у что, выучился на инженера, работал, а потом  на
старости лет согласился президентом быть...
   Лет пятнадцать назад, подумал я, встреть я такого дедушку, заведи  с  ним
беседу - затаскали бы по допросам.
   Он повел меня по большому двухэтажному зданию, которое принадлежит  фирме
(редакция тут же располагается).
   - Большую часть мы футболистам отдали в аренду  -  под  "качалку".  Да  и
вообще им продадим, а себе что поменьше купим. Нам теперь  так  много  и  не
надо... А это вот книги, что мы издавали...
   Я рассматриваю кипы книжек на полу.  Вот,  например,  новая.  Некто  Олег
Лысяк выпустил в  издательстве  "Вести  комбатанта"  (для  ветеранов  войны)
книжку "Осколки стекла в окне" на "дивизионную  тематику"  (имеется  в  виду
украинская дивизия "Галичина", во Второй мировой  она  воевала  за  немцев).
Желающие могут послать 14 долларов в Канаду и получить книгу по почте.
   А вот старая. Я полистал пожухлую брошюру, год издания  1955-й,  автор  -
Джордж Федотов. В ней  прогноз  насчет  судеб  СССР.  Любопытно...  Впрочем,
ничего невероятного и фантастического в прогнозе не было, сейчас такое любой
первоклассник мог бы предсказать. Ну, СССР рухнет,  как  всякая  империя,  -
подумаешь!
   Вот цитаты из Дж. Федотова, повторяю:
   "Если бы в России не было сепаратизма, он был бы  создан  искусственно...
Разделение  России  предопределено...  Теоретически  есть  шанс  -   и   это
единственный шанс -  избежать  новой  войны:  это  крушение  большевистского
режима в России.
   В то время как русский народ будет  сводить  счеты  со  своими  палачами,
большинство национальностей, как и в 1917 году, во всеобщем неизбежном хаосе
будет требовать реализации своего конституционного  права  на  отделение.  В
современном мире нет места для Австро-Венгрии. ...Россия  потеряет  донецкий
уголь, бакинскую нефть, но Франция, Германия и многие другие страны  никогда
не имели нефти. Россия станет беднее, но, во всяком случае, та жалкая жизнь,
которую влачит Россия при коммунистах, станет фактом прошлого".
   - Вот, стараемся, как-то держимся за Украину, за  украинское,  -  говорит
Иван и улыбается.
   Я смотрю в его веселые безмятежные глаза: может, и  правда  не  врал,  не
успел повоевать? На убийцу - точно не похож. Он пошел в  немецкую  армию  из
Львова, то есть из Польши, которая украинских патриотов не поощряла. Человек
совершенно   несоветский,   он   по-иностранному,    в    открытую    боялся
коммунистических лагерей Колымы. И националистов немало туда отправилось!
   - Ведь стала же, стала Украина независимой! Наконец-то... -  говорит  мне
Олексин прочувствованным голосом. Вот за что он с оружием в руках встал  под
германский флаг, надел серую форму фашистской пехоты и пошел  помирать.  Нам
так знакомы эти фуражечки их, эти узкие петлицы, витые  погончики,  автоматы
системы Шмайссер...
   Я вспомнил, как 9  мая  оказался  в  одном  украинском  городе:  ветераны
Советской Армии, с орденами  и  медалями,  стояли  в  подземном  переходе  и
просили милостыню. Зрелище было не для слабонервных, конечно.
   - А дети наши - не хотят, неинтересно им, - говорит Олексин. -  Замуж  за
чужих выходят, дела наши им неинтересны - они  идут  работать,  где  прибыль
больше. Едва ли так их дети будут знать по-украински... Так получается...

   ГЛАВА 32
   Воланпопек крик в раю
   Такая жизнь, из двух частей.
   Часть первая, до пятидесяти лет: объехать сто стран, увидеть в этом  мире
все-все что хотелось, жениться на ком в голову взбредет, отличиться в  своем
деле и скопить денег.
   Часть вторая, когда стукнет пятьдесят: купить по дешевке большой  удобный
дом в горах, на берегу ручья, и поселиться  в  нем  с  любимой  женщиной,  и
предаваться любимым занятиям, и чтоб за это еще прилично платили, - все  это
среди симпатичных соседей и в  двух  часах  езды  от  самого  яркого  города
планеты. И разумеется, при  этом  испытывать  ровную  неспешную  радость  от
течения жизненного процесса.
   И это не сладкая сказочка из пустой  дамской  литературы;  я  лично  знаю
этого человека. Я ему еще признался, что тоже  так  хочу.  (А  ранее  такого
комплимента от меня дождался только Эркин Тузмухамедов, беспечный и  вольный
любитель и критик музыки.)
   Экскурсия по 105 странам
   Так вот этого человека зовут Дэниел Гротта, (Daniel Grotta). Кто не верит
в  его  существование,  может  лично  добраться  до  него  по  паутине,  вот
координаты: dgrotta@zd.com. Тел: (717) 676 5500, факс: 676 5546.
   Путешествовать по земному шару он начал в  1965  году  с  Нигерии,  и  за
тридцать лет отметился в 105 странах (включая Одессу).  В  сущности,  ничего
особенного, три страны в год - подумаешь! Но тут уже действует закон больших
чисел: в итоге выходит - ого!
   Первый импульс - завидовать и чувствовать себя  пришибленным:  а  мы  что
видели в жизни? Начинаешь о себе клеветнически думать, что  дальше  Жмеринки
никуда не отъезжал...
   - Гм... Тебе, наверное, легче сказать, где ты не был?
   - Ну, в Эквадоре, например, не был... Да трудно перечислить! Ведь в  мире
двести семьдесят стран.
   - А я слышал, что вроде двести сорок...
   - Это как считать. Какие признавать, какие нет, - тут дело вкуса и личных
симпатий.  Некоторых  стран,  где  я  был,  уже  нет,  например   Восточного
Пакистана. И потом, считать ли самопровозглашенные и  никем  не  признанные?
Пять лет назад официально считалось, что стран - 265. И за это  время  пяток
должен был прибавиться, в русле общей логики событий... Но если  честно,  из
того, что помню, кроме Эквадора, еще в Гондурасе не был и в  Албании,  ну  и
еще в паре стран Африки: в Египте,  Алжире,  Марокко.  Но  во  всех  больших
странах уж точно был. Какая б страна не пришла моему собеседнику  в  голову,
всегда оказывается, что я в ней обязательно был.
   Это он рассказывает как заведенный, конечно, все  задают  одни  и  те  же
вопросы профессиональному путешественнику...
   Мы познакомились с Дэниелом в ресторане,  он  там  завтракал  с  женой  и
друзьями. Слово за слово, ну и позвали меня в гости. Вот поят ледяным  чаем.
Кстати сказать, в Америке надо специально оговаривать, чтоб чай был горячий,
а то подадут со льдом, такой народ.  Холодный  чай  в  здоровенных  стаканах
похож на кока-колу, только вкусней.
   Дом - дом замечательный, да хоть размером. Этажа там два,  и  на  каждом,
кроме разных комнаток, которые нет смысла считать (сейчас  поймете  почему),
по здоровенному такому спортзалу - и по площади, и по высоте потолков.  Один
спортзал - гостиная, а другой - как бы мастерская, студия.
   - И вы тут вдвоем живете?...
   - Да как-то так получилось.  Ездили  смотрели  дома,  и  этот  был  самый
дешевый: сорок семь тысяч.
   - Сколько-сколько?..
   По следам масонов
   Оказалось, дом был нежилой, тут был офис местных масонов. (Их вообще  там
полно, в каждой деревеньке имеется ложа, о чем сообщает табличка, прибитая к
столбу на въезде; а вы думали, патриоты вас зря пугают, думали, врут...)  Ну
и  вот  масоны  съехали  куда-то,  видимо,  надо  где-то  масонский  заговор
устраивать, дом продали чуть ли не задаром одной местной, ее  зовут  Ребекка
(масоны, уж конечно, не Фекле продавали). Она не знала, что  с  ним  делать,
выставила на продажу. А по  масонскому  условию,  при  перепродаже  владение
дробить нельзя, а  то  б,  конечно,  устроили  там  Воронью  слободку  имени
Бертольда Шварца.  А  для  семьи  куда  такой  манеж?  И  топить  дорого,  и
ремонтировать.
   Сейчас, когда Гротты тут обжились, соседи завидуют и кусают локти: "Мы  б
сами могли купить, но вот лимитчики понаехали и заняли  лучшие  места".  Что
сказать, люди везде одинаковые, и жилищный  вопрос  пока  что  нигде  их  не
улучшал.
   Дом, правда, стоит при дороге, ну да у всех там так. Зато есть участок, и
по нему протекает  замечательный  дикий  ручей  Воланпопек  Крик  (индейское
название).
   На этом ручье, от дома сто метров, Гротты устраивают пикники. Или  просто
сидят там и читают в свое  удовольствие  книжки...  Тихий  маленький  ручеек
иногда весной делается страшным. Здешние  старожилы  помнят  (в  отличие  от
наших старожилов, которые ни черта вообще не способны вспомнить) весну  1955
года, когда ручей вышел из берегов и натворил  дел.  К  примеру,  он  размыл
старинное кладбище на теперешнем участке Гроттов, и по улицам плыли гробы...
Так одна дама, она, кстати,  приходится  Салли  родной  тетей,  по  коротким
волнам (она радиолюбительница) связалась с кораблем, на  котором  служил  ее
сын, а тот, болтаясь в далеком океане, связался с берегом и с него  отправил
в далекую Пенсильванию спасательные вертолеты. Через двадцать  лет  этот  же
самый морячок опять отличился  -  познакомил  свою  кузину  Салли  с  модным
репортером Дэниелом. Он им организовал blind date (так называлось кино,  где
Ким Бэсингер грязно напивалась и устраивала  подлянки  Алеку  Болдуину),  то
бишь свел, организовал встречу людей, не знакомых друг с  другом.  А  дальше
они уж сами:
   - Через три недели после знакомства он мне сказал: "Мы поженимся". -  "О,
да?" - ответила я. То есть он у меня не  просил  согласия,  и  мне  пришлось
отвечать вежливым междометием.
   Мезальянсы
   Я рассматриваю их вместе и порознь: странные люди, экзотическая семья. Он
- тихий медлительный джентльмен академической внешности, пятидесяти  четырех
лет, рисунком лица  схожий  с  Денисом  Хоппером.  Он  как  будто  робкий  и
застенчивый, невозможно поверить, что в молодости был неистовым репортером и
не вылезал с войн. Дэниел словно только что оторвался на минутку от  вечного
чтения книжек (до них он точно охотник, правда,  по-американски  простодушно
считает это не доблестью, но пороком). И на покорителя дамских сердец он как
будто не тянет; откуда ж взялась при  нем  эта  яркая  дама  Салли,  которая
блистала на подиумах, - брюнетка с большими откровенными глазами, вся  такая
живая и сценическая? Она точно его моложе, ну  лет  на  десять.  Им  нелегко
дружить  с  кем-то  семьями.  Тут  ведь,  в  глуши,  все  женятся  на  тихих
одноклассницах,  с  которыми  еще  в  школе  тискались  на  заднем   сиденье
старенького  "кадиллака";  жены  после  объедаются   пиццей   и   топают   в
кроссовках-говнодавах, никаких  там  особых  женских  мод  или  нью-йоркских
фокусов типа похудений или "качалок". А тут молоденькая жена из артисток,  и
все комплексуют... Как-то к ним пришли при мне гости, семья.  Муж  ну  чуть,
может, постарше Дэниела, солиден и благообразен. А жена его - бабушка уже, с
рассыпающейся походкой, дряблыми пятнистыми руками и  кожей  на  шее,  какая
бывает у поживших куриц. Она вполне годилась Салли в мамаши.  Бабушкин  муж,
это  было  видно  по  убитому  лицу,  отчаянно  страдал   от   жестокого   и
неотвратимого  сравнения,  от  несправедливости  и  безысходности,   которая
усиливалась строгостью  глухих  провинциальных  нравов.  Бабушке  тоже  было
несладко, и она через десять минут уехала, сказавшись больной -  ей-де  надо
лечь. Да... Жизнь - это такая жестокая мясорубка,  которая  колотит  вас  по
затылку, причем с  каждым  годом  все  сильнее.  Так  вот,  Салли  проводила
бабушку, всю зеленую, к машине и легко взбежала к нам на второй  этаж,  чтоб
смотреть на мужа веселыми бесстрашными глазами и  то  и  дело  говорить  ему
что-нибудь ласковое.
   Авантюрист на войне
   Он между тем рассказывает мне, как оно все было.
   У него за жизнь скопилась только одна профессия - журналист. Вот  в  этом
качестве он и катался по глобусу. Нет, все-таки не  катался,  он  же  только
потом стал простым журналистом, а поначалу-то был, надо вам сказать, военным
корреспондентом.
   К примеру, в 1965 году в Нигерии - мы уже вскользь  упоминали  ту  первую
поездку  -  шла  гражданская  война.  И  вот   он,   будучи   двадцатилетним
романтическим юношей, туда и поехал, free lance. В шестьдесят шестом она там
кончилась, и он переехал на другую войну - в  Гану,  далее  на  третью  -  в
Анголу.
   - Ты делал это за деньги?
   - Деньги? О нет... Там я не заработал денег.
   - Ты тогда был богатым?
   - Никогда я не был  богатым...  И  родители  не  были  состоятельными.  Я
зарабатывал достаточно, чтобы выжить. И чтобы купить камеру и диктофон.
   - То есть тебе просто это нравилось?
   - Нравилось? Нет. Война, армия - это мне не нравится.  Я  такой  человек,
что не могу взять в руки оружие, а уж убить кого-то... Я... - он  не  знает,
как точней объяснить, но уж и так понятно, что он за человек. -  Это  не  то
слово. Но если спросить иначе: получил ли я ценный опыт? -  то  да,  конечно
получил.
   Я был молод... Это был новый опыт. Я был молодым человеком, который хотел
узнать о себе, не трус ли он, и себе доказать, что  он  смелый.  И  получить
опыт в реальной политике. Узнать, что  правда,  что  ложь...  Это  был  опыт
худших проявлений человечества.  Но  и  парадокс:  там  же  -  романтическое
фронтовое  братство.  Делиться  последним.  Жертвовать   собой.   Готовность
положить свою жизнь за других... Жестокость, конечно... Мне  кажется,  я  до
сих пор еще обращаюсь к тому опыту и обдумываю его...
   После я был в Индии  -  во  время  бангладешского  кризиса.  Я  занимался
контрабандой - возил еду через границу. Мы  рисковали  жизнью!  У  нас  было
несколько столкновений с пакистанской армией... Пятьдесят  тыщ  пакистанских
солдат не пропускали еду в голодающие районы - в Восточный Пакистан; так  им
выгодно было для политики.
   Я, конечно, писал об этом репортажи, но главное для меня  было  -  возить
еду голодным. Я делал это... как авантюрист.  И  хотел  чувствовать,  что  в
жизни что-то меняется оттого, что я пишу.
   Мы тогда купили несколько машин "скорой помощи" в Индии и поехали.
   - Ночью, между  пакистанской  и  индийской  армией,  в  джунглях,  полных
рычащих тигров... - вспоминает он. Ну и работка. - Я не религиозен, я просто
гуманист. У меня этика вместо Бога. Не вижу в этом противоречия. Я делаю то,
что мне кажется нужным. Есть  Бог  или  нет,  это  не  так  важно.  Не  могу
представить, что кто-то мне с небес говорит, что делать.
   Командировка на революцию в Париж
   Одна из первых командировок юного репортера была в Париж, на событие - на
революцию.
   - Это было потрясающе... - только и может сказать он и вздыхает.
   - Еще бы! - еще горше вздыхаю  я.  Мою  командировку  в  тогдашний  Париж
делало невозможным препятствие пострашней "железного занавеса":  я  ходил  в
четвертый класс... Сегодня мы, толстые, старые и лысые,  можем  убиваться  в
бесплодных попытках вообразить, каким был революционный Париж для молодых по
ту сторону "занавеса". Как с убийственной точностью от нашего с  вами  имени
заметил Жванецкий, никогда я не буду в Париже молодым.
   - Помню Рыжего Дэни, - нет, что это я - рыжим был вовсе не он, а Руди.  А
Дэни - его фамилия была Конн-Бендит, как же, помню... Это  были  потрясающие
ребята... - Он тает от сладких воспоминаний, глаза туманятся и влажнеют. Я с
легкостью, со снайперской резкостью  представляю  себе  парижских  бунтующих
студенток из первой волны сексуальной революции, шестьдесят восьмой же  год,
и как они рвали друг у друга из рук романтического брата по разуму,  который
воспоет их счастливый подвиг на всю Америку, а значит, и на  весь  мир.  Они
непременно ему отдавались со всей  революционной  страстностью  перед  лицом
всего мира. Это вам, знаете,  не  в  Свердловске  где-нибудь  тупо  отлупить
студентов, чтоб потом ментовскому полковнику дали выговор...
   -  Те  дни  в  Нантере...  У  нас  было  чувство,  что  мы  свергнем   то
правительство. Танки на улицах... Де Голль... Рабочие поднимались...
   Постаревший мечтатель мне говорит  еще  какие-то  красивые  слова  насчет
пролетариата. И полно же еще таких, кто  приписывает  чернорабочим  какие-то
изящные устремления. Нет, никогда эти наивные  иностранные  люди  не  носили
унылых спецовок, не таскали на голове тупых пластмассовых касок, не получали
талоны на бутылку  бесплатного  молока  в  день  -  за  вредность.  Безумцы,
безумцы... Я представил себе советскую власть  в  Париже  и  содрогнулся  от
ужаса. В восемь вечера все уже закрыто, как будто это уральский райцентр, на
place Pigale пусто, проституток увезли перековываться, то есть катать  тачки
на досрочном пуске туннеля под Ла-Маншем...  На  улицах  вместо  картинок  с
бесстыжими тощими девчонками - портреты старых пердунов и идиотские лозунги:
миру - мир, сэру - сыр и так далее. Нотр-Дам взорван,  на  его  месте  вырыт
вонючий публичный бассейн "Париж".  Я  молчал...  Он  считал  с  моего  лица
нечто-то такое, что вынудило его оправдываться:
   - Нет, нет, я не коммунист. Я называл себя  тогда...  социалистом.  А  не
принадлежал ни к какой партии.
   - А голосуешь за кого?
   - За демократов. Правда, никого не выбрали из тех, за кого  я  голосовал,
кроме Клинтона, но это исключение.
   - Тогда, в Париже, ты чувствовал, что это лучшее время в твоей жизни?
   - Я всегда в каждый момент чувствую, что у меня лучшее время в жизни.  За
исключением моего первого брака.
   С тем браком была интересная история. Приехал он однажды с  войны,  да  и
записался вольнослушателем в Кембридже. Ни с каким колледжем  официально  он
не  связывался,  из  революционных  побуждений.  Он  полагал,   что   обязан
протестовать  против  официальной  системы  образования  -   нахватался   на
парижских баррикадах... То есть что у нас с ним вообще может быть  общего  в
опыте? Казалось бы? А вот что: мы страдали от зверств социализма! Дэниел это
называет, правда, изящно: культурный шок. Там, в Кембридже, он  познакомился
со студенткой из Польши, а после на ней и женился. Конечно, в Польше они  не
жили, все ж нормальные люди,  но  тестя  же  приходилось  навещать.  Он  был
польский профессор.
   - Представь себе! - пытается  мне  рассказать  страшилку  бывший  военный
корреспондент. - Тесть, бедный, заплатил деньги авансом  и  ждал  три  года,
чтоб получить автомобиль "фиат" - ну, такой, station-wagon! Да и  автомобиль
не очень хороший, и мне показался немного неудобным...
   Знаем мы этот польский "фиат". Обыкновенный "жигуль", а  station-wagоn  -
это универсал,  вылитый  наш  "ВАЗ-2102",  какой  был  когда-то  у  писателя
Аксенова.
   - Да не только машины - все было трудно  достать.  И  вдобавок  денег  не
было! - рассказывает дальше Дэниел. Что вы говорите!
   А с польской женой потом был развод - ведь  пропасть  и  культурный  шок.
Представляете, приезжает цивилизованный западный человек - вы  уже  к  этому
ближе, чем при Советах, так  что  поймете  -  с  войны,  с  работы,  а  дома
"холодная  война"  и  буквально  варшавский   договор;   условия,   конечно,
невыносимые.
   В какой-то момент он перестал ездить на войну;  это  по-человечески  вещь
очень понятная, если из этого  военного  цикла  вовремя  не  выскочить,  так
случится замыкание и не сможешь ездить никуда, кроме войны, а когда ее нигде
не будет, придется употреблять  наркотики,  подобно  Шерлоку  Холмсу  в  дни
простоя.
   Имеет право у тихой речки отдохнуть
   Но от военных репортажей к тихим мирным текстам он отступал постепенно  -
через скандальные разоблачения.
   - Я хотел чувствовать, что в жизни что-то меняется оттого, что я пишу,  -
повторяет он ранее уже сказанное и продолжает: -  Я  написал  пару  историй,
после которых люди попали в тюрьму. Это были журналистские  расследования  -
по случаям мошенничества. Я работал тогда на Philadelphia magazinе, в ранние
семидесятые. Это был самый отважный и агрессивный журнал...
   - Был?
   - Был. После обиженные персонажи с ними судились и отсуживали кучи денег,
ну вот они бросили разоблачения и стали публиковать  безопасные  истории.  В
этом-то и проблема с журналистскими расследованиями...
   Да... Везде люди живут. Тошно мне слушать эту историю.
   - Настоящими расследованиями  сейчас  только  один  журнал  занимается  -
Mother Jones. Я его читаю.
   - А пишешь?
   -  Н