т.д.[19]  В  результате (это  уже  не  очень
логично)  остановились на кафедре всеобщей истории и  того, что ее окружает.
-- Теперь юристы более сформировались -- с приездом Никонова[20];
мы  очень  сильно двигали дело  Университета и все  надеемся,  что  нам  его
откроют.  Иначе  работать  будет невозможно, потому что при  10-15  тысячном
экзистенц-минимуме  получать  4.000,  как  я  сейчас  --  с голоду  помрешь.
Постепенно мы больше визируемся, мелькают знакомые переживания. Что у Вас? Я
читал о Ваших курсах,  хотелось бы знать поподробнее.  Не нужно ли Вам летом
гастролеров?
     С   наслаждением    прочел   Ваше    интервью;    под   каждым   словом
подписываюсь.[21]
     В  Харбине  сейчас мой  друг  и  помощник  по  бюро --  Юрий  Романович
Дистерло[22]. Я очень  бы хотел, чтобы он познакомился с Вами. Он
очень интересный, милый и образованный человек. Нас с ним связывает прошлое,
но здесь мы сошлись особенно близко.
     Не забывайте искренно Вас любящего и глубоко уважающего
     Льва Зандера.

     3 марта 1920[ г].
     P.S.  Письмо,  конечно,  залежалось, потому что  оказия не решилась его
взять:  на  дороге  сильно  обыскивают.  Вчера  приехала  гр.Ланская,  много
интересного  рассказала.  Жду  приезда  Иванова[23].  Очень  хочу
прочесть Ваши статьи.  Я, кроме интервью, перепечатанное  в "Дальневосточном
Обозрении",  ничего  не видел,  между  тем,  крайне  gespannt[24]
узнать Ваши мысли и позицию. Считаете ли Вы возможным работать у нас? Проект
Университета  все  еще  не осуществлен,  мы  все еще  живем  надеждами,  ибо
по-прежнему полу-голодаем. Пожалуйста напишите мне, но непременно с оказией.
Можно, думаю, через китайцев, на имя китайского консула Шао-Хен-Дзюна, можно
через иных иноплеменников.
     Привет.
     Ваш Л.З.

     Письмо Л.А.Зандера.

     Владивосток, 22 июня 1920[ г].

     Дорогой Николай Васильевич.

     Я  хочу  очень серьезно убеждать  Вас  ехать  сюда.  Я боялся, что  это
совершенно   невозможно  по   политическим  соображениям,   но  Ваше  письмо
разубедило меня в этом,  и теперь, помимо очень большого желания видеть Вас,
главное место  занимают у меня соображения академические. Среди них и личные
и общие.  Личные,  потому  что  faute de  mieux[25]  мне поручили
кафедру  истории  философии права  и мне  чрезвычайно трудно и  невыгодно  в
научном отношении сразу  читать несколько курсов. Для себя я работать совсем
не смогу. Общие же соображения заключаются (опять-таки помимо желания видеть
Вас  в числе наших  профессоров --  что  само  собой разумеется) в том,  что
юридический  факультет  не только не полон  (наоборот --  очень пуст),  но и
имеющиеся  лица далеко не удовлетворяют тем  ученым и этическим требованиям,
которые я привык (избалованный хорошими  примерами)  предъявлять профессору.
Совершенно  необходимо  оздоровить факультет действительно принципиальными и
академическими людьми. Иначе у нас  дело пойдет под гору. Книги здесь все же
кое-какие  есть.  Недавно  мне  еще  удалось приобрести  большие  библиотеки
военнопленных, так  что  работать с  грехом пополам  можно.  Студентов также
достаточно  и среди  них  есть  серьезные  работники.  Но  в  прошлом  году,
насколько я знаю, занятия на юридическом факультете шли очень плохо: слишком
многие   доценты  участвуют   в   правительстве[26],   занимаются
посторонними  делами и небрегут  занятиями... Дальневосточный дух и  обычай!
Вообще  академическая  жизнь  не  налажена;  наш факультет,  вернее  Ершов и
Георгиевский[27],    держатся    как    столп    и    утверждение
истины[28], но это очень, очень трудно. Поэтому  Ваше присутствие
здесь  чрезвычайно желательно: кафедра государственного  права  вакантна так
же, как и кафедра  истории философии права. Для  меня лично Ваше присутствие
было бы еще ценно  в отношении общего руководства. Я чувствую, что здесь мне
учиться решительно не у кого. Ершов при всей своей огромной учености слишком
эклектичен и бесцветен, чтобы давать направляющую  линию,  а между тем я все
время  работаю,  но самостоятельная работа без  отчета,  критики  и указаний
может оказаться непродуктивной.  Многое  надо было  бы дать  прочесть  Вам и
выслушать  Ваше  мнение  и  критику:  все  же два выпуска (около  300  стр.)
печатного курса лекций, и  две большие статьи. Интересные суждения о  них  я
слышал   только    от    Ник[олая    ]П.Макарова[29]   (профессор
полит[ической] экон[омии], переведенный  из Воронежа в Москву),  который был
здесь  короткое  время, да  от  Всеволода[30], который  у нас  не
остался,  исчез, ничего не  пишет  и  видимо знать меня не хочет...  Все это
заставляет очень и очень настаивать на том, чтобы Вы сделались проф[ессором]
Дальневосточного Университета, хотя знаю, что для Вас в этом мало приятного.
Жизнь здесь тяжела, жалованье -- недостаточно; квартир нет; правительство на
нас смотрит  косо; зданий не дает, с деньгами тянет (впрочем это потому, что
у  них вообще  денег  нет).  Несмотря на все  это,  мы все  же существуем  и
работаем, и я очень надеюсь, что  Вы разделите нашу  жизнь. Повторяю:  и для
меня  лично,  и   для  университета  это  имело  бы  огромное  значение.  Вы
спрашиваете, есть ли комнаты и  дорого ли  -- на дачах. Как  сказать: и да и
нет. Так,  сразу, конечно, ничего не найти. Но если иметь знакомых, то через
них вероятно что-нибудь  найти можно.  И я  думаю, что  если бы  Вы на месяц
приехали, то смогли бы отдохнуть где-нибудь на берегу моря. До сих пор у нас
сплошные туманы  и  дожди; все серо, сыро и  нагоняет  ужасную тоску. Август
вероятно будет таким же, но сентябрь бывает хорошим. Очень был бы рад видеть
Вас  даже  в течение  короткого времени. Что  касается  цен, то  это  у  нас
величина переменная, но  если считать на валюту, то жизнь сравнительно очень
дешева.  Я  все-таки  на свое  жалованье живу  и  даже  не  голодаю; правда,
постоянно грозит то бессапожье, то бесштанье, но все же  живу.  А опытом уже
установлено, что сколько бы тысяч и десятков тысяч я не получал -- все равно
-- 40 иен в месяц -- роковая цифра. Отсюда Вы видите, как можно жить. Сейчас
я живу  на  Русском  Острове, в 15 верстах от города[31]; живу  у
богатого крестьянина в избе; навещаю  Белоблоцкого и других знакомых. Сильно
занимаюсь; преимущественно  логикой. Проштудировал Зигварта, Гуссерля, решая
логические задачи. Зимой  придется читать курс  гносеологической логики. Всю
формальную логику я хочу сосредоточить в логическом семинарии, который думаю
вести прямо по-гимназически: с  решением задач,  задаванием уроков и т.п. --
чтобы  вышла  хорошая школа  и добросовестное  обламывание мозгов. Пока  что
ломаю себе мозг  сам. Кроме  того  на филологическом [факультете] я  объявил
просеминарий по  истории  новой философии: Критический идеализм  в  немецкой
литературе  ("Фауст"   Гете[32]).  Хотя  я  "Фауста"  знаю  почти
наизусть, тем не менее над ним приходится сейчас сильно работать, тем более,
что мне удалось  найти несколько хороших  комментариев.  Относительно  курса
истории философии права у меня сейчас намечены только вехи, о которых писать
не буду,  в надежде  на Ваш приезд.  Настроение у  меня убийственное. Полная
безнадежность увидеть и получить весточку от своих, ужасная тоска -- все это
угнетающе  действует  на  расшатанные  и  без того  нервы.  А  я  сейчас еще
усугубляю это несколько  чрезмерной работой. Но с другой стороны, я  не хочу
топтаться  на  месте, не  хочу  быть зауряд-ученым,  да и  надо же оправдать
разные "доверия". Политически и  вообще  всячески я по настроению  напоминаю
сейчас  Дурденевского. Что-то  с  ним,  бедным!  Он  очень  передал мне свой
безысходный  пессимизм  и  уменье  подкреплять его  аргументами, обладающими
условиями  "всеобщности  и  строгой  необходимости"...  Между  прочим,  хочу
написать несколько  статей  для  "Русского голоса".  Накопились  мысли.  Уже
написал длинную  -- "Большевизм и футуризм". Затем темы, в которых пессимизм
должен  вылиться в полной  своей  неприглядности: 1)  "Во  блаженном успении
вечный покой"  (это -- Россия); 2) Перспективы;  3) Программы.  Пожалуй,  не
напечатают:  скажут,  что  станки  не  выдержат.  А  если напечатают,  то  я
окончательно прослыву черносотенным  германофилом.  Недаром же в Перми  меня
считали немцем, а здесь я  образую крайнее  правое крыло Университета (какой
почет!).  Потом хочу писать  "Об искусстве Управления" и наконец разразиться
статьей "Дальневосточный Университет", где буду стараться доказать 2 истины:
1) что просвещение вообще не вредно и даже не опасно пролетарской  культуре;
2)   что   хотя  и   следует  относительно  профессоров  держаться   правила
Салтыкова[33] "да опасно ходят", но все же изредка  подкармливать
надо; а  то -- умрут  или сбегут... Не знаю, что  из всего этого выйдет. Ну,
довольно пока.
     Очень надеюсь обнять Вас скоро лично и беседовать "устами к устам".
     Пока же не забывайте душевно Вас любящего, уважающего и
     преданного Л.Зандера.

     Письмо Л.А.Зандера.

     Владивосток, без даты
     (декабрь 1920 г. -- Н.У.)

     Дорогой Николай Васильевич.

     Большое  спасибо за  книгу[34]. Я ее  давно видел,  прочел и
очень ждал --  не только для  себя, но  и  для  некоторых  своих  друзей,  с
которыми мне часто приходится сражаться за Вас, ибо  справедливые  нападения
слишком   часто  сменяются   и   логическими  несообразностями,   и  личными
нападками...  Совершенно  необходимо  доставить   сюда  "Окно".   Оно  и  не
продается, и никто  о нем не знает  ничего,  кроме смутных слухов.  Да и мне
хотелось бы иметь по возможности 2 экз[емпляра].
     Затем -- если Вы хотите,  чтобы и  Ваша книга и "Окно"  сохранились для
потомства -- то переправьте несколько экз[емпляров] -- в Книжную палату (при
Д[альневосточном] Университете).
     ...У  нас по-прежнему море работы. Я очень устал от чтения (фактически)
5   курсов,  работаю  неравными  вспышками,  но  это  сказывается  на  общем
состоянии: мне ничего не хочется, кроме "ах, оставьте  меня в  покое". Тщусь
заниматься и  наукой и читал Фихте[35], Леонтьева[36],
Ницше...
     Получил несколько писем  от Папы: они, слава  Богу,  живы,  но живут  в
ужасных условиях, работая  через силу (Папа служит в 5 местах, сестра и брат
-- в 2), распродавая вещи, холодая и, вероятно, голодая,  хотя Папа бодрится
и живет надеждами на лучшее.
     Пермский Университет реэвакуировлася в  Пермь. Кто остался  в Томске --
не знаю, так же, как и частностей. Но пишут, что жизнь кошмарна.
     ...Вообще все совершенно безнадежно, и если бы не  наркоз работы  -- то
есть от чего впасть в отчаяние.
     Университет  процветает: в логическом просеминарии  у меня 68  человек!
Кафедру   истории  философии  права  пока  веду  успешно;  по  крайней  мере
посещаемость очень большая, несмотря на непопулярный курс. Но трудно.
     Искренне Ваш
     Л.Зандер.

     Письмо Л.А.Зандера.

     Без числа (март 1921 [г.]? [-- Н.]У.)

     Дорогой Николай Васильевич.

     После Рождества у меня была надежда повидать Вас, ибо  я предполагал на
неделю  съездить в Харбин, но вместо  этого  пришлось, вследствие  глубокого
фурункула,  отправиться  в госпиталь. А оттуда я  сразу попал  в  аудиторию,
откуда сейчас  выхода  нет. Приходится опять читать лошадиными порциями, ибо
наши профессора  не очень  прилежны, а Университет должен  быть. Пока нахожу
утешение в том, что мои  слушатели усваивают  логическую премудрость и сразу
определяют  модус  и фигуру любого  силлогизма  и даже сводят  их на первую;
имейте  в  виду, что  все это  выучено  в аудитории,  без  пособий!  Историю
философии  права влеку  avec grand  fracas[37]. Кончаю Блаженного
Августина[38]...  На  Рождество  с  большим  увлечением занимался
Леонтьевым и написал  работу: "Учение К.Леонтьева о  прогрессе"  -- 4 листа.
Кажется, вышла  интересной.  Критики  у  меня  почти нет,  но зато  довольно
подробно рассмотрена  его методология и тут обнаружены многие недостатки. Он
у меня  вышел  вроде ученика  Виндельбанда,  но  это, по-моему, не такая  уж
большая беда. На будущий год обдумываю  и  подготовляю семинарий  социальной
педагогики.    Так    как    он   представляет    нечто    новое    (не   по
Наторпу[39]!),  то  пустил  его  план  и  проект на обсуждение  в
факультете. У нас  озабочены  приглашением профессоров и  замещением кафедр.
Очень многие стремятся приехать из Сов[етской] России. Я хлопочу о пермяках,
в  особенности о Дурденевском. От него не имею  никаких сведений, хотя писал
ему  неоднократно.   Но   знаю,  что  он   возвратился  в   Пермь.   Приехал
Рязановский[40]. Он познакомил меня с советским законодательством
об университетах и  очень  объективно  раскрыл  картину  полного,  коренного
разрушения высшей школы. Среди  покойников:  П.И.Новгородцев[41],
А.Э.Нольде[42],                     М.П.Чубинский[43],
Б.Кистяковский[44], Викторов, Лопатин[45]. За границей
--   Петражицкий[46],   Б.Э.Нольде[47],   А.А.Пиленко,
Э.Д.Гримм[48].  Аносов  сошел с ума. Новомбергский[49]
-- в тюрьме. Ректор Пермского Университета -- Поленов[50]; они --
в Перми. Некоторые остались в Томске...
     ...Я чрезвычайно раскаиваюсь, что  оставил Вам осенью своего Киркегора.
Уже первый No "Окна"  показал мне  совершенную  неприемлемость  соседства  с
поэтами    этого    типа.   Единственным   утешеним    была   Ваша   статья,
Кубка[51]  и Вс.Ник[аноровича].  Но мое  огорчение  было  велико,
когда я увидел (в магазине) моего бедного Киркегора во втором No. Настроение
его  никак  не подходит под общий тон  богомерзкого,  с  моей точки  зрения,
журнала. Но это  -- моя вина. А Алымовым[52]  я глубоко возмущен.
Не прислать мне ни одного экземпляра, так что мне  приходится в магазине (!)
проглядывать  свою работу  -- не подумать  снабдить меня моей же собственной
работой,  предоставленной  даром (хотя благотворительствовать гг. футуристам
совсем не входило в мою задачу) -- это хорошо говорит о той бесцеремонности,
к  которой  я  в течение только  годового пребывания  в Азии  не  успел  еще
привыкнуть. Получая 80 иен, я  не могу тратить деньги на покупку собственных
произведений и,  как не стыдно,  мне приходилось читать "Окно",  беря  его у
знакомых, хотя таковых очень мало, ибо его здесь определенно  не покупают, а
надо  мной,  что  я дал  туда  свои работы  --  смеются. Особенно  жаль  мне
Киркегора, который теперь испорчен. Что я с ним сделал. Пожалуйста, пришлите
мне мою рукопись, чтобы хотя мой собственный текст у меня сохранился... Если
Вы видетесь с Алымовым -- скажите ему о моих настроениях.
     Пишите и не забывайте душевно преданного Вам
     Л.Зандера.

     Письмо Л.А.Зандера.

     Владивосток, 1 апреля 1921[ г].

     Дорогой Николай Васильевич.

     Большое спасибо за письмо, получить  которое мне было  очень приятно: я
ведь  так давно не  имею от  Вас никаких известий. Позвольте высказать Вам и
Наталии  Сергеевне[53] глубокое сочувствие  по поводу  постигшего
Вас  горя...[54]  Но  как  Вы  правы  насчет  одеревенения  души.
Чувствуешь, как становишься каким-то совершенно омертвелым чурбаном, радости
и горести скользят мимо, все моральные критерии смещены, все спутано. И если
рассудок  еще  не атрофировался,  то  жизнь чувства совершенно  иссякает.  И
знаете -- к какому печальному выводу я пришел: философия способствует этому;
исключительное  внимание  к  мыслям  отрывает не  только от жизни  (хотя  бы
личной), но от чувства жизни.  Все становится объектом, а сам оказываешься в
роли какого-то наблюдателя. Ужасно! Только раз этой зимой я воочию убедился,
что за всеми схемами и  словами я еще не совсем замерз: это  когда я получил
первое  письмо из  дому. Тут я  был счастлив видеть  в себе  самом настоящее
чувство, вне всякой  философии... Но не философия тут, конечно, виною. А вот
то,  что кругом никого нет по-настоящему близкого,  что люди мелькают  как в
кинематографе,  что  разрушены  все  воспоминания,  что   вся  теплота  быта
подверглась безжалостной встряске, что все дорогое растеряно и, главное, что
потеряна вера... Вот тут и  проповедуй идеализм! Тем  не менее я мужественно
проповедую  его  и  надеюсь  скоро довести  2-ой  семестр  до конца.  Только
здоровье сильно пошатнулось -- и самым глупым образом: общее переутомление и
истощение  видимо  отразилось  на  малокровии или  чем-либо  подобном,  и  в
результате начались потрясающие  фурункулы; вот уже  3-й  -- с  температурой
38,5[џ], [с] целыми операциями, ранами, дренажами, хирургами и еще Бог знает
чем. При этом адова  боль  и ужасное  самочувствие. Сейчас  за меня  взялись
серьезно  и  я  начал  принимать  во множестве разные  лекарства... Да  надо
сначала кончить семестр. Остался еще месяц. По логике я должен за это  время
прочесть   индукцию,    по   истории   философии    права    добраться    до
Канта[55]. Кантом и кратким очерком идеализма закончу. Как только
программы будут напечатаны -- вышлю  их Вам.  Но тут  выходит еще одно дело.
Университет наш  очень обогатился приездом проф[ессора ]Рязановского.  Лично
он производит впечатление обаятельное; очень академичен, очень строг,  очень
доброжелателен. На меня он обратил самое серьезное внимание. Сначала говорил
вообще,  советовал не  забрасывать общей  теории  права,  а  когда  подробно
ознакомился с моими работами, стал мне настойчиво советовать  не откладывать
дела и начать держать экзамены теперь же. (Он сам философией занимался много
--  вместе  с  Ильиным[56] у  Новгородцева.) Я  немного  опасался
насчет правоспособности  нашего  Университета, но Рязановский указал, что  в
факультете, перед которым я должен буду выступать:  1 доктор, 3 магистра и 2
магистранта -- прямо целый епископат. Доверяя опыту и  авторитету,  я иду по
указанной дороге.  Для этого мне надо кое-что  дополнить  и в первую  голову
Гегеля[57]. Подлинные его сочинения придется  отложить -- тут vis
major[58].  Но   К.Фишер[59],   Ильин,  Новгородцев  и
Керд[60]  здесь  есть,  и  я теперь  их  читаю  в  "чрезвычайном"
порядке. Итак: 6 тем у меня есть. 7-ая -- Леонтьев; 8-ая  будет  -- что-либо
из  Гегеля;  придумали 9-ю -- "Наука  права,  как  часть  культуроведения  и
гносеологии   критического   нормативизма",    благо   я   Виндельбанда    и
Риккерта[61] хорошо  знаю.  И наконец для полноты  10-ая тема  --
"Естественное   состояние  (не  право)   у  Гоббса[62]   и
Руссо[63]". В таком виде, если все будет благополучно и у  меня в
мозгу не пойдет спираль,  Deo  juvante[64],  экзамен можно  будет
держать в  мае. Затем  хотел бы съездить в Харбин, а потом уже готовиться  к
следующим  экзаменам  -- на  будущую зиму.  Книги, по  крайней  мере,  самые
необходимые,  здесь  все  же  есть...  Вы  видите  таким  образом,  что дела
усложняются: 1) кончить  семестр; 2) производить  экзамены  (а  у меня  ведь
примерно  по 60-70 человек на обоих факультетах); 3) административная работа
по Университету;  4)  готовиться  к  экзаменам...  Лишь  бы только пороху  и
здоровья хватило. Тут еще приходится  о заработке думать, потому что  только
23 марта нам выдали вторую  половину февральского жалованья; март, вероятно,
будет в мае, а  май в августе. Но пока что  живу и роптать грех.  За текущей
работой  личной  жизни  очень  мало. Бываю  только  в  интервалах  здорового
состояния  у  знакомых,  которых  у  меня  довольно много. Но  действительно
интересных людей здесь не так много... Если бы приехала хоть часть избранных
профессоров!  Я   всячески  отстаивал  пермяков.  Дурденевский  уже  выбран;
вероятно  будут выбраны Глушков[65],  Круглевский[66].
Выбраны      кроме      того       Новомбергский,      Маннс[67],
Будде[68],    Шестаков     (доктор    классической    филологии),
Денике[69]     (теория     искусств),     Селищев[70],
Огородников[71],   Никифоров[72]  и  др[угие].  Многих
Сов[етская] власть не выпускает, но все же у нас есть надежды, что кое-кто и
проберется. Мне  дороже всех был  бы  приезд Дурденевского.