натных  людей,  с
которыми моя кузина не была  бы  лично  знакома.  Очень  молодая  девушка,
которая еще  мало  знает  свет,  могла  быть  обманута  внешностью  такого
человека, как Байрон. Женщина привыкшая к обществу, не может сделать такой
ошибки. Нет  сомнения,  что  вульгарность  и  неуклюжие  любезности  этого
человека забавляли ее некоторое время, однако...
   - Но почему же тогда она пригласила его посещать ее "пятницы"?
   - Это не что  иное,  как  простая  любезность  с  ее  стороны.  Простая
благодарность за то,  что  он  помог  ей  выпутаться  из  затруднительного
положения.
   - В таком случае, она могла бы равным образом  пригласить  и  полисмена
навещать ее. Я не могу поверить, чтобы это была только любезность.
   Люциан в эту минуту ненавидел Алису.
   - Мне очень жаль, что вы считаете подобную вещь возможной,  -  произнес
он. - Не сделать ли нам еще один тур вальса?
   Алисе трудно было  вынести  намек  на  то,  что  она  еще  недостаточно
понимает светскую жизнь и не видит пропасти между Лидией и Кэшелем.
   - Конечно, я понимаю, что это невозможно,  -  возразила  она.  -  Но  я
подозревала здесь совсем другую причину.
   Люциан, не смея вывести из ее слов, что именно имелось  в  виду,  думал
найти выход из неприятного разговора в вальсировании. Но во  время  вальса
она посоветовала ему взять несколько уроков танцев  у  одной  учительницы,
искусной в  обучении  джентльменов  тому,  что  называют  изящной  манерой
танцевать. Эта выходка внесла в их беседу такой холод, что  Алиса,  боясь,
чтобы ее новая теория поведения не завела слишком далеко, изменила  тон  и
выразила удивление той массе разнообразной работы, которую Люциан выполнял
на Даунинг-стрит. Он принял комплимент с полной серьезностью, оставив ее в
убеждении, что примирение состоялось. Но это не было так  на  самом  деле.
Она ничего не смыслила в политике или общественной работе,  и  он  понимал
неискренность ее хорошо разыгранного  удивления;  к  тому  же  он  находил
вполне естественным, что она с  почтением  относится  к  его  способностям
из-за глубокого невежества в делах. А то, что она  считала  его  настолько
мелочным, чтобы  завидовать  боксеру,  и  находила  его  манеру  танцевать
лишенной изящества - словно заноза вонзилась в душу.
   После этого танца Алиса много думала о Люциане, а также о том  способе,
каким в обществе устраивались браки. Прежде  чем  мисс  Кэру  взяла  ее  в
компаньонки, она часто с горечью задумывалась о своей судьбе. Все  изящные
молодые люди вращались в кругах, попасть в которые  гувернантка  не  имела
никаких шансов. Войти  в  более  близкие  отношения  она  могла  только  с
коренными обитателями Уилстокена, на которых она смотрела, как  на  жалких
провинциалов, и среди которых даже Уоллес Паркер  казался  джентльменом  и
выделялся как манерами, так и ученостью. Теперь же,  когда  она  сделалась
общепризнанной красавицей в том кружке, который едва ли принял бы  в  свою
среду Уоллеса Паркера, она сделала открытие, что все изящные молодые  люди
были младшими сыновьями в своих семействах, все отличались  безденежностью
и расточительностью, и, хотя они далеко  превосходили  Люциана  Уэббера  в
умении танцевать, однако на них нельзя было  смотреть,  как  на  людей,  с
которыми стоит устраивать общий домашний очаг.
   Алиса достаточно испытала уже тягостей и забот, связанных с  бедностью;
с идеальными молодыми людьми она встречалась только в  романах  и  никогда
серьезно не считала, что они возможны в действительной жизни. Она не имела
еще никакого представления о том, в чем заключается ужас совместной  жизни
с людьми низменного образа мыслей, но очень хорошо  понимала  всю  тяжесть
недостатка денег.  Нельзя  сказать,  чтобы  она  равнодушно  относилась  к
вопросу честности: ничто не могло бы заставить ее соединить свою судьбу  с
самым богатым из богачей, если бы она  считала  его  безнравственным.  Она
стремилась выйти замуж за человека с деньгами, с общественным положением и
с хорошим характером; но в то же время ей хотелось,  чтобы  такой  человек
был молод и имел красивую наружность. Но человека,  удовлетворяющего  всем
этим требованиям, не явилось на ее  горизонте.  Все  красивые,  галантные,
хорошо воспитанные молодые люди были по уши в долгах, так  как  жили  выше
своих доходов, еще меньших, чем те, которыми прельщал  ее  Уоллес  Паркер.
Богатые и титулованные наследники настолько  же  стояли  ниже  Паркера  по
наружности и умению держать себя, насколько они уступали ему и в учености.
Кроме того,  ни  один  человек,  сколько-нибудь  удовлетворяющий  всем  ее
требованиям, еще не выказал ни малейшего желания влюбиться в нее.
   В одно прекрасное июльское утро Алиса в сопровождении грума отправилась
в парк верхом на лошади. Утро  дышало  свежестью,  и  всадники,  и  лошади
наслаждались душистой, бодрящей прохладой. В парке не было видно ни одного
скучающего джентльмена, лениво болтающего, развалившись в карете, не  было
также раздраженных зрителей, которые, сидя на стульях, завидовали бы  ему.
Алиса, прекрасная наездница, - чего нельзя было ожидать от нее,  поскольку
верховой ездой она занялась недавно, чувствовала себя в седле превосходно.
Она уже проскакала легким галопом от  Корнера  до  Серпентина,  как  вдруг
увидела Уоллеса Паркера, приближающегося к ней  верхом  на  большой  белой
лошади.
   - Как поживаете, Алиса? - воскликнул он, искусно заставляя свою  лошадь
гарцевать и снимая в то же время шляпу  со  всей  галантностью,  какую  он
предполагал в этом случае у аристократа.
   - Боже мой! - воскликнула Алиса, забыв в порыве удивления о  приличиях.
- Как вы попали сюда? И где, ради всего святого, достали вы эту лошадь?
   -  Я  думаю,  Алиса,  -  произнес   Паркер,   довольный   произведенным
впечатлением, -  что  явился  сюда  за  тем  же,  за  чем  и  вы  -  чтобы
наслаждаться прекрасным утром. Что касается этого Россинанта, то  я  нанял
его. А эта рыжая лошадь - ваша? Простите за нескромность вопроса.
   - Нет, - ответила Алиса, слегка покраснев. - Я никак  не  ожидала,  что
встречу вас здесь.
   - О, во время сезона я всегда бываю здесь на прогулках.  Но  вы  правы,
год тому назад встретиться здесь было бы для нас совершенно невероятно.
   - Алиса поняла, что чем дальше, тем неприятнее будет для нее  разговор.
Поэтому она переменила тему.
   - Вы были в Уилстокене с тех пор, как я последний раз видела вас?
   - Да. Я бываю там по крайней мере раз в неделю.
   - Раз в неделю! Дженет ничего не говорила мне об этом.
   Лукавое  выражение  Паркера  давало  понять,  что  он  не  хочет  сразу
открывать причину этого. Алиса чувствовала себя задетой, но не снизошла до
расспросов. Паркер продолжал:
   - Как поживает мисс Синий чулок?
   - Я не знаю никого, кто бы носил подобное имя.
   - Вы хорошо знаете, о ком я говорю. Я говорю о вашей покровительнице  -
мисс Кэру.
   Алиса вспыхнула.
   - Вы невыносимо дерзки, Уоллес, -  произнесла  она,  хватаясь  за  свой
хлыст. - Как вы смеете называть мисс Кэру моей покровительницей?
   Уоллес внезапно принял торжественно-печальный вид.
   - Я не знал, что вам неприятно напоминание о всем том, чем  вы  обязаны
ей, - сказал он. - Дженет никогда не отзывается о ней  неприязненно,  хотя
мисс Кэру ничего для нее не сделала.
   - Я не отзываюсь о ней неприязненно, - протестующе  воскликнула  Алиса,
сдерживая слезы. - Но  вот  в  чем  я  уверена:  вы  не  перестаете  дурно
отзываться обо мне там, дома.
   - Это только доказывает, что вы плохо понимаете мой характер. Я  всегда
стараюсь отыскивать для вас оправдание.
   - Оправдание - но в чем же? Что такого я сделала? Что  вы  хотите  этим
сказать?
   - О, ровно ничего,  если  и  вы  ни  на  что  не  намекаете.  Из  ваших
оправданий я заключил, что вы чувствуете себя неправой.
   - Я вовсе не оправдывалась. Не  смейте  больше  говорить  мне  подобные
вещи, Уоллес!
   - Я всегда ваш покорный слуга, - возразил он с вежливой иронией.
   Она притворилась, что не слышит его, и хлыстом  заставила  свою  лошадь
пуститься рысью. Так как белая лошадь не была рысаком,  Паркер  последовал
за Алисой тяжелым галопом. От страха, что  он  делает  ее  смешной,  Алиса
замедлила ход, и белый конь также перешел на  тихий  бег,  отмечая  каждый
свой шаг покачиванием длинного хвоста и гривы.
   - Мне надо что-то сказать вам, - произнес наконец Паркер.
   Алиса не удостоила его ответом.
   - Я думаю, что лучше сразу сказать вам обо всем, - продолжал он. - Дело
в том, что я хочу жениться на Дженет.
   - Дженет не хочет этого, - быстро возразила Алиса...
   Паркер самодовольно улыбнулся и произнес:
   - Я не думаю, чтобы у нее нашлось серьезное  возражение  против  этого,
если вы дадите ей понять, что между нами все кончено.
   - Что именно кончено между нами?
   - Ну, если вы предпочитаете иначе осветить дело и хотите этим  сказать,
что между нами никогда ничего не  было,  -  пусть  будет  так.  Но  Дженет
уверена, что мы были обручены. Так думали и многие другие люди, пока вы не
пустились в свет.
   - Я не в силах запретить другим людям думать все, что им угодно.
   - И все они знают, что, по крайней мере, я был готов  честно  выполнить
свою роль в принятом на себя обязательстве.
   - Уоллес, - произнесла Алиса, внезапно изменив тон, - я думаю, что  нам
лучше будет сейчас расстаться. Мне неловко ехать с вами по парку, когда со
мной нет никого, кроме грума.
   - Как вам будет угодно, - холодно произнес он, останавливаясь. - Могу я
сообщить Дженет, что вы желаете ее брака со мной?
   - Ни в коем случае. Я вовсе не желаю, чтобы кто бы то ни  было  выходил
за вас замуж, а тем более моя родная сестра.  Дженет  заслуживает  лучшего
жениха.
   - Я совершенно согласен с вами, хотя не понимаю,  к  чему  вы  клоните.
Насколько я понимаю вас, вы не хотите ни сами выходить  за  меня  замуж  -
заметьте, я все еще согласен выполнить свое обязательство, - ни  позволить
другой девушке быть моей. Не так ли?
   - Вы можете сказать Дженет, - горячо произнесла Алиса с пылающим лицом,
- что если бы мы - вы и я - были осуждены вечно жить вместе  на  пустынном
острове... Нет, я напишу ей. Это будет самое лучшее. До свидания!
   Паркер,  до  той  минуты  сохранявший  полную  невозмутимость,  проявил
беспокойство.
   - Я прошу вас, Алиса, - тревожно сказал он, - не говорить ей  про  меня
ничего дурного. Ведь вы не можете, не отступая от истины, сказать про меня
что-либо дурное.
   - Вы действительно любите Дженет? - спросила Алиса тоном сомнения.
   - Кто дал вам право сомневаться в этом?  -  негодующе  произнес  он.  -
Дженет во всех отношениях превосходная девушка.
   - Я всегда говорила то же самое, - заметила Алиса, слегка рассерженная,
что другой человек предупредил ее в  этой  похвале.  -  Я  напишу  ей  всю
правду, что между мною и вами никогда ничего  не  было,  кроме  того,  что
обыкновенно бывает между кузенами и кузинами и что с моей  стороны  ничего
больше и не могло быть. Теперь я должна уехать. Воображаю,  что  думает  о
нас мой грум.
   - Мне будет очень жаль, если это унизит вас в его  мнении,  -  злорадно
произнес Паркер. - До свидания, Алиса.
   Произнеся эти слова небрежным тоном, он дернул  свою  лошадь,  взмахнул
шляпой и поскакал прочь.
   Он сказал неправду, что у него была  привычка  кататься  в  этом  парке
каждое  лето.  Только  вчера  он  узнал  от  Дженет,   что   Алиса   ездит
прогуливаться здесь верхом каждое утро, после чего он решил встретиться  с
Алисой в одинаковых условиях; по его мнению, джентльмен, едущий верхом  на
белой лошади по дороге около Серпентина, не представлял  слишком  большого
контраста с  возможными  спутниками  Алисы,  как  бы  высоко  ни  было  их
общественное положение.
   Что касается Алисы, то напоминание Паркера о том, что мисс Кэру была ее
патронессой, огнем горело в груди. Поскорее  обеспечить  себе  независимое
положение  было  крайне  необходимо.  А  так  как  единственным   способом
достигнуть независимости для нее был  брак,  она  решила  выйти  замуж  за
первого встречного человека, каков бы ни был  его  возраст,  наружность  и
характер,  если  только  он  будет  в  состоянии  доставить  ей  такое  же
положение, как у мисс Кэру,  в  том  маленьком  мире,  привычки  и  обычаи
которого Алиса недавно усвоила.



        "12"

   В начале осени Алиса отправилась в  Шотландию,  где  начался  охотничий
сезон, а Лидия в это время жила в Уилстокене, приготовляя к печати  письма
и мемуары своего отца. Сначала ей было неуютно в замке,  где  все  комнаты
были  безвкусно  экзотичны:  то  со  сводчатыми  портиками,  то   в   виде
раззолоченных галерей, то с тремя, то с шестью стенами, и  не  было  среди
них ни одного  уютного  рабочего  кабинета  с  четырьмя  углами.  Все  они
напоминали сказочно-нелепые залы из "Тысячи  и  одной  ночи".  У  них  был
жуткий вид.
   В поисках удобного для работы помещения, она не раз останавливалась  на
мысли построить павильон с видом на вязовую аллею. Но  рабочие,  постоянно
сновавшие по этому  месту,  стали  бы  мешать  ее  занятиям,  поэтому  она
ограничилась тем, что приказала превратить одну из  кухонь  в  библиотеку,
откуда, сидя за своим письменным столом посреди комнаты, она могла  видеть
в одно из окон вязовую аллею, а в другое - луга,  лес,  большую  дорогу  и
канал, за  которым  ландшафт  замыкался  отдаленным  зеленым  холмом,  где
обыкновенно паслись овцы. Другие комнаты были заняты двумя служанками,  на
обязанностях  которых  лежало  подметать  и  вытирать  пыль  в  помещении,
готовить завтрак для мисс Кэру и ходить с поручениями в замок. В свободные
от занятий часы они сидели на открытом воздухе и чихали романы.
   После того, как Лидия проработала в этом укромном уголке месяца два, ее
жизнь до такой степени наполнилась  воспоминаниями  об  отце,  что  только
минуты  разговоров  с  прислугой   возвращали   ее   к   действительности.
Двенадцатого августа одна из служанок, Феба, вошла к ней и сказала:
   - Башвиль пришел узнать, не может ли  он  переговорить  с  вами,  мисс.
Разрешите ему войти?
   Позволение было дано, и лакей вошел. После схватки с Кэшелем он не  мог
уже вернуть свое прежнее самообладание. Правда, его манеры и речь были так
же округлены и почтительны, как и прежде,  но  лицо  не  сохраняло  больше
своего  непоколебимого  твердого  выражения.  Теперь  он  пришел   просить
позволения отлучиться на послеобеденное время. Он редко просил  отпуск,  и
ему никогда не отказывали.
   - Сегодня по дороге больше движения, чем обыкновенно, - заметила Лидия.
- Вы не знаете, отчего это?
   - Нет, сударыня, - ответил Башвиль, покраснев.
   - Обыкновенно с 12-го августа начинается охота, - сказала она, -  но  я
думаю, что едва ли в этом причина скопления народа. Нет  ли  по  соседству
бегов, ярмарки или чего-нибудь в этом роде?
   - Насколько мне известно, нет, сударыня.
   Лидия снова погрузилась в свою работу и вскоре забыла о  привлекшем  ее
внимание необыкновенном оживлении на дороге.
   Башвиль вернулся в замок и, прежде чем отправиться, нарядился так, как,
по его мнению,  должен  был  нарядиться  джентльмен,  отдыхающий  летом  в
деревне.
   Дообеденное время  протекло  совершенно  спокойно.  Не  раздавалось  ни
звука, за исключением скрипа пера Лидии, тиканья ее любимых часов, имевших
форму человеческого черепа, приглушенного стука посуды на кухне да голосов
птиц и служанок, доносившихся снаружи.  Когда  наступило  время  завтрака,
Лидия прервала работу, чтобы взглянуть на часы, и кончиком  пера  смахнула
пылинку с тетради мемуаров. Затем она бросила рассеянный взгляд в окно  на
вершины вязов, среди которых она когда-то узрела лесного бога. На этот раз
она увидела  там  полисмена.  Не  веря  глазам,  она  взглянула  еще  раз:
действительно, там стоял, осторожно оглядываясь,  чернобородый  человек  в
каске, выделявшийся темным пятном на фоне осенней зелени;  Лидия  призвала
Фебу и приказала ей спросить у полицейского, что ему надо. Девушка  быстро
вернулась, едва переводя дыхание, и сообщила, что более дюжины  констеблей
скрываются за деревьями и что один из них, к  которому  она  обратилась  с
вопросом, ничего ей на это не ответил, но стал расспрашивать  ее,  сколько
ворот в парке, всегда ли они заперты и много ли она видела  в  окрестности
людей. Она была уверена,  что  поблизости  совершено  преступление.  Лидия
пожала плечами и приказала подавать завтрак, во время которого Феба  то  и
дело выглядывала в окна, заставляя свою госпожу напоминать ей о  следующих
блюдах.
   - Феба, - сказала Лидия, когда тарелки были убраны, - вы можете пойти к
сторожке у ворот парка и спросить,  зачем  явились  к  нам  полисмены.  Но
дальше сторожки не ходите. Постойте. Елена, кажется, пошла в замок?
   Феба с явной неохотой ответила утвердительно.
   - Ну, хорошо, вы можете не  дожидаться  ее  прихода;  но  возвращайтесь
поскорее, мне может что-нибудь понадобиться.
   - Через минутку я буду здесь, мисс, - ответила Феба, убегая.
   Оставшись  одна,  Лидия  не  спеша  возобновила  свою  работу,  изредка
отрываясь, чтобы бросить взгляд на синеющий  вдали  лес,  на  стадо  овец,
разгуливающих по склону холма, или на стаю птиц, пролетающих над вершинами
вязов.  Неожиданно  рассеянный  взгляд  ее  упал  на  какого-то  человека,
полуобнаженного, с темным свертком под  мышкой,  быстро  промчавшегося  по
дальней просеке. Лидия подумала, что, вероятно, он был потревожен во время
купания в канале и обратился в бегство со своим гардеробом под мышкой. Это
предположение заставило ее рассмеяться; потом она опять вернулась к  своим
рукописям. Вдруг снаружи послышался шум и раздались  быстрые  шаги.  Затем
кто-то с силой рванул задвижку двери  -  и  Кэшель  Байрон  остановился  у
порога комнаты, пораженный присутствием Лидии и переменой в обстановке его
бывшего жилья.
   С ним также произошла странная перемена. На нем была матросская куртка,
которая, очевидно, принадлежала не ему, потому что едва доходила до пояса,
а рукава  ее  были  так  коротки,  что  обнажали  руки  почти  до  локтей,
обнаруживая отсутствие белья. Он был в белых коротких брюках,  испачканных
глиной и зелеными травяными пятнами. Вокруг его талии был обернут  широкий
пояс из красной материи. От колен и до носков, края которых свешивались на
ботинки, были видны обнаженные мускулистые  ноги.  Лицо  его  представляло
собой маску из пота и пыли, крови и черно-синих пятен от ушибов. Под левым
глазом вздувалась багровая шишка, величиной с грецкий орех; скула под этой
шишкой и другая щека сильно распухли; губа была надорвана с одной стороны.
Шляпы на нем не было, коротко остриженные волосы торчали в стороны, а  уши
имели такой вид, словно их только что натерли бумагой  для  чистки  медной
посуды.
   В продолжение нескольких секунд они молча смотрели друг на друга. Затем
Лидия попыталась что-то сказать, но голос изменил ей, и она  опустилась  в
кресло.
   - Я не знал, что вы здесь, - произнес он хриплым, задыхающимся шепотом.
- За мной гналась полиция. Я боролся в продолжение часа, а затем  пробежал
больше мили; я совсем изнемогаю и не могу  дальше  бежать.  Позвольте  мне
спрятаться в задней комнате, а  им  скажите,  что  вы  никого  не  видели.
Согласны ли вы на это?
   - Что такое вы сделали? - спросила она, с усилием  подавив  слабость  и
вставая с кресла.
   - Ничего, - ответил он, переводя дух, причем у него  вырвался  стон.  -
Причина - мое ремесло. Вот и все.
   - Почему полиция преследует вас? Почему вы в таком ужасном виде?
   При этих словах Кэшель занервничал. В крышку стоявшего на столе ящика с
письменными принадлежностями было  вделано  зеркало.  Он  наклонился  и  с
тревогой взглянул на  себя,  но,  увидев  отражение  своего  лица,  тотчас
успокоился.
   - У меня все в порядке, - произнес он. - Никакого знака  не  останется.
Эта мышь, - он весело указал на опухоль под глазом, - завтра же  исчезнет.
Собственно говоря