ительства  срочно   указано   перевести   просимые   главнокомандующим
генералом Юденичем двести шестьдесят миллионов рублей  золотом.  Указанная
сумма поступает в  Лондонский  банк  в  английской  валюте  и  гарантирует
выпускаемые правительством Северо-западной России денежные знаки,  которые
являются  всероссийскими  денежными  знаками   и   обеспечиваются,   кроме
указанной суммы, всем достоянием государства Российского". Под  этот  блеф
Юденич и выпускает миллиард двести миллионов для разгрома Петрограда.
   - Почему блеф? Разве Колчак не перевел денег?
   - Колчак перевел в Лондон  только  пять  миллионов  золотом...  У  меня
вернейшие сведения... Понимаете, что получится после сегодняшней  заметки?
Англичане вынуждены будут официально и немедленно ее опровергнуть, - иначе
адский скандал в палате. Они скажут, что не  гарантировали  и  никогда  не
намерены гарантировать авантюру. О пяти миллионах они тоже  не  скажут  ни
слова, и юденические кредитки будут продаваться  на  вес...  Кто  дал  эту
заметку? Гениальнейший ход!.. Чья здесь рука?.. Или это Москва... Или  это
спекуляция на валюте, - тогда это -  Митька  Рубинштейн.  По  пути  к  вам
забежал в "Гранд-отель", - внизу, в баре,  шумят  журналисты,  дьявольский
крик. Уверены, что заметку дал я... Представляете, как меня приняли?
   Он повалился на стул, потянул скатерть, толкнул стол, расплескал молоко
и закатился радостным смехом, - румяный,  белозубый,  отражающий  стеклами
очков утреннее солнце. Ардашев налил ему кофе, намазал бутерброды. Бистрем
с воодушевлением стал есть.
   - Большевики играют на противоречиях... В этом  их  основной  расчет...
Диалектика на фактах! Великолепно!.. Представляете, -  шарады-головоломки:
Ревель,  Рига  и  Гельсингфорс   добиваются   самостоятельной   буржуазной
республики. Поэтому они против  большевиков.  Значит,  им  нужно  помогать
белым. Но белые страшны - Колчак в Омске, Юденич  в  Ревеле  и  Сазонов  в
Политическом  совещании  в   Париже   угрюмо   не   желают   гарантировать
независимость  Эстонии,  Латвии  и   Финляндии.   Французы   тоже   против
независимости, - им нужна неразделенная, сильная Россия - угроза Германии.
Но  англичане  за  раздел  России  и  за  независимость  Риги,  Ревеля   и
Гельсингфорса; но англичане боятся немецкого влияния  в  Балтике,  поэтому
намерены захватить остров Эзель для морской  базы;  но  рабочая  партия  в
палате против вмешательства в русские дела, - у англичан  связаны  руки...
Германия против самостоятельности Риги, Ревеля и Гельсингфорса, потому что
тогда здесь будет  база  Антанты,  но  Германия  парализована  Версальским
миром.  Синтез:  большевики,  сталкивая  лбами   все   эти   противоречия,
выигрывают игру... Простите, я, кажется, съел весь хлеб.
   Ардашев сказал, глядя в окно:
   - В прошлом году я уезжал из Петрограда, там  было  очень  скверно.  Не
представляю, как они еще могут держаться.
   - В Петрограде осталось всего около семисот  тысяч  жителей,  остальные
разбежались или вымерли. От голода умирает каждый двенадцатый человек... -
У Бистрема расширились глаза. -  Топлива  нет.  Город  не  освещается.  На
улицах лошадиная падаль, объеденная людьми... Я добыл эти  сведения  через
контрразведку, подпоил одного пропащего человека. Из  двухсот  шестидесяти
заводов работает только полсотни. Целые кварталы пустых домов  с  выбитыми
окнами,  заколоченные  досками  магазины.  Не  видно  прохожих,  не  ходят
трамваи. Город разбит на боевые  участки.  Власть  предоставлена  Комитету
обороны. На заводах и по районам управляют  тройки.  В  домах  -  комитеты
бедноты. Все рабочие призваны к оружию. Особые отряды  рабочих  обыскивают
город, ища оружие и съестные припасы. Над всей жизнью - идея: победить или
умереть. Голод, лишения  и  суровость  стали  величием.  О!..  Трагический
Петроград!.. И он победит!
   - Дорогой друг, все это романтично издали, - негромко сказал Ардашев. -
Ну, хорошо, предположим, они  победят  Юденича,  они  победят  еще  десять
Юденичей. Но террор когда-нибудь кончится и  нужно  будет  восстанавливать
обыкновенную жизнь, и вот тут-то на смену романтизму придут будни вместе с
богатеньким  буржуем.  Одними  идеями  не  возродишь  города,  и  придется
кланяться. Европа богата в переизбытке продукции и в поисках новых рынков.
Россия - нищая, разоренная, но -  широчайший  рынок,  которого  хватит  на
всех. Не пройдет и года - высокий уровень перельется в низкий, Европа -  в
Россию, и мечтам - конец. Мне кажется,  так  именно  и  думают  англичане,
самые реальные из политиков.
   Бистрем весь сморщился, слушая. Поднялся, заходил, потирая  подбородок.
Поднял палец:
   - Вы упускаете: власть над политикой и экономикой в России взял рабочий
класс. Этого еще не бывало  в  истории.  Тут  должны  быть  вскрыты  новые
источники  творчества,   новые   органы   политической   и   экономической
структуры... Конечно, можно возразить:  рабочий  класс  в  России  еще  не
готов... Не  знаю...  Может  быть,  к  таким  штукам  совсем  и  не  нужно
готовиться... Даже и лучше неготовыми-то? А? Русские - талантливы, русские
- чудовищно неожиданный народ... (Кукушка на стенных  часах,  выскочив  из
дверцы, бодренько прокуковала одиннадцать. Бистрем спохватился.) Опаздываю
безумно! Надо бежать.
   Задержав его руку, Ардашев спросил:
   - Вы хорошо знаете такого - Хаджет Лаше?
   - Темный человек.
   - А какие данные?
   - Черт его знает, - никаких... Если нужно - добуду.
   - Что он тут делает?
   - Очевидно, как большинство иностранцев в  Стокгольме,  -  поставки  на
армию, продовольствие для Петрограда, спекуляция  на  фондах...  Постойте,
постойте... (Бистрем отложил шляпу.) Его компаньон, вот тот, что приехал с
дамами из Парижа, вчера давал интервью... Какая-то у них афера с нефтью  с
Детердингом...  Корреспонденты  чрезвычайно   заинтересовались,   особенно
американцы.  Говорят,  эта  афера  должна  отразиться   на   международных
отношениях... Хорошо. Я все узнаю подробно.
   Он распахнул дверь и столкнулся с Хаджет Лаше.
   - Простите, я  стучал,  но  вы  горячо  разговаривали,  -  Хаджет  Лаше
церемонно поклонился Ардашеву, дружески кивнул Бистрему и сел,  не  снимая
перчаток, поставил трость между колен. - Я вам  писал,  Николай  Петрович,
этим объясняется мое вторжение... - С улыбкой - Бистрему: - Вы  собирались
уходить, но вижу, намерены спросить меня о чем-то?
   - Несколько слов о нефти... - Бистрем присел у двери, положив шляпу  на
одно колено, на другое - блокнот.
   -  Простите,  принципиально  не  даю  интервью   никому   никогда.   Не
обижайтесь,  Бистрем,  я  дам  вам  заработать  на  чем-нибудь   другом...
(Огромные башмаки Бистрема на  вощеном  полу  и  отблескивающие  очки  его
застыли настороженно.) Если обещаете не упоминать моего имени,  приезжайте
ко мне, я вам наболтаю крон на пятьдесят всякой чепухи... (Засмеялся  и  -
Ардашеву.) Нефтью я интересуюсь, как прошлогодним снегом. Но со вчерашнего
дня, видимо спутав меня с моим другом, Левантом, журналисты  оборвали  мой
телефон:  бакинская  нефть,  "Стандарт  Ойл"  и   Детердинг,   Деникин   и
большевики... Господа, я только романист, я страшно  извиняюсь,  что  пишу
плохие романы, но позвольте мне быть чудаком и спрашивайте о нефти у  моей
квартирной хозяйки.
   Поднявшись, кашлянув, Бистрем проговорил глухо:
   - Благодарю вас!.. - И, не прощаясь, вышел.
   - Так наживаешь себе врагов. -  Хаджет  Лаше  сделал  безнадежный  жест
рукой в перчатке. - Бистрем не плохой малый, но когда-нибудь я  же  вправе
обидеться, - журналисты упорно говорят со мной о чем угодно, только  не  о
моих книгах. (Он засмеялся, показав сильную белую линию зубов.)  Я  к  вам
вот с каким предложением, Николай Петрович... У группы лиц возникла  мысль
купить "Скандинавский листок"... Вы бы не  вошли  в  компанию?..  (Ардашев
отложил сигару и насторожился.) Дело ведется плохо, денег  у  них  нет,  а
хорошая, культурная русская газета, ох, как  нужна...  Перед  иностранцами
стыдно за "Скандинавский листок", - газета, надо  признаться,  определенно
пованивает... Вы согласны со мной? (Ардашев быстро подумал: "Что за  черт,
дурак  или  провокатор?")  Я  немножко  патриот.  К  тому  же  честолюбие,
неудовлетворенное честолюбие, Николай Петрович. Ночи  не  сплю,  -  засело
гвоздем, так и чудится: нижний фельетон Хаджет Лаше, -  глава  из  романа,
продолжение следует... Кстати, прошу принять мой последний труд. (Он вынул
из кармана книжечку на серой скверной бумаге.) Отпечатано в Петрограде,  в
прошлом году. О  ней  хотел  писать  Амфитеатров,  но  было  уже  негде...
Полюбопытствуйте... Я  хорошо  знаю  Турцию,  -  здесь  все  на  основании
подлинных фактов... (Он положил книгу на край стола.) Подумайте  над  моим
предложением, Николай Петрович. В городе нехорошо говорят про газету...  А
это больно. Говорят - там всем заворачивает какой-то инкогнито,  будто  бы
на издание разменял  несколько  царских  бриллиантов,  за  какие-то  гроши
загнал евреям в Гамбург чуть ли не шапку Мономаха... Вы не слышали? Нет?..
Наверное, сплетни журналистов... Даже и ваше имя приплели.
   Не то почудилось, не  то  на  самом  деле  -  издевательское  торжество
просквозило вдруг в добродушных, даже  глуповатых  глазах  гостя.  Ардашев
похолодел от омерзения и сделал непоправимую ошибку... Начав  смахивать  в
кучу невидимые крошки на скатерти, сказал глуховатым голосом:
   - Простите, не понимаю  цели  нашего  разговора...  Вы,  видимо,  плохо
осведомлены:  я  -  один   из   соиздателей   "Скандинавского   листка"...
Чрезвычайно благодарен вам за критику, но оставляю  за  собой  свободу  ею
воспользоваться. (Все больше сердясь.) Газета наша левая,  хотите  считать
ее большевистской - считайте, желаете верить в царские бриллианты и  шапку
Мономаха - сделайте ваше одолжение, - разуверить не могу, да и  нет  охоты
опровергать всякие пошлости... (Не на крошки на  скатерти  надо  было  ему
глядеть, а на гостя в эту минуту.) На этом, думаю,  можем  исчерпать  нашу
беседу.
   Теперь - встать и ледяным  кивком  ликвидировать  неприятного  гостя...
Проклятая интеллигентская мягкотелость! - Ардашев  не  мог  поднять  глаз,
чувствуя, что, кажется, пересолил и нагрубил. А может быть,  гость  просто
неудачно выразился и сам, наверное, смущен до крайности?
   Гость молчал. Угнетающе не шевелился  на  стуле.  Ардашеву  видны  были
только острые носки его лакированных туфель - на правый носок  села  муха.
Хаджет Лаше проговорил тихо:
   - Вы меня не изволили понять, Николай Петрович... Если  я  и  выразился
резко о "Скандинавском листке", то не за левизну. Идя сюда,  я  чувствовал
себя связанным, это правда. Вы открываете  карты,  -  тем  лучше.  Я  могу
говорить искренне. Мы единомышленники, Николай Петрович... (Ардашев поднял
глаза, - Хаджет  Лаше,  округло  разводя  руками,  говорил  с  подкупающим
добродушием.) Возьмите Анатоля Франса. Открыто объявил себя большевиком. А
как же  иначе  должен  смотреть  подлинный  культурный  европеец  на  акты
величественной трагедии, которые развертывает перед ним русская революция?
На вилле "Сайд" я застал  Анатоля  Франса  у  камина  в  беседе  с  Шарлем
Раппопортом. Первое, что спросил Франс: "Друг мой, вы  видели  Ленина?"  Я
ответил: "Да..." Франс указал мне место у камина: "У  этого  огня  сегодня
беседуют только о героических событиях". Короче говоря, Николай  Петрович,
мой резкий отзыв вызван вот чем: в "Скандинавском листке" помещена заметка
об английской гарантии юденических  денег.  Теперь  я  верю,  это  простой
промах редакции, - заметка желтая  и  помещена  Митькой  Рубинштейном.  Вы
знаете, что он играет на понижении курсов?
   Все еще сердясь, Ардашев ответил глухим голосом:
   - От кого бы она ни исходила,  заметка  полезная...  Пускай  Рубинштейн
спекулирует, тем лучше: Юденич натворит меньше зла с дутой валютой.
   -  Браво!..  Это  по-большевистски...  Так   газета   намерена   валить
юденические деньги? Это смело. Я аплодирую. Я все-таки не  оставляю  мысли
стать ближе к газете. Хотелось  бы  застраховать  газету  от  случайностей
гражданской войны... Представьте,  падет  Петроград?  Подумайте  над  моим
предложением. Я  располагаю  ста  пятьюдесятью  тысячами  франков,  -  это
реальнее, чем шапка Мономаха. Правда?
   - Из этого ничего не выйдет, Хаджет Лаше.  Газета  издается  на  деньги
частных лиц, но распоряжается ею редакционный совет.
   - Они меня должны знать.
   - Кто они?
   - Редакционный совет.
   Ардашев подумал, поджав губы.
   - Простите, Хаджет Лаше, я не могу раскрыть конспирации и  даю  честное
слово, что и сам очень слабо посвящен в эти тайны...
   - Ну, на нет и суда нет...
   Хаджет Дате поднялся, взял  шляпу,  взглянул  исподлобья  и  потер  нос
набалдашником палки.
   -  Еще  просьба,  Николай  Петрович.  Ко  мне  в  Баль  Станэс  приехал
интимнейший  друг,  княгиня  Чувашева.  У  нее  идея   создать   маленький
культурный центр. Мы бы очень просили - не отказать пожаловать.
   Ардашев поблагодарил, - отказаться было совсем  уж  неудобно.  Проводил
гостя до прихожей. Там Хаджет Лаше начал восхищаться  цветными  гравюрами.
Заговорил о гравюрах, о Книгах. Ардашев  не  утерпел,  пригласил  гостя  в
кабинет - похвастаться инкунабулами [инкунабула - первопечатная  книга  XV
столетия]: двенадцать, великолепной сохранности,  инкунабул  он  вывез  из
Петрограда.
   - Ну, как вы думаете, сколько я за них заплатил?
   - Право, - теряюсь...
   - Ну, примерно?.. Даю честное слово: две пары брюк, байковую  куртку  и
фунт  ситнику...  (Ардашев  самодовольно  засмеялся   высоким   хохотком.)
Приносит солдат в мешке книжки... Я - через дверную цепочку: "Не надо".  -
"Возьми, пожалуйста, гражданин буржуй, - третий день не  жрамши".  И  лицо
действительно голодное... "Где украл?"  -  спрашиваю.  "Ей-богу,  нашел  в
пустом доме на чердаке..." И просовывает в дверную щель вот эту книжку,  -
в глазах  потемнело:  1451  год...  В  Париже,  только  что,  на  аукционе
инкунабула куда худшей сохранности прошла за тридцать пять тысяч франков.
   - Ай-ай, - повторил Хаджет Лаше. - Какие сокровища!
   Ардашев выбрал из связки ключей на брючной цепочке бронзовый ключик  и,
отомкнув бюро, выдвинул средний ящик:
   - Вы, вижу, знаток... - Он вытащил большую серую папку и, ломая ноготь,
развязывал завязку.
   Хаджет Лаше, стоявший за его спиной, сказал медленно:
   - Вы не боитесь хранить дома ценности?
   - Никогда ничего не сдаю в сейф. Вы что -  смотрите,  где  запрятана  у
меня шапка Мономаха?
   Хаджет Лаше, не отвечая, пристально, неподвижно глядел ему  в  глаза...
Когда лицо его задвигалось, Ардашев понял, в чем  странность  этого  лица:
живая маска! Будто другое, настоящее лицо движением бровей, всех  мускулов
силится освободиться от нее... И, поняв, он почувствовал даже расположение
к этому странному, некрасивому и, кажется, умному и утонченному  человеку.
Крутя цепочкой, наклонился вместе с гостем над  раскрытой  папкой.  Хаджет
Лаше взял один из цветных гравированных листов, поднял высоко, повертел  и
так и этак:
   - Могу вас поздравить, Николай  Петрович.  Это  подлинный,  чрезвычайно
редкостный Ренар, - чудная сохранность. Сколько заплатили?
   - Пять стаканов манной крупы.
   - Анекдот!.. В коллекции лорда Биконсфильда  имеется  второй  экземпляр
этой гравюры. Третьего в природе не существует. Антикварам было  известно,
что этот лист где-то в России, но его считали пропавшим. Гравюра стоит  не
меньше двух с половиной тысяч фунтов.
   Ардашев был в полном восхищении от гостя. Уходя, Хаджет  Лаше  повторил
приглашение в Баль Станэс.



34

   Дом в Баль Станэсе одиноко стоял  на  травянистой  лужайке,  на  берегу
озера. Кругом на холмах расцвечивался  осенней  желтизной  березовый  лес,
мрачными конусами  поднимались  ели.  Дом  был  бревенчатый,  с  огромной,
высокой черепичной кровлей, с мелкими стеклами в длинных окнах, с  углами,
увитыми диким виноградом. От города всего двадцать минут на автомобиле, но
- глушь, безлюдье.
   Хаджет Лаше жил здесь один  в  нижнем  этаже,  в  комнате  с  отдельным
выходом, - окнами на просеку, где проходила шоссейная  дорога.  Приехавших
поразила пустынность и запущенность  дома.  Прислуги  не  оказалось  -  ни
горничной, ни кухарки, ни дворника. Повсюду - непроветренный запах сигар и
мышеедины. На портьерах, на мебели  -  пыль,  в  каминах  -  кучи  мусора,
окурков, пустых бутылок.
   Когда чемоданы были  внесены  и  автомобили  уехали,  Лили  присела  на
подоконник и горько заплакала. Вера Юрьевна, - кулаки в карманах жакета, -
ходила из комнаты в комнату.
   - Послушайте, Хаджет Лаше, неужели вы предполагаете, что мы станем жить
в этом сарае? Для какого черта вам понадобилось привезти нас сюда?
   - Поговорим, - сказал Хаджет Лаше и сел на пыльный  репсовый  диван.  -
Присядьте, дорогая.
   Вера Юрьевна двинула бровями и, не вынимая рук из карманов,  решительно
села рядом. Здесь, во втором этаже, был так называемый музыкальный  салон,
- с  окном  на  озеро;  стены  и  потолки  отделаны  лакированной  сосной;
кирпичный очаг с маской  Бетховена;  рояль;  на  стенах  -  криво  висящие
картины северных художников.
   - Поговорим, Вера Юрьевна... Вам нечего  объяснять,  что  привезены  вы
сюда не для развлечений. Дом этот снят также не для  безмятежного  занятия
летним  и  зимним  спортом.  После   константинопольских   похождений   вы
достаточно отдохнули в Севре, здесь вы будете работать.
   - Знаете что, Хаджет Лаше, чтобы животное хорошо работало, за ним нужно
хорошо ухаживать и держать в чистоте... Так что с самого начала  я  ставлю
требование...
   - Требование?..  -  угрожающе  переспросил  Хаджет  Лаше  и  невеселыми
глазами  внимательно  осмотрел  Веру  Юрьевну,  будто  измеривая   опасные
возможности этой темной души.  -  Так,  так...  Чтобы  требовать  -  нужна
сила... Сомневаюсь - есть ли у вас что-либо, кроме нахальства.
   Вера Юрьевна подумала и - с изящной улыбкой:
   - Кроме нахальства - прочная ненависть и зрелое желание мстить.
   Хаджет Лаше брезгливо поморщился.
   - Мало... И - не страшно...
   - Как сказать... Во всяком случае, у  меня  достаточно  безразличия  ко
всему дальнейшему, вплоть до тюрьмы и веревки.
   - Угрожаете?
   - Да. Определенно угрожаю.
   - Стало быть, предлагаете мне быть осторожным?
   - Очень...
   - Не пощадите себя, если довести вас до аффекта?
   - До аффекта!.. Ой! Ой!.. В  ваших  романах,  что  ли,  так  выражаются
роковые женщины?.. (Добилась -  у  Лаше  сузились  глаза  злобой.)  Говоря
нелитературно, - могу быть опасна, если меня довести  до  выбора:  жить  в
вашей грязи или не жить совсем.
   - Мысль формулирована четко.
   - Дарю вам для записной книжечки.
   Молчание... У него опущены глаза, кривая усмешка.  У  нее  лицо  как  у
восковой куклы. В пыльное стекло уныло бьется большая муха.
   - Курите, Вера Юрьевна?
   - Да.
   Он медленно полез в задний брючный карман и  с  этим  движением  поднял
глаза, вдруг усмехнулся  всеми  зубами.  Но  у  нее  ничего  не  дрогнуло.
Задержав руку в кармане, вынул плоскую золотую папиросочницу, - предложил.
   - Как видите, всего-навсего - портсигар.
   - Да я и не сомневалась, что не револьвер.
   - Ах, не сомневались?
   Закурили... Вера Юрьевна положила ногу  на  ногу,  -  курила,  упершись
локтем в колено. Он посматривал на нее искоса... Затянулся несколько раз.
   - Вера Юрьевна...
   - Да, слушаю.
   - Во-первых, не  верю  в  ваше  безразличие,  -  вы  женщина  жадная  и
комфортабельная.
   - Наконец-то догадались.
   - Само собой, кроме этого, имеется психологическая надстройка.
   - Вот тут-то вы и собьетесь, плохой романист.
   - Признаю, вы нащупали у меня уязвимое место... но ведь и  мышь  кусает
за палец... Ну,  хорошо,  -  вы  требуете,  чтобы  жизнь  в  Баль  Станэсе
обставить пристойно... Завтра придут люди, выколотят пыль, дом приведем  в
относительный поряд