- Ты бы хотел! - сказала Элизабет, слегка надув губки. - Но, быть  может,
у бедняжки Луизы имеются собственные планы. Что, если она желает последовать
моему примеру и тоже выйти замуж?
   - Не думаю, - после минутного размышления ответил Эффингем. - Право, я не
знаю здесь никого, кто был бы ее достоин.
   - Здесь, возможно, и не сыщется достойных, но ведь есть на свете и другие
места, кроме Темплтона, и другие церкви, кроме новой церкви святого Павла.
   - Послушай, Элизабет, неужели ты хочешь отпустить мистера Гранта? Хоть он
звезд с неба и не хватает, но человек превосходный.  Нам  никогда  не  найти
второго такого пастора, который столь почтительно  соглашался!  бы  с  моими
ортодоксальными религиозными убеждениями. Ты низвергаешь меня из святых, и я
стану обычным грешником.
   - Ничего не поделаешь, - ответила Элизабет, пряча улыбку, - придется вам,
сэр, превратиться из ангела в человека.
   - Ну, а как же быть с фермой?
   - Он может сдать ее в аренду, как поступают  многие.  Кроме  того,  разве
тебе будет приятно видеть, что священник трудится в полях и на пашне?
   - Но куда он пойдет? Ты забываешь про Луизу.
   - Нет, я не забываю про Луизу, - ответила Элизабет, снова надув губки.  -
Ведь мой отец уже сказал вам, мистер Эффингем, что прежде я командовала  им,
а теперь буду командовать мужем. И я намерена доказать вам это теперь же.
   - Все, все, что только тебе угодно, дорогая Элизабет, лишь бы не за  счет
всех нас и не за счет твоей подруги.
   - С чего вы взяли, сэр, что я собираюсь  делать  что-либо  за  счет  моей
подруги? - ответила Элизабет, испытующе глядя на супруга, но не  увидела  на
его лице ничего, кроме выражения прямой и бесхитростной доброты.
   - С  чего  я  взял?  Но  ведь  Луиза  будет  скучать  без  нас,  это  так
естественно!
   - С некоторыми естественными чувствами следует бороться, - возразила  ему
на это молодая жена. - Впрочем, едва ли есть причины опасаться, что  разлука
как-либо повлияет на девушку, обладающую такой душевной силой.
   - Но каковы же твои планы?
   - Сейчас узнаешь. Мой отец выхлопотал для мистера Гранта приход  в  одном
из городков на Гудзоне. Там пастор может жить с гораздо  большим  комфортом,
чем здесь, где ему приходится вечно путешествовать по лесам. Там  он  сможет
провести конец своей жизни в покое и довольстве и дочь его найдет подходящее
для себя  общество  и  завяжет  отношения,  соответствующие  ее  возрасту  и
характеру.
   -  Бесс,  ты  меня  изумляешь!   Вот   не   предполагал,   что   ты   так
предусмотрительна!
   - Я предусмотрительнее, чем вы  полагаете,  сэр,  -  ответила  ему  жена,
лукаво улыбаясь. - Но такова моя воля,  и  вы  обязаны  ей  подчиниться,  во
всяком случае - на этот раз.
   Эффингем рассмеялся, но, по  мере  того  как  цель  прогулки  становилась
ближе, молодые супруги,  как  бы  по  обоюдному  согласию,  переменили  тему
разговора.
   Они подошли к небольшому ровному участку,  где  когда-то,  на  протяжении
долгих  лет,  стояла  хижина  Кожаного  Чулка.  Теперь  участок,   полностью
очищенный от всякого сора, был красиво выложен дерном, и трава на нем, как и
повсюду вокруг, под влиянием обильных дождей выросла  густая  и  яркая,  как
будто над этим краем прошла вторая весна. Небольшая  зеленая  площадка  была
окружена каменной оградой, и, войдя в маленькую калитку, Элизабет и  Оливер,
к удивлению своему, увидели, что к ограде прислонено ружье Натти.  На  траве
подле ружья разлеглись Гектор со своей подругой,  как  будто  сознавая,  что
хотя многое здесь переменилось, все же осталось немало старого и привычного.
Сам охотник, вытянувшись во весь свой длинный рост,  лежал  прямо  на  земле
подле белого мраморного  камня  и  отгибал  в  сторону  пучки  травы,  пышно
разросшейся на этой почве  и  вокруг  основания  камня,  -  очевидно,  Натти
хотелось разглядеть вырезанную  на  камне  надпись.  Рядом  с  этим  простым
надгробием стоял богатый памятник, украшенный урной и барельефами.
   Тихо ступая по траве,  молодые  люди  приблизились  к  могилам  так,  что
охотник их не слышал. Загорелое лицо старика подергивалось гримасой душевной
боли, он усиленно моргал  глазами,  как  будто  что-то  мешало  ему  видеть.
Немного погодя Натти медленно поднялся с земли и громко произнес:
   - Ну, надо полагать, все сделано как следует. Что-то тут написано, только
мне не разобрать, но вот трубка, томагавк и  мокасины  вырезаны  отлично,  а
ведь небось человек, который все это сделал, сам ничего из этих  вещей  и  в
глаза никогда не видел. Эх, эх!  Вон  они  лежат  оба  рядом  -  неплохо  им
здесь... А кто положит в землю меня, когда пробьет и мой час?
   - Когда наступит этот горький час, Натти, у тебя найдутся  друзья,  чтобы
отдать тебе последний долг, - проговорил Оливер,  тронутый  словами  старого
охотника.
   Натти обернулся  и,  не  выказав  удивления  -  манера,  перенятая  им  у
индейцев, - провел рукой по лицу, как будто этим  жестом  стирая  все  следы
грусти.
   - Вы пришли взглянуть на могилы, детки, а? - спросил он. - Ну что  ж,  на
них приятно поглядеть и молодым и старым.
   - Надеюсь, тебе нравится, как все здесь сделано, - сказал Эффингем. -  Ты
больше всех заслужил, чтобы с тобой по этому поводу советовались.
   - Ну, я не привык к богатым могилам, - возразил охотник, -  так  что  это
неважно, по вкусу они мне или нет, и советоваться со  мной  толку  мало.  Вы
положили майора головой на запад, а могиканина - головой на восток, так, мой
мальчик?
   - Да, сделали, как ты желал.
   - Вот и хорошо, - сказал охотник. - Они ведь  думали,  что  после  смерти
пойдут разными дорогами, но мы знаем, что тот, кто стоит над всеми,  в  свое
время соединит их - он сделает белой кожу  мавра  и  поставит  его  рядом  с
принцами.
   - В том не приходится сомневаться, - ответила Элизабет,  решительный  тон
которой сменился мягким и грустным. - Я верю, что когда-нибудь мы снова  все
встретимся и будем счастливы вместе.
   - Это правда, детки, встретимся потом? Это правда! - воскликнул охотник с
необычным для него жаром. - Думать так утешительно. Но, пока я еще не  ушел,
я хотел бы знать, что рассказали вы тем, которые, словно голуби весной,  так
и летят сюда, - что рассказали вы о старом делаваре и о храбрейшем из белых,
какой когда-либо бродил по этим горам?
   Эффингем и Элизабет удивились внушительному и торжественному тону,  каким
Кожаный Чулок произнес эти слова, и приписали  это  необычности  обстановки.
Молодой человек повернулся к памятнику и прочел вслух:
   - "Вечной памяти  Оливера  Эффингема,  эсквайра,  майора  его  величества
шестидесятого  пехотного  полка,  солдата  испытанной   храбрости,   верного
подданного, человека чести и истинного христианина. Заря его жизни прошла  в
почестях, богатстве и силе, но  закат  ее  был  омрачен  бедностью,  людским
забвением и недугами, и единственный, кто облегчал ему все тяготы,  был  его
старый, верный и преданный друг и слуга, Натаниэль Бампо. Потомки  воздвигли
этот памятник высоким добродетелям хозяина и честности его слуги".
   Услышав свое имя, Кожаный Чулок сперва было замер, потом морщинистое  его
лицо осветилось улыбкой.
   - Вот так здесь и сказано, сынок?  Значит,  вы  рядом  с  именем  хозяина
вырезали имя его старого слуги? Благослови вас бог, детки, за вашу  доброту,
- а когда стареешь, доброта идет к самому сердцу...
   Элизабет повернулась спиной к ним  обоим.  Эффингем,  силившийся  сказать
что-то, наконец все же овладел собой:
   - Да, твое имя лишь вырезано на простом  мраморе,  но  его  следовало  бы
написать золотыми буквами!
   -  Покажи  мне,  сынок,  где  оно  стоит,  -  попросил  Натти  с  детским
любопытством, - я хочу посмотреть на него, раз уж ему оказана  такая  честь.
Это щедрый подарок человеку, который  не  оставил  после  себя  никого,  кто
продолжал бы носить его имя в краю, где он так долго прожил.
   Эффингем показал старику его имя на мраморной доске,  и  тот  с  глубоким
интересом провел пальцем по всем буквам, затем поднялся с земли и сказал:
   - Да, душевная то была мысль, и по-душевному все сделано. Ну,  а  что  вы
написали на могиле краснокожего?
   - Слушай, Натти, - сказал Оливер и прочел:
   - "Сей камень возложен в память об индейском вожде делаварского  племени,
известном под именем Джона Могиканина и Чингагука".
   - Не Чингагука, а Чингачгука, что значит "Великий Змей". У  индейцев  имя
всегда что-нибудь значит, надо, чтобы оно было написано правильно.
   -  Я  позабочусь,  чтобы   ошибку   исправили.   "...Он   был   последним
представителем своего племени, когда-то обитавшего в этих  краях,  и  о  нем
можно  сказать,  что  его  грехи  были  грехами  индейца,  а  добродетели  -
добродетелями человека".
   - Более верных слов тебе еще не приходилось говорить, мистер Оливер.  Эх,
кабы ты знал его, как я, когда он был в расцвете сил, кабы видел  ты  его  в
том самом сражении, где старый джентльмен, который спит теперь  в  могиле  с
ним рядом, спас его от разбойников-ирокезов, те уже привязали  могиканина  к
столбу, чтобы сжечь, ты бы написал все это здесь  и  мог  бы,  добавить  еще
очень многое. Я перерезал ремни, которыми его связывали,  вот  этими  самыми
руками, - я отдал ему свой томагавк и нож  -  ведь  для  меня  всегда  самым
подходящим оружием было ружье. Да, он умел действовать в бою, раздавал удары
направо  и  налево,  как  подобает  настоящему  воину.  Я  встретил   Джона,
возвращаясь со слежки за зверем,  и  увидел  на  шесте  индейца  одиннадцать
вражьих скальпов. Не вздрагивайте так,  миссис  Эффингем,  то  были  скальпы
всего лишь воинов. Когда я теперь  гляжу  на  эти  горы,  где  когда-то  мог
насчитать  над  лагерями  делаваров  до  двадцати  дымков,  стелющихся   над
верхушками деревьев, меня охватывает печаль:  ведь  ни  одного  человека  не
осталось от племени, разве встретишь какого-нибудь  бродягу  из  Онидас  или
индейцев-янки, которые, говорят, переселяются от берегов моря, их, по-моему,
и людьми-то назвать нельзя - так, что называется, ни рыба ни мясо, не  белые
и не краснокожие. Ну ладно, мне пора, надо уходить.
   Уходить? воскликнул Эдвардс. Куда ты собрался уходить?
   Кожаный Чулок, незаметно для себя усвоивший многие из индейских привычек,
хотя  он  всегда  считал  себя  человеком  цивилизованным  по  сравнению   с
делаварами, отвернулся, чтобы скрыть волнение, отразившееся на его лице;  он
нагнулся, поднял большую сумку, лежавшую за могилой, и взвалил  ее  себе  на
плечи.
   - Уходить?! - воскликнула Элизабет,  торопливо  подходя  к  старику.  Вам
нельзя в вашем возрасте вести одинокую жизнь в лесу, Натти. Право, это очень
неблагоразумно. Оливер, ты видишь Натти собрался на охоту куда-то далеко.
   Миссис Эффингем права. Кожаный Чулок, это неблагоразумно, сказал Эдвардс.
Тебе вовсе незачем взваливать на себя такие трудности. Брось-ка сумку, и  уж
если желаешь поохотиться, так, охоться неподалеку, в здешних горах.
   Трудности? Нет, детки,  это  мне  только  в  радость  это  самая  большая
радость, какая еще осталась у меня в жизни.
   - Нет, нет, вы не должны уходить далеко, Натти! -  воскликнула  Элизабет,
кладя свою белую руку на его сумку из оленьей кожи. - Ну да, конечно, я была
права: в сумке походный котелок и банка с порохом! Оливер, мы не должны  его
отпускать от себя - вспомни, как неожиданно быстро угас могиканин.
   - Я так и знал, детки, что  расставаться  нам  будет  нелегко,  -  сказал
Натти. - Потому-то  я  зашел  сюда  по  пути,  чтобы  одному  попрощаться  с
могилами. Я думал, коли я отдам вам на память то,  что  подарил  мне  майор,
когда мы с ним впервые расстались в лесах,  вы  примете  это  по-хорошему  и
будете знать, что старика следует отпустить туда, куда  он  рвется,  но  что
сердце его остается с вами.
   - Ты  что-то  затеял,  Натти!  -  воскликнул  юноша.  -  Скажи,  куда  ты
намереваешься идти?
   Тоном одновременно и доверительным и убеждающим, как  будто  то,  что  он
собирался сказать, должно было заставить умолкнуть все  возражения,  охотник
сказал:
   - Да говорят, на Великих Озерах охота больно хорошая -  простора  сколько
душе угодно, нигде и не встретишь белого человека, разве только  такого  же,
как я, охотника. Мне опостылело жить среди этих вырубок, где от  восхода  до
захода солнца в ушах раздается стук топоров. И, хоть я  многим  обязан  вам,
детки, и это сущая правда, - поверьте, меня тянет в леса.
   - В леса! - повторила Элизабет, дрожа от волнения.  -  Вы  называете  эти
непроходимые дебри лесами?
   - Э, дитя мое, человеку, привыкшему жить в глуши, это все нипочем.  Я  не
знал настоящего покоя с того времени, как твой отец появился здесь вместе  с
остальными переселенцами. Но я не хотел уходить отсюда, пока здесь жил  тот,
чьи останки лежат под этим камнем. Но теперь его уже  нет  в  живых,  нет  в
живых и Чингачгука, а вы молоды и  счастливы.  Да,  за  последнее  время  во
"дворце" Мармадьюка звенит веселье. Ну вот, подумал я,  пришла  пора  и  мне
пожить спокойно на закате моих дней. "Дебри"! Здешние леса, миссис Эффингем,
я и лесами не считаю, на каждом шагу натыкаешься на вырубку.
   - Если ты в чем терпишь нужду, скажи только слово. Кожаный  Чулок,  и  мы
сделаем все возможное.
   - Я знаю, сынок, ты говоришь это от  доброго  сердца  и  миссис  Эффингем
тоже. Но пути наши разные. Вот так же,  как  у  этих  двух,  лежащих  теперь
рядом: когда они были живы, то один думал, что  отправится  в  свой  рай  на
запад, а другой - что на восток. Но в конце концов они свидятся, как и мы  с
вами, детки.  Да,  да,  живите  и  дальше  так,  как  жили  до  сих  пор,  и
когда-нибудь опять будем вместе в стране праведных.
   - Все это так внезапно, так неожиданно! - проговорила Элизабет, задыхаясь
от волнения. - Я была уверена, Натти, что вы будете жить  с  нами  до  конца
вашей жизни.
   - Все наши уговоры напрасны, - сказал ее  муж.  -  Привычки  сорокалетней
давности не осилишь недавней дружбой. Я слишком хорошо тебя знаю,  Натти,  и
больше не настаиваю, но, быть может, ты все же позволишь мне выстроить  тебе
хижину где-нибудь в отдаленных горах, куда мы  смогли  бы  иногда  приходить
повидать тебя и увериться в том, что тебе хорошо живется.
   - Не тревожьтесь за Кожаного Чулка,  детки,  господь  сам  позаботится  о
старике, а потом пошлет ему легкую кончину. Верю, что вы говорите от чистого
сердца, но живем-то мы по-разному. Я люблю леса,  а  вы  хотите  жить  среди
людей; я ем, когда голоден, пью, когда испытываю жажду, а  у  вас  и  еда  и
питье по часам и по правилам. Нет, у вас все по-другому. От вашей доброты вы
даже перекормили моих собак,  а  ведь  охотничьи  псы  должны  уметь  хорошо
бегать. Самому малому из божьих творений уготован  свой  удел  -  я  рожден,
чтобы жить в лесной глуши. Если вы любите  меня,  детки,  отпустите  меня  в
леса, куда я стремлюсь всей душой.
   Эта мольба решила все - больше уговаривать  его  не  стали,  но  Элизабет
плакала, склонив голову на грудь, и муж ее тоже смахивал  набежавшие  слезы.
Вытащив неловкой от волнения рукой свой бумажник,  он  взял  из  него  пачку
ассигнаций и протянул охотнику.
   - Возьми, Натти, - сказал он, - возьми хотя бы это. Прибереги их, и в час
нужды они тебя выручат.
   Старик взял деньги и поглядел на них с любопытством.
   - Так вот они какие, новые деньги, которые делаются в Олбани  из  бумаги!
Тем, кто не больно учен, пользы от них нет. Забирай-ка  их  обратно,  сынок,
мне от них проку мало. Я уж постарался закупить у француза весь порох в  его
лавке, прежде чем мусью уехал, а там, куда я иду,  свинец,  говорят,  растет
прямо из земли. А эти бумажки не годятся и для пыжей,  я  ведь  бумажных  не
употребляю,  только  кожаные...  Ну,  миссис   Эффингем,   позволь   старику
поцеловать на прощанье твою ручку, и  да  ниспошлет  господь  бог  все  свои
наилучшие дары тебе и твоим детям.
   - В последний раз умоляю  вас  остаться  с  нами,  Натти!  -  воскликнула
Элизабет. - Не заставляйте нас горевать о человеке, который дважды спас меня
от смерти и верно служил тем, к кому я питаю преданную  любовь.  Ради  меня,
если не ради себя, останьтесь! Мне будут сниться  ужасные  сны,  -  они  еще
мучают меня по ночам, - что вы умираете от старости, в нищете, и  подле  вас
нет никого, кроме убитых вами диких  зверей.  Мне  будут  всегда  мерещиться
всевозможные напасти и болезни, которые одиночество может навлечь на вас. Не
покидайте нас, Натти, если не ради собственного  благополучия,  то  хотя  бы
ради нашего.
   - Мрачные мысли и страшные сны, миссис Эффингем,  недолго  станут  мучить
невинное созданье, - торжественно проговорил охотник, - божьей милостью  они
скоро исчезнут. И если когда тебе опять приснятся злые горные кошки,  то  не
потому, что со мной стряслась беда, - это бог  показывает  тебе  свою  силу,
которая привела меня тогда к тебе на спасение. Уповай на бога да  на  своего
мужа, и мысли о таком старике, как я, не будут ни тяжкими, ни долгими.  Молю
бога, чтобы он не оставил тебя - тот бог, что живет и на вырубках и в лесной
глуши, - и благословил тебя и все, что принадлежит тебе, отныне  и  до  того
великого дня, когда краснокожие и белые  предстанут  перед  судом  божьим  и
судить их будут не по земным, а по божьим законам.
   Элизабет подняла голову и подставила старику для прощального поцелуя свою
побледневшую щеку, и Кожаный Чулок почтительно коснулся этой щеки. Юноша, не
произнеся ни  слова,  судорожно  сжал  руку  старика.  Охотник  приготовился
отправляться в путь. Он подтянул ремень потуже и еще некоторое время  стоял,
делая, как всегда бывает в минуту грустного  расставания,  какие-то  лишние,
ненужные движения. Раза два он попытался было сказать  что-то,  но  комок  в
горле помешал ему. Наконец, вскинув  ружье  на  плечо,  он  крикнул  громко,
по-охотничьи, так, что эхо его голоса разнеслось по всему лесу:
   - Эй, эй, мои собачки, пора в путь! А к  концу  этого  пути  вы  порядком
натрете себе лапы!
   Заслышав знакомый клич, собаки вскочили  с  земли,  обнюхали  все  вокруг
могилы, потом подошли к молчаливо стоявшей  паре,  как  будто  понимая,  что
предстоит разлука, и покорно побежали за хозяином. Некоторое  время  молодые
люди не произносили ни слова,  и  даже  юноша  скрыл  лицо,  нагнувшись  над
могилой деда. Когда мужская гордость победила наконец  в  нем  эту  слабость
чувств, он обернулся, думая возобновить свои уговоры, но увидел,  что  подле
могилы они остались только вдвоем, он и его жена.
   - Натти ушел! - воскликнул Оливер.
   Элизабет подняла голову и увидела, что охотник, уже подходивший к опушке,
на мгновение остановился и обернулся.  Взгляды  их  встретились,  и  Кожаный
Чулок поспешно провел по глазам жесткой ладонью, потом высоко поднял руку  в
прощальном привете, крикнул с усилием, подзывая собак, которые было  уселись
на землю, и скрылся в лесу.
   То был  последний  раз,  что  они  видели  Кожаного  Чулка,  чье  быстрое
продвижение намного опередило тех, кто по распоряжению и при личном  участии
судьи Темпла отправился за ним вдогонку. Охотник ушел далеко на Запад - один
из первых среди тех пионеров, которые открывают в  стране  новые  земли  для
своего народа.

Конец



   Джеймс Фенимор КУПЕР
   ПРЕРИЯ



ВВЕДЕНИЕ

   Геологическое строение той части Америки, что лежит  между  Аллеганами  и
Скалистыми горами, породило немало остроумных теорий. В самом деле, обширный
этот край представляет собой сплошную равнину. Пройдите ее вдоль и поперек -
полторы тысячи миль с востока на запад, шестьсот с севера на юг, - и вы едва
ли встретите хоть одну высоту, достойную назваться горой. Высокие холмы и те
здесь в редкость,  хотя  значительную  часть  равнины  отмечает  характерная
"волнистость", как это описано на первых страницах нашей повести.
   Есть основания думать, что территория, включающая сейчас Огайо, Иллинойс,
Индиану, Мичиган и значительную часть страны к западу