ели чаши.
   Владимир тоже не выдержал и пересел  к  седоусым  воинам,  пил  с  ними
вместе из одного рога. Видно, он рассказывал что-то обо  мне,  потому  что
взоры сидящих рядом с ним обратились в мою сторону,  мощные  руки  подняли
рога, полные пенистого меда, и старые воины пили за  мое  здоровье.  Вдруг
подошел ко мне отрок и сказал, что царица хочет говорить со мною. Не  веря
своим ушам, я посмотрел на  Анну.  Она  улыбалась  мне,  печально  склонив
голову набок. Я встал и приблизился к  ее  столу,  поклонившись,  как  это
положено делать в Священном дворце. Анна сказала тихо:
   - Спасибо тебе, патрикий Ираклий!
   Это было все, и я возвратился на свое место.


   Из событий тех дней запомнилась мне также поездка в  село  Предславино,
где горестно жила с сыновьями княгиня Рогнеда.
   По словам Добрыни, князь Владимир отправлялся туда для  переговоров  со
своей бывшей супругой и велел передать мне о  своем  желании,  чтобы  и  я
принял участие в этой поездке. Мне трудно было понять, зачем я понадобился
в  таком  семейном  деле,  но  потом  я  догадался,  что  мое  присутствие
требовалось как лишнее доказательство, что к старому нет возврата.
   Предславино - красивое селение, расположенное на берегу поэтичной речки
Лебедь, названной так, может  быть,  потому,  что  она  во  многих  местах
изгибается, как лебединая шея. На возвышенном месте стоит княжеский  двор,
обнесенный дубовым частоколом, а посреди двора бревенчатый дом, окруженный
многочисленными хозяйственными  постройками.  Во  всем  здесь  была  видна
домовитость и чувствовался строгий порядок.
   Когда мы через широко распахнутые ворота въехали во двор, я увидел, что
какая-то высокая и белокурая женщина в белом плате на  голове,  повязанном
как диадема, кормила домашнюю птицу, бросая  курам  и  индейкам  пригоршни
проса. Даже издали было видно, что у женщины породистые  руки  с  длинными
пальцами, которые плохо вязались с этим прозаическим  занятием,  достойным
какой-нибудь ключницы или рабыни. Заметив  въезжавших  всадников,  женщина
выпрямилась и с удивлением посмотрела на нас. Но когда мы подъехали к ней,
она нахмурила брови и произнесла, сурово оглядывая Владимира:
   - Не ждала гостей в такой час.
   Я понял, что это и была Рогнеда.
   - Есть нужда поговорить с тобой, - сказал Владимир.
   Рогнеда сказала:
   - Не жду услышать от тебя что-нибудь хорошее.
   Она повернулась и пошла в дом, а мы отдали коней  подбежавшим  отрокам.
По-видимому, у Рогнеды  были  свои  собственные  отроки,  телохранители  и
воины, преданные ей до гроба.
   Вслед за Владимиром мы с Добрыней тоже направились к дому.  На  Рогнеде
был простой красный сарафан, а белый плат на голове обшит золотой тесьмой.
Но даже в этом сельском наряде ее красота была примечательной. Она шла  не
оборачиваясь, и ее полный стал грациозно колыхался.
   На крыльце дома стоял бледный мальчик, к моему удивлению - с  книгой  в
руках: подобные вещи видеть в этой стране приходилось не часто. Он  был  в
зеленом кафтане, подпоясанном красным кушаком, и в  зеленых  сапожках.  На
голове у него поблескивала парчой опушенная белым мехом  шапочка.  Мальчик
хмуро смотрел на пришедших, - может быть, мы помешали ему читать книгу.
   - Будь здоров, сын, - сказал ему Владимир.
   Мальчик ответил тихо, сняв шапочку:
   - Будь здоров и ты.
   Рогнеда быстро обернулась, чтобы посмотреть на эту сцену, и в глазах ее
на мгновение мелькнула нежность. К мужу? К сыну?
   Мальчик тоже пошел вслед за нами, и я заметил, что он был хром.
   - А где твои братья, Ярослав? - спросил князь.
   - В поле.
   - Поехали на лов?
   - У смердов оброк собирают.
   - Как жито?
   - Уродилось добро.
   Даже с первого взгляда было видно, что этот двенадцатилетний,  судя  по
росту, ребенок не по летам рассудителен  и  отличается  большим  умом.  Ум
светился в его холодных не по-детски глазах. На отца  он  смотрел  как  на
чужого, но был  с  ним  обходителен.  Трудно  было  угадать,  какие  мысли
скрывались за этим высоким лбом.
   Мы уселись за столом на тяжких дубовых скамьях. Рогнеда положила  белые
руки на столешницу и вопросительно смотрела на князя.  Потом,  не  обращая
никакого внимания на присутствие Добрыни, как  будто  бы  его  и  не  было
здесь, сказала мне:
   - А тебя я никогда не видала. Видно, ты из греческой земли?
   - Да, он грек, - пояснил Владимир, - зовут его Ираклий.
   - Привез царскую сестру на Русь? - опять спросила она меня, зло блеснув
глазами.
   Они у нее были удивительной голубизны. Под  их  взглядом  я  чувствовал
себя как бы связанным, но объяснил, что приехал в Киев  вместе  с  другими
сопровождающими царицу чинами.
   Рогнеда вздохнула и сказала:
   - Слышала.
   Ярослав стоял у стены, не снимая опушенную мехом шапочку, и все так  же
грустно смотрел на нас. По-видимому, его внимание особенно привлекала  моя
одежда, покрой которой был для него незнакомым.
   - Поведай, зачем приехал, - сказала Рогнеда, по-прежнему не обращая  ни
малейшего внимания на Добрыню, которого это мало смущало.
   - Сначала накорми гостей.
   Рогнеда молча встала и ушла из горницы. Вероятно, чтобы распорядиться о
пище для нас. Владимир обратился к сыну:
   - На ловы ездишь?
   - Один раз ездил.
   - Нога мешает?
   - На коне я не хромой.
   Неожиданно для  себя  я  попал  в  семью,  в  дом,  полный  трагических
воспоминаний. Меня даже удивляло,  как  осмелился  войти  сюда  Добрыня  и
смотреть Рогнеде в глаза. Ни для кого не  было  тайной,  что  это  по  его
наущению Владимир так по-варварски обошелся с Рогнедой  и  ее  родителями,
когда взял Полоцк. Было что-то  затаенное  в  глазах  Рогнеды,  когда  она
смотрела на князя Владимира, и  я  не  мог  понять,  светилась  ли  в  них
ненависть  или  пылала  ревность  и   глубоко   спрятанная   любовь.   Мне
представлялось, что это  скрещиваются  два  меча  в  смертельной  схватке,
потому что глаза Владимира тоже выражали в эти  мгновения  нечто  сложное,
может быть тоже затаенную страсть. Но и  Рогнеда  должна  была  переживать
очень сильно все то, что случилось на Руси. Она не ждала пощады, да и сама
никого не пожалела бы на своем пути.
   Владимир продолжал разговор с сыном:
   - Слышал, книжному чтению посвящаешь многие дни?
   Ярослав опустил глаза и ничего не ответил.
   - Какую книжицу читаешь?
   - "Сказание о Вавилонском царстве".
   - Не приходилось читать. Почитай нам немного. Пусть патрикий  послушает
тебя.
   Ярослав в смущении смотрел в сторону.
   - Что же ты не исполняешь волю  отца?  -  резко  обратился  к  мальчику
Добрыня.
   Ярослав вздрогнул, стал перебирать худенькими, детскими пальцами книгу,
раскрыл ее и,  откашлявшись,  прочел  высоким,  неустановившимся  голосом,
нарочито отделяя одно слово от другого, первую страницу:
   - "Бысть в царстве  Вавилонском  царь  Аксеркс,  славою  и  величеством
превыше многих великих царей. Много лет в Вавилоне процарствовав, имел  он
в сердце своем такое  правило:  аще  у  кого  у  вельможи  увидит  одеяние
красивое или у убогого рубище, то велел тех людей в лес изгонять, растущий
в дванадесяти поприщах от града..."
   Владимир напряженно  слушал,  подпирая  рукой  голову.  Он  воспринимал
чтение всем своим существом, потому  что  я  видел  в  его  глазах  жадное
внимание. Ярослав читал медленно, спотыкаясь на некоторых словах,  но  эти
слова рождали здесь странные и не похожие на русскую жизнь образы.
   - "Пусть там живут, - рек царь, - а если помрут, то  кому  печаль?"  Но
родственники изгнанников приносили в лес еду для своих близких и клали  ее
на пнях. И вот умер однажды царь Аксеркс. Услышав об этом, живущие в  лесу
захотели вернуться в град и в пути  обрели  под  деревом  младенца,  коего
питала своим млеком коза, а на дереве сидела вещая сова..."
   - Какие бывают чудеса на земле! - не выдержал князь и  доверчиво  искал
взглядом сочувствия у меня.
   Но мальчик, сам уже увлеченный чтением, с нежным румянцем на  щеках  от
волнения, продолжал:
   - "И нарекли младенцу имя Навуходоносор,  ибо  его  нашли,  и  был  тот
младенец ликом как лев..."
   При этих словах Рогнеда вернулась в горницу, все  такая  же  суровая  и
печальная, и, прервав чтение, Владимир сказал сыну:
   - Оставь нас.
   Мальчик растерянно опустил книгу, испытующе  посмотрел  на  отца  и  на
мать, задержался на мгновение, но не  произнес  ни  слова  и  тихо  вышел,
осторожно притворив за собою дверь, окованную железными разводами.
   Владимир помолчал некоторое время и сказал:
   - Рогнеда, слышала, что случилось на Руси?
   - Все слышали.
   - Большие перемены произошли на Руси.
   - Может быть, и так.
   - Трудно тебе это понять, Рогнеда.
   - Тогда зачем ты говоришь мне об этом?
   -  Говорю  потому,  что  новый  век  настал  на  Руси  и   жизнь   наша
переменилась.
   - А я  так  мыслю,  что  все  так  же  девушки  поют  на  Руси,  пахарь
возделывает ниву и солнце всходит и заходит над миром.
   - Солнце всходит и заходит. Но жизнь стала другой, и  теперь  и  нам  с
тобой надо жить по-иному.
   - В чем же перемена?
   Рогнеда стояла перед мужем, скрестив руки на высокой  груди.  Она  была
уже не молода и все же сумела каким-то чудом  сохранить  блеск  в  глазах,
золотистость волос и нежность щек. Косы ее были закручены  вокруг  головы.
Взгляд ее глаз разил теперь, как холодная сталь.
   Владимир повторил, точно не находя других слов:
   - Люди стали другими и  будут  жить  по-иному.  Христианин  имеет  одну
жену...
   Но он не успел закончить фразу.  Рогнеда  подошла  к  нему  и  оперлась
руками о стол.
   - Чего ты хочешь от меня? Зачем ты пришел  мучить  меня  и  этих  людей
привел? Я жила спокойно, а ты явился - и мой покой исчез. Хочешь хвалиться
передо  мною  твоей  царицей?  Грека  привел   в   свидетели?   Чтобы   он
засвидетельствовал твоей красавице, что я уже не  жена  тебе  больше?  Для
этого привел его в мой дом?
   Разгневанная  женщина  вызывающе  смотрела  на  князя.  Очевидно,   она
отгадала затаенные мысли Владимира, потому что он произнес растерянно:
   - Язык твой как нож. Но я хочу нечто сказать тебе.
   - Тогда говори.
   - Ты истину сказала. Анна должна  знать,  что  я  оставил  все  старое.
Патрикий скажет ей об этом. Царица поможет мне в моем трудном предприятии.
Одно ее присутствие рядом  со  мной  служит  мне  поддержкой.  Я  не  хочу
ссориться с ее братьями, греческими царями. У меня большие планы. Но  твоя
красота беспокоит Анну. Поэтому возьми себе в мужья  кого-нибудь  из  моих
знатных и богатых воинов, и тогда мы расстанемся с тобой как друзья.
   Рогнеда надменно закинула голову.
   - Я тоже была царицей и не хочу быть рабой.
   - Твоя воля, - сказал со вздохом князь.
   Отворилась дверь, и отроки стали вносить яства. Но  обед  был  скучный,
никто за едой не сказал ни слова, и мне самому кусок не лез в горло. После
обеда Владимир прилег  в  соседней  горнице.  Воспользовавшись  его  сном,
пришла Рогнеда и смотрела на  спящего.  Потом  подняла  нож,  который  она
прятала за спиной, и хотела ударить князя в сердце, но он  проснулся,  так
как сон у него был чуткий, и отвел руку обезумевшей женщины.
   Мы с Добрыней находились в соседней горнице. Вдруг  послышались  глухие
крики за бревенчатой стеной:
   - Отроки! Где вы? Или вы покинули вашего князя?
   Раздался топот ног на лестнице. Мы тоже поспешили на призывы Владимира,
и в дверях, через головы отроков, я увидел, что  Рогнеда  стояла  у  ложа,
заломив руки и глядя высоко над собою. Добрыня растолкал людей и подошел к
князю.
   Владимир сидел на постели, опираясь о нее руками. Он был в белой рубахе
и бос. Расстегнутый ворот позволял видеть золотой крест с частицей  мощей,
который Анна надела на супруга еще в Херсонесе.
   Он спросил хрипло Рогнеду, тяжело дыша:
   - Зачем ты хотела убить меня?
   - Горько мне стало. Отца моего ты убил и братьев. И теперь ты не любишь
меня. И сыновей своих не любишь.
   - Уйди, - произнес князь сквозь сжатые зубы, - и жди моего решения.
   Без  единого  слова,  закрыв  лицо  руками,  Рогнеда  удалилась,  и  мы
расступились перед нею, как перед роком.
   Решение князя было суровым.
   - Скажите ей, - велел он отрокам, - чтобы  она  надела  свое  княжеское
одеяние, в каком она была в день свадьбы. И пусть ожидает своей участи  на
богато убранной постели.
   Мы не сомневались, что Владимир  прикажет  убить  ее  ударом  меча  или
задушить. Но уже вернулся с лова Изяслав. Это был шестнадцатилетний, не по
годам высокий юноша, с такими же огромными  и  красивыми  глазами,  как  у
матери, стройный, как пальма. Она сказала сыну:
   - Когда войдет в горницу отец, ты обнажишь этот меч и  скажешь:  "Разве
ты думаешь, что ты один здесь?" Этим мечом сражался еще твой дед.
   Владимир вошел в  покой.  Рогнеда,  послушная  его  приказу,  лежала  в
парчовом одеянии. Изяслав преградил путь отцу, и Владимир отступил. В  это
мгновение отворилась дверь, и появился Ярослав,  бледный  как  смерть.  Он
припал к матери и сказал:
   - Поистине, мать, ты царица царицам и госпожа госпожам!
   Владимир вышел, хлопнув в сердцах дверью...
   Конечно, я ничего не видел этого, но мне обо всем подробно рассказал во
время обратного  пути  Добрыня,  доверявший  мне  все  свои  тайны.  Я  же
чувствовал себя тогда лишним в этой драме и вышел в сад, чтобы  не  дышать
душным воздухом предславинского дома. Это был скорее  огород,  на  котором
среди гряд с капустой и  огурцами  росли  отягощенные  плодами  яблони.  Я
сорвал одно яблоко и откусил  его.  Плод  оказался  сочным  и  пахучим,  а
раскушенное нечаянно спелое зернышко - горьковатым, как миндаль.
   Вдруг я заметил среди яблонь Ярослава. Мальчик сидел на камне и плакал,
закрыв лицо руками. Я подошел и сказал с участием:
   - Успокойся, дружок!
   Ярослав отнял от лица руки и сквозь слезы выкрикнул:
   - Где же правда? Почему он хотел убить ее?
   Я подумал, что и Рогнеда, его мать, тоже покушалась на жизнь  человека,
но вслух произнес:
   - Ты хорошо делаешь, что  читаешь  книги.  Они  облегчают  человеческие
горести. Я сам поступаю так.
   Мы еще побеседовали с ним о житейских  делах,  как  будто  это  был  не
двенадцатилетний юнец, а прошедший  трудную  школу  человек.  Успокоившись
несколько, он стал расспрашивать меня о Константинополе, о василевсах и  о
том, как живут люди в греческой земле. Потом, по моей просьбе, повел  меня
показывать свои книжные сокровища. Он объяснил мне, что книги остались  от
княгини Ольги. В его горнице в окованном железом ларе я  увидел  Псалтирь,
"Хронику" Георгия Амартола,  "Александрию"  и  другие  сочинения.  Мальчик
перебирал их с большой любовью...
   Когда мы потом, в сопровождении отроков, двинулись в обратный  путь,  я
видел, что князь был в  самом  мрачном  настроении.  Привыкший  во  дворце
трепетать пред гневом помазанников, я с опасением поглядывал на Владимира,
ехавшего далеко впереди, но руссы  беспечно  говорили  о  самых  обыденных
вещах - об удачном улове рыбы в Лебеди, о покупке нового  меча...  Добрыня
рассказал мне во  всех  подробностях  о  том,  что  случилось  под  крышей
предславинского дома, и об участи Рогнеды.
   - Как поступают в подобных случаях с женщинами  в  греческой  земле?  -
спросил он.
   Что я мог сказать ему? Я подтвердил, что отравительниц или неверных жен
василевсы посылают в дальние монастыри на вечные времена. Но в  Киеве  еще
не было монастырей.
   Горькая слава Рогнеды не давала мне  покоя.  Несколько  дней  спустя  я
узнал, что Владимир хотел предать ее  казни.  Я  спрашивал  себя:  неужели
причиной была ревность  Анны?  Неужели  Порфирогенита  способна  на  такую
женскую жестокость? Эти события освещали ее образ новым, страшным  светом.
В ее груди тоже билось неукротимое  сердце,  она  была  достойной  сестрой
Василия, никогда не щадившего врагов. Но от этих мыслей моя любовь  к  ней
не уменьшилась. Наоборот, я понял, что живу в трагическом мире, в  котором
простому смертному неоткуда ждать помощи, и что так будет со мной до конца
жизни.
   В дело вмешались княжеские советники. Они просили князя:
   - Пожалей Рогнеду хотя бы ради маленького Ярослава!
   Об остальном я  узнал  значительно  позднее,  от  руссов,  явившихся  в
Константинополь с очередным посольством. Они рассказали мне, что  Владимир
сослал Рогнеду в далекую область и построил  ей  там  городок,  который  в
честь старшего сына назвал Изяславлем. В нем красавица кончила свои дни. А
красоту этой женщины воспевали на пирах русские  гусляры  и  скандинавские
скальды. Ее  сравнивали  в  песнях  с  лебедем,  розовой  зарей,  цветущей
яблоней. Я  созерцал  очарование  Анны,  читал  рассуждения  о  прекрасном
Плотина и знаю, что такое красота. Когда Рогнеда метала  молнии  из  своих
голубых глаз на неверного  супруга,  она  была  подобна  Елене  Троянской.
Недаром воспылала к ней ревностью Порфирогенита.
   Иногда, в одинокие, тихие вечера, я вспоминаю  образы,  возникавшие  на
моем жизненном пути, людей, которых я встретил или с которыми делил хлеб и
дружбу или просто созерцал их жизнь и поступки. Многих из них уже  нет  на
земле. Но все равно, живут ли  они  под  солнцем  или  покинули  жизнь,  я
общался с ними, и они сделали  мое  существование  богатым  впечатлениями.
Конечно, в моем сердце уже не было места для новой  любви.  Но  и  Рогнеда
нашла в нем  пристанище  не  только  благодаря  своей  красоте,  но  из-за
горестной своей судьбы. Недаром русский народ прозвал ее Гориславной,  что
на языке руссов значит "дочь горя".


   Скоро под этим языческим небом должны были совершиться великие события.
Я проснулся и услышал, что город наполнен гулом взволнованных человеческих
голосов, женским плачем  и  криками  пререканий.  Накануне  мы  узнали  от
Добрыни, что на княжеском дворе произошло столкновение между приверженцами
русских богов и христианскими воинами  Владимира.  Пролилась  человеческая
кровь. Поэтому Анна якобы просила супруга, чтобы  ради  безопасности  всех
ромеев, в том числе Леонтия  и  меня,  поместили  на  некоторое  время  во
дворце, так как в раздражении язычники могли поднять руку  на  ненавистных
им  греком,  и  в  глубине  души  мне  была  приятна  такая   заботливость
Порфирогениты, хотя я отлично  понимал,  что  это  объяснялось  только  ее
христианским чувством к ближнему. Но, как всегда снедаемый любопытством, я
вышел на улицу, накинув на себя простой дорожный плащ, чтобы не привлекать
к себе внимания.
   Народу в городе было много. Всюду слышались разговоры. Я направился  по
улицам, если можно так назвать эти кривые переулки  между  построенными  в
беспорядке хижинами, на городскую площадь. До моего слуха донеслось:
   - Нашего князя околдовали греки!
   Другой человек грозил:
   - Не отдадим на поругание светлых богов!
   Светлоусый мужчина в высоком красном колпаке и в длинной  белой  рубахе
простодушно заявлял:
   - Нам все равно, Перун или Илия.  Лишь  бы  хлеб  был  в  житных  ямах.
Крестись! Почему же не сделать князю приятное!
   Возможно, что этот  добряк  уже  был  христианином.  Под  горой  стояла
деревянная церковь, где собирались на молитву  местные  христиане  и  даже
греческие торговцы и путешественники, хотя богослужение в ней  совершалось
на славянском языке русским пресвитером.
   В одном месте происходило уличное прение о вере. Кучка жителей и  среди
них несколько женщин приступили к трем воинам, как можно было судить по их
плащам, застегнутым на правом плече, и мечам на бедре. Один из них говорил
горожанам:
   - Ваши боги не боги, а дерево. Сегодня оно есть, а завтра сгниет.  Ваши
боги сделаны человеческими руками, секирой.
   - А кто гремит в небесах? - с отчаянием крикнула женщина с младенцем на
руках.
   - Гром гремит по воле божьей.
   - Нет, это Перун гремит! Испокон веков было так.
   - Перун ваш - истукан. Истинный же  бог  -  тот,  которому  поклоняются
греки. Он создал небо и землю, солнце и звезды. Потом с