- Я говорил об усилиях, когда этот джентльмен перебил  меня.  По-моему,
ничего нельзя сделать в совершенстве,  артистически,  если  делать  это  с
усилием. Если  какое-нибудь  дело  не  может  быть  сделано  легко  и  без
напряжения, лучше совсем не приниматься за него. Это кажется вам странным?
Но я скажу вам вещь еще более странную! Чем больше  вы  приложите  усилий,
тем меньших  результатов  вы  достигнете.  Я  убедился  в  этом  на  своей
собственной профессии. Но и в каждой профессии  всякое  дело,  несущее  на
себе следы труда, усилия и напряжения, всякого рода  стараний,  -  которые
нам так усердно рекомендовал немецкий  джентльмен,  -  всякое  такое  дело
находится тем самым выше сил принявшегося за него человека,  и  потому  не
может быть хорошо исполнено. Возможно, что  оно  превышает  его  природные
силы; но чаще всего это случается потому,  что  его  плохо  учили.  Многие
учителя заставляют учеников сразу делать такие напряженные усилия, что  те
через несколько месяцев оказываются  уже  разбитыми  телом  и  душой.  Это
бывает  во  всяком  искусстве.  Я  раз  учил  одного   скрипача,   который
зарабатывал сразу сто гиней, сыграв одну или две пьесы, - и он сказал мне,
то же самое бывает и со скрипкой:  если  вы  станете  с  усилием  налагать
смычок или вообще напрягать при игре свои  мускулы,  то  вы  заиграете  не
лучше тех молодцов, которые потешают публику в трактирах за пару шиллингов
в вечер.
   - Долго ли нам придется слушать эту нелепицу? - сказал довольно  громко
Люциан, когда Кэшель замолк на минуту, чтобы перевести дух. Кэшель  гневно
посмотрел на него.
   - По мне, - шепнул лорд Вортингтон на ухо своему соседу, -  этот  малый
лучше бы поберегся и попридержал свой язык.
   - Вы считаете мои слова нелепицей? Ну так посмотрите на эту картину,  -
не унимался Кэшель. Он схватил со стола карандаш и поднес его  к  картине,
висевшей на одной из стен.
   - Видите юношу в рыцарском вооружении? Это, вероятно,  св.Георгий.  Вон
внизу и дракон, на борьбу с которым он вышел. Он уже сошел, как видите,  с
лошади, чтобы вступить в рукопашный бой. Там, наверху,  на  башенке  стоит
девушка почти без чувств от тревоги  за  св.Георгия.  И  ей  есть  за  что
тревожиться, уверяю вас! Разве его вид внушает уверенность в том,  что  он
выйдет победителем? Посмотрите: он  не  умеет  держать  тяжесть  и  своего
собственного тела на своих двух ногах. Ребенок одним  пальцем  повалил  бы
его. Взгляните на его напряженно вытянутую шею и  на  круглое,  как  луна,
лицо, которым он  повернулся  к  врагу,  как  будто  предлагая  ему  одним
здоровенным тумаком уложить себя на месте. Всякий из  вас,  конечно,  ясно
видит, что он слаб и нервен, как  кошка.  А  почему  производит  он  такое
впечатление? Да потому, что он весь - напряжение и усилие; потому что  нет
свободы ни в одном из его членов; потому что он с таким же уменьем и с тою
же легкостью держит свое тело, с какими любая из присутствующих здесь  дам
держала бы на плечах вязанку дров.  Если  бы  художник,  нарисовавший  эту
картину, знал лучше свое дело, он не решился бы отправить  этого  человека
на бой в таком состоянии, не поставил бы его в такое нелепое положение. Но
он не знал не только специальных  правил  борьбы,  но  общего  правила,  о
котором я говорил вам: что легкость и сила, напряжение и  слабость  всегда
неразрывно связаны. Что же, - обратился Кэшель к Люциану,  -  вы  все  еще
убеждены в нелепости моих слов?
   И он с удовлетворенным видом  замолчал.  Его  разбор  картины  произвел
заметное впечатление на слушателей.  Бедный  Кэшель  не  знал,  что  среди
гостей присутствует сам творец ее, художник Адриан Герберт.
   Люциан не счел  возможным  оставить  поведение  Кэшеля  без  достойного
ответа.
   - Так как вы первый подали пример  нарушения  требований  деликатности,
сэр, - сухо сказал он ему, - то я позволю себе заметить, что ваша  теория,
если только можно назвать ее этим словом, полна самых грубых противоречий.
   Кэшель нисколько не обиделся, а спокойно поставил канделябр на  стол  и
вплотную подошел к Люциану, который окинул его высокомерным взглядом и  не
тронулся с места.
   - Я вижу, что вы плохой знаток живописи, - добродушно начал Кэшель. - В
таком случае попытаемся рассуждать проще. Предположим, что вы хотите  дать
мне как можно более чувствительный удар. Что вы  для  этого  сделаете?  По
своей теории вы должны собрать все свои силы и ударить меня. Но со мной вы
этим ведь не покончите. Вы только  разозлите  меня,  тогда  как  сами  уже
потратили сразу все свои силы. Я же  возьмусь  за  это  дело  без  всякого
напряжения, вот так... - Тут он осторожно приложил  свою  ладонь  к  груди
мистера Уэббера и сделал ею легкое движение, от которого тот отскочил, как
мяч, пролетел несколько шагов и упал в стоявшее там кресло.
   - Вот видите, - как ни  в  чем  не  бывало  произнес  Кэшель,  стараясь
подавить  улыбку  удовлетворения  от  такого  наглядного  торжества  своей
победы. - Это не труднее, чем толкнуть биллиардный шар.
   Гул удивления, смеха и острот поднялся в зале. Все окружили  кресло,  в
которое упал Люциан, бледный от злости и потерявший всякое  самообладание.
К счастью для хозяйки дома, на него напал какой-то столбняк; он не  сделал
ни одного движения по направлению к Кэшелю, не произнес ни  одного  слова.
Только бледность лица и злобное сверкание глаз выдавали  его  исступленный
гнев. Вдруг он почувствовал прикосновение чьей-то  руки  и  услыхал  голос
Лидии, произнесшей его имя. Это сразу успокоило его. Он повернулся к ней и
постарался разглядеть ее лицо, но все двоилось в его глазах, огни  странно
прыгали и  дрожали,  в  голове  шумело.  До  него  донеслись  слова  лорда
Вортингтона к Кэшелю: "Вы злоупотребляете наглядными доказательствами, мой
друг", - но ему показалось, что они исходили из  какого-то  дальнего  угла
комнаты. Он нерешительно сделал шаг, чтобы разыскать Лидию, когда удар  по
плечу привел его в себя.
   - Убедил ли я вас  теперь?  -  дружественно  проговорил  Кэшель.  -  Не
смотрите так сердито: вы же не поломали себе костей. Мы старались доказать
друг другу свою мысль каждый по-своему, вот и все...
   Кэшель вдруг смущенно умолк. В первый раз за весь вечер он  смутился  и
потерял уверенность в себе. Люциан, не говоря ни слова, отвернулся от него
и вышел за  Лидией  в  соседнюю  комнату,  оставив  его,  сконфуженного  и
огорченного,  одного  посреди  огромного   зала.   Он   растерянно   и   с
разочарованием посмотрел в след мелькнувшей перед ним Лидии.
   В это время миссис Хоскин разыскала лорда Вортингтона, который старался
не попасться ей на глаза, и спросила его:
   - Кто этот джентльмен, которого вы ввели сегодня ко мне? Я  забыла  его
имя.
   - О, я глубоко сожалею о происшедшем, поверьте, миссис Хоскин. Это было
нехорошо со стороны Байрона. Но ведь и Уэббер  вел  себя  очень  дерзко  и
вызывающе.
   Хозяйке дома были неприятны эти извинения, которых она вовсе не  хотела
вызвать и которые ставили ее в глупое положение, только подчеркивая, что в
ее доме  произошло  что-то,  не  совсем  приличное.  Поэтому  она  холодно
ответила:
   - Его зовут мистер Байрон? Благодарю вас. Я забыла, - и собиралась  уже
отойти от лорда, когда к ней подошла Лидия, желавшая представить  Алису  и
объяснить, почему она вошла без доклада.  Лорд  Вортингтон  воспользовался
этим,  чтобы  поднять  престиж  Кэшеля,  обнаружив  перед   хозяйкой   его
знакомство с Лидией.
   - Слышали ли вы речь нашего общего знакомого, мисс Кэру? Очень  типично
для него, не правда ли?
   - Очень, - сказала Лидия. - Надеюсь, что гости госпожи Хоскин ничего не
имеют  против  его  стиля.  Он  слишком  оригинален  и  легко  мог  задеть
чей-нибудь не в меру щепетильный слух.
   - Да, - подхватила миссис Хоскин, начинавшая  подозревать,  что  Кэшель
какая-нибудь эксцентрическая знаменитость. - Он очень  оригинален.  Однако
надеюсь, что мистер Уэббер не обижен?
   - Если бы Люциан вел себя так же тактично, как мистер Байрон, то с  ним
бы не случилось этой неприятности,  -  ответила  Лидия.  -  Действительно,
мистер Байрон поступил необыкновенно умно и ловко. Ему удалось сбить с ног
моего двоюродного брата в гостиной на  званом  вечере,  не  произведя  тем
никакого скандала и не вызвав в нем возмущения своей выходкой.  Для  этого
надо иметь незаурядный такт и ум.
   - Видите, миссис  Хоскин,  общее  мнение  оправдывает  моего  друга,  -
поспешил заявить лорд Вортингтон, чтобы замять колкость слов Лидии.
   -  Нет,  я  ставлю  им  в  вину,  что  они  проявили  своим  поведением
непозволительное неуважение к спокойствию  хозяйки  дома,  в  котором  они
затеяли свой спор, - ответила Лидия. - Впрочем, мужчины так редко приносят
в жертву свою природную грубость требованиям общежития, что, право, нельзя
особенно винить их обоих. Ведь вы,  кажется,  не  сторонница  условностей,
миссис Хоскин?
   - Я не защищаю условности, но все же я сторонница хорошего тона.
   - Вы думаете, что тут есть какая-нибудь разница?
   - Я чувствую, что тут есть разница, - с  достоинством  ответила  миссис
Хоскин.
   - И я также, - сказала Лидия. - Но вряд ли можно требовать  от  других,
чтобы они считались с нашими субъективными мнениями и чувствами. Не правда
ли?
   С этими словами она отошла в другую часть комнаты, не дожидаясь  ответа
миссис Хоскин. Все это время Кэшель одиноко стоял все  на  том  же  месте,
посреди залы. Много глаз с навязчивым любопытством  разглядывали  его,  но
никто  с  ним  не  заговаривал.  Женщины  смотрели  на  него  с  напускной
холодностью, чтобы их не заподозрили, будто они восхищаются его смелостью,
а мужчины - с недоброжелательством. С тех пор, как Байрон увидел  в  толпе
гостей Лидию, чувство самоуверенности и довольство собой сменилось  в  нем
тягостным ощущением, что он наделал глупостей и скомпрометировал себя в ее
глазах. Он чувствовал себя теперь униженным и жалким.  Как  у  большинства
людей его профессии, расстроенные чувства легко вызывали в нем слезы.  Они
уже обжигали его горло, и ему неудержимо хотелось забиться  куда-нибудь  в
темный угол, чтобы облегчить свое неожиданное горе, когда к  нему  подошел
лорд Вортингтон.
   - Я и не знал, что вы такой записной оратор,  Байрон.  Как  только  вам
надоест ваша профессия, смело поступайте в пресвитеры.
   - Я не хочу вовсе менять своего призвания, - угрюмо ответил Кэшель, - и
я так хорошо знаю тон, каким следует говорить с  дамами  и  джентльменами,
как и свое собственное ремесло. Не беспокойтесь обо мне,  милорд.  Я  умею
вести себя.
   - Конечно, конечно, мой друг, - покровительственно произнес Вортингтон.
- Всякий видит по вашим манерам и словам, что  вы  джентльмен:  это  видно
даже на арене. Иначе я не посмел бы привести вас сюда.
   Кэшель недоверчиво покачал головой, но, в  сущности,  был  доволен.  Он
думал, что ненавидит лесть. И в самом деле, скажи ему лорд Вортингтон, что
он первый боксер Англии, - каким он, вероятно,  и  был,  -  он  бы  сурово
оборвал его. Но ему сейчас слишком хотелось верить  в  лживые  комплименты
его манерам, поэтому он не усомнился в искренности слов лорда. Тот заметил
это и, довольный произведенным маневром и своим собственным тактом,  пошел
на поиски миссис Хоскин,  чтобы  напомнить  ее  обещание  представить  его
знаменитой пианистке.
   Кэшель решил, что ему лучше всего уйти отсюда незамеченным. Лидия  была
окружена группой мужчин, с которыми она разговаривала  по-немецки.  Кэшель
же чувствовал себя неспособным говорить об ученых вещах даже по-английски;
к тому же он был уверен, что она сердится на него за обиду, причиненную ее
двоюродному брату, который в это время о чем-то серьезно беседовал с  мисс
Гофф. Кэшель собирался уже скрыться, как вдруг странные  звуки  вызвали  в
зале гул удивления, после которого наступило общее молчание. Мистер  Джек,
известный  композитор,  открыл  рояль  и  на  примере  объяснял   какой-то
теоретический  вопрос  композиции,   брал   голосом   различные   ноты   и
аккомпанировал себе на рояле. Кэшель, протиснувшийся через толпу гостей  к
двери, не удержался от громкого смеха как  раз  в  тот  момент,  когда  он
очутился около Лидии. Она беседовала с каким-то  господином  средних  лет,
которого  по  виду  нельзя  было  принять  ни   за   профессора,   ни   за
художественную натуру.
   - Абендгассе очень умный и ученый человек, - говорил этот джентльмен. -
Я очень жалею, что не слышал его доклада. Но я предоставляю все это  Мэри.
Она тут, наверху, принимает людей, любящих искусство. А я  с  гостями,  не
переносящими высоких материй, ухожу вниз, в сад или в курительную комнату,
в зависимости от погоды.
   - А что же вы предоставляете делать своим гостям? - пошутила Лидия.
   - Ну, они приезжают поздно и не успевают соскучиться, - ответил  мистер
Хоскин и громко  засмеялся  своему  ответу,  приветствуя  в  то  же  время
рукопожатием  проходившего  мимо  Кэшеля  и  справляясь  о  его  здоровье.
Заметив, что Лидия и Кэшель знакомы между собой,  он  поспешил  освободить
себя от обязанностей гостеприимства и предоставил им занимать друг друга.
   - Странно, откуда он может знать меня?  -  спросил  Кэшель,  беспокойно
поглядывая на Лидию. - Я никогда не видел его.
   - Он вас не знает, - с заметной холодностью ответила  Лидия.  -  Но  он
хозяин дома и потому считает своей обязанностью знать вас.
   - А, вот в чем дело, - произнес Кэшель и замолчал, так как  не  мог  от
смущения найти предмета для разговора.
   Она не хотела, по-видимому, выручить его. Тогда  он  осмелился  шепотом
сказать:
   - Я давно не видел вас, мисс Кэру.
   - А я очень недавно видела вас, мистер Кэшель Байрон. Я  встретила  вас
вчера в Лондоне.
   - Не может быть, - заволновался Кэшель. - Вы шутите.
   - У меня нет обыкновения шутить, мистер Байрон.
   Кэшель окончательно растерялся.
   - Вы же не могли меня видеть в... в... Когда и где вы  меня  встретили,
мисс Кэру? Не скрывайте этого от меня, пожалуйста.
   - Охотно скажу  вам,  это  было  на  станции  Кленгем,  около  четверти
седьмого.
   - Был ли кто-нибудь со мной?
   - С вами был ваш друг Меллиш, лорд Вортингтон и еще другие.
   - Да, лорд Вортингтон был с нами. Но где же  вы  были,  что  я  вас  не
видел?
   - Я была у окна, внутри вокзала, совсем близко от вас.
   - Как же это я не заметил вас, - пробормотал Кэшель, густо покраснев. -
Меллиш своим  поведением  испортил  всю  нашу  прогулку,  и  нам  пришлось
возвращаться назад. Мы, верно, представляли не особенно приятное  зрелище.
Не показалось ли вам, что я был в дурном обществе?
   - Не мое дело судить об этом, мистер Байрон.
   - Да, - с внезапной горечью произнес Кэшель. - Какое вам дело до  того,
в каком обществе я вращаюсь! Я поступил с  вашим  двоюродным  братом,  как
последний грубиян, и вы вправе на меня сердиться. Это, конечно, вас  ближе
касается.
   Лидия, понизив голос, чтобы обратить его внимание на  то,  что  они  не
одни в комнате, с большей приветливостью ответила ему:
   - Дело вовсе не в этом. Вы рассуждаете не как мужчина,  а  как  большое
дитя. Я вовсе не сержусь за ваш поступок  по  отношению  к  Люциану,  хотя
должна вам признаться, что он очень обижен. Обижена  и  миссис  Хоскин,  к
дому которой вы не выказали должного уважения.
   - Я чувствовал, что вы будете недовольны мной. Если бы я знал,  что  вы
здесь, я не произнес бы ни одного слова. Вы считаете,  что  я  создан  для
того, чтобы позволять другим топтать меня каблуками. Другой на моем  месте
раздробил бы ему голову.
   - Вы, может быть, не знаете, что джентльмены  никогда  не  дробят  друг
другу головы в обществе, как бы ни была велика нанесенная обида?
   - Я ничего не знаю. - Жалобным  самоуничижением  проговорил  Кэшель.  -
Все, что я ни сделаю, все плохо. Пусть это удовлетворит вас.
   - Мне не доставляет никакого удовольствия отыскивать  ваши  недостатки,
мистер Байрон. Вы очень низкого мнения обо мне, если так думаете.
   - Совсем нет, - живо сказал Кэшель. - Это вовсе не значит, что я худого
мнения о вас.
   - Вы, может быть, не сознаете, что это  нехорошее  мнение.  Но  оно  от
этого не становится хорошим.
   - Пусть будет так. Вы правы. Я опять говорю глупости.
   - Но это меня вовсе не радует. Мне хотелось бы, чтобы мы оба были правы
и согласны друг с другом. Понятно ли вам мое желание?
   - Не совсем, но я с ним все же согласен. Остальное ведь неважно.
   - Нет, мне хочется, чтобы вы поняли меня. Я постараюсь  объяснить  вам.
Вам кажется, будто я хочу быть умнее других людей. В этом вы ошибаетесь. Я
хочу, напротив, чтобы все знали то, что я знаю.
   Кэшель недоверчиво засмеялся и покачал головой.
   - Вы сами ошибаетесь в себе. Вы вовсе не хотите, чтобы  кто-нибудь  был
так же умен, как вы: это противоречит человеческой природе.  Вам  хочется,
чтобы люди были лишь настолько умны, чтобы понимать, что вы умнее их и что
вы можете одержать над ними верх. Но вам было бы очень неприятно, если  бы
они могли побить вас умом.
   Лидия не пыталась больше убеждать его; она задумчиво посмотрела на него
и тихо проговорила:
   - Эти метафоры из области борьбы стали у вас какой-то навязчивой идеей.
Вы слишком увлеклись современными учениями о  борьбе  за  существование  и
смотрите на жизнь, как на вечную войну.
   - Конечно. Что такое жизнь, как не война? Кто не побеждает, тот  должен
погибнуть. Ловкачи и умники выигрывают все ставки и забирают себе  львиную
долю  всех  прибылей,  делясь  только  с  продажными  негодяями,   которые
оказывают им подлые  услуги.  Черт  на  земле  всегда  помогает  дурным  и
сильным, а слабые навеки обречены  на  гибель.  В  книжках  жизнь  не  так
описывают. Но она именно такова. Уж это я знаю, поверьте мне.
   - Вы говорите несколько резко, но, пожалуй,  верно.  Однако  эти  слова
как-то не подходят к простаку,  которого  вы  хотели  изобразить  из  себя
несколько минут  тому  назад.  Поздравляю  вас  с  прекрасными  актерскими
способностями.
   - Убей меня Бог, если я что-нибудь понимаю из того, что вы говорите!  Я
больше похож на лошадь, чем на актера. Этой насмешкой  вы  хотите,  верно,
отомстить мне за вашего двоюродного брата.
   - Лидия серьезно и с сомнением  посмотрела  на  него.  Он  инстинктивно
выпрямился, как будто почувствовал какую-то опасность.
   - Значит, вы не поняли? - в раздумье сказала Лидия. - Тогда  я  испытаю
подлинность вашей глупости через ваше послушание. Хотите?
   - Глупость? Ну, ладно.
   - Послушаетесь ли вы меня, если я прикажу вам что-то сделать? -  дерзко
спросила она.
   - Я готов для вас в огонь и воду! - с жаром сказал Кэшель.
   Лидия  на  минуту  замолчала,  удивленная  странной  искренностью   его
восклицания. Уже с меньшей решительностью она продолжала:
   - Вам лучше не просить извинения у мистера Уэббера: отчасти потому, что
вы этим только подчеркнете, что обидели его, а главным образом потому, что
он, пожалуй, все равно не простит  вас.  Но  прежде  чем  уходить  отсюда,
подойдите к миссис Хоскин  и  скажите:  "Я  очень  сожалею,  что  не  умел
сдержать себя..."
   - Совсем, как по Шекспиру, не правда ли?
   - Вот видите: мое испытание удалось.  Теперь  я  вижу,  что  вы  только
представляетесь.  Однако  это  не  меняет  моего  мнения,  что  вы  должны
извиниться перед хозяйкой дома.
   - Хорошо. Я не знаю, что вы называете испытанием и почему считаете, что
я представляюсь. Но я хочу быть с вами согласным. Я  попрошу  извинения  у
хозяйки и даже у вашего двоюродного брата, если хотите.
   - Нет, я вовсе не хочу этого. Впрочем, это вас не касается.  Вы  должны
поступить, как вы считаете нужным, а не как мне хочется.
   - Я считаю  нужным  сделать  только  то,  что  вы  хотите.  Я  даже  не
спрашиваю, есть ли что-нибудь между вами и вашим двоюродным братом.
   - А вы хотели бы знать о наших отношениях? - удивленно спросила  Лидия,
не понимая его неожиданного замечания.
   - Неужели вы скажете мне? - воскликну