однако иногда в
них проскальзывает более низкий тон, чем тот, который, по его мнению,  ему
удавалось сохранить в своем собственном поведении.
   Когда наступила его очередь, они сделали два тура по комнате под  звуки
вальса, разыгрываемого тапером, и затем остановились.  Алиса  предпочитала
ограничиваться этими двумя  турами,  когда  вальсировала  с  Люцианом.  Он
спросил ее, слышала ли она что-нибудь о Лидии.
   - Вы всегда задаете мне этот вопрос, - возразила Алиса. -  Лидия  пишет
только тогда, когда ей необходимо сообщить что-нибудь деловое; да и то она
присылает лишь несколько строк.
   - Вы правы. Но с тех пор, как мы с ней расстались, у нее могло  найтись
что-нибудь деловое.
   - У нее не нашлось ничего делового, - ответила Алиса, раздраженная  его
лукавой усмешкой.
   - Ей было бы приятно услышать, что мне удалось наконец освободить виллу
на вязовой аллее от арендаторов.
   - Я думала, что они давно уже уехали, - равнодушно произнесла Алиса.
   - Прошел месяц с лишним, как их уже нет там. Вся трудность  заключалась
в том, чтобы заставить их забрать свое имущество. Как бы то  ни  было,  мы
теперь освободились. Единственной вещью, напоминающей  об  их  пребывании,
является Библия, половина листов которой вырваны,  а  остальные  исчерчены
условиями  различных  пари,  рецептами   потогонных   средств   и   других
медикаментов, а также целой массой непонятных заметок. Одна из находящихся
в книге надписей, выцветшая от времени, гласит: "Роберту  Меллишу  от  его
любящей матери, с глубокой надеждой, что он пойдет по путям,  указанным  в
этой Книге". Я боюсь, что надежда не вполне оправдалась.
   - Как гадко  было  с  его  стороны  разорвать  Библию,  -  торжественно
произнесла Алиса. Но сейчас же, вслед за этим, рассмеялась и сказала: -  Я
знаю, мне не следовало бы смеяться, но я ничего не могу поделать с собой.
   - Этот случай производит на меня  скорее  трогательное  впечатление,  -
произнес Люциан, который любил показать, что он не лишен чувствительности.
- Можно живо вообразить себе веру этой бедной  женщины  в  будущее  своего
сына. Если бы только она смогла  предвидеть,  как  мало  оправдываются  ее
надежды!
   -  Надписи  на  книгах  подобны  надписям  надгробных   памятников,   -
презрительно заметила Алиса. - В сущности они не имеют никакого значения.
   - Я очень рад, что у этих людей нет больше предлога ходить в Уилстокен.
Большим несчастьем было, что Лидия познакомилась с одним из них.
   - Вы уже говорили об этом много раз, - вызывающе  произнесла  Алиса.  -
Можно подумать, что вы завидуете бедному боксеру.
   Люциан покраснел до корней волос. Алиса затрепетала от своей  смелости,
но не опустила глаз.
   - Поистине, это слишком нелепое предположение,  -  сказал  он,  скрывая
смущение под беззаботным видом, совершенно чуждым его обычным манерам. - В
чем я могу завидовать ему, мисс Гофф?
   - Это лучше всего известно вам самим.
   Люциан  понял,  что  в  Алисе  произошла  какая-то  перемена  и  что  в
разговорах с ней он потерял под ногами почву. Его оскорбленное самолюбие в
этот миг вытравило, подобно едкой кислоте, прежнее впечатление о ней,  как
о хорошо воспитанной и достойной уважения молодой женщине. Перед ним  была
избалованная красавица. И так как ему  вообще  нравились  не  те  женщины,
поведение которых соответствовало  его  мнению  о  благопристойности,  эта
перемена была далеко не к худшему для Алисы. Он не мог простить ей  только
последнего замечания, хотя постарался не дать ей заметить, как больно  оно
укололо его.
   - Я боюсь, что буду представлять собой очень жалкую фигуру при  встрече
со своим соперником, - сказал он, улыбаясь.
   - Вызовите его на дуэль и застрелите его, - весело произнесла Алиса.  -
Весьма вероятно, что он не умеет обращаться с пистолетом.
   Он опять улыбнулся; но если  бы  Алиса  знала,  насколько  серьезно  он
обдумывал ее предложение, пока не отбросил его, как неподходящее.  Пустить
пулю в Кэшеля являлось  для  него  скорее  роскошью,  которую  он  не  мог
позволить себе, чем преступлением. Алиса же была вполне удовлетворена тем,
что с этим Уэббером, на которого она потратила  так  много  незаслуженного
уважения, можно  обращаться  столь  же  небрежно,  как  с  поклонниками  в
Уилстокене.
   - Странно, - произнесла она,  подражая  задумчивой  манере  Лидии,  что
такой обыкновенный человек оказался привлекательным для Лидии. И это вовсе
не оттого, что он изящен. Ее ни на минуту не  интересует  эта  сторона.  Я
думаю, что она не посмотрела  бы  лишний  раз  даже  на  самого  красивого
человека в Лондоне, до такой  степени  ей  важна  в  человеке  только  его
духовная суть. И все-таки она находила удовольствие в разговорах с ним.
   - О, это ошибка! Лидия заставляет думать, что она глубоко  интересуется
человеком, с которым ей случайно пришлось  разговаривать;  но  это  только
манера. Под ней ровно ничего не кроется.
   - Я хорошо знаю эту ее черту. Но здесь было совсем другое.
   Люциан с упреком покачал головой. - Я не могу шутить в таких  серьезных
делах, - сказал он, решив сделать попытку восстановить свое достоинство  в
глазах Алисы. - Я думаю, мисс Гофф, что вы едва  ли  понимаете,  насколько
нелепо подобное предположение. В Европе мало  найдется  з