рево  Кесареви,  а  Божия
Богови, и другие слова Христа: Царство Мое несть от мира  сего,
и потому, предоставив государству царство от мира сего, он, как
народ  христианский,  избирает  для себя другой путь, -- путь к
внутренней свободе и духу, и царству  Христову:  царство  Божие
внутрь  вас  есть  30).  Государство  же "опирается не на страх
Божий, а на страх земной  кары,  которым  смиряет  одинаково  и
христиан и язычников" 31).
     Чтобы "научно" обосновать свои мысли об отношении русского
народа  к  принципу государственности, идеологи славянофильства
обращались к русской истории  и  в  ней  черпали  подтверждение
истинности  своих идей. Так, всматриваясь в древний быт славян,
К. Аксаков увидел  в  первоначальной  славянской  общине  столь
соответствующий  славянофильским  мечтаниям "нравственный хор",
"союз людей, основанный  на  нравственном  начале,  управляемый
внутренним  законом,  и  оттуда  обычаем  общественным". И лишь
горькая,  но  повелительная  необходимость  защиты  от  внешних
врагов  заставила  эту общину прибегнуть к организации внешнего
закона 32). Но и после признания принудительной  власти  народ,
по  мнению исследователя, не утратил своих исконных качеств, не
смешал себя с внешнею силою государственного закона,  не  пошел
по  пути  внешней  правды.  Предоставив  власти властвовать, он
продолжал  жить  попрежнему,  в  духе  веры  и  любви.  "Община
частная"  сменилась  "общиной  всецелой"  и  место  Веча  занял
Земский Собор. "Общинный элемент стал таким образом  на  высшую
ступень,  принял  высший  вид,  перешел в высший момент, говоря
языком философским"... 33).
     В области общественной философии славянофильство постоянно
оперировало  двумя  понятиями,  представлявшимися  ему  взаимно
обособленными   друг   от  друга.  Эти  понятия  --  "Земля"  и
"Государство". "Отношение Земли  и  Государства  по  теории  К.
Аксакова  -- легло в основании русской истории" 34). Земля, это
-- "общественно человеческое начало", "неопределенное и  мирное
состояние  народа"  35), "душа народа", как мы теперь, пожалуй,
сказали бы. Государство, это -- внешняя  власть,  создание  рук
человеческих,  сила, охраняющая Землю вещественными средствами,
мечом и кровью, политикой, войнами, явной и тайной  полицией...
В  пояснение  своей  терминологии,  Аксаков  припоминает старое
русское выражение: государево и земское дело. "Под  государевым
делом   разумелось  все  дело  управления  государственного,  и
внешнего, и внутреннего,--и по преимуществу дело  военное,  как
самое яркое выражение государственной силы... Под земским делом
разумеется весь быт народный, вся жизнь народа, куда относится,
кроме  духовной,  общественной  его  жизни,  и материальное его
благосостояние: земледелие,  промышленность  и  торговля"  36).
Таким  образом,  существо,  "эссенция" национального организма,
его идея, заключается в земле, в земском деле.  Государство  же
есть   внешняя   оболочка   этого   организма,   внутренно  ему
индиферентная,  призванная  лишь  к  обеспечению   его   жизни,
ограждению  его безопасности. Правительство -- страж народа, но
не руководитель его. "Первое отношение между  правительством  и
народом  есть  отношение  взаимного  невмешательства.  Но такое
отношение еще не полно; оно должно  быть  дополнено  отношением
положительным   между   Государством  и  Землею.  Положительная
обязанность  Государства  относительно  народа  есть  защита  и
охранение  жизни  народа...-- да процветает его благосостояние,
да выразит  он  свое  значение  и  исполнит  свое  нравственное
призвание    на    земле.    Администрация,   судопроизводство,
законодательство,--    все    это,    понятое    в     пределах
чисто-государственных,   принадлежит   неотъемлемо   к  области
правительства" 37).

---------------------------------------------------------------------------

     12) Т. I, стр. 246.
     13) Сочинения, т. IV, стр. 554.
     14) Собрание сочинений Ф. И. Тютчева, издание Маркса, стр.
344.
     15)  Там  же,  стр.  355,  356.  Взгляд Тютчева на идейную
сущность  французской  революции,  как   сказано,   поучительно
сопоставить   со  взглядом  знаменитого  идеолога  католической
реакции во Франции  графа  Жозэфа  дэ  Мэстра.  Мэстр,  подобно
Тютчеву  (и  значительно раньше его), отмечает антирелигиозный,
сатанический характер французской революции и  порожденного  ею
направления  мысли  и  противопоставляет  внутреннее бессилие и
недолговечность  установлений,   покоющихся   на   человеческом
разуме,  незыблемой  силе и прочности институтов, основанных на
религиозной  идее,  положительною  связью  связавших   себя   с
Божеством.  В "борьбе между христианством и философизмом" видел
французский мыслитель-публицист лейт-мотив своего века (см.  J.
de  Maistre "Considйrations sur la France", Lyon, 1834, рр. 67,
75.
     16) Т. I, стр. 425.
     17) Т. I, стр. 172.
     18)  Полное  собрание  сочинений  И.В.  Киреевского,  изд.
"Путь", Москва, 1911, т. I, стр. 115.
     19) К. С. Аксаков, Собрание сочинений, т. I, Москва, 1889,
стр. 56.
     20) Там же, стр. 597.
     21)  Н.  А.  Бердяев,  "А. С. Хомяков", Москва, 1912, стр.
186. Ср. В. Богучарский,  "Активное  народничество  семидесятых
годов",  Москва,  1912,  стр.  18 и сл., также Иванов-Разумник,
"История русской общественной мысли", Петроград, 1918, ч.  III,
стр. 118.
     22) К. Аксаков, т. I, стр. 242, 287.
     23) И. Аксаков, "Ф. И. Тютчев", статья в "Русском Архиве",
стр. 218.
     24) К. Аксаков, т. 1, стр. 12.
     25) К. Аксаков, "Записка", стр. 29.
     26) Т. I, стр. 240.
     27) Т. I, стр. 242.
     28) "Записка" стр. 29.
     29) И. Аксаков, т. IV, стр. 551.
     30) "Записка" стр. 24 -- 27.
     31) И. Аксаков, т. IV, стр. 112.
     32) К. Аксаков, т. I, стр. 279, 58 и сл.
     33) Там же, стр. 197, 204 -- 205.
     34) Там же, стр. 19.
     35) Там же, стр. 285 и 19.
     36) "Записка" К. Аксакова, стр. 27.
     37) Там же, стр. 32.
---------------------------------------------------------------------------

     III.

     Итак,  народ  не   должен   государствовать,   но   власть
государственная  обязана  все  же  своим  бытием  народу. Народ
добровольно призывает  власть  и  облекает  ее  неограниченными
полномочиями,   а   сам,   по  выражению  Хомякова,  "уходит  в
отставку",    т.-е.    возвращается    к    своей    внутренней
духовно-материальной   жизни.   В  истории  России,  по  мнению
славянофилов,   два   факта   являются   в    этом    отношении
символическими:  --  призвание варягов в 862 году и всенародное
избрание Михаила в 1613-м. Эти  факты  --  яркое  свидетельство
нашего  своеобразия  по  сравнению с западным человечеством: --
"На  Западе  власть  явилась,  как  грубая  сила,   одолела   и
утвердилась  без  воли и убеждения покоренного народа. В России
народ сознал и понял необходимость  государственной  власти  на
земле,  и власть явилась, как званый гость, по воле и убеждению
народа" 38).
     Ясно, что при таких условиях неограниченная  власть  может
быть  облечена  только в монархическую форму, ибо всякая другая
форма в большей или меньшей  степени  предполагала  бы  участие
народа   в  высшем  правительственном  организме.  "Только  при
неограниченной власти монархической, народ  может  отделить  от
себя   государство   и  избавить  себя  от  всякого  участия  в
правительстве...         предоставив         себе         жизнь
нравственно-общественную  и стремление к духовной свободе" 39).
Именно  таков,  по  мнению  славянофильства,  идеальный   смысл
русского самодержавия, "русского исторического государственного
начала". Недаром говорится в древних русских грамотах: -- "сами
знаете,  что  такому  великому  государству без Государя долгое
время стоять нельзя". И еще: "без Государя государство ничем не
строится и воровскими заводами на многие части  разделяется,  и
воровство  многое  множится"  40).  И  вот  царь, живой русский
человек, человек из народа,  берет  на  себя  народом  на  него
возложенное  великое  бремя  власти,  государствования.  Во имя
служения Земле он как бы отрекается от себя  и  посвящает  себя
тем  делам  государственным, которым так чужд по природе всякий
русский человек. "Царь, царствуя,-- пишет Д. Х.: --  почитается
совершающим   великий   подвиг   самопожертвования  для  целого
народа... Власть, понятая, как бремя, а не как  привилегия,  --
краеугольная плита самодержавия" 41). На венец царя славянофилы
смотрели,  как  на  своего  рода мученический венец, жертвенный
символ самоотречения. "Русский царь,-- пишет  И.  Аксаков,--  с
своей прирожденной наследственной властью -- не честолюбец и не
властолюбец: власть для него -- повинность и бремя; царский сан
-- истинно  подвиг"  42).  Эта  же мысль выражена и в известном
стихотворном  обращении  Хомякова  к  царю,   венчающемуся   на
царство: --

     А ты, в смирении глубоком
     Венца принявший тяготу,
     О, охраняй неспящим оком
     Души бессмертной красоту!

     И настойчиво подчеркивают славянофилы, что  по  внутренней
своей  природе русское самодержавие -- не западный абсолютизм и
не азиатский деспотизм. Становясь тем или другим, оно извращает
свою природу.
     Русский царь не может противопоставлять себя народу:  ведь
его  бытие  основано  исключительно  лишь  на  нежелании народа
властвовать. В этом отношении  чрезвычайно  знаменательно  одно
замечание Хомякова в его частном письме к А. Н. Попову. Касаясь
вопроса,  затронутого только-что появившейся тогда статьи Ф. И.
Тютчева,   Хомяков,   между   прочим,   пишет:    "В    народе,
действительно,  souverainetй  suprкme. Иначе что же 1613 год? И
что делать Мадегасам, если волею  Божиею  холера  унесет  семью
короля  Раваны?..  Самое  повиновение  народа  есть  un acte de
souverainetй" 43).
     Не так ли  в  свое  время  в  Англии,  среди  монархистов,
благочестивые сторонники Фильмера горько укоряли последователей
Гоббса, выводившего монархическое полновластие из общественного
договора?..

     Эти  слова  чрезвычайно  характерны  для первого поколения
славянофилов. И становится довольно  понятным,  почему  их  так
опасались в Петербурге. Выходит, пожалуй, что не без некоторого
внешнего  основания писал Дубельт, прочтя предназначавшиеся для
второго  "московского  сборника"  статьи:   --   "Нахожу,   что
московские  славянофилы смешивают приверженность свою к русской
стране с такими  началами,  которые  не  могут  существовать  в
монархическом государстве" 44).
     "Самодержавие,--    излагает    славянофильскую   доктрину
свободный от цензурных стеснений Д. Х.,--  есть  олицетворенная
воля  народа,  следовательно,  часть его духовного организма, и
потому сила служебная... Призвание его  состоит  в  том,  чтобы
творить  не  волю  свою,  а...  вести народ по путям, "им самим
излюбленным", не предначертывать ему измышленного пути.  Задача
Самодержца состоит в том, чтобы угадывать потребности народные,
а  не  перекраивать  их  по своим, хотя бы "гениальным" планам.
Весь строй самодержавного  правления  должен  быть  основан  на
прислушивании  к этим потребностям и к тому, как народ понимает
сам  средства  удовлетворить  их"   45).   Совсем   иное   дело
абсолютизм:  он  есть власть безусловная, совершенно отрешенная
от основ народного бытия.
     При самодержавии народ свободен. Славянофилы думали  даже,
что  только  при  самодержавии  он  свободен  воистину  46). Он
всецело предоставлен самому себе. Он не вмешивается  в  область
правительственной  власти,  но  зато и правительственная власть
должна уважать его внутреннюю жизнь. "Самостоятельное отношение
безвластного народа к полновластному государству, --  пишет  К.
Аксаков,--   есть   только   одно:  общественное  мнение"  47).
Классическое  славянофильство,   в   отличие   от   позднейшего
национализма,   считало  самодержавие  неразрывно  связанным  с
полной и широкой свободой общественного  мнения.  Иван  Аксаков
прославился в русской публицистике шестидесятых и восьмидесятых
годов   своею   смелой   и   яркой   защитой  идеи  внутреннего
общественного самоуправления, свободы совести, мысли  и  слова,
своим  принципиальным  протестом  против смертной казни. Во имя
славянофильских начал  он  обличал  фактические  несовершенства
русской   жизни,   пороки  русской  власти.  Во  имя  истинного
самодержавия он боролся  с  искаженным,  лживым  его  подобием.
"Внешняя  правда  --  Государству,  внутренняя правда -- Земле;
неограниченная власть  --  Царю,  свобода  мнения  и  слова  --
народу",--    такова    любимая   формула   славянофилов   48).
Самодержавие  сильно  доверием  народа,  его   свет   --   свет
отраженный.  Царь должен слушать свободное слово народа, должен
знать народную душу. "Истинно самодержавная власть, -- пишет Д.
Х., -- непременно себя  проявит  всяческими  видами  общения  с
народом,  из  которых одним может быть и Земский Собор" 49). На
созыве совещательной Земской  Думы  особенно  настаивал  А.  И.
Кошелев  в  своих  заграничных брошюрах: -- "Самодержавие, само
себе предоставленное,-- писал он: -- в настоящее время не может
не чувствовать своей несостоятельности, в виду предлежащих  ему
все  более  и  более усложняющихся задач, и не сознавать тяжкой
ответственности  за  свершаемые  им  дела.  Пользуясь   советом
народных  избранников,  оно  разделит с ними ответственность за
делаемое" 50).
     Взаимное  доверие  между царем и народом не нуждается ни в
каких внешних, формальных обеспечениях: "Гарантия не нужна!  --
с  обычным  своим пафосом восклицает Белинский славянофильства,
Константин Аксаков. -- Гарантия есть зло. Где  нужна  она,  там
нет добра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго,
чем  стоять  с  помощью  зла. Вся сила в идеале. Да и что стоят
условия и договоры, коль скоро нет силы внутренней?.. Вся  сила
в  нравственном  убеждении. Это сокровище есть в России, потому
что она всегда в него верила и не прибегала к  договорам"  51).
Ту  же  мысль развивает и Иван Аксаков: -- "не на контракте, не
на договоре зиждутся в России отношения народа  к  царю,  а  на
страхе  Божием,  на вере в святыню человеческой совести и души"
52). Западный принцип "количества", принцип suffrage universel,
"эту истинно недостойную, подлую  охоту  за  голосами"  глубоко
презирали идеологи нашей самобытности 53).
     Конечно,  славянофилы  понимали, что их философия русского
самодержавия  не  есть  апология  факта,   теория   исторически
подлинного, всецело себя раскрывшего явления. Они сами считали,
что это -- лишь философия идеи, начала, внутренно заложенного в
русскую  жизнь,  --  в  качестве  идеала,  перед  нею стоящего.
Разумеется, этот идеал никогда  не  воплощался  целиком,  жизнь
всегда  была  ниже  его,  но  важно  то,  что она всегда к нему
стремилась  и  тяготела.   Здесь   уместно   припомнить   слова
Достоевского:  --  "Судите  русский  народ не по тем мерзостям,
которые он так часто делает, а по великим и  святым  вещам,  по
которым  он и в самой мерзости своей постоянно вздыхает; судите
наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем он  желал  бы
стать"  54).  Даже  К.  Аксаков, при всем своем "максимализме",
признавал,   что   "нет   ни   в   одном   обществе   истинного
христианства".  "Но,-- прибавляет он,-- христианство истинно, и
христианство   есть   единый   истинный   путь".   Этот    путь
христианства, по убеждению славянофилов,-- лег в основу русской
жизни,  являясь  как бы тем ее постоянным "камертоном", который
указывает правильное направление  и  в  то  же  время  отмечает
степень фактического отклонения от него 55).
     Однако,  здесь  уместно  оговориться,  что и самодержавие,
подобно всякой  земной  политической  форме,  не  являлось  для
славянофилов     выражением     абсолютного,     непререкаемого
совершенства, предметом поклонения, целью в  себе.  Религиозные
предпосылки  доктрины, составлявшие ее душу, предохраняли ее от
какого бы то ни было идолопоклонства.  Очень  знаменательным  в
этом  смысле  представляется  следующее  заявление К. Аксакова:
"Поняв с принятием христианской  веры,  что  свобода  только  в
духе,  Россия  постоянно  стояла  за свою душу, за свою веру. С
другой стороны, зная, что совершенство на земле невозможно, она
не искала земного совершенства, и поэтому, выбрав лучшую (т.-е.
меньшую из зол) из правительственных  форм,  она  держалась  ее
постоянно, не считая ее совершенною. Признавая свободно власть,
она не восставала против нее и не унижалась перед нею" 56).
     Таким образом, даже и в чистом, идеальном своем воплощении
самодержавие,  согласно  смыслу  учения  славянофильства,  есть
ценность по существу условная, подчиненная, лишь наименьшее  из
неизбежных зол. Но для конкретной исторической действительности
и  эта  политическая форма, будучи лучшей, естественно является
далеко не всегда досягаемою целью...
     Ближе всего к такой цели русская жизнь была  в  московский
период  нашей  истории  и особенно -- в эпоху первых Романовых.
Отношения Государства к Земле тогда,  по  мнению  славянофилов,
более, чем когда-либо соответствовали чистой идее самодержавия.
Русский   царь   тогда   не   был  ни  азиатским  деспотом,  ни
автократором   западного   абсолютизма.    Московский    период
представляет  одно  государство  всея  Руси  и одну общину всея
Руси, еще хранящие память о том взаимном доверии, которое  было
положено  в основу их союза еще при Рюрике. Первый русский царь
созывает первый  земский  собор.  И  затем  долгие  годы  путем
земских,  почти не расходившихся дум или соборов стерегла земля
неприкосновенность  и  достоинство  самодержавной  власти:   --
"совет  всей  Земли,  Земский  собор -- подчеркивает Константин
Аксаков, -- был явлением не случайным, но  коренным,  основным,
жизненным  явлением  древней  России".  И  древние цари вначале
верили своему народу, а народ верил царям 57).
     Впрочем, сами славянофилы не могли не  сознавать,  что  их
взгляду   на   государственный  строй  древней  Руси  недостает
прочного научного обоснования. "Мы еще ничего не доказали,  или
очень  немногое, -- писал Ю. Самарин К. Аксакову в 1845 году.--
Все, что мы утверждаем о нашей  истории,  о  нашем  народе,  об
особенностях  нашего прошедшего развития, -- все это угадано, а
не выведено" 58). Сами  они  признавали,  что  и  в  московском
периоде  многое  хорошее  существовало только в законе, а не на
деле: -- "иначе -- пишет Хомяков,  --  представился  бы  случай
единственный  в  мире:  золотой  век, о котором никто не помнит
через 150 лет, несмотря на крайнюю  железность  последовавшего"
59).  Однако  же,  при  всех этих оговорках, славянофилы крепко
верили, что именно в древней Руси  отношение  между  властью  и
народом  покоилось  на  нормальных  основах, на тесной взаимной
нравственной связи  60).  Эта  непосредственная  связь  царя  с
народом  длилась  до  Петра.  С  него  начинается  новый период
русской истории -- "петербургский  период",  когда  Россия,  по
выражению  К.  Аксакова,  "дает  страшный  крюк", кидает родную
дорогу и примыкает к западной 61),  когда  русское  государство
сходит  с  исторического русского пути и направляется в сторону
от него. -- Кто же виноват тут? -- Славянофилы не  сомневались,
что эта великая историческая вина падает не на русский народ, а
на русское государство, русскую власть, на русских царей.

     Константин  Аксаков  откровенно  высказывается  по   этому
поводу  в  "записке о внутреннем состоянии России", поданной им
через графа Блудова Александру II при восшествии его на престол
62). "Если народ не посягает на государство, то  и  государство
не  должно  посягать  на  народ...  Русский народ так и остался
верен  своему  взгляду  и  не  посягнул  на   государство;   но
государство  в лице Петра посягнуло на народ, вторгнулось в его
жизнь,  в  его  быт...  Совершился  разрыв  царя   с