Была послана, по
моей инициативе, телеграмма И.А.Ильину -- не согласился ли бы он,  но ответа
от   него  нет.   Была  речь  и   о  Вас,  но   только   в   качестве   pium
desiderium[73],  вследствие  отказа  Вашего  осенью  и  нежелания
покидать Харбин. Между прочим, Вы будете смеяться, что когда кто-то произнес
Вашу  фамилию, то  раздался голос: удобно ли по политическим соображениям. И
когда  я  вздумал было  сражаться за Вас,  то недоразумение объяснилось. Мой
оппонент имел в виду,  что такого  черносотенца и  семеновца[74],
как  Вы  (оплот Омского  разбоя) опасно  приглашать! Такое  обвинение
среди всех голосов хора должно Вас позабавить...
     Надо кончать,  чтобы  послать письмо  с  оказией. Следующий раз надеюсь
написать поидеологичнее, а еще лучше побеседовать лично. За бумагу об "Окне"
-- большое спасибо.
     Не забывайте душевно Вашего
     Л.Зандера.

     Письмо Л.А.Зандера.

     Владивосток, 14 апреля
     1921 года.

     Дорогой Николай Васильевич.

     Сегодня  кончил  логику; послезавтра кончаю  историю философии права...
Слава Богу! Так устал, что больше 20  минут подряд не могу заниматься. А тут
еще мой экзамен... Ну, да  Бог  даст, справлюсь.  Посылаю Вам две программы.
Они имеют вид  коротенький и скромный, так  как напечатаны петитом; но длина
их  в чтении  оказывается  изрядной.  Я  особенно  горжусь  тем,  что указал
литературу, исключительно из книг, имеющихся здесь, и не давал таким образом
советов  в  смысле  pia  desideria[75].   Возможность  выполнения
программы  студентам  обеспечена. Если  бы  Вам понадобилась  эта  программа
(благо она  напечатана)  --  Вы  можете  выписать  от  нашего  студенческого
старостата,  который  продает  ее за  20 сен.  Я нарочно настоял  на большом
заказе, зная ценность каждой печатной  строчки. В таком случае напишите -- я
могу  ее выслать  с  Энгельфельдом, который  собирается  в  Харбин.  Я же не
выберусь  из  Владивостока  раньше  июня.  Приходится  класть душу  свою  за
Дальневосточный буферный и  управляя  библиотекой,  и  заседая не  часами, а
целыми сутками и неделями (ох эти ученые!). Теперь скоро начнутся экзаменты.
На  будущий  год  я  предполагаю  вести  (строгий)  семинарий  по  философии
культуры,  сиречь   анализ  индивидуализма,  как  в   положительном,  так  и
отрицательном  отношениях,  основываясь для  этого  на Руссо, Канте,  Фихте,
Штирнере,  Ницше.  Исключительно  с  подготовленными  слушателями  (сдавшими
историю  философии). Вывесил объявление, вернее объяснительную записку и уже
формирую кадр, который будет готовиться к работе в течении лета, чтобы потом
сразу  взять  быка  за рога. Читать  вероятно буду  прошлогодний курс этики,
расширенный  в  (Основы Этики  и философии права" (на истор. филологич.),  и
общий (2 ч.)  курс (Истории философии права" по указанной программе.  Больше
ни за что, ничего. Быть может во 2-ом полугодии -- 1 ч. publice -- философия
религии  --   в  стиле   (Света  невечернего"   и  "La  Russie  et  l'иglise
universelle"[76].  По-моему это Гегель, названный  по-существу  и
мыслящий предметно.  Но  это  еще  in  spe[77].  Пока  же  кончаю
программу для  собственного экзамена  (мало  монографий),  заканчиваю темы и
предвкушаю некоторый отдых летом. Здоровьем хвастаться не могу: опять железы
болят;  мажу йодом, но  это  плохо помогает. Да пошли  туманы и  это  не так
просто.  Володе  Энгельфельду  Харбин  видимо   очень  приглянулся,  но   из
разговоров  с ним  все-таки видно, что  у  нас атмосфера менее  затхлая. Как
говорил наш великолепный  француз  про лексикон Макарова[78]:  il
n'est pas bon, mais s'est le moins mauvais![79]... Все-таки у нас
море и благодаря этому  вентилируется...  Хотя плохо. Провинция ужаснейшая и
чувствуется  (засол",  как  говорил  покойный   Дмитрий  Васильевич...  Надо
встряхнуться и проехаться. Первым этапом  будет  конечно Харбин.  Но это  не
раньше июня.
     Пока же не забывайте
     искренно Вашего
     Л.Зандера.

     Письмо Вс.Н.Иванова[80].

     Иокогама, 13 мая 1920 г.

     Дорогой Николай Васильевич!

     Только что прочитал в No от  6/4 Вашу статью об интервенции в "Новостях
Жизни".[81]
     Дорогой Николай Васильевич! Объехав все интервентируемые  пункты,  могу
констатировать:
     Никакой интервенции нет: если б она была, то Вы, Николай Васильевич,
давно были бы в Москве!
     А  что есть? Есть  оккупация,  не заботящаяся  ни о политической  форме
данной страны, ни об добропорядочном с нею отношении.
     Вы изволите  говорить: оставьте нас в покое! То  есть  кого  Вас?  Вас,
Николая Васильевича,  или  те рыбные промыслы,  которые (Ваши",  и где  рыба
живет, стареется и умирает,  в  то время  когда в 36 ч[асах] пути 60.000.000
страна, где население разводит рис в горшках? Вас-то они, может быть,
и оставят, а вот то, что лежит плохо, они не оставят.
     Наблюдая картину вблизи, думаю, что вижу отмирание  огромной протянутой
на 6.000 верст руки,  отмирание из-за недостатка соков.  Ну что дала великая
Советская  Россия Дальнему Востоку кроме  одного Виленского[82] в
пломбированном вагоне?
     Досадно было читать Вашу статью,  дорогой Николай Васильевич! Знаете ли
Вы, что  именно в Вас  говорит никто иной,  как былой Омск,  со всеми его
категориями?
     Скоро буду в Харбине, поговорим.
     Жму руку.
     Ваш Вс.Иванов.


     Письмо [П.Д.]Яковлева-Дунина.

     Харбин, 26 мая 1921 г.

     Многоуважаемый Николай Васильевич!

     Николай Костарев (из Москвы) просит меня передать Вам следующее:
     (Передайте  Устрялову,  что  им  заинтересовался  Ильич  (полагаю,  что
В.И.Ленин) и  книга  его (Борьба за  Россию([83] лежит у  него на
письменном столе.  Ильич  отдал приказ  высылать  столичными  курьерами  его
письма  о  революции  ему  в Москву;  предполагает его с  помпой перевести в
Центр(.
     Рад иметь возможность исполнить его просьбу.
     Всегда готовый к Вашим услугам
     Яковлев-Дунин.


     Записка Ю.Ю.Мархлевского[84].

     Харбин, 21 апреля 1922 г.

     Многоуважаемый Николай Васильевич!

     Простите! Не зная порядков у Озарнина, я дал распоряжение не тому, кому
нужно, и когда Вы  пришли, меня не уведомили.  Мне очень и  очень совестно и
очень жаль, что не мог продолжать нашей беседы с Вами.
     Сегодня  уезжаю в Пекин, надеюсь приехать обратно  через  неделю. Тогда
непременно зайду к Вам.
     Сейчас  у меня горячая просьба: необходимо, чтобы Ваша группа приложила
все усилия воздействовать на здоровые элементы в  Приморье. (Новости  Жизни(
не справятся, газета ведь в Приморье не  попадает. Нужно  писать  воззвания,
листовки,  брошюры.  Если  у  Вашей  группы  есть  затруднения,  чтобы   эту
(нелегальщину( переправлять, то  конечно наши товарищи помогут.  Если нужно,
спишитесь по этому вопросу с редакцией (России([85].
     Еще раз прошу извинения за свою оплошность.
     С искренним приветом
     Ю.Ю.Мархлевский.


     Письмо Московского Отделения газеты (Ленинградская правда(.

     (11 августа( 1925 г.

     Настоящим  Московское  Отделение  Ленинградской  (Правды(  подтверждает
предложение,   сделанное  Вам  нашим  сотрудником  т[оварищем]  Златовым   о
корреспондировании из Харбина.
     Московское  Отделение  напоминает Вам об  обещании еженедельно посылать
корреспонденции и ждет Ваших писем.
     С товарищеским приветом

     ЗАМ[ЕСТИТЕЛЬ] ЗАВ[ЕДУЮЩЕГО] ОТДЕЛЕНИЕМ
     (Подпись).


     Письмо комсомольца.

     Москва, 20 декабря 1925 г.

     Здравствуйте уважаемый проф[ессор] Устрялов!

     Вы  конечно будете  удивлены, получив письмо из  Москвы  от незнакомого
человека и притом комсомольца. Это естественно, всегда так бывает, но
поверьте, что  я  с  Вами знаком путем Ваших произведений,  в  которых  Вы с
замечательной ловкостью систематизируете факты советской  жизни и  из  этого
сделали  вывод,  что Советы перерождаются, что  постепенно, путем незаметных
отклонений от прежней линии, они  идут к типу буржуазной  государственности.
Председатель  Коминтерна[86],   Зиновьев[87]  в  своей
брошюрке (Философия эпохи([88] старался Вашу  теорию сбить
с ног.  Результат: (Философия  эпохи(  вышла  весьма бледно,  не  опровергая
основных  Ваших  положений.  Я,  лично,  гражданин СССР,  член  Комсомола  с
шестилетним  стажем,  присматриваясь  к  окружающей  меня  действительности,
прихожу к  выводу,  что  начиная с 1921  года  (линяние(  сов[етской] власти
происходит. У меня,  как у работника Комсомола,  активиста  накопилась масса
фактического материала о перерождении Комсомола. Весь этот материал я собрал
в одной небольшой статье: (Перспективы развития русского Комсомола(. Просьба
к Вам помочь мне указанием адресов всех газет, выходящих за границей, дабы я
мог изредка посылать туда статьи. Словом, помогайте мне работать. Я вижу,
что  РЛКСМ  ((русский  Комсомол() не может и не  удовлетворяет  новых
запросов, появившихся  у  рабоче-крестьянской молодежи  в связи с  поднятием
общего  благосостояния  страны, что  подняло  материальные ресурсы  юноши  и
девушки.  Усиливается пьянство,  хулиганство и  прочие нежелательные для
РЛКСМ элементы. Масса молодежи уходят  из Комсомола и замечательно, из числа
ушедших в 1924  году  было  74%  рабочей молодежи,  а  в  1925 г[оду]  уже %
рабочих, выбывших из союза,  = 76,8%. Эти цифры знаменательны.  Уход главным
образом  объясняется  (от  нечего делать( в Комсомоле. И  молодежь,  которой
(нечего  делать(  в   Комсомоле,   ищет  новых  организационных  форм  своей
активности. Просьба заключается  в том,  чтобы Вы дали мне  указания  в этой
области. Необходимо найти новые формы объединения молодежи. Вот и все.
     Прощайте. Уважающий Вас студент Горной Академии Рейнак-Бартольдов.


     Письмо г[осподина Т.]Курачи.

     Токио, 30-го октября 1926 г.

     Многоуважаемый профессор Устрялов!

     Я прежде всего приношу  Вам искреннюю  благодарность за  Ваше почтенное
письмо.
     Я очень рад, что во время Вашего пребывания в  Токио летом  сего года я
часто имел  случаи слышать Ваши ценные мнения о русско-японском сближении, с
которым я всецело согласен.
     При нашей беседе  я сказал Вам,  что как  один из способов для большего
сближения  между  Японией и  СССР,  наше  Общество[89] намерено в
скором  времени  переменить   настоящий  устав  для  того,  чтобы  выключить
анти-советских элементов из Общества и пригласить советских граждан в члены.
     Насчет  этого  вопроса  25-го октября  сего года  наше Общество открыло
экстренное общее  собрание, на  котором  единогласно  постановлена  перемена
устава как нижеследующее:
     ( 111. Членами Общества должны быть те, которые имеют национальность
в Японии или в СССР.
     26-го сего месяца я посетил Поверенного в делах Полпреда СССР в Японии,
г-на Беседовского,  и подробно объяснил ему о перемене устава, чем совсем он
доволен, и мы остались в полном понимании.
     Таким образом  я  уверен, что с  этих пор для  укрепления дружественных
отношений между  обоими странами  и формально  никакого  препятствия уже  не
имеется.
     Заканчивая это  письмо,  я  очень просил бы Вас,  чтобы Вы оказали  нам
содействие к достижению  наших целей на основании высказанных Вами мнений во
время Вашего пребывания здесь в Токио.
     Прошу Вас принять мое уверение в совершенном к Вам уважении.
     Директор Японо-Русского Общества
     Т.Курачи.


     Письмо Г.К.Гинса[90].

     Харбин, 12 июля 1930 г.

     Уважаемый Николай Васильевич!

     Многие из  моих и Ваших коллег  по Факультету  пеняли мне  за мою якобы
оскорбительную   для   Вас   статью    в   (Русском   Слове([91].
Высказывались, при этом, совершенно неожиданные для меня предположения якобы
(личного выпада(, (похода против Факультета( и т.п.
     Зная меня, Вы, конечно можете быть  уверены,  что я по  натуре своей не
способен на какие-то внезапные (личные( выпады  или подкопы и пр. И  я  пишу
Вам   потому  1)   что,   перечитав  сегодня  свою  статью   (впервые  после
напечатания), я увидел опечатку, которая значительно меняет смысл: (Опираясь
на  худший  из приемов... неразборчивый в средствах...( (надо  писать
неразборчивость). 2) Статья моя, одна из глав подготовляемой книги (В
годы эмиграции(,  как и прочие  мои работы, преследует чисто  идейные  цели.
Речь  идет  о  ценности  принципов  и  принципиальной  политики,  о  степени
допустимости для ответственных лиц  резко менять позиции и т.д. Это и
определяет смысл и той статьи.
     Другие могут не понимать этого, но Вы, я убежден, поймете. Лично к Вам,
как человеку и коллеге, я не питал никогда дурных чувств,  но в оценке Вашей
политической позиции я,  как Вы  это отлично знаете,  занимал всегда  боевую
позицию.  Думаю,   что  острота  создалась  только  внезапностью   появления
политической  статьи  после  долгого  молчания. Однако,  я  остаюсь и сейчас
академическим работником,  а не политиком, и если б не исключительный повод,
то еще не выступал бы со статьею подобного рода. Время для них придет позже!
     Пишу это, так как давно  не встречаю  Вас,  а мне не хотелось  бы, чтоб
ложно понятые мотивы вносили рознь в академическую среду.
     Не то еще бывало в полемике политических противников!
     Итак, надеюсь до мирного свидания.
     Г.Гинс.


     Из дневника Н.В.Устрялова.

     Харбин, 13 июля 1930 года.

     Получил  жалкое  и  никчемное  письмо  от  Гинса по  поводу неприличной
(полемики(  его  со  мною. Видно, наше академическое  (общественное  мнение(
вынудило  его к  этому ненужному  и  бессодержательному объяснению.  Что же,
спасибо  общественному  мнению. (И  терпентин[92]  на  что-нибудь
полезен( -- согласно древней мудрости.
     Вот фразы гинсовской  статьи, мобилизовавшие  коллег  на защиту меня от
(личного выпада(:
     (...На  этой  почве  происходила  горячая  полемика  с  Н.В.Устряловым.
Восприняв некоторые теоретические идеи своих московских учителей, он казался
последовательным,  защищая то диктатуру Колчака[93], то диктатуру
Сталина[94] в противовес (кризису демократии(. Опираясь на худший
из приемов так называемой (реальной политики(, неразборчивый в средствах, он
закрывал глаза  на  все проявления  тирании  и,  что было особенно  позорно,
заколачивал живыми в (гробы( или еще хуже просто предавал на растерзание тех
самых  людей, которых,  в  качестве публициста белого  движения, еще недавно
воодушевлял к борьбе(. ((Русское Слово(, 1-7-30, (За десять лет().
     Что говорить,  фразы  -- душистые! Словно,  обличая (неразборчивость  в
средствах(,  автор для наглядности решил тут же дать показательный урок этой
неразборчивости. Особенно ударно -- это (предавал на растерзание(! Очевидно,
так  интерпретируется мой тогдашний призыв к  ликвидации гражданской  войны,
как бессмысленного пролития крови.  В то  же время можно предположить, что я
любезно снабжал чеку белыми списками...[95]
     Ну  ладно. Видно,  в Омске не  зря болтали,  что  (о Гинсе  никогда  не
угадаешь: то ли он тебя поцелует, то ль подсыпет  яду(. Право, каждому свое.
Бог с ним...
     Рязановский воспринял  эту  историю гораздо  живее,  чем  я:  моральная
реакция  у него  не  убита будничным скептицизмом политика.  И  вот  он  все
спрашивает меня, как буду я (реагировать(. И дивился моему: (никак(.


     Письмо Н.С.Б.

     Калуга, 5 июля 1933 г.

     В  Москве не  осталось ничего  московского. Ни  одной почти церкви.  Ни
одной    лошади.    Но   изумрудные    бульвары    и    залитая    асфальтом
Садовая[96], здания  чарующе  хороши.  Масса  интересных  женщин.
Много человеческих лиц, а здесь одна чернь и развалины...
     Самое лучшее  было  бы  Москву  переименовать,  так как Москвы уже нет.
Осталось лишь место ее и название. Все уничтожено, что было дорого...
     Ужас, навеянный на меня безбожной Москвой, породил во мне  дикую  мысль
скорее идти к Тихону, и из-за этого я бежал поспешно из Москвы,  не закончив
дел, по которым приехал, не купив ни штиблет, ни штанов, так что сейчас сижу
и хожу в опорках и грязных, рваных портках...
     ...В  первый день  приезда,  когда  я  сидел во  дворе  храма  Большого
Вознесения  на  Никитской,  где  венчался Пушкин и  который  сейчас  ломают,
какой-то   московский   поэт,   друг    Андрея    Белого[97]    и
Есенина[98], затащил меня к себе, так как я очень ему  понравился
своей несовременной наружностью, и угощал водкой...


     Записка Е.Е.Яшнова[99].[ 100]

     27 мая 1934 года.

     Я    уже    говорил   Вам,    что    основные   недостатки    и   Вашей
статьи[101], и почти всех евразийских[102] выступлений
по  поводу  ее  заключаются  в  оторванности  от  плоти  жизни;   тут  более
надуманности, чем подлинного ощущения действительности. Не  вскрыв настоящих
в  их психических  и физических глубинах причин современного кризиса, нельзя
говорить  и о путях исцеления. Вы  напоминаете  врача,  который, не поставив
диагноза, уверяет, что больной излечится смесью уже принимаемых им лекарств.
Конечно,  самая  постановка диагноза  в наших  условиях  неизбежно  окажется
субъективной. Но все  же тогда  получилась  бы логическая  схема:  я понимаю
болезнь так-то и предлагаю такое-то лечение. А в настоящем своем виде статья
меня не удовлетворяет.
     Я лично воспринимаю ситуацию так.  Белая раса (в силу  многих причин, о
которых мы отчасти говорили  ранее)  утрачивает  былую дисциплинированность,
расовую и национальную спайку и вступает в полосу социального распада. Массы
населения развинчиваются и вульгаризируются, заражая ядом разложения и часть
верхов.  Со  своими  техническими  достижениями   она  до  известно  степени
напоминает   французского  парикмахера,   выигравшего  пять   миллионов.  Он
отрывается  от  привычного  уклада,  ссорится с  женой,  ругает детей и,  не
научившись  как  следует управлять Ролл[с]-Ройсом,  давит  встречных в своем
бесцельном слоняньи  по  свету. -- Но  для  отдельного  парикмахера остается
надежда  в конце  концов  успокоиться, вернуться к  семье и  мирно закончить
жизнь. Но социальная, как и биологическая, эволюция наций и рас не обратима.
Вавилонские  башни  цивилизаций   не  способны  (доживать(  свой   век:  они
разрушаются всемирными социальными потопами.
     Вопрос  осложняется еще тем, что белое человечество не одно на земле, а
довольно остро противостоит цветным расам. На протяжении даже короткой нашей
жизни  мысль  о  желтой  опасности  стала  уже  не  галлюцинацией  отдельных
капризных умов, а реальной действительностью. И я не сомневаюсь, что процесс
распада европейской культуры будет значительно ускорен давлением извне.
     С такими  предпосылками в сознании я, естественно, скептически отношусь
к Вашим попыткам наметить будущее. Мало того, что Вы не определяете болезни,
Вы и в лечении ее целиком исходите из сегодняшнего  дня. Подумайте сами, что
бы при таком способе (синтеза( Вы могли предсказать лет двадцать  назад? Или
Вы  предполагаете,   что  предстоящее  двадцатилетие  будет   менее   богато
неожиданностями?  Наша  эпоха  революционна в  подлинном  смысле  слова. Она
гораздо  революционнее  самого  коммунизма. Рассчитывать на  эволюцию
идей теперь  не приходится.  В  частности,  нужно  никогда не забывать,  что
переживаемый нами экономический кризис (кризис капитализма, как его часто --
и на мой взгляд ошибочно -- называют) есть сравнительный пустяк; это -- лишь
деталь общего социального кризиса (или кризиса культуры).
     С  сожалением   вижу,   что   и   в   евразийстве  еще  слабо  ощущение
действительного трагизма нашего времени.
     (Фашизм и  коммунизм  движутся  единой  интуицией( -- эта  мысль близка
евразийству;    история    пойдет    по    этому     пути,    --    заявляет
Савицкий[103].
     Мне  тут, равно как  и в ряде других  мест,  приходится только пожимать
плечами.
     Но писать обо всех частностях долго.

     Е.Я[шнов].

     Письмо кн. Л.В.Голицыной [Н.В.Устрялову].

     Харбин, без даты (