У нее  зубы  застучали  о  стакан.  Василий  Алексеевич
угрюмо заходил по маленькой комнате. Она со стоном выдохнула воздух:
   - Ты его видел?
   Он неопределенно пожал  плечами.  До  чего  же  человек  оберегал  свое
червячковое благополучие! Ему бы в ореховую  скорлупу,  в  середину  ореха
забиться от всех кошмаров. Глаза Веры Юрьевны понемногу  отошли,  суженные
ужасом зрачки расширились и даже с юмором  следили  за  шагающим,  опустив
голову, Налымовым.
   - Бабы - сволочи, правда? - сказала она. - То ли дело - без  баб...  Ты
прав - все вздор... Переживем и этот случай...
   - В чем дело, Вера? Что у тебя было с этим человеком?
   - Не скажу.
   - Как хочешь.
   Тогда она обхватила колено и засмеялась тихо:
   - Знаешь, Вася, в сутенеры ты совсем  не  годишься.  Скажи,  почему  ты
все-таки так цепляешься за жизнь?
   - Не знаю, не думал.
   - Врешь... Вот когда ты меня потеряешь, - а я долго такого не пролюблю,
- тогда тебе будет плохо... Потому что я  -  последний  человек  на  твоем
пути... (Тихо, мечтательно.) И ты - умрешь...
   Василий Алексеевич споткнулся, остановился:
   - Чего ты добиваешься от меня, Вера? Чтобы я ожил,  как  весенняя  муха
между рамами? Но ведь оживать нужно для какого-то продолжения... А у  меня
его нет. Еще недавно я с величайшим облегчением думал о конце: разумеется,
с минимумом болезненных ощущений - это самое желательное. Колесо  автобуса
или удар ножа в пьяной драке...
   - Еще недавно? - тихо переспросила Вера Юрьевна.
   - Подожди! У меня  был  круг  каких-то  моральных  понятий  и  какие-то
устремления... То есть человеческое  лицо...  Я  принадлежал  к  обществу,
которое называло себя высшим... Вместе с этим обществом меня вышвырнули из
России... Но этого мало: моральные понятия и устремления  и  мои  и  всего
этого  общества  оказались  чистейшей  условностью...  вздором...  грязным
тряпьем... И целей - никаких. У  других  -  кровожадные  планы  и  надежды
вернуть все обратно. Но я устал от крови и  ненависти  и,  главное,  ни  в
какие возвраты не верю... Ты понимаешь меня? Неожиданно появляешься  ты...
Я  сопротивляюсь  этому...  Я  сопротивляюсь  больше,   чем   собственному
уничтожению...
   Прижав подбородок к поднятому колену, Вера Юрьевна прошептала:
   - Люблю, люблю...
   - Вот это и ужасно. - Он закашлялся и рассмеялся дребезжащим смешком. -
Значит, предстоит еще коротенькая дорожка. Весьма извилистая  и  темная...
Ну что ж, любовь моя, - станем жуликами, бандитами или еще похуже.
   Вера Юрьевна вскочила, обхватила его голову холодными пальцами.
   - Ты - мой, мой, мой... - повторяла, прижимая его лицо к груди.  -  Кот
мой, гаденький мой, страшненький мой... Все теперь вместе, все - вместе...
(Она неловко царапала его кожу длинными  ногтями,  целовала  в  волосы,  в
висок.) Устрой, устрой только одно... Хаджет Лаше везет нас в Стокгольм...
Устрой так, чтобы быть нам вместе.
   Василий Алексеевич освободился от ее рук, медленно пригладил волосы.
   - Для чего - в Стокгольм?
   Вера Юрьевна не ответила. Он взглянул на нее и сейчас же  отвел  глаза.
Послышалось хлопанье в ладоши и голос Леванта, зовущего гостей ужинать...



23

   - ...Столько  привелось  видеть...  Жалко,  не  обладаю  талантом  Льва
Толстого... Бодливой корове бог рог не дает...  Да  теперь  и  времени  не
хватает - заниматься литературой... Все душевные силы уходят в борьбу...
   Жирноватое лицо Хаджет Лаше  с  твердой  нижней  челюстью,  с  мясистым
носом, ноздреватой, трудно  пробриваемой  кожей  было  чрезмерно  красное.
Короткие жесткие волосы - с бобровой сединой. Прямой рот - без  улыбки,  с
жесткими морщинками. Глаза  он  добродушно  жмурил.  Лицо  незаметное,  но
приглядеться - чем-то притягивало. К тому  же  он  оказался  занимательным
собеседником и компанейским парнем.
   Он сидел под  темной  листвой  липы,  расстегнув  шелковую  сорочку  на
волосатой груди. Свечи, обсыпанные мошкарой, догорали. Край  неба  зеленел
на востоке. По всему саду валялись бутылки, ковры, подушечки,  опрокинутые
стулья - следы развлечений. Дамы были пьяны. Вера и Мари ушли в дом.  Лили
спала на траве, прикрытая скатертью. Левант (плясавший  с  кухонным  ножом
лезгинку) дремал в парусиновом кресле, как режиссер, окончивший спектакль.
Необходимое согласие вести переговоры с Лондоном было  дано  Манташевым  и
Чермоевым.
   Они  сидели  под  липами  и  слушали  Хаджет   Лаше.   Приятно   тянуло
предутренней прохладой. Он рассказывал:
   - Я русский патриот, господа, и мне тяжело  видеть,  как  святое  белое
дело тормозится безумной  политикой  англичан...  Они  до  какой-то  черты
поддерживают  нас,  даже  толкают  на  борьбу...  Чего  дальше,  полковник
Бермонт-Авалов формирует в Германии эшелоны  из  русских  добровольцев,  и
английская миссия устраивает на берлинском вокзале торжественные проводы -
раздают продовольственные посылки, деньги, погоны. Оркестр  играет  "Боже,
царя храни"... Но как только мы начинаем  одерживать  решительные  успехи,
англичане начинают тормозить, устраивают иной раз прямое  предательство...
Создается ужасное впечатление,  как  будто  им  нужен  только  самый  факт
гражданской войны, и чем она будет дольше и разрушительнее, тем лучше  для
англичан. Возьмите наш участок, Северо-Западный фронт... Поначалу все  шло
гладко: немцы взялись формировать армию:  генерал  фон-дер-Гольц  сколотил
серьезный кулак в сорок тысяч штыков, Бермонт-Авалов -  корпус  в  Митаве,
Булак-Балахович  -  псковскую  группу.  Ригу,  всю   Латвию   очищаем   от
большевиков. Эстония выметена, как метлой. Жалованье  войскам  с  немецкой
аккуратностью выплачивается из Берлина: Шейдеман и  Носке  всей  душой  за
белый поход на Петроград... Ждем только весеннего  пути...  Так  -  нет!..
Вмешиваются англичане: им нужно Балтийское море, им нужны острова Эзель  и
Даго, этого они не хотят  отдавать.  Английская  эскадра  адмирала  Коуэна
начинает усиленно крейсировать в районе Биорке, и  -  бац!  -  ультиматум:
расформировать  армию   фон-дер-Гольца,   лишить   Вермонта   материальной
поддержки...  В  Ревеле  высаживаются  английские  генералы  Гоф  и  Марш,
заявляют, что берут в свои руки очищение Севера и Петрограда от красных...
Пожалуйста,  сделайте  милость...  Даже  есть  некоторый   плюс:   умерить
эстонские аппетиты, - чухонцы в Ревеле спят и видят  захватить  Балтийский
флот в Кронштадте. Словом - перспективы веселенькие.  Хорошо.  С  чего  же
начинают англичане? Предлагают на пост главнокомандующего  северо-западной
армией генерала Юденича... Да, господа, генерала Юденича!.. Вам, Леон, это
имя особенно должно говорить... Юденича, известного  резней  аджарцев  под
Батумом в шестнадцатом году, когда в несколько дней  были  вырезаны  сотни
аулов... Земли под Батумом и на Чорохе  он  распродал  под  дачные  места.
Известного резней армян... Расстрелом трехсот семидесяти офицеров и солдат
Эриванского  полка.  Тупой,  упрямый,  свирепый   человек   и   кабинетный
генерал... Англичане выбирают именно его. Почему? Да потому -  если  он  и
возьмет Петроград, то  зальет  его  кровью,  и  неминуемо  вспыхнет  новая
революция, и - опять начинай сначала,  -  что  и  требовалось  доказать...
Ллойд-Джордж  послал  Колчаку  предложение  утвердить  Юденича,  и  Колчак
утвердил и авансировал из золотого запаса... А как они снабжают  армию?  В
Ревель  прибыло  два  парохода  -  табак,  бритвенные  приборы,   варенье,
футбольные мячи, пипифакс, ну, там, френчик, башмаки... А у пулеметов  нет
запасных частей, у пушек нет замков... Оказывается, пароходы  направлялись
в Архангельск для английского десанта, но Ллойд-Джордж побожился в палате,
что интервенции нет и не будет, и пароходы  направил  в  Ревель,  где  они
сейчас грузятся льном из Пскова и Гдова... Эстонцы всю зиму скупали лен  у
русских мужиков... А замки от орудий и запасные части сняты, чтобы хорошее
оружие  нам  не  попало...   Прислали   десять   тысяч   винтовок   времен
франко-прусской войны, ни один патрон не подходит... На прошлой  неделе  я
говорил с Лианозовым... Тот самый нефтяной магнат, да, да... Он -  министр
финансов  в  правительстве  Юденича,  в   так   называемом   "Политическом
совещании".
   Хаджет Лаше, смеясь одними глазами, - рот оставался жестким,  жестоким,
- потащил из заднего кармана штанов бумажник, отыскал газетную вырезку.
   -  Показал  мне  вот  этот  образец...   (Качая   головой,   пододвинул
подсвечник,  надел  роговое  пенсне.)  Образец  -   как   мы   боремся   с
большевистской пропагандой... Воззвание.

   "Ленины, Апфельбаумы и прочие ненадолго сумели заглушить голос  совести
и разума русского народа.
   Легендарный  Народный  Витязь,  освободитель  Северо-Западной   России,
генерал  Юденич  поднял  и  лично  ведет  рати  народные  на  освобождение
Белокаменной.
   Уже раскрывается чуткая душа народа навстречу близкой великой радости.
   Солнце  свободы  и  обновления  всходит  над  многострадальной   Землею
Русской.
   Так хочет бог.
   Так повелевает народ.
   Так приказывает излюбленный Вождь Народный.
   Пойдем за ним!.."

   - Недурно? (Смеясь, снял пенсне, спрятал вырезку.) Лианозов сказал  мне
буквально (мы с ним друзья еще со школьной скамьи): "Не верю в наши  силы,
не верю людям, начинаю не верить самому себе... И  больше  всего  не  верю
англичанам... Генерал Марш в восторге от этого воззвания, он в восторге от
Юденича... Мы погибли, если англичане будут продолжать вести двойную игру.
Пусть Россия - колония.  Пусть  -  вторая  Индия.  Имей  мужество  открыто
заявить об этом. Но не разорение..." Вот что мне сказал Лианозов, а он  не
глупый человек... Особенно тогда меня поразило, даже испугало: он,  всегда
такой выдержанный, с чрезвычайной нервностью ведет сейчас переговоры, - уж
не знаю с кем в Лондоне, - о продаже всех нефтяных земель  в  Баку.  Очень
характерно, очень характерно...
   Манташев взглянул на Чермоева, у того открылся  изъян  между  передними
зубами. Помолчали. Огонек свечи, лизнув розетку, затрещал, погас. И  тогда
стало заметно, что уже светает. Гости поднялись, потягиваясь.



24

   Нинет Барбош принесла крепкого кофе в неубранную  столовую  со  следами
ночного безобразия,  открыла  жалюзи.  Утро  было  сырое.  Под  горой,  за
деревьями, поднимались ленивые дымки  Севра.  Неохотно  чирикали  воробьи.
Густая роса лежала на измятой траве,  с  липовых  листьев  падали  тяжелые
капли...
   Хаджет Лаше, в кавалерийских штанах и в туфлях, стоял у окна. За ночь у
него отросла сизая щетина, лицо было помято, но усталости он, казалось, не
чувствовал,  -  раздутые  ноздри  его  с  наслаждением  втягивали   запахи
серенького утра, глаза блестели настороженно.
   Когда Александр Левант, в пижаме и в туфлях, принес сверху  портфель  и
присел у стола, сжав виски ("Фу, черт, как трещит голова!"),  Хаджет  Лаше
сказал с оттенком изысканной меланхолии:
   - Только во Франции может так восхитительно пахнуть утро. Всюду человек
приносит вместе с собой  отвратительные  запахи,  но  здесь  даже  дым  из
каминов пахнет восхитительно...
   - Зависит от пищи, ничего особенного, - с неохотой ответил Левант.
   - Мне сорок семь  лет,  как  жалко,  как  жалко...  -  Хаджет  задвигал
бровями, сморщил лоб, и казалось, его лицо  с  мясистым  носом  и  жирными
скулами - маска, и вот-вот он сдерет ее. - Все чаще думаю - а не  надо  ли
было всем пренебречь, все страсти принести на алтарь... Ах! Как  ничтожны,
мелки, банальны все эти писателишки с мировыми именами... Хотя бы один  из
них дал мне ощущение вот такого утра... Женщины  открывают  ставни,  метут
пороги жилищ... Какой  древний  запах  очага!  А  чириканье  нахохлившихся
пичужек?.. А шорох капель?.. Ведь это божественный оркестр!..
   Левант взглянул на его несоразмерно  плотный  широкий  загривок,  хотел
было сказать, что "будет уж ломаться, не перед кем", но промолчал.
   - Бывают минуты, Александр, когда я чувствую, что мог бы...  мог  бы...
Жаль и больно такой аппарат  (коснулся  лба)  отдавать  грязной  работе...
(Левант опять изумленно взглянул на  его  двигающуюся  маску.)  Искусство!
Обдуманная и осторожная игра на тончайших воспоминаниях.  Ты  меня  понял?
Есть воспоминания, ставшие физическими точками в мозгу... Может быть, я их
получил от матери, от  прадеда,  от  предков...  Когда  ты  их  затронешь,
сыграешь  симфонию  на  этих  таинственных  точках,   -   рождается   чудо
искусства... Я ношу в себе силы для такого искусства,  Александр...  Сорок
семь лет!  Право,  брошу-ка  все  наши  авантюры,  поселюсь  в  Париже,  в
уединении, в мансарде, под небом, возьмусь за перо.
   - Ты что это, серьезно? - с тревогой спросил Левант.
   - А хотя бы и серьезно.
   - То-то, а то я уж...
   Левант,   усмехнувшись,   налил   себе   коньяку.   Каждый   раз   этот
человек-дьявол дурачил его, как  маленького...  Интересно,  какой  ход  он
делает сейчас этим разговором. Левант не верил, разумеется, ни одному  его
слову, но замыслов его до конца понять никогда не  мог.  Одно  можно  было
предположить, что он боится, как бы Левант не почувствовал  в  чем-то  над
ним превосходство. "Эге, - подумал Левант, - да не плохи  ли  его  дела  в
Стокгольме? То-то он так быстро прикатил по телеграфному вызову".
   - Ну что ж, - сказал Левант, - сорвем куртаж с  Манташева  и  Чермоева,
две-три сотняшки тысяч нам  перепадет,  марай  себе  на  здоровье  бумагу,
мансарду тебе подыщу. Мне тоже надоели наши авантюры, - тревог много, ночи
не спишь, а где они, эти миллионы? Я тоже, пожалуй, от дел отойду,  право,
ей-богу, отойду.
   Хаджет Лаше рассмеялся, подошел к столу и похлопал Леванта  ладонью  по
шее так, что у того отдалось в ушах.
   - Не старайся, Александр, меня  не  перехитришь.  Мои  дела  далеко  не
плохи, далеко не так плохи. Видишь ли,  в  жизни  нужно  делать  время  от
времени крутые повороты, - руль направо, руль налево, но всегда  вперед...
А кроме того, только то делать, к чему влечет страсть...
   Он отомкнул ключиком замок портфеля и осторожно  вынул  пачку  писем  и
фотографии. Освободил от грязной посуды место на столе.
   - Теперь слушай внимательно... Завтра ты выедешь в Лондон с  Налымовым.
Я с вами не поеду, - на это есть причины. Я навел о нем справки в  военном
министерстве и в Интеллиженс Сервис,  сведения  благоприятны.  Сегодня  же
закажешь ему приличные визитные карточки. Он одет? Нужны визитки и фрак.
   - Достанем...
   - Будет лучше, если вы встретитесь с самим Детердингом, но можно  взять
в оборот и секретаря. Разговаривать, конечно, должен Налымов. Пусть начнет
с борьбы за Петроград, -  это  ключ  ко  всей  России.  Колчак  и  Деникин
отрезывают большевиков от  угля,  хлеба,  нефти,  моря  и  так  далее,  но
смертельный удар им наносит генерал  Юденич.  Понятно?  Затем  вы  начнете
козырять мной... Я ближайший друг, советник и помощник генерала Юденича. А
Юденич - это герой и  военный  гений...  (Левант  изумленно  заморгал.)  Я
организовал в Стокгольме политический центр из  европейских  дипломатов  и
журналистов для  моральной  поддержки  северо-западной  армии.  Наш  центр
связан с Парижем... Налымов может показать невзначай вот эти фотографии.
   Надев роговое пенсне, Хаджет Лаше отобрал из пачки два снимка. На одном
были сняты - спускающиеся с какой-то лестницы Хаджет Лаше, в черкеске, при
кинжале, и на шаг позади  низенький,  плотный,  с  висячими  усами,  хмуро
скосившийся из-под огромного козырька фуражки генерал  Юденич.  На  другой
фотографии - Хаджет Лаше (широко улыбающийся) у подъезда  гостиницы  среди
каких-то разноплеменных молодых людей в мягких шляпах  и  дорогих  пальто,
все они также смеялись чему-то перед объективом.
   - Достоверные фотографии? - спросил Левант.
   - Идиот, они же были  напечатаны  в  журнале.  Затем  -  четыре  письма
генерала  Юденича  ко  мне.  Это,  как  ты  и  сам  понимаешь,  липа,   но
первоклассная, работа моего нового помощника, Эттингера -  концертмейстера
Мариинского театра. Я подобрал его в Гельсингфорсе, - он ходил по  кафе  и
показывал фокусы: разувался, ногой брал карандаш  и  писал  справа  налево
любой автограф. Клад, а не человек.
   - У тебя широкие планы?
   - Как всегда... Если бы мне на этот раз по-настоящему повезло... Ого! с
моими  планами...  Я  пасынок  счастья,  Александр.  Какому-нибудь   ишаку
Манташеву везет, - принц... Мы же вот ломаем голову,  как  его  обогатить.
Да, друг мой, от рождения нужно быть вымазанным медом, чтобы к тебе  липли
деньги... А впрочем, я слишком артист, меня больше увлекает сама игра, чем
деньги... С Манташевым я бы не поменялся.
   - Ну, заливай кому-нибудь другому.
   - Друг мой, - со спокойной ясностью сказал Хаджет Лаше, - ты  настолько
сложившийся тип бандита, притом мелкого  и  унылого,  что  тебе  непонятны
взрывы  фантазии.  Ладно,  теперь  вот  еще  что:  Детердинг  после  ваших
объяснений несомненно примет вас за дешевых авантюристов.  Налымов  должен
блестяще опровергнуть такое подозрение. (Он  вынул  из  портфеля  еще  два
письма и пачку газет - стокгольмское "Эхо России"). Вот письмо в редакцию,
- полномочия для сбора денег на издание антибольшевистского "Эха  России",
здесь подписи  двух  великих  князей,  кроме  того  -  сенаторов,  графов,
баронов, фрейлин и прочие. Тоже работа Эттингера. Убедительно, как выстрел
в лоб, и безопасно:  здесь  одни  покойники...  Детердинг  должен  понять,
почему вы, не имея никакого касательства  к  нефти,  хлопочете  о  продаже
нефтяных земель: вы договорились с Манташевым и Чермоевым о крупном взносе
в пользу "Эха России".
   Левант внимательно прочел письма, сделал пометки в записной книжке.
   - Теперь - какие твои распоряжения насчет дачи?
   - Ликвидировать. Через неделю девки должны выехать в Стокгольм.
   - Хотя бы приблизительно  можешь  ты  посвятить  меня  в  стокгольмские
планы, Хаджет?
   - Видишь ли, мой друг, это уже высокая политика,  тут  начинаются  вещи
особо секретные.
   - Ах, вот как... Значит, я остаюсь в Париже?
   - В Стокгольме мне нужны люди только со  звонкими  фамилиями.  Жулья  и
бандитов и там достаточно.
   - Ну,  ладно...  Я  когда-нибудь  все-таки  обижусь,  Хаджет...  Теперь
объясни - почему ты так мало придаешь значения нефтяным делам?
   - Двух таких дураков, как Чермоев и Манташев, тебе вряд ли еще придется
подколоть.  Афера  случайная.  Нефтяники  сами  скоро  узнают   дорогу   к
Детердингу.
   - Да, ты прав, конечно... Что ж... идем, заснем на часок.
   Наверху, у запертой двери в комнату Веры Юрьевны,  Хаджет  остановился,
подманил пальцем Леванта, и вся ухмыляющаяся, зубастая маска его  заходила
ходуном.
   - Эта длинная красивая женщина, как ее... Вера...
   - Ну да, Хаджет, эта та самая, константинопольская.
   - Вот память, подумай. Ну, конечно. Очень хорошо, очень кстати.



25

   Однопалубный  широкий  пароход  покачивало  подводной  зыбью.   Утонули
зеленые французские  берега,  и  в  беловатом  полутумане-полумгле  висело
большое солнце над Ламаншем.
   Левант и Налымов, разговаривая вполголоса, лежали в парусиновых креслах
на палубе. Василий Алексеевич был трезв, в петлице серого костюма краснела
розетка Легиона. Левант чрезвычайно удивился, узнав, что орден у  Налымова
не липовый  (пожалован  в  1916  году  после  кровопролитного  наступления
русского экспедиционного корпуса). От приятной погоды и хорошего  завтрака
Левант впал в благодушие, - положил руку на колено Василия Алексеевича.
   - Вот что значит - аристократ, вас и не узнать,  голубчик.  А  помните,
каким явились к Фукьецу, - прямо собиратель окурков. Знаете, жалко, что мы
с вами раньше не встречались.
   - Если бы мы встретились в Петрограде, я приказал бы лакею вывести  вас
вон, - ответил Налымов, щурясь на солнце, - а встретились  бы  на  фронте,
приказал бы вас повесить, тоже наверно.
   Левант громко, искренне рассмеялся. Закурили сигары. Мимо кресел прошли
румяный старик с прямыми пушистыми ус