ью.
   Отправляя нас с Леонтием в далекое путешествие, василевс напомнил,  что
нам  надлежит  не  упускать  никакого  удобного  случая  для  того,  чтобы
разведать силы варваров, количество и способ изготовления у них  оружия  и
получить  прочие  важные  с  военной  точки  зрения   сведения.   Поэтому,
очутившись  в  городе,  я  немедленно  направился  разыскивать  кузницы  и
домницы, в которых плавят металл. В трактате "О проводниках и  лазутчиках"
подробно описывается, как надо собирать такие данные.
   Многое я уже услышал от спутников во время  путешествия  по  Борисфену,
поэтому мне нетрудно было найти то, что меня интересовало. Подобного  рода
мастерские находятся обычно у городских ворот, где в город въезжают возы и
конные путники и часто требуется кузнец, чтобы подковать коня или починить
повозку.
   Вскоре я действительно обнаружил около крепостного вала  одну  домницу.
Она  была  построена  в  закрытом  помещении  и,  очевидно,   принадлежала
сравнительно богатому человеку, потому что в его  распоряжении  находилось
два помощника, из которых один, судя по всему, был рабского состояния.
   Я спустился по земляным ступенькам в литейную и  вежливо  поздоровался.
Хозяин, занятый работой, повернул ко мне лицо и ответил:
   - Будь здоров и ты!
   Один из молодых помощников с любопытством  рассматривал  меня,  а  тот,
которого приходилось считать рабом по его жалкой  одежде,  все  с  тем  же
ожесточением продолжал свой труд, беспрестанно и мерно  разводя  и  сжимая
рукоятки кузнечного меха. Домница была сделана из обожженной глины, в виде
закругленного наверху конуса, со стоками внизу для отекания жидкого шлака.
Как и везде  это  делается,  в  такую  печку  закладывают  слоями  руду  и
древесный уголь и силой мехов раздувают внутри большой огонь.
   Кузнецам было не до меня. Я понял,  что  металл  уже  выплавлен  и  что
сейчас они приступят к выниманию железной крицы,  и  решил  присутствовать
при этой операции. Хозяин взломал железным  шестом  верх  печки  и  достал
оттуда клещами довольно большой кусок сплава, величиной с баранью  голову,
а подручный не мешкая положил эту  крицу  на  наковальню,  укрепленную  на
огромном обрубке дерева, и стал  бить  по  ней  тяжким  молотом,  наполнив
небольшое помещение железным грохотом и звоном.
   Я все-таки спросил:
   - Где же вы добываете руду?
   Хозяин отер тыльной стороной руки пот со лба и неопределенно ответил:
   - На болоте, в папоротниках.
   Широко улыбаясь, подручный добавил, оставив на минуту молот:
   - Там, где медвежьи следы.
   - Где зайцы и лисы бегают, - так же весело пояснил хозяин.
   - А правда ли, - спросил я опять, -  что  руссы  примешивают  маленькие
куски металла в пищу для гусей, и домашние птицы поглощают это  месиво,  и
якобы в птичьих зобах металл обрабатывается таким образом, что приобретает
особую крепость и превращается в чрезвычайно прочную сталь, из которой  вы
куете свои знаменитые мечи?
   Хозяин и подручный переглянулись.
   - Мечи наши добрые, - уклончиво  ответил  старый  кузнец,  а  подручный
рассмеялся. Видимо, ни тот, ни другой не  имели  большой  охоты  открывать
свои тайны чужеземцу, догадавшись по моему выговору и одеянию,  что  перед
ними грек, и, может быть, даже приметив меня,  когда  мы  вчера  с  князем
явились в город.
   Всюду валялись лемехи, светцы, остроги, удила, секиры. Здесь не  только
добывали железо, но производили различные хозяйственные изделия.  Я  видел
потом русские мечи. Они двухсторонние и ничем  не  уступают  прославленным
франкским, но имеют то преимущество, что поперечина на  них  опускается  с
обеих сторон,  что  дает  возможность  руке  более  свободно  пользоваться
оружием,  и  я  подумал,  что  непременно  надо  будет  сообщить  об  этой
подробности начальнику императорского арсенала.
   Ножны у русских мечей обычно  сделаны  из  кожи  или  прочной  материи,
набитой на деревянную основу, и  богатые  воины  украшают  их  серебряными
наконечниками с красивыми узорами, изображающими прихотливые растения  или
зверей. В одной из хижин я наблюдал, как оружейник чинил такой меч. Хижина
его мало чем отличалась от других. Глиняный пол и такие же  стены,  жалкое
оконце,  очаг  в  углу,  ручные  жернова  и  еще  кое-какие  хозяйственные
принадлежности и горшки. Но бросились  в  глаза  многочисленные  тигли,  в
которых плавится металл, и каменные формы для  отливки  различных  женских
украшений. Тут же лежал длинный меч в ножнах из зеленой  персидской  кожи,
покрытой серебряными бляхами в виде звезд и розеток. Здесь хозяин  работал
без помощников. Но около окошка сидела его дочь и, скромно опустив  глаза,
вышивала убрус. Я посмотрел на узор. На нем были все те же петухи по обеим
сторонам дерева и ладьи на море, изображенном волнистыми линиями. В  своих
сказках, или вот на таких узорах, или в песнях руссы  часто  вспоминают  о
море, которое они неизменно называют синим. Может быть,  девушкам,  поющим
песни,  рассказывали  о  нем  молодые  купцы  и  путники,   побывавшие   в
Константинополе и Херсонесе или в других греческих городах?
   Я попробовал на ногте клинок и похвалил работу оружейника.
   - Русские мечи добрые, - сказал он ту же фразу, что и литейщик.
   Всюду встречали меня приветливо, если не были заняты работой, и  я  уже
неоднократно  имел  случай  убедиться,  что  все  это   были   сильные   и
трудолюбивые люди.  Умеренный  и  даже  холодный  климат  полнощных  стран
благоприятствует крепости  мышц,  в  то  время  как  обитатель  юга  более
отдыхает, чем трудится. Здесь любят  движение,  пляски  и  верховую  езду.
Руссы выносливы и быстры в  передвижении  и  отличаются  большой  телесной
красотой. В бою они не знают, что такое страх, и бросаются  в  самую  гущу
врагов без всякой осторожности. Им также ничего  не  стоит  подкрасться  к
вражескому лагерю и взять неприятелей живьем. С рабами  они  обращаются  с
большой мягкостью и по истечении некоторого времени отпускают на  свободу.
Теперь я убедился, что и у руссов есть богатые и бедные; одни из них живут
во дворцах, а другие в жалких хижинах. У них нет замков, и только в  самое
последнее   время,   рассказывали   мне,   богатые   люди   завели   такие
приспособления, потому что опасаются за свои  сокровища.  Русские  жены  и
девы славятся целомудрием, и  это  засвидетельствовано  рассказами  многих
древних писателей.


   Первые дни по приезде в Киев проходили в  вынужденном  безделье.  Но  я
наблюдал, что в княжеском дворце царила необыкновенная суета. Он стоит  на
возвышенном месте и виден со всех сторон, и было  заметно,  что  в  ворота
широкого двора непрестанно входили и выходили плотники, неся длинные доски
на плечах, а рабы приносили лари, бочки и какие-то тюки. Может быть,  Анна
устраивала и украшала свое новое жилище, где  ей  суждено  было  закончить
земные дни. Я частенько приходил  на  площадь  перед  дворцом,  куда  меня
влекла непоборимая сила,  и  мне  казалось  иногда,  что  я  вижу  в  окне
мимолетный образ Порфирогениты, но, вероятно, я  просто  обманывал  самого
себя. К князю нас с Леонтием не вызывали, а Анна как будто забыла о  нашем
существовании, точно растаяла в русском воздухе.  Однако  от  Добрыни  нам
хорошо было известно,  что  во  дворце  происходят  важные  совещания,  на
которых присутствует рядом со своим супругом и Анна. Сам не  знаю  почему,
но мне было томительно и невообразимо грустно, когда  я  представлял  себе
Анну в этом совете, и я был рад, когда однажды Добрыня сказал:
   - Завтра собираюсь в Будятин. Там опытные ловчие. Охота веселит  сердце
мужа. В будятинских займищах водятся лисицы  и  лоси,  а  на  воде  бобры.
Почему бы вам, друзья, не поехать со мною?
   Леонтий со всякими благодарениями, которые  он  просил  меня  перевести
руссу точно, от поездки  отказался,  а  я  с  удовольствием  отправился  с
Добрыней и в сопровождении его вооруженных слуг на заманчивую  охоту.  Как
выяснилось во  время  этого  разговора,  селение,  куда  мы  направлялись,
принадлежало сестре Добрыни и матери Владимира по  имени  Малуша.  В  свое
время она была пленницей или рабыней у княгини  Ольги  и  чем-то  покорила
Святослава. Другие же утверждают, что она происходила из рода того  самого
древлянского князя Мала, город которого сожгла хитрая русская княгиня.  Но
когда я уезжал, Леонтий отозвал меня в сторону и зашептал:
   - Смотри, будь осторожен! Ты едешь в дом, где господствуют темные силы.
Мне доподлинно известно от варягов, что мать князя чародейка.
   - Меня охранит крест.
   - Крест - прибежище для всякого христианина. Но не забывай, что в  этих
темных лесах сильны демоны.
   Наутро, когда еще только занималась за рекою заря, мы сели на  коней  и
выехали шумною толпой из ворот бревенчатой городской башни, направляясь  к
цели нашего путешествия. Уже приближалась осень. Утро было  солнечное,  но
прохладное, и над полями лежал ночной  туман.  По  обеим  сторонам  дороги
далеко простирались сжатые нивы, и я  имел  случай  убедиться,  что  руссы
природные земледельцы. Жнивье было покрыто скромными полевыми цветами - то
голубыми колокольчиками, то розовой повиликой, то мелкой ромашкой, - и  на
нем паслись кое-где отары овец, вдруг  передвигаясь  с  шорохом  с  одного
места на другое.
   Дорогой я спросил Добрыню:
   - Почему вы не продаете пшеницу в Херсонес?
   - Пшеницу трудно вести через пороги. У нас есть другие товары.  Меха  и
воск. Ими выгоднее торговать.
   Добрыня выражался короткими фразами, и по всему  было  видно,  что  это
очень властный и вспыльчивый  человек,  пользовавшийся,  говорят,  некогда
большим влиянием на  Владимира,  который  не  отличался  храбростью,  зато
обладал дальновидным умом и теперь прибрал к рукам даже этого неукротимого
человека.
   Мы проехали мимо оврагов,  поросших  дубами,  и  спустились  в  долину,
однообразие которой нарушали только дубовые рощи  и  могильные  холмы,  на
вершине которых обычно стояли каменные статуи, сделанные очень  грубо,  но
производящие на путника  большое  впечатление  своими  резкими  чертами  и
выпученными глазами.
   Вдали заголубели леса. Добрыня сказал мне, что там находятся  княжеские
ловы. Иногда на пути попадались бедные селения,  пара  волов,  запряженных
ярмом  в  неуклюжую  повозку.  Воздух  отличается   здесь   необыкновенной
прозрачностью.
   Когда мы переезжали вброд речку Лебедь и вода запенилась и зашумела под
конскими ногами, Добрыня показал рукой в  сторону,  и,  взглянув  туда,  я
различил в отдалении селение.
   - Предславино. Там живет Рогнеда.
   Так вот, оказывается, где жила эта женщина, о красоте которой  говорили
даже в Константинополе и, может быть, в Риме. Я хорошо знал  ее  печальную
историю от  руссов,  с  которыми  совершил  путешествие  через  пороги,  и
почему-то испытывал жалость к этой гордой  красавице,  на  голову  которой
несчастья сыпались, как из рога изобилия.
   Солнце было уже  довольно  высоко  над  дубами,  когда  мы  приехали  в
Будятин, где Добрыня  чувствовал  себя  господином.  Это  был  укрепленный
прочным бревенчатым  частоколом  замок  с  крепкими  воротами  в  башенном
строении, напоминавшем воинское укрепление.  Мы  проехали  с  грохотом  по
деревянному мосту и  очутились  на  обширном  дворе,  в  глубине  которого
виднелся дом с прихотливыми надстройками на крыше.  Рядом  стояла  высокая
башня, может быть для наблюдения за  тем,  что  творится  на  дороге  и  в
соседнем селе, где жили смерды, обрабатывавшие княжеские поля. Тут же были
расположены в беспорядке житницы и коровники, медуши и бани и еще какие-то
довольно жалкие строения, в которых, очевидно,  обитала  челядь.  У  ворот
никаких сторожей не оказалось, но на  дворе  к  нам  подбежал  управитель,
одетый, как и все земледельцы, в домотканые штаны и длинную белую  рубаху,
застегнутую у ворота. Он был в обуви, какую  носят  поселяне,  но  в  руке
держал палку. Среди оглушительного лая псов, бросившихся  к  нам  со  всех
сторон, управитель  низким  поклоном  приветствовал  господина,  что  меня
удивило, так как тут не очень любят гнуть спину.
   - И ты здравствуй, - сказал Добрыня, остановив коня. - Что скажешь?
   Глаза управителя выражали тревогу.
   - Несчастье случилось!
   - Несчастье? Если бы меньше пил меда, то не было бы несчастья!
   - Ночью захватили воров у скотницы.
   - Сколько их было?
   - Двое.
   - Рассказывай, кто!
   - Неизвестные. Одного убили, а второй скрылся.
   Я знал,  что  по  здешним  законам  в  княжеском  владении  вора  можно
безнаказанно убить на месте преступления.
   - А еще что?
   - Убежал холоп.
   - Какой холоп?
   - Горазд.
   - Разбойник! - погрозил плетью в воздухе Добрыня.
   Я не понял, кого  он  называл  разбойником  -  скрывшегося  холопа  или
управителя.
   В доме Малуши  стояла  какая-то  особенная  тишина.  Но  на  дворе  уже
началась суета. Я видел, как поварихи бегали с ножами в руках за петухами,
улепетывавшими от них  во  всю  прыть  своих  голенастых  птичьих  ног.  В
ожидании обеда мы отправились  с  Добрыней  осматривать  хозяйство.  Всюду
пахло навозом, в загонах стояли  коровы,  свиньи  и  бараны,  а  в  темных
конюшнях хрустели овсом кони и в темноте косили на нас  лиловыми  глазами.
Собаки, утихомирившись, спокойно лежали на лужайке.
   Затем последовало посещение житниц, заваленных зерном, и пахучих медуш.
Тут готовили и хранили в кадях мед, весьма хмельной напиток.  Но  Добрыня,
изрядно хлебнув его из ковша, сказал, почмокав губами:
   - Крепче варите!
   И вытер рукавом рот.
   На дворе босоногая девушка шла с  кадушкой,  полной  серебристой  рыбы.
Увидев нас, она невинно-доверчиво улыбнулась. В ее скучной жизни это  было
событие, и она с любопытством оборачивалась на людей  в  красивых  плащах.
Блеснули ослепительные зубы. Девушка была очень хороша собой,  круглолицая
и с нежным румянцем на щеках.
   Добрыня посмотрел вслед ее гибкой походке и спросил управителя:
   - Кто она?
   - Потвора, дочь конюха Пуща.
   - Пусть она после обеда придет постелить мне, - сказал Добрыня.
   Когда мы сидели в горнице и разговаривали и Добрыня рассказывал  мне  о
Рогнеде, пришел управитель и доложил, что смерды просят милости.
   - Кто такие? - заранее нахмурил брови Добрыня.
   - Из Дубровы.
   - Что им нужно?
   - Хотят видеть тебя.
   Добрыня недовольно крякнул,  поднял  с  кресла  свое  дородное  тело  и
направился на крыльцо, от нечего делать и я пошел за ним.
   На дворе его дожидалась кучка поселян. Белые полотняные рубахи с  косой
застежкой на плече, такие же порты, на ногах обувь из лыка. Почти  у  всех
косматые, нечесаные бороды, у других по неделе не бритые  щеки.  Некоторые
были в колпаках, другие простоволосые.
   - Ну, что скажете, труднички? - подбоченился Добрыня.
   - Милости просим у тебя, - покорно, но без раболепства  сказал  старший
из поселян. - Не можем  уплатить  долг.  Подожди  до  будущего  года.  Сам
знаешь, град побил ниву.
   - Тогда отработать надо.
   - Отработаем.
   - Вот и хорошо.
   - Жито тебе будем молотить.
   - Это и мои холопы сделают. Землю пахать будете.
   Поселяне опустили головы.
   Но один из них, высокий и с копной непокорных рыжих волос, возразил:
   - Не хочу на чужой земле за плугом ходить. Лучше в разбойники уйти.
   - Смотри, - сверкнул глазами Добрыня, - у моих конюхов длинные плети...
Говорить нам больше не о чем. Дорядитесь с управителем. А  ты,  рыжий,  на
глаза мне больше не попадайся!
   Когда мы снова вернулись в покои, все такие же безлюдные и  наполненные
деревенской тишиной,  Добрыня  исчез,  а  я  из  любопытства  поднялся  по
деревянной скрипучей лесенке, чтобы посмотреть, что находится наверху. Там
оказался длинный переход, и одна дверь в нем была открыта.  Я  заглянул  в
нее. В горенке лежала на пуховом ложе длинноносая старуха, с космами белых
волос и высохшая, как лист  пергамена  в  трактате  о  стихосложении.  Она
лежала на куче красных и желтых подушек, положив на покрывало безжизненные
руки, и неподвижно смотрела прямо перед собой в одну точку,  что-то  шепча
по-старчески узким ртом. На стенах висели пучки лекарственных трав,  запах
которых чувствовался даже на  пороге.  Я  догадался,  что  это  была  мать
Владимира,  о  которой  народная  молва  передавала,  что  она  занимается
волшебством и водится с кудесниками.  Так  кончала  в  забвении  свои  дни
родительница гениального повелителя! Стараясь не производить шума, я снова
спустился по лестнице.
   У ворот, озираясь по сторонам, золотоволосый отрок  рассказывал  мне  о
Малуше:
   - В молодости ходила по болотам и дубравам, собирала приворотные травы.
Говорят, это она своими чарами помогла сыну взять Корсунь.
   За   обедом   Добрыня,   выпив   большое    количество    меда,    тоже
разоткровенничался и стал рассказывать семейные истории.
   - В те дни я был посадником в Новгороде. Святослав посадил  Ярополка  в
Киеве, Олегу дал древлянскую землю. Владимиру ничего не хотел дать.
   Я спросил, почему так плохо  относился  к  своему  сыну  старый  князь.
Добрыня уклончиво ответил:
   - Не любил его. Но я сказал новгородским мужам:  "Просите  себе  князем
Владимира". И они просили.
   - И тогда он дал им сына в князья?
   - Сказал: "Берите".
   Я представлял себе русского льва, которому были чужды всякие  ухищрения
и эта необыкновенная ловкость в государственных делах, способность  видеть
за сто лет вперед, какой был наделен Владимир, и  я  понимал,  что  теперь
наступили иные времена. Теперь мало было умения вести  воинов  на  смерть.
Пора легенд миновала. На берегах Борисфена и в далеком Новгороде  родилось
русское государство.
   После обеда я прилег отдохнуть, а вечером увидел, что за частоколом, на
лужайке,  под  стройными  березами  недалекой  рощи,  происходит  какое-то
народное празднество. Туда спешили из соседнего селения юноши  и  девушки.
Сумрак уже падал на землю, и вдруг на лужайке заблестел огонь.
   Добрыня в ответ на мои недоуменные вопросы сказал:
   - Или ты не знаешь, что сегодня день жатвы?
   Но я не знал, что это за праздник.
   - Девушки собираются с парнями, всю ночь водят хороводы и веселятся.
   Действительно, до нас доносились звонкие девичьи голоса. Девушки пели:

   Радуйтесь, березы,
   Радуйтесь, белые,
   К вам девушки идут,
   Пироги несут...

   Я выглянул в окно. На  лужайке,  взявшись  за  руки,  девушки  медленно
водили хоровод вокруг костра,  и  на  них  смотрели  молодые  люди,  точно
выбирая себе возлюбленную. Добрыня был чем-то недоволен,  хмур,  прекратил
разговор. А я решил посмотреть на эти игры, куда  меня  влекла  сладостная
печаль. Ее будили в моей душе девичьи голоса. Опять радостно звенело:

   Радуйтесь, девушки,
   Радуйтесь, красивые...

   Я знал, что эти люди чтут языческих богов, поклоняются Перуну и  верят,
что во время грозы он несется по  небу  в  колеснице  на  огненных  конях,
считают, что гром и есть грохот ее колес.  Руссы  посвящают  ему  петухов,
возвещающих приход солнца, и дубы, которые он разит своими  молниями.  Они
украшают дубовые ветки вышитыми убрусами. Бог любви у них  Ярило,  и  вот,
оказывается,  в  честь  этого  бога  солнца,  любви  и  плодородия  они  и
устраивали сегодня игры и пляски. Напояющая  землю  дождем  туча  для  них
женское существо, питающее мир материнскими сосцами. Перун  соединяется  с
нею молнией, поэтому как огонь  страшна  любовь.  От  подобных  богов,  по
мнению не просвещенных христианским учением людей, зависит погода,  урожай
нив, счастье и благосостояние смертных. Добрыня объяснил мне, что  сегодня
вечером решаются втайне многие брачные союзы. Жатва  была  убрана,  теперь
настало время справлять свадьбы, как это в обычае делать  после  окончания
полевых работ у всех земледельческих народов.
   Но вдруг песни умолкли. Я даже явственно услышал женский плач. Сомнений
быть не могло - песни сменились воплями. Я снова  поспешил  к  воротам,  у
которых здесь вечно толпили