ой за  его  самонадеянность  и  недостаточную  приверженность  к  вековым
обычаям. Правда, когда дошла до  него  ходившая  среди  прихожан  молва,  их
простодушная вера принесла ему утешение; но природа  брала  свое,  и  в  уме
старика закипала мятежная  мысль,  что  все  же  его  дочь  рановато  обрела
сокровище небесное взамен земных богатств.
   Но Мидлтон, так неожиданно  утративший  возлюбленную,  невесту,  жену,  -
Мидлтон был почти раздавлен  тяжестью  внезапного  и  страшного  удара.  Сам
воспитанный в более  рационалистической  вере,  он,  гадая  о  судьбе  Инес,
поддавался лишь тем опасениям, какие подсказывала  мысль  об  известном  ему
суеверном взгляде девушки на его "ересь". Не к чему останавливаться  на  его
душевных терзаниях, на всяческих предположениях,  надеждах,  разочарованиях,
выпавших ему на долю в первые недели его горя.
   Ревнивые подозрения об истинных убеждениях Инес и тайная уверенность, что
она еще будет найдена, не позволяли ему ни усердней повести поиски, ни вовсе
от них отказаться. Но время шло, и все менее вероятной становилась  гнетущая
догадка, что Инес умышленно покинула его - хотя, возможно, лишь на время,  -
и он постепенно склонялся к более мучительному убеждению, что ее уже  нет  в
живых, когда новое странное происшествие возродило его надежды.
   Молодой начальник гарнизона медленно и печально возвращался  с  вечернего
смотра к себе, в уединенный дом неподалеку от лагеря, на том же холме, когда
его блуждающий взгляд задержался на фигуре человека, хотя в этот поздний час
посторонним заходить сюда не  разрешалось.  Неизвестный  был  в  обтрепанной
одежде, и весь  его  вид  говорил  о  неопрятной  бедности  и  самых  дурных
привычках.
   Горе смягчило офицерское высокомерие Мидлтона, и, когда он, проходя мимо,
заговорил с нарушителем правил, который,  скрючившись,  сидел  на  земле,  в
голосе его звучала снисходительность, даже доброта:
   - Если вас застанет здесь патруль, вам, дружок, придется  просидеть  ночь
на гауптвахте; вот вам доллар, ступайте куда-нибудь, где можно получить ужин
и ночлег.
   - Мою пищу, капитан, жевать не приходится, - ответил  бродяга  и  схватил
монету  с  жадностью  законченного  негодяя.  -   Подкиньте-ка   еще   таких
мексиканцев, чтобы стало их двадцать, и я продам вам тайну.
   - Ступайте, - сказал офицер, приняв свой обычный строгий вид. -  Уходите,
пока я не велел вас схватить.
   - Могу и уйти. Но, если я уйду, капитан, я, что знаю, унесу  с  собой,  и
жить вам тогда соломенным вдовцом до вашего смертного дня.
   - Что вы хотите  сказать?  -  закричал  Мидлтон  и  быстро  повернулся  к
оборванцу, который уже поплелся прочь, еле волоча свои распухшие ноги.
   - Что? А вот что: куплю я на ваш доллар испанской водки, а потом  вернусь
и продам вам свою тайну за такие деньги, чтоб хватило на целый бочонок.
   - Если вам есть что сказать,  говорите  сейчас!  -  крикнул  Мидлтон,  от
нетерпения едва не выдав свои чувства.
   - Всухую не поговоришь, капитан, - я не могу изящно выражаться,  когда  у
меня першит в горле. Сколько вы дадите, чтоб узнать от меня то, что  я  могу
рассказать? Тут нужно предложить что-нибудь приличное,  как  подобает  между
джентльменами.
   - По справедливости будет лучше всего взять вас под стражу,  любезный.  К
чему относится ваша хваленая тайна?
   - К браку... Есть жена - и нет жены. Хорошенькое личико, богатая невеста.
Теперь ясно вам, капитан?
   - Если вы что-нибудь знаете насчет моей жены, говорите сразу: наградой вы
останетесь довольны.
   - Эх, капитан, я заключал на своем веку немало сделок.  Бывало,  что  мне
платили чистоганом, бывало, что и обещаниями. А ими, скажу  я  вам,  сыт  не
будешь.
   - Назовите вашу цену.
   - Двадцать.., нет, черт возьми, уж продавать, так  за  тридцать  долларов
или не брать ни цента!
   - Вот вам ваши деньги. Но  запомните:  если  вы  мне  не  скажете  ничего
такого, что стоило узнать, у вас их отберут, да и в придачу вас еще  накажут
за наглость.
   Оборванец придирчиво осмотрел полученные банковые билеты  и,  убедившись,
что они не фальшивые, положил их в карман.
   - Люблю я эти северные кредитки, - сказал он преспокойно. - Они, как  сам
я, дорожат своею репутацией. Не бойтесь, капитан, я человек чести и врать не
стану; скажу только то, что знаю сам, и все это  будет  верно  от  слова  до
слова!
   - Говорите же без задержки, а не то я передумаю и  прикажу,  чтоб  у  вас
отобрали все, что вы от меня получили, - и банкноты, и мексиканский доллар.
   - А как же честь? Разве она не дороже жизни? - возразил пропойца,  воздев
руки в притворном ужасе перед столь  коварным  предательством.  -  Так  вот,
капитан, вам, конечно, известно, что джентльмены получают средства  к  жизни
не все одним путем: те берегут, что имеют, эти добывают, где что могут.
   - Значит, вы вор?
   - Презираю это слово. Я в свое время занимался  охотой  на  человека.  Вы
знаете, что это значит? Это толкуют по-разному. Одни считают,  что  кудлатые
головы очень несчастны, должны работать на знойных  плантациях  под  палящим
солнцем..,  и  всякое  такое!  Так  вот,  капитан,  я  в  свое  время,   как
добросовестный  человек,  охотно   занимался   благотворительностью,   внося
разнообразие в жизнь чернокожих - хотя бы в смысле перемены места.  Вы  меня
поняли?
   - Вы, попросту говоря, похититель негров?
   - Был, достойный капитан, был  таковым!  Но  как  раз  сейчас  я  немного
сократил свое дело, как иной купец свертывает оптовую торговлю  и  открывает
табачную лавочку. Был я в  свое  время  и  солдатом.  Что  в  нашем  ремесле
считается самым главным, можете вы мне сказать?
   -  Не  знаю,  -  ответил  Мидлтон,  изрядно  наскучив  его  болтовней.  -
Храбрость, по-моему.
   - Нет, ноги! Ноги, чтоб идти в  драку,  и  ноги  для  бегства.  Так  что,
видите, два моих занятия кое в чем  сходны.  Ноги  у  меня  стали  плохи,  а
похитителю, если он обезножел, барыша в  его  деле  не  будет!  Но  осталось
немало людей, кто покрепче стоит на ногах, чем я.
   - Ее похитили! - простонал пораженный муж.
   - И увезли. Это верно, как то, что вы стоите на этом месте.
   - Негодяй! Откуда вы знаете, что это так?
   - Руки прочь... Прочь руки! Вы думаете, мой язык будет лучше делать  свое
дело, если сдавлено горло? Имейте терпение, и вы узнаете все.  Но,  если  вы
еще раз попробуете обойтись со мною так неучтиво, я буду вынужден обратиться
за помощью к законникам.
   - Говорите. Но, если вы не скажете мне всю правду или хоть  в  чем-нибудь
солжете, я с вами тут же расправлюсь.
   - Не такой вы дурак, чтобы верить на слово пройдохе вроде меня, если  ему
нечем подтвердить свои россказни. Нет, капитан, вы умный человек, так что  я
выложу  вам,  что  я  знаю  и  что  соображаю,  и  оставлю  вас:  сидите   и
раздумывайте, а я пойду  и  выпью  за  вашу  щедрость.  Так  вот,  я  знавал
человека, по имени Эбирам Уайт. Думаю, мерзавец  взял  себе  такую  фамилию,
чтобы показать свою нелюбовь к  чернокожим!  <Уайт  (white)  -  по-английски
"белый".>  Этот  человек,  как  мне  достоверно  известно,  не  первый   год
занимается перевозкой краденых невольников из штата в штат. Я в  свое  время
вел с ним дела - ох и собака! Хоть кого надует! Чести в нем не  больше,  чем
жратвы в моем желудке. Я видел его здесь, в этом самом  городе,  как  раз  в
день вашей свадьбы. Он был тут вместе с мужем своей сестры и выдавал себя за
переселенца, собравшегося в новые земли. Неплохая компанийка для любого дела
- у зятя семеро сыновей, каждый ростом с вашего сержанта, считая с шапкой на
голове. Так вот, когда я услышал, что у вас пропала жена, я мигом сообразил:
угодила она в лапы Эбирама.
   - Вы.., вы это знаете? Вздор! Какое у вас основание так думать?
   - Основание самое верное: я знаю Эбирама Уайта. Так что не  прибавите  ли
вы чуток, чтобы в горле не пересохло?
   - Ступайте, ступайте! Вы и без того пьяны, несчастный, и не  знаете,  что
говорите. Ступайте, пока я не отдал вас под стражу!
   - Опыт - добрый вожак! - крикнул оборванец вслед  удаляющемуся  Мидлтону,
потом повернул с  самодовольным  смешком  и  направил  свои  стопы  к  лавке
маркитанта.
   Сто раз в течение той ночи Мидлтону представлялось, что слова бродяги все
же заслуживают внимания, и столько же раз он отвергал эту  мысль  как  нечто
дикое, бредовое, о чем лучше и не вспоминать.  Так  провел  он  беспокойную,
почти бессонную ночь, а рано  утром  его  разбудил  ординарец,  пришедший  с
донесением, что на плацу, неподалеку от квартиры Мидлтона,  найден  мертвец.
Поспешно одевшись, Мидлтон пошел  туда  и  увидел  того  самого  бродягу,  с
которым говорил накануне. Он лежал простертый на  земле,  так  его  здесь  и
застали.
   Несчастный пал жертвой собственной невоздержанности. Об этом  убедительно
говорили  его  выпученные  глаза,  распухшее  лицо  и  исходивший  от  трупа
невыносимый запах винного перегара. В ужасе и омерзении Мидлтон  отвернулся,
приказав унести тело, когда вдруг его глаза привлекло положение правой  руки
мертвеца. Приглядевшись, он обнаружил,  что  указательный  палец  вытянут  и
упирается в песок, где чуть заметно, но все  же  различимо  была  нацарапана
следующая незаконченная фраза: "Капитан, это верно, как то, что я джентл..."
Он, видно, умер или впал  перед  своим  концом  в  глубокий  сон,  не  успев
дописать последнее слово.
   Не посвящая других в свое открытие, Мидлтон повторил приказ  и  ушел.  Он
подумал о том, как упорно настаивал на своем несчастный бродяга, взвесил все
обстоятельства и решил втайне навести некоторые справки. Он выяснил,  что  в
день его свадьбы в окрестностях  проезжала  семья  переселенцев,  отвечавшая
описанию. Удалось проследить их путь по берегу Миссисипи; затем  они  наняли
баржу и поднялись вверх  по  реке  до  ее  слияния  с  Миссури.  Здесь  след
обрывался: люди исчезли, как сотни других, устремившихся в  новые  земли  за
сокрытыми в них богатствами.
   Собрав эти сведения, Мидлтон взял с собою для охраны небольшой  отряд  из
самых верных своих людей, простился с доном Аугустином, не делясь с  ним  ни
надеждами своими, ни страхами, и,  прибыв  в  указанное  место,  пустился  в
погоню в неразведанную глушь. Такой караван поначалу можно  было  без  труда
проследить, но дальше  выяснилось,  что  Ишмаэл  наметил  осесть  далеко  за
обычными пределами поселений.
   Обстоятельство это само по себе укрепило Мидлтона  в  его  подозрениях  и
оживило его надежду на конечный успех.
   Когда поселения остались позади и  некого  стало  расспрашивать,  Мидлтон
продолжал погоню за беглецами по обычным следам  на  земле.  Это  тоже  было
нетрудной задачей, пока следы  не  завели  его  в  "волнистую  прерию",  где
твердая почва не сохраняла никаких отпечатков. Тут он совсем растерялся.
   В конце концов он счел наилучшим разделить свой отряд и  назначил  место,
где им всем сойтись в  условленный  день,  чтобы  повести  поиски  в  разных
направлениях. Он уже неделю бродил один, когда случай свел его с траппером и
бортником. Как произошла их встреча, читатель уже знает и  легко  представит
себе объяснения, которые последовали за рассказом Мидлтона и привели к тому,
что молодой офицер, как мы видели, наконец нашел свою жену.

Глава 16

   Она бежала - в том, сомненья нет.
   Молю вас попусту не тратить слов.
   Скорее на коней.
   Шекспир, "Два веронца"

   Незаметно прошел час торопливых и довольно бессвязных  расспросов,  когда
Мидлтон, с восторгом и тревогой глядевший на жену,  как  смотрит  скупец  на
возвращенные ему сокровища, оборвал сбивчивый рассказ  о  том,  как  он  сам
добрался сюда, и обратился к жене со словами:
   - Но вы, моя Инес.., как они обходились с вами?
   - Если не говорить о самом главном - что меня без всякого права  насильно
разлучили с друзьями, - похитители старались устроить меня как можно  лучше.
Мне думается, что глава их семьи только недавно ступил на  путь  злодейства.
Он не раз в моем присутствии страшно бранил негодяя, который меня схватил, а
потом они заключили нечестную сделку, принудив к ней  и  меня:  они  связали
меня клятвой и сами поклялись... Ах, Мидлтон, боюсь, еретики не  так  блюдут
свои обеты, как мы, дети истинной церкви!
   - Оставьте, тут религия ни при чем! Для этих подлецов нет ничего святого.
Так они нарушили клятву?
   - Нет, не нарушили... Но разве  это  не  кощунство  -  призывать  бога  в
свидетели, заключая такой грешный договор?
   - В этом, Инес, мы, протестанты, согласимся с самым ревностным католиком.
Но как они соблюдали договор? И в чем была его суть?
   - Они обязались  не  трогать  меня  и  не  навязывать  мне  свое  гнусное
присутствие, если я поклянусь, что не буду делать попыток к бегству и что  я
не буду даже никому показываться на глаза до известного срока,  который  они
сами назначили.
   - До какого же срока?  -  спросил  в  нетерпении  Мидлтон,  знавший,  как
щепетильна его жена во всем, что связано с религией. - Он еще не скоро...
   - Он уже истек. Я поклялась святою, чье имя я ношу, и  была  верна  своей
клятве, пока человек, которого они зовут Ишмаэлом, не нарушил условия. Тогда
я открыто показалась на скале - тем более, что и срок миновал.
   Впрочем, я думаю, отец Игнасио все равно разрешил бы меня от  обета,  раз
мои тюремщики нарушили слово.
   - Если бы не разрешил, - процедил сквозь зубы  капитан,  -  я  бы  навеки
освободил его от духовной опеки над вашей совестью.
   - Вы, Мидлтон? - возразила жена,  увидев,  как  он  побагровел,  и,  сама
залившись румянцем, сказала:
   - Вы можете принимать мои обеты, но никак не властны  разрешать  меня  от
них!
   - Конечно, конечно, не властен! Вы правы, Инес. Не мне разбираться в этих
тонкостях, и я уж никак не священник.  Но  скажите  мне,  что  толкало  этих
злодеев вести такую опасную игру.., так шутить моим счастьем?
   - Вам  известно,  как  мало  я  знаю  жизнь,  как  не  способна  понимать
побуждения людей, столь отличных от всех, с кем я встречалась раньше. Но  не
правда ли, жадность к деньгам толкает иногда людей и  на  худшие  злодеяния?
Вероятно, они думали, что мой старый  и  богатый  отец  будет  рад  уплатить
немалый выкуп за свою единственную дочь;  а  может  быть,  -  добавила  она,
сквозь слезы глянув украдкой на внимательно слушавшего  Мидлтона,  -  они  в
какой-то мере рассчитывали и на горячие чувства молодого мужа.
   - Они могли бы выцедить по капле всю кровь моего сердца!
   - Да, - продолжала робкая его  жена,  сразу  отведя  взгляд,  на  который
отважилась, и поспешила подхватить нить беседы, как будто хотела,  чтобы  он
забыл ее смелые слова. -  Мне  рассказывали,  будто  некоторые  мужчины  так
низки, что приносят ложную  клятву  у  алтаря  ради  того,  чтобы  завладеть
золотом доверчивых девушек; так если  жажда  денег  толкает  иных  на  такую
низость, неудивительно,  если  настоящий  преступник  ради  денег  совершает
злодейство, все-таки не столь коварное.
   - Так это, верно, и есть. А теперь, моя  Инес,  хотя  я  с  вами  и  буду
защищать вас, покуда жив, и хотя мы завладели скалой, еще не все  завершено,
впереди немало трудностей, а возможно, и опасностей. Можете ли  вы  призвать
все ваше мужество, чтобы встретить испытание  и  показать  себя,  моя  Инес,
женой солдата?
   - Я готова в путь хоть сию минуту. Ваше  письмо,  посланное  с  доктором,
подало мне надежду, и у меня все собрано для побега.
   - Так пойдем же к нашим друзьям.
   - К друзьям! - перебила Инес, оглядываясь и глазами ища в палатке  Эллен.
- У меня тоже есть друг, есть подруга...  Мы  не  вправе  ее  забывать,  она
согласилась остаться с нами до конца своей жизни. Неужели она ушла?
   Мидлтон с мягкой настойчивостью вывел ее из палатки.
   - Может быть, ей, как и мне, - сказал он с улыбкой, - надо было кое с кем
поговорить наедине.
   Однако молодой офицер был несправедлив к Эллен Уэйд,  покинувшей  палатку
по совсем иной  причине.  Чуткая  и  умная  девушка  сразу  поняла,  что  ее
присутствие при описанном нами свидании будет  лишним,  и  удалилась  с  тем
внутренним тактом, который, видимо, свойствен женщинам больше, чем мужчинам.
Сейчас она сидела на выступе скалы, так старательно закутавшись в шаль,  что
не видно было ее лица. Она просидела здесь больше часа, и  никто  к  ней  не
подходил, не заговаривал с нею и как будто даже не хотел на нее смотреть. Но
на этот счет быстроглазая Эллен при  всей  своей  наблюдательности  все-таки
обманулась.
   Когда Поль Ховер почувствовал себя хозяином  крепости,  он  первым  делом
испустил победный клич на особый потешный лад жителей западной  границы:  он
похлопал себя ладонями по бокам, точно крыльями петух, победивший в  бою,  и
забавно изобразил петушиную песнь ликованья - громогласный крик, который мог
бы их всех погубить, окажись поблизости кто-нибудь из сыновей Ишмаэла.
   - Неплохо сработано! - закричал он. - Свалили дерево, вынули мед из дупла
- и кости у всех целы. Ну, старый траппер, ты был в свое  время  на  военной
службе, обучался строю - тебе ведь не  раз  доводилось  штурмовать  форты  и
батареи, правда?
   - Как же, как же, доводилось! - ответил старик, все еще стоявший на своем
посту у подножия скалы и так мало взволнованный всем,  чему  он  был  сейчас
свидетелем, что даже усмешку Поля принял с простодушной снисходительностью и
с обычным своим беззвучным смешком. - Вы все вели себя достойно, как храбрые
воины.
   - А теперь скажи, ведь по правилам после каждой кровавой битвы полагается
как будто делать верекличку живым и хоронить павших?
   - Одни это делают, другие нет. Когда сэр  Вильям  гнал  немца  Дискау  по
лощине...
   - Твой сэр Вильям против сэра Поля просто трутень и ни черта не смыслит в
воинском уставе. Итак, приступаю к перекличке... Кстати, старик, за пчелиной
охотой да буйволовым горбом и прочими делами я так захлопотался,  что  забыл
спросить, как тебя зовут. Я, понимаешь, хочу начать  со  своего  арьергарда,
так как знаю, что в авангарде человек у меня слишком  занят  и  отвечать  не
может.
   - Эх, парень, у меня  в  свое  время  столько  было  имен,  сколько  есть
народов, среди которых я живал.  Делавары  прозвали  меня  за  мою  зоркость
Соколиным Глазом. Ну, а поселенцы в горах Отсего окрестили меня наново -  по
моей обуви; и много носил я других имен  за  свою  долгую  жизнь.  Но  когда
выйдет срок для всех предстать пред господом, немного будет  значить,  какие
были у них прозвания, лишь бы жизнь они прожили честно. Я смиренно  надеюсь,
что откликнусь громко и смело на любое свое имя, как бы меня ни назвали.
   Поль почти не слушал его, да половина ответа за дальностью расстояния  до
него и не дошла; но, продолжая  свою  затею,  он  строгим  голосом  окликнул
натуралиста. Доктор Батциус, так и не поднявшись на вершину, сидел в  уютной
нише,  которую  счастливый  случай  столь  своевременно   образовал,   чтобы
доставить ему прибежище, и  отдыхал  после  долгих  трудов,  ощущая  двойную
радость: от того, что чувствовал себя в безопасности, и от того, что овладел
новым ботаническим сокровищем.
   - Залезай, залезай-ка сюда, почтенный ловец  козявок!  Обсудим,  как  нам
быть с бродягой Ишмаэлом.  Смело  загляни  в  лицо  природе,  довольно  тебе
рыскать в траве да в степном бурьяне, ты все-таки не индюк, чтоб гоняться за
кузнечиками! - Но тут, завидев  Эллен  Уэйд,  веселый  и  беспечный  бортник
мгновенно закрыл рот и  сделался  так  же  нем,  как  раньше  был  шумлив  и
разговорчив. Когда девушка, как уже рассказано, грустно уселась на  выступе,
Поль  сделал  вид,  что  очень  занят  осмотром   пожитков   скваттера.   Он
бесцеремонно рылся в сундуках Эстер, разбрасывал по земле деревенские наряды
ее дочек без всякого уважения к их добротности и элегантности и  расшвыривал
ее горшки и котлы так легко, точно  они  были  не  чугунные,  а  деревянные.
Однако он усердствовал явно без цели. Он ничего не отбирал  для  собственной
надобности и,