долго искал того, кто был бы достоин расти со мною
рядом. Я его нашел. Ле Балафре уже не одинок. Имя его не будет забыто, когда
он уйдет. Люди тетонов, я беру этого юношу в свое жилище.
   Никто не посмел оспаривать право, которым так часто  пользовались  воины,
далеко не столь заслуженные, как Ле  Балафре,  и  формула  усыновления  была
выслушана в глубоком почтительном молчании. Ле Балафре  взял  избранного  им
сына за плечо, вывел его на самую середину круга, а затем  с  торжеством  во
взгляде отступил в сторону, чтобы зрители могли одобрить его  выбор.  Матори
ничем не выдал своих намерений, очевидно решив  дождаться  более  подходящей
минуты, как того требовали свойственные ему осторожность и  хитрость.  Самые
дальновидные среди вождей ясно понимали, что два исконных врага и соперника,
столь знаменитые, как их пленник и главный вождь их  народа,  все  равно  не
уживутся в одном племени.  Однако  Ле  Балафре  пользовался  таким  почетом,
обычай, которому он следовал, был  так  священен,  что  никто  не  осмелился
поднять свой голос для  возражения.  Они  с  живым  интересом  наблюдали  за
происходившим,  скрыв,  однако,  свою  тревогу  под   маской   невозмутимого
спокойствия. Этой растерянности, которая легко могла привести  к  разладу  в
племени, нежданно  положил  конец  тот,  кому  решение  престарелого  вождя,
казалось бы, наиболее благоприятствовало.
   Пока длилась описанная выше сцена,  в  чертах  пленника  невозможно  было
прочесть никакого чувства. Он принял приказ  о  своем  освобождении  так  же
безучастно, как раньше приказ привязать  его  к  столбу.  Но  теперь,  когда
настала минута объявить свой  выбор,  он  произнес  слова,  доказавшие,  что
твердость и отвага, за которые он получил свое славное имя, его не покинули.
   - Мой отец очень стар, но он еще  многого  не  видел,  -  сказал  Твердое
Сердце так громко, что его должен был услышать каждый. - Он не видел,  чтобы
бизон превратился в летучую мышь, и он никогда не увидит, чтобы  пауни  стал
сиу.
   Как ни были  неожиданны  эти  слова,  ровный,  спокойный  голос  пленника
показал окружающим, что  его  решение  твердо.  Но  сердце  Ле  Балафре  уже
тянулось к юноше, а старость не так-то легко отступается  от  своих  чувств.
Дряхлый воин  обвел  соплеменников  сверкающим  взглядом,  оборвав  возгласы
восхищения и торжества, которые  исторгла  у  них  смелая  речь  пленника  и
вспыхнувшая вновь надежда на отмщение; затем он  снова  обратился  к  своему
нареченному сыну, как будто не принимая отказа.
   - Хорошо! - сказал он. - Так и должен  говорить  храбрец,  открывая  свое
сердце воинам. Был день, когда голос  Ле  Балафре  звучал  громче  других  в
селении конзов. Но корень седых волос - мудрость. Мой сын  докажет  тетонам,
что он - великий воин, поражая их врагов. Дакоты, это мой сын!
   Пауни мгновение стоял в нерешительности, затем, приблизившись  к  старцу,
взял его сухую морщинистую руку и почтительно положил ее себе  на  голову  в
знак глубокой благодарности. Затем, отступив на шаг, он выпрямился  во  весь
рост  и,  бросив  на  окружающих  врагов  взгляд,   исполненный   надменного
презрения, громко произнес на языке сиу:
   - Твердое Сердце осмотрел себя и внутри и снаружи. Он вспомнил  все,  что
делал на охоте и на войне. Он во всем одинаков. Нет ни в чем перемены. Он во
всем пауни. Его рука сразила столько тетонов, что он  не  может  есть  в  их
жилищах. Его стрелы полетят вспять; острие его копья будет не на том  конце.
Их друзья будут плакать, заслышав его боевой клич, их враги будут  смеяться.
Знают ли тетоны Волка? Пусть они еще раз  посмотрят  на  него.  Его  лицо  в
боевой раскраске; его руки из плоти;  сердце  его  -  камень.  Когда  тетоны
увидят, как солнце взошло из-за Скалистых гор и плывет в страну бледнолицых,
Твердое Сердце изменится, и духом он станет сиу. А до того дня он будет жить
Волком-пауни и умрет Волком-пауни.
   Вопль торжества, в котором странно мешались восхищение и ярость,  прервал
говорившего, ясно возвещая его участь. Пленник выждал, когда шум улегся,  и,
повернувшись к Ле Балафре, продолжал ласковым голосом,  как  будто  чувствуя
себя обязанным смягчить свой отказ и не поранить гордости человека,  который
с радостью спас бы ему жизнь.
   - Пусть мой отец тверже обопрется на Лань дакотов, - сказал он. -  Сейчас
она слаба, но,  когда  ее  жилище  наполнится  детьми,  она  будет  сильнее.
Взгляни, -  добавил  он,  указывая  на  траппера,  с  напряженным  вниманием
прислушивавшегося  к  его  словам,  -  у  Твердого  Сердца  уже  есть  седой
проводник, чтобы указать ему тропу в блаженные прерии.  Если  будет  у  него
второй отец, то только этот справедливый воин.
   Ле Балафре огорченно отвернулся от юноши и  ближе  подошел  к  тому,  кто
успел опередить его. Оба старика долго с любопытством глядели друг на друга.
Годы трудов и лишений наложили маску на лицо траппера; и эта маска и  дикий,
своеобразный наряд  мешали  распознать,  что  он  собой  представлял.  Тетон
заговорил не сразу, и нетрудно было догадаться, что он не знает,  обращается
ли он к индейцу или к одному из  тех  бледнолицых  скитальцев,  которые,  он
слышал, распространились по земле голодной саранчой.
   - Голова моего брата бела, - сказал он. - Но глаза Ле Балафре  больше  не
похожи на глаза орла. Какого цвета кожа моего брата?
   - Ваконда создал меня подобным тем, кто,  как  ты  видишь,  ждет  решения
дакотов, но солнце и непогода сделали мою кожу темнее меха лисицы. Но что  в
том! Пусть кора иссохла и виснет лохмотьями, сердцевина дерева крепка.
   - Значит, мой брат - Длинный Нож? Пусть он обратит свое лицо к заходящему
солнцу и тире откроет глаза. Видит он Соленую Воду за этими горами?
   - Было время, тетон, когда я первым из  многих  различал  белое  перо  на
голове орла. Но снега восьмидесяти семи зим  своим  блеском  затуманили  мои
глаза, и в последние годы я не могу похвалиться зоркостью. Или  сиу  думает,
что бледнолицые - боги и видят сквозь горы?
   - Так пусть мой брат посмотрит на меня. Я  рядом,  в  он  увидит,  что  я
только глупый индеец. Почему не могут люди из его народа  видеть  все,  если
они тянут руки ко всему?
   - Я понял тебя, вождь, и не стану перечить твоим  словам,  потому  что  в
них, к сожалению, много правды. Но, хоть  я  и  рожден  в  ненавистном  тебе
племени, даже мой худший враг, даже лживый минг не посмел бы сказать, что  я
хоть раз присвоил себе чужое добро, если только не добыл его в честном  бою.
И ни разу я не пожелал больше земли, чем господь предназначил  человеку  для
упокоения.
   - Однако мой брат пришел к краснокожим искать себе сына?
   Траппер коснулся пальцем обнаженного  плеча  Ле  Балафре  и,  с  грустной
доверчивостью поглядев в его изрезанное шрамами лицо, ответил:
   - Это правда. Но думал я только о пользе самого юноши. Если ты полагаешь,
дакота, что я усыновил его, чтобы найти опору  в  старости,  то  ты  так  же
несправедлив ко мне, как, по-видимому, мало знаешь о жестоком замысле  своих
соплеменников. Я сделал его  своим  сыном,  чтобы  он  знал,  что  на  земле
останется кто-то, кто оплачет его... Тише, Гектор, тише! Прилично  ли  тебе,
песик, прерывать беседу стариков своим воем? Пес совсем одряхлел, тетон,  и,
хотя был хорошо обучен правилам поведения, он, подобно нам, иногда  забывает
добрые манеры своей молодости.
   Дальнейшую их беседу заглушил  разноголосый  вопль,  вырвавшийся  из  уст
десятка древних старух, которые, как мы уже упоминали, пробрались на  видное
место в первом ряду воинов.
   Он был вызван внезапной переменой  в  поведении  Твердого  Сердца.  Когда
старики повернулись к юноше, они увидели, что  он  стоит  в  самой  середине
круга, вскинув голову, устремив глаза вдаль, приподняв руку и выставив  ногу
вперед, как будто к чему-то прислушиваясь. На миг его лицо осветила  улыбка;
потом,  словно  вновь  овладев  собой,  он  принял  прежнюю  позу  холодного
достоинства. Зрителям почудилась в этом движении презрительная  насмешка,  и
даже вождей она вывела из себя. Женщины же, не в силах сдержать свою ярость,
всей толпой ворвались в середину круга и принялись  осыпать  пленника  самой
злобной бранью. Они похвалялись подвигами  своих  сыновей,  чинивших  немало
вреда различным племенам пауни. Они  умаляли  его  славу  и  советовали  ему
поглядеть на Матори - вот настоящий воин, не ему чета! Они кричали, что  его
вскормила косуля и он всосал трусость с молоком матери. Словом, они изливали
на невозмутимого пленника поток язвительных оскорблений, в чем индианки, как
известно, большие мастерицы; но, так как подобные сцены описывались  уже  не
раз, мы не станем докучать читателю подробностями.
   Следствием этой вспышки могло быть только одно. Печально отвернувшись, Ле
Балафре скрылся в толпе, а траппер, на чьем лице отразилось сильное чувство,
приблизился к своему молодому другу.  Так  родные  преступника,  пренебрегая
людским осуждением, нередко подходят вплотную к  эшафоту,  чтобы  поддержать
того, кто им дорог, в его смертный час.  Простые  воины  были  вне  себя  от
возбуждения, но вожди все еще не подавали знака, который отдал бы  жертву  в
их власть. Матори, однако, давно выжидал такой минуты. Не желая,  чтобы  его
ревнивая ненависть стала слишком явной, он воспользовался настроением  своих
сторонников и не замедлил  бросить  им  выразительный  взгляд,  побуждая  их
приступить к пытке.
   Уюча, не спускавший глаз с лица вождя, только того  и  ждал:  он  кинулся
вперед, точно гончая, спущенная со к своры. Растолкав воющих старух, которые
уже накинулись на пленника, он укорил их за нетерпеливость; пусть подождут -
пытку должен начать воин, и тогда они увидят: пауни заплачет, как женщина!
   Жестокий дикарь принялся  размахивать  томагавком  над  головою  пленника
таким образом, что, казалось, вот-вот должен  был  нанести  ему  смертельный
удар, хотя лезвие ни разу не коснулось даже кожи. Это  было  обычное  начало
пытки, и Твердое Сердце, не дрогнув,  выдержал  испытание.  По-прежнему  его
глаза неотрывно глядели вдаль,  хотя  блестящий  топор  описывал  сверкающие
круги прямо перед его лицом. Потерпев неудачу, бездушный сиу прижал холодное
лезвие к обнаженному лбу своей жертвы и начал изображать  различные  способы
скальпирования.  Женщины  же  осыпали  пауни  злобными  насмешками,  надеясь
увидеть, как сойдет с его лица каменное равнодушие, но пленник,  как  видно,
берег свои силы для вождей и для тех мгновений невыразимой муки,  когда  его
благородный дух мог бы наиболее достойно поддержать его незапятнанную славу.
   Траппер с истинно отцовской тревогой следил за каждым движением томагавка
и наконец, не сдержав негодования, воскликнул:
   - Мой сын забыл свою хитрость. Этот индеец подл и всегда  готов  наделать
глупостей. Я сам не могу так посту пить, ибо моя вера  запрещает  умирающему
воину поносить своих врагов, по у краснокожих другие обычаи. Пусть же  пауни
скажет жалящие слова и купит легкую смерть. Я знаю, это ему  легко  удастся,
только нужно, чтобы он заговорил прежде, чем  мудрость  вождей  укажет  путь
глупости дурака.
   Взбешенный Уюча, хоть и не понял этих слов, сказанных на языке пауни, тут
же повернулся к трапперу, угрожая ему смертью за дерзкое вмешательство.
   Делай со мной, что хочешь, - сказал бесстрашный старик. - Мне все  равно,
умру ли я сегодня или завтра, хоть это и не та смерть,  которой  пожелал  бы
себе честный человек. Погляди на благородного пауни, тетон,  и  ты  увидишь,
каким может стать краснокожий, почитающий Владыку Жизни  и  исполняющий  его
законы. Сколько твоих соплеменников послал он в дальние прерии! -  продолжал
траппер, не брезгуя благочестивой уловкой: раз опасность угрожает ему самому
рассудил он, то  нет  греха  в  том,  чтобы  похвалить  достоинства  другого
человека. - Сколько воющих сиу сразил он  в  открытом  бою,  когда  стрел  в
воздухе было больше, чем хлопьев снега в метель! А назовет ли Уюча имя  хоть
одного врага, сраженного его рукой?
   - Твердое Сердце! - взревел сиу и  в  ярости  повернулся,  чтобы  нанести
своей жертве смертельный удар.
   Но рука пленника сжала его запястье. На мгновение они  словно  застыли  в
этой позе - Уюча окаменел от неожиданного сопротивления,  а  Твердое  Сердце
наклонил голову, но не готовясь встретить смерть, а напряженно  вслушиваясь.
Старухи испустили вопль торжества, вообразив,  что  твердость  духа  наконец
оставила пауни. Траппер испугался, как бы его друг  не  обесчестил  себя,  а
Гектор, как будто понимая, что происходит, задрал голову и жалобно заскулил.
   Но пауни колебался только секунду. Другая его рука взметнулась вверх; как
молния сверкнуло лезвие, и Уюча с рассеченным  черепом  упал  к  его  ногам.
Потом,  размахивая  окровавленным  томагавком,  пленник  кинулся  вперед,  и
старухи отпрянули в испуге, открыв ему дорогу.  Одним  прыжком  он  исчез  в
лощине.
   Тетоны, точно громом пораженные, смотрели вслед отчаянному  храбрецу.  Из
уст всех женщин вырвался  пронзительный  жалобный  крик,  и  даже  старейших
воинов, казалось, охватило замешательство. Однако оно длилось лишь  миг.  Из
сотен  глоток  вырвался  гневный  рев,  и  сотни  воинов  ринулись   вперед,
охваченные жаждой кровавой мести.  Но  властный  окрик  Матори  заставил  их
остановиться.  Вождь,  на  чьем  лице  разочарование  и  ярость  боролись  с
напускной невозмутимостью, приличной его сану, протянул руку в сторону реки,
и тайна объяснилась.
   Твердое Сердце был уже на полпути к  реке,  когда  из-за  холма  появился
конный отряд вооруженных пауни, подскакавший к самой воде. Еще мгновение,  и
громкий плеск возвестил, что пленник бросился  в  реку.  Его  сильным  рукам
потребовалось немного времени, чтобы одолеть  течение,  и  вот  уже  крик  с
противного берега доказал одураченным тетоном, что враг восторжествовал  над
ними.

Глава 29

   И если пастух не схвачен, пусть удирает.
   Ему грозят такие муки, такие пытки, от которых лопаются кишки у  человека
и разрывается сердце у чудовища.
   Шекспир, "Зимняя сказка"

   Нетрудно понять, что побег Твердого Сердца вызвал среди сиу  чрезвычайное
волнение. Возвращаясь с охотниками в становище, их  вождь  не  забыл  ни  об
одной из тех предосторожностей, к каким прибегают индейцы,  чтобы  враги  не
могли отыскать их след.  И  все  же  оказалось,  что  пауни  не  только  его
отыскали, но и сумели с великим искусством подобраться к  лагерю  тетонов  с
той единственной стороны, где вожди не посчитали нужным  выставлять  стражу.
Дозорные же, прятавшиеся по пригоркам позади становища, узнали  о  появлении
врага последними.
   В эту тяжелую минуту было не до размышлений. Матори потому и  пользовался
столь большим влиянием в племени, что его находчивость и решительность часто
помогали найти выход из трудных положений. И на этот раз  он  снова  показал
себя достойным своей славы. Не обращая внимания на плач детей, визг  женщин,
дикие завывания старух, хотя такая сумятица уже сама по себе легко могла  бы
сбить с толку человека, не привыкшего действовать в час  грозной  опасности,
он начал властно и хладнокровно отдавать необходимые распоряжения.
   Пока воины вооружались, мальчиков отправили в лощину за  конями.  Женщины
поспешно снимали шатры в грузили их на  старых  одров,  уже  не  годных  для
битвы. Матери пристраивали младенцев у себя  за  спиной,  а  детей  побольше
отогнали в сторону, точно стадо глупых овец.  Хотя  кругом  стоял  настоящий
содом, каждый делал свое дело с необыкновенной быстротой и четкостью.
   Между тем сам Матори не пренебрегал ни единой  обязанностью  предводителя
племени. С высокого берега, где он расположил  свой  стан,  ему  был  хорошо
виден весь вражеский отряд и  каждый  его  маневр.  Лицо  тетона  загорелось
угрюмой улыбкой, когда он убедился, что  его  силы  значительно  превосходят
неприятеля численностью. Однако, несмотря на это важное преимущество, многое
другое заставляло его сомневаться в благоприятном исходе неизбежной схватки.
Его племя обитало в северной, менее гостеприимной области и было куда беднее
противника лошадьми и оружием - тем, что для  западного  индейца  составляет
самое ценное достояние. Пауни все до одного были на конях, и  Матори  хорошо
понимал, что перед ним - отборные воины племени,  решившиеся  отправиться  в
такую даль, чтобы спасти своего прославленного героя или отомстить за  него.
Между тем среди его людей многие привыкли отличаться не в бою, а  на  охоте;
они могли отвлечь на себя часть врагов, но он на них особенно не  полагался.
Тут сверкающий взгляд вождя обратился на группу самых испытанных воинов, еще
ни разу не обманувших его надежд. С ними он мог не уклоняться от битвы, хотя
в создавшемся положении и не стал бы сам ее искать, потому что присутствие в
тетонском  лагере  женщин  и  детей  было   бы   для   противника   огромным
преимуществом.
   Впрочем, и пауни, с такой неожиданной легкостью добившиеся своей  главной
цели, не слишком рвались в  бой.  Переправляться  через  реку  на  глазах  у
готового дать отпор врага было опасно. Они, наверное, предпочли бы на  время
удалиться и отложить нападение до глубокой ночи, когда видимая  безопасность
усыпит  бдительность  противника.  Но  сердце  их  вождя  пылало   чувством,
заставившим его забыть обычные уловки  индейской  войны.  Его  жгло  желание
смыть свой недавний позор; и, возможно, он полагал,  что  среди  удаляющихся
женщин  сиу  скрывается  приз,  который  был  теперь  в  его  глазах  ценнее
пятидесяти тетонских скальпов. Как бы там ни было, Твердое Сердце,  выслушав
приветствия своего отряда и передав вождям наиболее важные  сведения,  начал
тут же готовиться к тому, чтобы в предстоящей схватке лишний раз подтвердить
свою заслуженную славу, а также удовлетворить  тайное  желание  души.  Пауни
привели с собой его лучшего охотничьего  коня,  хоть  и  не  надеялись,  что
скакун еще понадобится своему хозяину в этой жизни.  На  спине  коня  лежали
лук, копье и колчан - ведь его собирались заколоть на могиле молодого воина,
и по одному этому можно было понять, какую любовь снискал благородный воин у
своих соплеменников.  Их  предусмотрительность  освободила  бы  траппера  от
выполнения благочестивого долга, который он взял на себя.
   Твердое Сердце по  достоинству  оценил  заботливость  своих  воинов,  ибо
верил, что вождь, располагая таким оружием и конем, мог с честью отправиться
в далекие поля охоты, к Владыке  Жизни;  тем  не  менее  он  ни  на  миг  не
усомнился, что все это ему столь же пригодится и теперь. На его суровом лице
мелькнуло выражение  удовольствия,  когда  он  испробовал  гибкость  лука  и
взмахнул прекрасным копьем. Взгляд, которым он удостоил щит,  был  беглым  и
равнодушным. Но, когда он вскочил на своего любимого  коня,  даже  привычная
индейская сдержанность  не  могла  скрыть  его  восторг.  Он  несколько  раз
проскакал взад и вперед перед своим столь же восхищенным  отрядом,  управляя
конем с той грацией и уверенностью, которым нельзя научиться,  если  они  не
дарованы человеку природой; иногда он  заносил  копье,  как  будто  проверяя
твердость своей посадки, а иногда внимательно  осматривал  карабин,  который
его также не забыли снабдить, и в глазах его была глубокая радость человека,
который чудом вновь обрел сокровища, составлявшие его гордость и счастье.
   И  вот  тут  Матори,  закончив  необходимые  приготовления,  вознамерился
предпринять решительный маневр. Тетон не  сразу  решил,  что  ему  делать  с
пленниками. Вдалеке виднелись палатки скваттера, и опытный воин понимал, что
нападение грозит и оттуда  и  что  следует  остерегаться  не  только  пауни,
открыто выступивших против  него.  Первой  его  мыслью  было  разделаться  с
мужчинами при помощи томагавков,  а  женщин  отправить  вместе  с  женщинами
своего отряда. Но большинство его воинов  все  еще  трепетало  при  мысли  о
"великом колдуне" бледнолицых, и вождь не рискнул п