ок,  привезу  из  Стокгольма  кухонную  посуду,  ночные
горшки и так далее. Удовлетворены?  Видите,  в  мелочах  я  уступаю...  Но
поговорим о крупном. (Он надвинул брови, изрытое лицо потемнело.) Когда вы
были в Петрограде княгиней Чувашевой, сидели в  особняке  на  Сергиевской,
кушали торты и ананасы... (Вера  Юрьевна  засмеялась,  он  сопнул,  раздул
ноздри.) Ананасы и торты... Тогда  можно  было  поверить  в  ваши  роковые
страсти и даже отступить, скажем, такому пугливому человеку,  как  я...  А
сейчас... Уж простите за натурализм, - как поперли вас из особняка в одной
рубашонке, как пошли вы бродить  по  матросским  притонам:  оказались  вы,
утонченная-то, с психологической  надстройкой,  худее  самой  распоследней
стервы...
   - Здорово запущено! - громко, весело сказала Вера Юрьевна.
   -   Понимаю,   -   числите   за   собой   в   психологическом    активе
константинопольский случай... (Вера Юрьевна подняла брови, розовым  ногтем
мизинца  сбросила  пепел  с  папиросы.)  Вот  вы  и  сами  сознаете,   что
константинопольский  случай  произошел,  так   сказать,   с   разбегу   от
неразвеянных иллюзий. Теперь-то вы его уже не повторите...
   - Да! - сказала она твердо. - Того не повторить... Я была на тысячу лет
моложе.  Знаете,  Хаджет  Лаше,  -  искренне,   -   я   люблю   себя   той
константинопольской проституткой... В последнем счете - не все  ли  равно:
сумасшедшее страдание или сумасшедшее  счастье...  Мы  любим  только  наши
страсти. Женщины любят боль. А ужасает - мертвое сердце. Если перед казнью
мне обещают минуту чудного волнения, днем и  ночью  буду  думать  об  этой
минуте и, конечно, предпочту ее всей жизни. Вот как, писатель...
   Лицо ее порозовело, голос вздрагивал. Но так  же  -  острый  локоть  на
колене, лишь вся  подалась  вперед  с  каким-то  увлечением.  Хаджет  Лаше
посматривал, -  любопытная  баба!  Действительно  -  не  узнать  ее  после
Константинополя, когда, полоумную, страшную,  неистовую,  он  спас  ее  от
полиции и передал на руки Леванту. С тех  пор  впервые  разговаривали  "по
душам". Казалось, что он сейчас же покончит с ее  строптивостью,  но  баба
была сложнее, чем он ждал. Хотя - тем полезнее для дела, лишь бы обуздать.
Он следил с осторожностью за ходом ее мысли.
   - С  психологической  надстройкой  вы,  по-моему,  просыпались,  Хаджет
Лаше... Людей, просто, по-собачьему ползущих за куском  хлеба,  в  природе
нет, мой дорогой... Подползет к вашим лакированным  туфлям  такой  сложный
мир страстей, такая задавленная  ненависть,  -  понять  -  задохнетесь  от
ужаса... Делаете крупнейшую ошибку: профессиональному  аферисту,  как  вы,
надо прежде всего быть психологом. Тем более при вашей двойной  профессии.
(Кивнула ему дружеской гримаской.) Так вот, в особняке  на  Сергиевской  я
была нераскрытым бутоном. Безделье, роскошь, покой, не страсти, а щекотка,
и - дымка иллюзий... А  психологическая  надстройка  появилась  уже  после
Константинополя... И от  этого  груза  с  удовольствием  бы  освободилась.
Кстати, для чего вам тогда понадобилось вытащить меня из  притона,  спасти
от полиции? Искали, что ли, подходящий товар?
   - Отчасти искал подходящий товар, отчасти  -  вдохновение:  глаза  ваши
понравились.
   - Глаза, - задумчиво повторила Вера Юрьевна, - да, глаза...  Я  многого
не могу припомнить... В памяти - провалы... Точно я минутами слепла...
   - Всегда так бывает - в первый раз. Откуда у вас тогда завелся нож?
   - Подарил один матрос...  От  ножа  все  тогда  и  пошло...  Ах,  какая
глупость! (Прямая спина ее вздрогнула.)
   - Теперь вооружены лучше?
   - О, будьте покойны.
   - Как же все-таки это случилось, почему именно этого  грека?  Ограбить,
что ли, хотели?
   - Не знаю... Нет... просто оказался  противнее  других...  чего-то  все
добивался, какой-то последней мерзости... Должно быть, за многословие,  за
жестикуляцию, за какую-то вонь бараньим салом... Когда заснул,  понимаете,
как счастливый баранчик, - меня и толкнуло...
   - Как баранчика, от уха до уха!.. (Она опустила голову, уронила руку  с
колена.) Еще деталь, Вера Юрьевна, - наверное, не помните: вы это  сделали
и начали пятиться и все время будто совали озябшие руки  в  несуществующие
карманчики, а были-то  совершенно  голая.  (Стремительным  движением  Вера
Юрьевна поднялась, отошла к окну.) Я за стеной  по  звукам  понял,  что  -
веселенькое дело... Приподнял ковер, гляжу,  потом  и  совсем  вошел  и  -
поразило: глаза! Да, жалко, я не живописец... Помните, как я вам  приказал
одеться?..  Между  прочим,  под  именем  Розы  Гершельман  вас  и   сейчас
разыскивает полиция...
   Вера Юрьевна неподвижно стояла в окне, - вытянутая, тонкая, с  широкими
плечами... Только по движению юбки Хаджет Лаше понял,  что  у  нее  дрожат
ноги.
   - Хотя в ту пору у меня определенных планов не было,  но  вы  сами  уже
были план, дорогой случай. Кровно связаться с человеком - дело сложное,  -
большие деньги дают за такого сотрудника... Теперь, когда  планы  созрели,
согласитесь - глупо нам не договориться. Признаю - начало было не  тонкое.
Ну, хорошо, вы поставили свои условия, я поставлю свои. Но уже идти в дело
слепо и без психологии. Ладно? А? Ножки-то дрожат? Ай-ай! Мне один военный
рассказывал: бреется он однажды утром, на фронте,  а  солдатишки  приводят
еврея, шпиона поймали... Ну, велел повесить,  а  сам  бреет  другую  щеку,
глядит в окно,  -  еврей  висит,  в  котелке,  ноги  длиннющие...  История
будничная?.. Так нет, - прошло сколько уже времени... Только он - бриться,
- висит еврей, а такое уныние, ничем не отвязаться  от  этой  памяти...  А
совсем как будто заурядный человек...
   Вера Юрьевна вернулась на диван, взяла из портсигара папироску.
   - Пример неудачный... Против себя рассказали... (Зажгла спичку.)  Связь
кровью  -  пошлейшая   бульварщина...   Константинопольские   воспоминания
взволновали меня, но - запомните!  -  в  последний  раз...  А  вы,  Хаджет
Лаше... (закурила) просто не  импонируете  мне  ни  как  мужчина,  ни  как
собеседник. Очевидно, вы не имели дела с интересными женщинами...  Но  это
не важно... Мои требования: комфорт,  свобода  бесконтрольная  и  никакого
общения между нами, кроме делового... Я - верна, я - хороший товарищ, если
сказала - да, то - да... Излагайте ваши требования...
   - Вера Юрьевна, во-первых, то, что сказку, - тайна, даже от Леванта.
   - Хорошо.
   Хаджет Лаше прислушался к голосам внизу и,  пройдя  на  цыпочках  через
комнату, закрыл дверь...



35

   Мари, Лили  и  Налымов  продолжали  сидеть  внизу,  в  столовой,  среди
нераскрытых чемоданов. Здесь было  то  же  запустение.  Засиженные  мухами
окна, паутина. На непокрытом столе  -  грязные  стаканы,  пустые  бутылки,
остатки еды на бумажках. Наверху невнятно гудел голос Хаджет Лаше... Тоска
- хуже, чем на разбитом вокзале в ожидании эвакуации.
   - Пять стульев у стола,  пять  рюмок,  -  похоже,  здесь  было  деловое
заседание, - сказал Налымов. - Чрезвычайное изобилие окурков... Дети  мои,
похоже, - здесь хаза...
   Лили опять всхлипнула. У Мари концы красивых бровей  полезли  вверх  по
вертикальной морщинке...
   - Логично мы должны докатиться до бандитизма... Всякая  идея,  деточки,
создает    свою    мораль.     Священная     собственность,     честность,
неприкосновенность личности -  расстреляны  пушками.  Буржуа,  ограбленный
вчистую, галдит о революции, Версальский  мир  узаконил  массовый  грабеж,
сверхпроцентный, грандиозный, небоскребный... Таскать бумажники в  трамвае
нехорошо только потому, что это не предусмотрено в Версале. Но если  сразу
вытащить семьдесят пять миллионов бумажников, по  три  тысячи  долларов  в
каждом, то это уже не воровство, а репарации. Большие цифры - первый закон
новой морали. В данном случае, я надеюсь, - наш друг  Хаджет  Лаше  ставит
дело широко, в контакте с версальской  политикой,  и  в  Баль  Станэсе  не
станут пачкать совесть на мелочах.
   Покуривая на чемодане, Налымов развивал разные философские теории.  Его
не слушали. Наконец голоса наверху затихли. Налымов оборвал на  полуслове.
Хлопнула дверь. Неверные шаги. Вошла Вера Юрьевна, устало села у стола.
   - Лаше пошел вызывать по телефону машину. Поедет в поселок  и  привезет
женщин - убирать дом. Ужин будет горячий...
   Мари, вглядываясь в нее, спросила резко:
   - О чем говорили? Почему у тебя физиономия перекошенная?
   Не отвечая, Вера Юрьевна прикрыла ладонью глаза. Все трое глядели на ее
слабую худую  руку,  туго  охваченную  у  запястья  черным  рукавом.  Лили
всхлипнула, бросилась к Вере Юрьевне, обхватила изо всей силы:
   - Что случилось, что случилось?
   Вера Юрьевна подняла, опустила плечи. Сильно сжав глаза,  отняла  руку,
сказала:
   - Вот что, Василий Алексеевич, уезжайте-ка вы отсюда.  Левант  на  днях
возвращается в Париж, - вы поезжайте  с  ним...  (Вдруг  сердито  затрясла
головой.) Не хочу вас здесь... Не хочу  ваших  шуточек...  Все  шуточки!..
Ничего шуточками не прикроешь... Трусость! Пошлость!.. Пусть - ночь, пусть
- мрак, пусть - ужас, пусть - трагедия... (Странным,  не  своим  голосом.)
Пусть ледяная ночь, безнадежность... К черту шуточки!..
   Она опустила голову. Все глядели на Веру Юрьевну. У Лили начали стучать
зубы от страха.
   - Он будет говорить с вами, с каждой отдельно,  -  резко  сказала  Вера
Юрьевна. - Можете вы понять, наконец, что у меня истерика!..
   Она упала на стол - лицом в руки, схватила себя за волосы.  Ступни  ног
повернулись носками внутрь. Лили осторожно отошла. Мари, чиркнув  спичкой,
не закурила, спичка догорела до ногтей. Налымов с усилием тащил пробку, не
откупорив, поставил бутылку с коньяком, пошел на цыпочках на кухню, принес
стакан воды:
   - Отхлебни, Вера...
   Она локтем отстранила стакан.
   - Летим на дно водоворота... Тени  какие-то  ночные.  Разве  мы  живем?
Только вопль человеческий,  а  самого  человека  давно  нет...  Эмигранты,
шелуха! Лаше  мне  сказал  -  мы  здесь,  чтобы  бороться  с  большевиками
террором. (Мари тихо свистнула.) Сказал - вам бы хотелось сидеть в Париже,
ждать, когда союзники возьмут Петроград, и вернуться на  готовое.  Союзные
державы предлагают самим русским идти  в  авангарде...  Авангард:  Лилька,
Мари, Вася!.. Мы должны шпионить,  провоцировать,  заманивать,  отравлять,
душить - кого укажут... Говорил о великой белой идее!.. Железный авангард:
три проститутки и спившийся  кот...  Но  -  не  важно,  -  за  нами  стоят
союзники,  великие  цивилизации...  Для  грязной  работы   посылают   нас.
Оказывается, - в первый же день приезда мы, три женщины, были  включены  в
"Лигу  борьбы  за  восстановление  Российской  империи..."   Завтра   даем
клятву... Нарушение клятвы, выход  из  Лиги  карается  смертью...  Василий
Алексеевич, прошу тебя - уезжай сегодня же...
   Серовато-мутными глазами  Василий  Алексеевич  тускло  глядел  на  Веру
Юрьевну, стоял, опустив по-военному руки, очень серьезный, даже важный.
   - Никак нет, в Лигу я не запишусь, Вера Юрьевна. Не по чему иному,  как
потому,  что  не  желаю  одним  волоском  пожертвовать   для   европейской
цивилизации. С большевиками тоже бороться  не  стану,  большевиков  боюсь.
Будет время, когда от них ни на какой остров не  скроешься,  и  это  будет
скорее, чем думают. Но при всем том из Баль Станэса не уеду, Вера Юрьевна,
никак нет...



36

   - ...В сегодняшнем заседании, кроме членов Лиги, присутствуют уважаемые
гости, а также  кандидаты  в  Лигу...  Разрешите  огласить  повестку  дня.
"Первое: принесение кандидатами торжественной присяги.  Второе:  оглашение
письма  генерала  Сметанникова  к   стокгольмскому   атташе   Американских
Соединенных Штатов. Третье: текущие дела и дальнейший план работы"...
   Хаджет Лаше снял черепаховое пенсне и оглянул собрание. За  раздвинутым
обеденным столом, в квартире, занимаемой генерал-майором Гиссером,  сидело
семнадцать человек. Направо от председательствующего Лаше играл карандашом
граф  де  Мерси.  Налево  сидел,  как  бы  отсутствуя,  маленький,  сухой,
востроносый американец - адъютант атташе  США.  Напротив  блестел  сальной
лысиной генерал-майор Гиссер, с отечным животом и пыльной  растительностью
на лице. В восемнадцатом году военный комиссариат РСФСР почему-то  поверил
в офицерскую  честь  Гиссера  и  послал  его  военным  агентом  в  Швецию;
некоторое время он отправлял  из  Стокгольма  с  курьером  в  Питер  пачки
газетных вырезок, покуда не удалось выписать к себе  жену,  дочь  и  сына;
после этого он счел свои  моральные  обязанности  исчерпанными.  Теперь  -
сильно нуждался в деньгах.
   По сторонам сидели: рыжебородый Эттингер, рослый, со вздернутым  носом,
со шрамом через всю щеку - поручик Биттенбиндер и женственный, элегантный,
с залысым лбом - лейтенант Извольский. На одном конце стола - у раскрытого
окна - четверо рослых, молочно-румяных  шведских  офицеров;  на  другом  -
датчанин коммерсант Вольдемар Ларсен, Александр Левант и три дамы -  Вера,
Мари и Лили. Налымов - бочком на стуле позади них.
   -  Господа,  создатель  Лиги  и  почетный   ее   председатель   генерал
Сметанников находится в настоящее время в России,  где  с  опасностью  для
жизни производит работу по укомплектованию сил  для  борьбы  изнутри.  Мне
поручено  вести  работу  Лиги  на  периферии.  Угодно  вам  считать   меня
заместителем председателя?  (Голос  Биттенбиндер  а:  "Просим,  просим!.."
Несколько хлопков...)  Благодарю  за  честь.  Господа,  предлагаю  считать
заседание открытым, приступим к принесению присяги.
   Хаджет Лаше перегнулся через стол к Извольскому  и  указал  глазами  на
угол комнаты. Там, на круглом столике, стоял  закрытый  крепом  портрет  в
плюшевой рамке, убранный хвоей и живыми,  цветами.  Извольский  и  поручик
Биттенбиндер по-военному ловко вскочили, выдвинули столик с  портретом  на
середину комнаты и лихо стали по сторонам на карауле.
   Лаше, опять вздев пенсне, вынул листочек, строго через стекла  взглянул
на дам и предложил подойти к столику. Вера -  хмуро,  Лили  -  растерянно,
Мари - снисходительно усмехаясь - поднялись и стали перед портретом. Члены
Лиги также поднялись. Иностранцы перешепнулись и остались сидеть.
   - Вступающие в  священную  Лигу  борьбы  за  восстановление  Российской
империи: княгиня Вера Юрьевна Чувашева,  Елизавета  Николаевна  Степанова,
дочь зверски замученного генерал-майора Николая Александровича  Степанова,
и Марья Михайловна Лещенко, урожденная Скоропадская,  повторяйте  за  мной
слова присяги... Памятуйте, что под этим траурным крепом - символ спасения
и величия нашей родины... - Он поправил пенсне и стал  читать  по  бумажке
раздельным, торжественным голосом: - "Я прочел и одобрил предложенный  мне
для  подписи  текст  присяги.  Я  подписал   ее,   вполне   сознавая   всю
ответственность  за  нарушение  ее.  Всей   моей   жизнью,   всеми   моими
помышлениями, с радостью вступаю я в организованную по-военному  группу  и
клянусь  до  последнего  издыхания   служить   отечеству,   не   думая   о
вознаграждении или личных преимуществах. Если я вольно или невольно изменю
святому делу, я тем самым себя осуждаю на смерть..."
   Вера Юрьевна, Елизавета  Николаевна  и  Марья  Михайловна  пробормотали
вслед за Лаше слова присяги. Поручик  Биттенбиндер,  быстро  наклонившись,
приподнял конец креповой ленты:
   - Целуйте, медам...
   Клятва была принесена. Дамы вернулись к столу, Члены Лиги сели. Лаше  с
мягкой улыбкой - Налымову:
   - Мы никого не принуждаем вступать в Лигу. Дело спасения родины -  дело
совести. Но позвольте еще раз повторить вам - патриоту, дворянину, офицеру
императорской гвардии - наше горячее желание - видеть командира серебряной
роты, подполковника Налымова, среди нас...
   Вера Юрьевна за спинкой стула схватила руку  Василия  Алексеевича.  Его
красноватое, неопределенно улыбающееся лицо покивало председателю...
   Хаджет Лаше нахмурился. Левант, торопливо подойдя,  о  чем-то  зашептал
ему на ухо. Генерал Гиссер  и  Биттенбиндер  угрожающе  поглядывали.  Лаше
кивком отпустил Леванта.
   - Господа, подполковник Налымов  наш  друг.  Его  колебания  не  должны
создавать впечатления недоверия к нему. Будем  надеяться,  что  они  скоро
окончатся, и мы братски обнимем нового сочлена. Теперь позвольте  огласить
письмо генерала  Сметанникова,  подписанное  также  по  передоверию  мною,
генералом Гиссером, лейтенантом  Извольским  и  секретарем  стокгольмского
отделения Лиги поручиком Биттенбиндером...
   Он вынул из портфеля  листы  плотной  бумаги,  благоговейно  развернул,
поверх пенсне с  придушенным  вздохом  взглянул  на  занавешенный  трауром
портрет и начал  читать,  переводя  фразу  за  фразой  по-французски  -  с
поклоном в сторону графа де Мерси и по-английски - с  поклоном  в  сторону
адъютанта американского атташе:
   - "Стокгольм. Господину  атташе  США.  Милостивый  государь,  настоящее
положение в  России  требует  немедленной  военной  поддержки  со  стороны
союзников против большевиков. Так как за последние месяцы некоторые газеты
во Франции, Англии и Америке предприняли поход  против  вмешательства,  то
крайне  необходимо  документально   осветить   политический   характер   и
беззаконный образ действия большевиков. В высшей степени важно,  чтобы  мы
могли представить  общественному  мнению  вышеуказанных  стран  как  можно
больше документов, доказывающих злодеяния этих лжесоциалистов..."
   Граф де Мерси  и  адъютант  военного  атташе  США  переглянулись.  Лаше
продолжал:
   - "За последние месяцы Стокгольм был центром, в который  свозились  все
важные документы большевиков, а также крупные ценности: сто двадцать  семь
миллионов рублей русскими кредитными билетами, два  миллиона  американских
долларов, двести тысяч английских фунтов и четыре  миллиона  франков.  Нам
совершенно известно,  что  в  Стокгольм  привезены  из  Петрограда  личные
драгоценности семьи Романовых - императорская корона, держава  и  скипетр,
осыпанные бриллиантами мирового значения, шапка Мономаха, бриллиант  "граф
Орлов"  в  четыреста  каратов,  несколько   десятков   пудов   жемчуга   и
горностаевая мантия..."
   Здесь Хаджет Лаше приостановился на секунду, чтобы впечатление  от  его
сообщений глубже проникло в души присутствующих... Действительно, у членов
Лиги светились глаза...
   - "Упомянутые  документы  и  ценности  хранятся  большевиками  на  трех
частных  квартирах  в  Стокгольме,  местонахождение   которых   мы   можем
установить, - продолжал он. - Полковник Магомет бек Хаджет  Лаше,  который
перенес от большевиков неслыханные нравственные и физические  страдания  и
является  человеком  железной  воли  и  энергии,  предлагает  достать  все
документы  и  ценности  большевиков.  Он  готов  принять   на   себя   всю
ответственность хотя бы перед публичным судом. Он имеет  свою  собственную
организацию - стокгольмское отделение Лиги - из храбрых и вполне  надежных
людей, с которыми предполагается посетить упомянутые помещения и изъять  у
большевиков все их средства подкупа и преступной пропаганды".
   Четыре шведских офицера сдвинулись  головами,  перешепнулись.  Граф  де
Мерси, собрав горизонтальными морщинами лоб, разглядывал кончик карандаша.
Американец плотно поджал губы.
   - "Большевистская пропаганда подкапывает социальный строй  всего  мира.
Потеря на  полмиллиарда  ценностей  и  опубликование  всех  их  документов
явились бы для большевиков большим ударом, чем  даже  военная  карательная
экспедиция, и помогли бы всем странам избежать крупных затрат  и  пролития
крови. Полковник Магомет бек Хаджет Лаше снесся по вышеуказанному делу  со
шведскими властями и получил заверение, что в отношении посещения  квартир
ему не следует  опасаться  каких-либо  затруднений,  но  что  Швеция,  как
нейтральная страна, сама не может принимать участия в осуществлении  плана
изъятия. Этот  план  Лига  целиком  берет  на  себя.  При  этом  мы  хотим
совершенно ясно установить