осподин Бистрем... Пожалуйста, не  могли  бы  вы  сейчас
прийти, мне очень страшно...
   - В чем дело?
   - Ах, я, право, очень боюсь по телефону...
   Вытирая глаза  белоснежным  передником,  экономка  рассказала  Бистрему
следующее: ровно в десять часов позвонили по телефону.  Незнакомый  голос,
назвав ее по имени, - фру Вендля, - сообщил, что Ардашев немного  выпил  и
остается  ночевать  в  гостинице  Хасельбакен  (в   пригородном   местечке
Хасельбакен) и просит немедленно привезти ночную рубашку, туфли  и  зубную
щетку.  Фру  Вендля  сейчас  же  собрала  вещи  и  поехала  в  трамвае   в
Хасельбакен...
   - О господин Бистрем, господин Бистрем, - у нее плачем перекосилось все
лицо, - господина Ардашева там не было. В гостинице Хасельбакен никогда не
слыхали о господине Ардашеве.
   - Так. Когда же вы вернулись домой?..
   - Да, господин Бистрем, когда я вернулась домой, мне сразу бросилось  в
глаза, что вот этот коврик у двери  лежит  криво.  Я  было  подумала,  что
господин Ардашев вернулся, и позвала его...  В  кабинете  обе  шторы  были
спущены, - я их не опускала сегодня...
   - Понятно. И ящик в письменном столе...
   Оказалось, все ящики в столе и в бюро  (где  Ардашев  хранил  золото  и
драгоценности) были взломаны. На ковре фру Вендля нашла золотую  монету  и
бриллиантовую  запонку.  Похищены  также  папка  с  цветными  гравюрами  и
несколько книг из шкафа. Но в столовой и спальне все оказалось  на  месте,
буфет, где хранилось столовое серебро, даже не вскрыт,  не  взята  дорогая
бобровая шуба из прихожей...
   - Дело очень серьезное, очень серьезное, фру Вендля... Вспомните-ка, по
какому делу мог пойти сегодня утром Николай Петрович?
   Фру Вендля вдруг оживилась:
   - Господин Ардашев пошел во  дворец  Густава.  Там  открыта  школа  для
русских детей. О, я теперь вспомнила... Когда  он  разговаривал  утром  по
телефону, он говорил по-русски... И потом он крикнул: "Фру Вендля, сегодня
к завтраку две персоны"...  Ах,  моя  голова,  моя  бедная  голова!..  Две
персоны к завтраку, кроме него, и две бутылки шампанского...
   - Значит, ждали еще третьего?
   - Так, господин Бистрем...
   - Кого?
   - Мне кажется, того господина, что заходил вчера... Я узнала его голос,
когда он утром просил к телефону господина Ардашева.
   - Небольшого роста, с темными усиками, - Извольский?
   - Так, так... Третьего дня он еще был у господина Ардашева.
   - О чем они тогда говорили?
   - Господин Ардашев позвал меня в  кабинет  и  сказал:  "Фру  Вендля,  к
господину  Извольскому  приехала  из  России   девочка,   племянница.   Мы
устраиваем ее в русскую школу, ее нужно  приодеть  хорошенько.  Где  можно
купить недорогие  первоклассные  детские  вещи?"  Я  сказала:  "С  большим
удовольствием схожу с девочкой в один магазин". Господин Извольский сказал
мне: "К сожалению, девочка нездорова и живет  далеко  от  города,  в  Баль
Станэсе, - вещи придется купить заочно".
   - По какой дороге Баль Станэс?
   - По Северной. На автомобиле туда двадцать минут.
   - Николай Петрович мог рассчитывать, выйдя  в  десять  часов  из  дому,
съездить в Баль Станэс и вернуться к завтраку?
   - О, вполне.
   - Фру Вендля, - сказал Бистрем, надевая пальто, - сейчас же  звоните  в
полицию, заявите о грабеже. Когда они явятся, повторите им все, что вы мне
говорили...
   - Меня могут арестовать?
   - Я думаю, они с этого и начнут. Но не бойтесь. Скажите им, что  только
что здесь был журналист Карл Бистрем и очень заинтересовался этим делом. Я
оставлю вам мой телефон, будут какие-нибудь новости, непременно звоните.
   Несомненно, была какая-то связь между  обыском  у  него  и  грабежом  у
Ардашева. Таков был первоначальный вывод, когда  Бистрем  шагал  в  ночном
тумане. Дойдя до своего дома, он остановился, всматриваясь: близ  подъезда
под фонарем стоял человек  с  поднятым  воротником  и  тоже  всматривался.
Бистрем быстро снял очки, носовым платком  прикрыл,  лицо  и  прошел  мимо
незнакомца - вниз по пустынной улице.
   Туман клубился  у  фонарей.  Подошвы  скользили  на  ледяном  асфальте.
Незнакомец некоторое время шел за ним и отстал. Светящийся диск  часов  на
башне висел, как чудовищная луна.  Бистрем  различал:  четверть  третьего.
Где-то нужно переждать до утра... Он вспомнил о портовом кабачке, открытом
всю ночь, и свернул к старому острову.
   В кабачке "Ночная вахта" в передней комнате  с  цинковым  прилавком  он
устроился за изрезанным ножами столом, спросил  черного  кофе.  У  другого
конца стола дремал, подперев щеку, человек в  черном  пальто,  в  плющевой
шляпе. В глубине - низкая  арка  и  несколько  каменных  ступеней  вели  в
помещение, куда полиция неохотно  заглядывала.  Там  слышались  матросские
песни, щелканье костяшек, пьяный говор; порой он  усиливался  и  свирепел;
как  ноябрьский  шторм,  тогда  плечистый  хозяин  за   цинковой   стойкой
поворачивал к арке тяжелое лицо, знакомое с приключениями на всех широтах.
Туда, в глубину кабака, и оттуда, к  стойке,  циркулировали  кучками  и  в
одиночку: тяжелоногие матросы;  элегантные  воры;  бледные,  как  полотно,
курильщики опиума, рассеянные и  неряшливые  морфинисты;  томные  эротики,
нюхающие эфир; опухшие алкоголики; жаждущие странных  видений  потребители
гашиша с остановившимися зрачками. Близ наружной двери за столиком  дремал
полицейский, - он вступал в свои обязанности только лишь в  случае,  когда
чья-нибудь отчаянная душа, не успев вкусить всех наслаждений,  вылетала  в
маленькую дырку, проделанную ножом.
   Бистрем размышлял. Самое благоразумное - завтра же с  утренним  поездом
удрать в Берлин. Но благоразумие было у него наименее развитым  рефлексом.
Помимо всего, эта история зацепила его профессионально, - нюхом журналиста
он чувствовал поживу. Если бы еще удалось создать политический процесс,  -
лучшего громкоговорителя на всю Европу и желать нечего.
   Из глубины  кабака  к  дремлющему  человеку  в  черном  пальто  подошла
женщина, и они заговорили шепотом. Она была пьяна и  плаксива,  у  него  -
мутные глаза, измятое лицо. Он пытался что-то выпытать, она трясла красной
шляпкой, двигая по столу  пустым  стаканом.  Несколько  фраз  долетело  до
Бистрема; он насторожился, - они говорили по-русски:
   - Брось глупости, что случилось?
   Она топорщилась. Он настаивал. Засопев носиком, она сказала:
   - Третьего привезли.
   - Когда?
   - Часов в одиннадцать, утром сегодня...
   - Кого?
   - Он так мне всегда нравился, так я мечтала с ним познакомиться... Тебе
не все равно -  кого?".  Поехала  я  в  девять  часов  на  дачу  за  моими
платьями... Иду с вокзала... А они катят в автомобиле...  Я  -  в  лес,  -
назад на станцию... Если бы он меня увидел на дороге, - только бы  мне  до
утра и жить...
   - Кто, Хаджет Лаше?
   У Бистрема точно заслонка соскочила с глаз - сразу  вспомнил,  как  под
Сестрорецком ночью во время опроса его особенно спрашивали о Хаджет Лаше.
   - Тише ты! - Она схватила человека за руку, глядела на него  мечущимися
зрачками. - Дурак, Дурак!.. (Качнулась и ему - в самое ухо.) В  автомобиле
были двое: этот, - симпатичный, и сволочь - Извольский... Там  они  с  ним
черт знает что делают...
   Человек встряхнул ее:
   - Лилька, слушай ты, еще раз повторяю, - скажи фамилию.
   - Оставь! Ты просто дурак... Сказала,  боюсь,  значит  -  боюсь...  Все
равно я уже опиум теперь курю... Черт с вами, хоть все друг  другу  глотки
перегрызите... Да черт со мной тоже. Вот что...
   Она встала, пошатываясь. Он пытался  удержать,  -  она  изо  всей  силы
вырывала руку. (Кабатчик за стойкой угрожающе кашлянул.)  Она  со  страхом
уставилась на него. И опять - собеседнику:
   - Ну, хорошо, я скоро приду, подожди.
   Она  ушла  за  арку  вниз,  человек  в  плюшевой  шляпе  рассеянно  мял
незакуренную папироску. Бистрем до тех пор глядел на него, покуда  тот  не
поднял глаз.
   - Можно вам задать несколько вопросов? - Бистрем  сейчас  же  подсел  к
нему. - Я журналист. Я невольно подслушал ваш разговор. Насколько я понял,
эта девушка  видела  сегодня  в  одиннадцать  утра  где-то  за  городом  в
автомобиле моего друга Ардашева вместе с некиим Извольским. Ардашев до сих
пор домой не возвращался. Между десятью и двенадцатью часами его  квартира
была ограблена. И я боюсь, что жизни его грозит опасность. Можете  вы  мне
дать какие-нибудь объяснения по поводу всего этого?
   Налымов поправил плюшевую  шляпу.  Потом  повернулся  к  Бистрему  всем
телом.  Лицо  его  с  мягковатым  носом  и  глубокими  складками  у   рта,
представлявшееся издали даже значительным, теперь, на близком  расстоянии,
оказалось просто жалкой дребеденью. И,  видимо,  у  него  самого  не  было
желания скрывать этого обстоятельства. Он встал, запахнул пальто:
   - Идемте...
   Они пошли по пустынной набережной.  Внизу  медленно  плескалась  черная
вода. Огни маяков боролись с туманом, бычьими голосами стонали  ревуны  на
бакенах. Налымов сел на сверток канатов, засунул руки в рукава.
   - Если у вас есть возможность пригрозить полиции  скандалом  в  печати,
вашего друга можно еще попытаться спасти. Не думаю, чтобы  они  прикончили
его сегодня же ночью. Вам что-нибудь известно о "Лиге спасения  Российской
империи" и о Хаджет Лаше? Лига и Хаджет Лаше -  шайка  наемных  убийц,  но
вести борьбу придется с теми, кто их нанял, а это  довольно  серьезно.  Вы
можете взять только большим европейским скандалом. Вы намерены  влезать  в
драку?
   - Да, теперь особенно намерен.
   Налымов вздохнул будто с облегчением. Глубже засунул руки  в  рукава  и
начал  рассказывать  о  Хаджет  Лаше,  о  создании  Лиги,  об  организации
политических убийств. Случай с поддельным чеком Леви Левицкого  он  считал
их самым уязвимым местом, в особенности теперь, когда  высшая  политика  в
Лондоне и Париже берет курс на демократию в надежде, что у вождей  рабочей
партии и социал-демократов найдутся более современные приемы свернуть  шею
большевикам...
   Кашлянув от застрявшего в горле тумана, Бистрем спросил:
   - Например, какие приемы?
   - Хотя бы польская война... Тем не менее Лаше все же попытаются спасти,
чтобы не выволакивать на улицу грязи. Но на  широкий  скандал  не  пойдут,
выдадут его с головой.
   Помолчав, Бистрем сказал сурово:
   -  Слушайте,  вы  представляете,  какую  сейчас  огромную   услугу   вы
оказываете большевикам?
   - Пожалуйста. - Налымов пожал плечами.
   - За эту услугу вы можете жестоко поплатиться, предупреждаю заранее.
   Налымов не ответил. Мутное пятно  его  лица  как  будто  затряслось  от
смеха.
   - Я-то в этом деле  хочу  только  спасти  одного  человека,  такого  же
лишнего, как и я, - сказал он. - Но на свет вы меня не вытаскивайте, не из
скромности  говорю,  из   чисто   санитарных   соображений.   Впрочем,   с
удовольствием, даже с острым удовольствием окажу эту услугу. Это  было  бы
прекрасным завершением...
   И он начал бормотать  какие-то  совсем  уже  малосодержательные  фразы.
Бистрем, присев на корточки перед свертком канатов, заговорил шепотом:
   - Слушайте, план действий должен быть таков, по-моему...


   Они вернулись в "Ночную вахту" и едва отогрелись водкой с черным  кофе.
Когда в предутренней мгле  зазвонил  первый  трамвай,  Бистрем  и  Налымов
поехали в главное  полицейское  управление.  Пришлось  ждать.  В  половине
восьмого они вошли в кабинет начальника полиции. Он сидел широкой спиной к
газовому камину. Все вокруг него блестело лакированным  деревом.  Вошедшие
сели напротив  полнокровного  лица  начальника  с  лакированными  глазами,
лакированными усами. Он был изысканно вежлив. Бистрем  сжато  и  энергично
объяснил цель прихода: их друг, Ардашев, находится в  руках  шайки  убийц.
Дорога каждая минута: нужно немедленно послать отряд  полиции  на  дачу  в
Баль Станэс.
   Ничто не отразилось на лице  начальника  полиции,  не  дрогнул  волосок
гороховых бровей, не затуманились даже глаза,  когда  Бистрем  упомянул  о
Хаджет Лаше, о Лиге, о  загадочных  убийствах  Кальве  и  Леви  Левицкого.
Начальник полиции улыбался, взявшись за ручки лакированного кресла.
   - Господа, - голос его был трубный и мощный, - господа, я охотно  верю,
что вы оба -  в  добром  здоровье  и  твердом  рассудке.  Если  вы  пришли
рассказывать  мне  сказки  о  каких-то  таинственных  лигах  и  загадочных
убийствах, охотно позабавлюсь вместе с вами в неслужебное время...
   Он слегка наклонил туловище. Бистрем взглянул на  Налымова,  тот  пожал
плечами. Бистрем нахмурился:
   - Вам известно, что у меня был обыск и изъятие журнальных материалов?
   - Вот как? Нет, не известно...
   - Предположим... Но вам известно, что я вернулся из  Советской  России,
куда ездил в качестве корреспондента от больших европейских  газет.  Я  не
сомневаюсь, что вы  будете  пытаться  арестовать  меня.  (Лицо  начальника
сияло.) Поэтому - к сведению: мною уже начата газетная кампания, не здесь,
конечно, - в Лондоне и Париже, в оппозиционной прессе. Материалы о Лиге  и
о Хаджет Лаше и все, что сопутствовало его деятельности в Стокгольме, мною
переданы   по   назначению.   Вы,   конечно,   осведомлены   о    перемене
общеполитического курса в Европе. Мой арест и ваше неведение в делах  Лиги
и Хаджет Лаше послужат тем желанным политическим скандалом,  который  ищет
сейчас оппозиционная пресса...
   - Вы мне грозите? - с тихой медью в горле спросил начальник.
   - Да, я вам угрожаю - и неприятностями, более серьезными, чем вы мне...
   В первый раз начальник  отвернул  лицо  и  некоторое  время  смотрел  в
окошко. Затем с приветливой мягкостью:
   - Простите, господа, я наведу справки.
   Он поднялся, рослый, облитый мундиром. Вышел. Бистрем засмеялся, сняв и
потирая очки. Начальник  отсутствовал  минут  двадцать.  Вернулся  красным
солнышком. Снова плотно сел.
   - Я навел справки. Господа, предоставьте это дело мне. В нашей  работе,
когда в нее вмешиваются  любители-детективы  (наклон  туловища  в  сторону
Налымова) или пресса  принимает  слишком  горячее  участие,  -  начинается
невообразимая путаница: много бумаги, много  шуму,  мало  толку.  Шведская
полиция, как и во всех цивилизованных странах, не интересуется  политикой,
мы  -  слепое  орудие  власти.  Мы  одинаково  гостеприимны  и  к  русским
монархистам и к большевикам. Но сводить ваши  внутренние  счеты,  господа,
этого допустить на нашей территории не можем, - отправляйтесь  за  этим  к
себе домой... Лига занимается политикой, - говорите вы?.. Да  хоть  черной
магией, это - ее дело. Но  если  какие-то  члены  Лиги  преступили  закон,
будьте покойны - меч закона опустится на  них...  Господа,  верьте  в  мою
искренность, оставьте ваши телефоны,  через  два-три  часа  я  сообщу  вам
исчерпывающие сведения о господине Ардашеве.
   Начальника несло словоохотливостью. Честный Бистрем даже приоткрыл  рот
от изумления. Налымов сказал по-русски:
   - Он маневрирует. Действуйте энергичнее.
   Тогда Бистрем быстро на блокноте набросал десяток фраз, вырвал страницу
и протянул ее начальнику. Это была  телеграмма,  она  начиналась:  "Париж.
Юманите.   Редакция.   В   Стокгольме   мною   раскрыта   террористическая
организация..." И так далее.
   Прочтя, начальник осторожно почесал мизинцем сбоку носа:
   - Что это такое?
   - Начало борьбы, - блеснув очками, ответил Бистрем. -  Через  несколько
минут телеграмма отправится в Париж.
   - Я не могу понять, что, собственно, вы от меня хотите, господа?
   - Немедленно отрядить с нами агентов для обыска на даче в Баль Станэсе.
   Налымов - учтиво:
   - Хорошо вооруженных, господин начальник.
   - Знаете, господа, - воротник у начальника стал тесен, - все же  это  -
беспримерно.  Вы  не  доверяете  мне.  Вы   пытаетесь   руководить   моими
поступками. Вы грозите мне...
   Бистрем перебил:
   - Курьер советского посольства Кальве и  журналист  Леви  Левицкий  под
носом у стокгольмской полиции были подвергнуты пыткам и  убиты.  По  этому
делу у нас имеются документы и свидетели.
   Начальник отвалился на спинку патентованного кресла. С  лица  его  стал
сходить лак. Пауза. Он вскочил, отшвырнул кресло и - бешено:
   - Я покажу проклятым русским эмигрантам политику! (Позвонил.)  Господа,
собирайтесь. Я придам к вам шесть полицейских и детектива...



62

   Под клубящимися осенними тучами дача в Баль Станэсе казалась покинутой,
- ни дымка из труб на высокой кровле, окна закрыты ставнями, на дорожках -
прелые листья, в клумбах - поломанные цветы. Один из  полицейских,  бросив
нажимать звонковую кнопку, долго стучал в дверь крыльца.
   Подслеповатое лицо детектива изображало крайнюю скуку:  "Пустая  затея,
здесь уже неделю никто не живет..." Инструменты для взлома двери  не  были
взяты, сержант предложил поехать на станцию и переговорить с  начальником.
Пришлось вмешаться Бистрему  и  Налымову.  Они  начали  стучать  руками  и
ногами, сержант по их просьбе выстрелил из револьвера.
   В доме послышалось шлепанье туфель. Дверь раскрылась, высунулся  Хаджет
Лаше, небритый, опухший и заспанный, в туфлях на босу ногу, в накинутом на
ночную рубашку пальто.
   - В чем дело?
   - А вот сейчас узнаете, в  чем  дело,  -  сердито  проговорил  сержант,
оттесняя Лаше в переднюю. - Тут у вас, черт возьми, крепко спят.  -  Из-за
борта мундира он вытащил предписание об обыске. - Ваше имя?
   Лаше пошел за очками.
   - Закрывайте двери, настудите дом! - крикнул он из столовой.
   Вернулся, добродушно поправляя черепаховое пенсне на жирном носу:
   - Покажите-ка этот курьез...  -  Прочел.  Снял  пенсне.  -  Пожалуйста,
господа. - И тогда только царапнул зрачками по Налымову. -  Сделайте  ваше
одолжение, здесь все нараспашку.
   Полицейские разошлись по комнатам. Налымов сказал сержанту:
   - В этом доме - больная женщина. Прошу у ее  дверей  поставить  агента,
иначе мы найдем ее мертвой.


   Хотя трудно было предположить, что начальник полиции предупредил Хаджет
Лаше об обыске, все же Лаше как будто приготовился. Он был спокоен.  Надев
черкеску и сапоги, он, с длинным мундштуком, улыбаясь, ходил за  агентами,
сам открывал шкафы, ящики, двери. Обыск в первом этаже и в его комнате  не
дал ничего. Бистрем хмурился. Налымов, безучастно сидя в  столовой,  ждал,
когда дойдут до второго этажа.
   На мгновенье в столовую заглянул Хаджет Лаше  и  -  хриповатым  голосом
по-русски:
   - Напрасно затеяли. С тобой будет то же, что с Левантом.
   - А что с Левантом? - с кривой усмешкой спросил Налымов.
   - Найден с перерезанным горлом в Марселе.
   - Что вы сделали с Верой Юрьевной?
   - Наверху. Плоха. - Лаше убежал и - весело агентам: - Теперь  -  только
кухня. Или кухня потом? Пойдемте наверх.
   Налымов,  в  шляпе,  надвинутой  на  глаза,  с  тросточкой  за  спиной,
последним поднимался по лестнице. Он  чувствовал,  что  боится  встречи  с
Верой Юрьевной.  Он  необычайно  легко  приспосабливался  к  любой,  самой
невероятной обстановке, но с такой же легкостью и отряхивался. В этот  раз
отряхнуться не удалось: часть его самого оставалась в этом памятном доме.
   Впереди по лестнице поднимался Лаше, бойко подшучивая над самим  собой.
Кое-кто из полицейских ухмылялся. Внезапно Бистрем - громко:
   - Прошу обратить внимание, лестница - свежевымыта.
   Все остановились. Подслеповатый детектив сердито взглянул на Бистрема и
нагнулся, рассматривая растоптанный окурок. Лаше раскатисто засмеялся:
   -  Браво!  Лестница  действительно  вымыта  и  не  дальше  как   вчера.
(Сержанту.) Не могу привыкнуть к вашему северному обычаю: снимать сапоги в
прихожей и дома ходить в шерстяных носках... Натаскиваешь с улицы грязь.
   Поднявшись наверх, Лаше объяснял:
   - Здесь музыкальный салон. Как видите, пол также замыт... Здесь  -  две
спальни для приезжающих. Здесь - комната больной... Начнем с салона?
   Налымов остался у запертой комнаты Веры Юрьевны, - там не  было  слышно
ни звука, ни  дыхания.  Лаше  издалека  мимоходом  поглядывал  насмешливо.
Бистр