е медленно разгоралась заря.  До  выступления  в  путь  осталось
ждать уже недолго. Но я все-таки прилег на  несколько  минут,  чтобы  дать
отдых измученному телу. Протоспафарий Иоанн умолк и  лежал,  заложив  руки
под голову. Меня не покидали мысли о василевсе. Что он делает в этот  час?
Мы могли поучиться у него твердости в несчастьях.
   Лежавшие рядом со мной на соломе стонали и метались во сне. Воздух  был
испорчен человеческим зловонием, и даже сюда доносились вопли ослепленного
патрикия.
   На полу спали, как простые  поселяне,  богатейшие  люди,  представители
древних фамилий, имеющие власть судить  и  разрешать,  блистающие  разумом
магистры и доблестные доместики, разделяющие помыслы василевса  в  Сенате.
Повозки с нашим достоянием, одеждами и серебряными чашами были брошены  во
время бегства или захвачены неприятелем, слуги  разбежались,  воины  часто
отказывали  в  повиновении,  и  первые  стали  последними,   а   некоторые
военачальники изменили василевсу.


   Течет неуловимое время, увлекая в небытие людей, их важные и  пустячные
дела, трагедии героев и жалкие иллюзии глупцов. Среди этих перемен  иногда
казалось, что государство  ромеев  уже  на  краю  гибели.  Внутри  Василию
приходилось бороться с надменными  магнатами,  собравшими  в  своих  руках
огромные богатства и окруженными тысячами слуг, а на границах -  сражаться
с внешними врагами.
   Василий пытался обуздать своеволие гордых, но  спустя  два  года  после
трагических событий под Триадицей поднял  мятеж  Варда  Фока.  Заговорщики
собрались в отдаленной Харсианской феме,  в  доме  одного  из  влиятельных
людей, по имени Евстафий Малеин, и провозгласили Фоку  василевсом,  избрав
его орудием своих черных замыслов. Пожар восстания быстро  распространился
по всему Востоку. К  счастью  для  Василия,  он  мог  поставить  во  главе
оставшихся   верными   ромейских   войск    Варду    Склира,    неожиданно
превратившегося из беглеца в  великого  доместика.  Но  Фока  вероломством
захватил Склира и уже без всякой помехи двинулся на Константинополь.
   Это был полный сил и весьма предприимчивый человек.  Мятежника  озаряла
слава почившего Никифора, и у  него  нашлись  деятельные  помощники.  Брат
узурпатора  Никифор  и  Калокир  Дельфина   взяли   Хрисополь.   Остальные
восставшие  войска  под  начальством   Льва   Мелисена   осадили   Авидос,
расположенный на азиатской стороне Геллеспонта. В  то  же  время  мятежный
флот отрезал подвоз продовольствия в столицу.
   Ничто, казалось, уже не могло остановить  победоносного  шествия  Фоки.
Что оставалось делать среди таких испытаний? Пришлось униженно, с улыбками
и дарами, просить помощи у варваров.
   Именно в те дни было получено  взволновавшее  всех  нас  известие,  что
князь руссов Владимир принял крещение. К  нему  отправили  незамедлительно
посольство с богатыми подарками, чтобы заключить с ним  договор.  Выполняя
условия подписанного соглашения, киевский  князь  прислал  нам  на  помощь
шесть тысяч руссов и варягов, которые  разгромили  под  Хрисополем  войско
Фоки и освободили осажденный Авидос. Мятежник умер на  поле  сражения  под
Лампсаком, пораженный апоплексическим ударом.  Дельфина  попал  в  плен  и
кончил свою жизнь в ужасных мучениях, так как Василий не  знал  пощады,  а
войско мятежников разбежалось. Однако  Владимир  настаивал  на  выполнении
заключенного с ним договора.
   Это время было наполнено  страшными  потрясениями.  Ходили  слухи,  что
Владимир сам водил своих варягов на Хрисополь,  но  это  не  соответствует
действительности: князь руссов был слишком гордым, чтобы снизойти до  роли
наемника.
   Но нельзя винить в отсутствии гордости и Василия. В тот час,  когда  на
ромеев  разгневались  небеса,  доведенный  до  отчаяния  несчастьями,  так
выразительно  описанными  Иоанном  Геометром,   он   согласился   принести
неслыханную жертву и отдать  русскому  князю  Анну.  Когда  же  обстановка
несколько изменилась к лучшему,  было  решено  повременить  с  выполнением
данного обещания. Василевсу казалось, что еще не поздно  исправить  ошибку
слишком поспешного решения, принятого в таких трагических обстоятельствах.
Однако вдова Варды Фоки возобновила преступное  предприятие  мужа.  Теперь
восставших повел против василевса Варда Склир. Снова в Азии запылал  пожар
мятежа. А в это время болгары обрушились на  Веррею,  шеститысячный  отряд
варягов отказался выполнять наши приказания и готов был сокрушить  все  на
свете за одну какую-нибудь охапку сена, как это случилось впоследствии,  и
в довершение всех бедствий Владимир, рассерженный невыполнением  договора,
осадил Херсонес.
   По словам магистра Леонтия, это был исключительно  одаренный  вождь,  в
юности предававшийся страстям, а в зрелом возрасте  посвятивший  все  свои
силы государственным делам. Я еще не знал тогда, что скоро судьба столкнет
меня на узком пути с этим человеком.
   Началом к этому  послужил  вызов  меня  логофетом  Фомой  Амартолом  во
дворец. Я направился туда на рассвете. На востоке едва занималась заря, но
лавки уже были отперты и с Месы доносился вкусный  запах  свежеиспеченного
хлеба. Накануне  происходил  силентий,  как  называются  тайные  заседания
Сената,  когда  были  приняты  какие-то  важные  решения   в   присутствии
василевса.  Со  всех  сторон  по  улицам  спешили   сановники,   церемонно
приветствуя друг друга и  спрашивая  о  здоровье  или  о  том,  хорошо  ли
преславный провел ночь, и потом продолжали путь, чтобы ожидать в Ипподроме
приглашения в Священный дворец. Некоторые ехали на мулах  в  сопровождении
друзей и служителей. Еще с вечера улицы были украшены гирляндами  лавра  и
оливковыми ветвями и  посыпаны  древесными  опилками,  так  как  предстоял
царский выход. В утреннем  воздухе  было  слышно,  как  невдалеке  гремела
карруха эпарха, который один имел право езды по городу в повозке.
   Маяк строителя Льва еще блистал мутным  светом  на  высокой  башне  над
храмом богородицы Фаросской. Это  был  последний  светоч  в  длинной  цепи
сигнальных огней, устроенных на  всем  протяжении  от  столицы  ромеев  до
сарацинской границы. Всякий раз, когда в  Азии  или  в  Сирии  совершается
какое-нибудь примечательное событие или на границах  происходит  вторжение
неприятеля, эти огни передают с холма на холм и потом по берегу моря весть
о случившемся в Константинополь.
   Еще спали в предутренней свежести константинопольские сады, а во дворце
уже начиналась церемониальная суета. Служители  гасили  лампады,  накрывая
светильники медными колпачками на длинных тростях.  Как  в  церкви,  всюду
пахло гарью фитилей. У серебряной двери, по преданию сделанной по  рисунку
самого Константина Багрянородного, ведущей  во  внутренние  покои,  стояли
светлоусые варяги, все  так  же  небрежно  опираясь  на  страшные  секиры.
Неоднократно я видел на полях сражений ужасные  ранения,  нанесенные  этим
варварским оружием, отсеченные головы и раскрытые груди:  кровь  из  таких
ран мешается с розовыми пузырьками воздуха. Варвары равнодушно смотрели на
нас, позевывая после бессонной ночи.
   Великий ключарь, ведавший  дворцовым  распорядком,  позвякивая  связкой
серебряных ключей,  открывал  двери  в  сопровождении  начальника  стражи,
которого только и признавали варяги. Кивком головы евнух отвечал  на  наши
приветствия. Веститоры, или облачатели, уже приступили к исполнению  своих
обязанностей и шептались с озабоченным видом. Одни из  них  отправились  в
камару  св.Феодора,  чтобы  взять  там  жезл  Моисея  и  другие  реликвии,
остальные принесли пурпуровый императорский скарамангий  и  положили  его,
как некое сокровище, на дубовую скамью, поставленную здесь для этой  цели.
Веститоры со страхом косили глаза на церемониария, ожидая, когда тот тремя
установленными  ударами  постучит  в  серебряную  дверь  и   можно   будет
приступить к первому облачению автократора. Уже здесь собрались все,  кому
надлежит находиться перед серебряной дверью. Люди,  прикрывая  рот  рукой,
шепотом переговаривались между собой, передавая новости. Несколько  раз  я
слышал:
   - Херсонес... Херсонес... Анна... Анна...
   За  серебряной  дверью  послышался  утренний  кашель.  Тогда  наступила
тишина, нарушаемая только шорохом парчовых царских  одежд,  приготовляемых
для василевса. У меня забилось  сердце.  Мне  было  известно,  зачем  меня
вызвали во дворец. Убедившись в моем знакомстве с морским делом,  василевс
решил  назначить  меня  друнгарием  царских  кораблей  и  возвести  в  сан
патрикия, чтобы я мог выполнить  то  ответственное  поручение,  о  котором
говорилось на последнем заседании Сената.
   Выполнявший  обязанности  великого  ключаря  евнух  Роман,   маленький,
заплывший жиром, с неприятными глазами, строго  оглядывал  присутствующих.
Увидев меня, он тихо побряцал ключами. К нему  тотчас  склонился  один  из
служителей.
   - Проводи спафария Ираклия к камару Феодора, - сказал  евнух,  указывая
на меня пальцем, украшенным золотым перстнем.
   Служитель поцеловал руку евнуха и подошел ко мне с поклоном.  Вместе  с
ним мы вошли в лабиринт  зал  и  церквей.  В  Илиаке  и  в  Хрисотриклине,
изящнейшей зале с такими же аркадами, как  и  в  церкви  Сергия  и  Вакха,
стояли чины синклита в ожидании, когда здесь  появится  василевс.  В  этой
зале особенно прекрасны широкие окна, из которых в покой в изобилии льется
свет. На золотом фоне мозаики сияли широкие глаза спасителя мира, скорбные
от грехов человечества. На возвышенном месте были поставлены  в  симметрии
три золотых трона, а под куполом необыкновенной  легкости  стоял  круглый,
украшенный искусной инкрустацией стол, чудо трудолюбивого ремесла.
   Служитель поднял занавеску, и я очутился в камаре.  На  мягких,  обитых
алым шелком скамьях сидели сановники, которым  по  церемониалу  полагалось
встречать здесь василевса. Среди них я  увидел  знакомое  лицо  -  магистр
Леонтий Хрисокефал улыбался мне и кивал головой. Он еще не потерял надежды
выдать за меня последнюю из своих многочисленных некрасивых дочерей.
   Я сел рядом с ним, но мы едва осмеливались  обменяться  словом.  Где-то
далеко в глубине дворцовых зал уже началось торжественное шествие, и время
от  времени  до  нас  долетали  глухие  приветственные  клики.   Василевс,
облаченный  в  пурпуровый  скарамангий,  со  свечой  в  руке,   окруженный
телохранителями, шествовал из залы в залу.
   - Говорят, опять не спал  всю  ночь,  писал...  -  шепнул  мне  магистр
Леонтий.
   Я сочувственно покачал головой.
   - А братец охотится в Месемврии... Вот уже поистине побрякушка и  крест
делаются из одного дерева!
   Вошел озабоченный  папий  и  движением  руки  пригласил  нас  соблюдать
тишину.  Приветственный  шум  приближался,  усиливался.   Вместе   с   ним
приближалась для меня торжественная минута посвящения в сан патрикия,  или
хиротония. Мне стало трудно дышать. По выражению лиц соседей я мог судить,
что и они разделяют мое волнение.
   Вдруг служители отпахнули тяжелую  завесу  из  золотой  парчи,  вышитую
черными орлами в зеленых кругах, в симметричном порядке  перемежающихся  с
красными крестами. Бронзовые кольца со скрежетом скользнули по металлу,  и
в арке появился автократор ромеев. Мы пали ниц.
   Я часто имел возможность  встречать  василевса  во  внутренних  покоях,
получал от него приказания на полях сражений, видел, как он  вкушал  пищу,
подставлял чашу виночерпию  и  рыгал,  поев  рыбы.  Сколько  его  посланий
доместикам и стратигам читал в свое время, в которых  говорилось  о  самых
житейских вещах! А теперь я лежал на прохладном мраморном полу, едва  дыша
от волнения, и мне казалось, что  над  нами,  распростертыми  во  прахе  в
земном преклонении, совершается какая-то тайна.
   - Встаньте! - услышал я знакомый  голос,  и  все  снова  стало  обычной
жизнью.
   Мы поднялись. Папий, обернув краем красной хламиды руку, поднял ее, как
диакон поднимает перед царскими вратами орарь при чтении великой  ектеньи,
и возгласил пискливым голоском:
   - Веститоры!
   Препозит повторил этот возглас громоподобным голосом:
   - Веститоры!
   Роман был смешон  в  своей  красной  хламиде,  маленький,  большеротый,
тучный.
   Облачатели приблизились, держа в руках небесной  голубизны  дивитиссий,
украшенный золотыми розами. Облачателей  было  четверо,  в  белых  плащах,
откинутых за плечи, чтобы одежда не  мешала  движениям  рук.  Руки  у  них
заметно дрожали.
   - Приступим! - опять пропел папий, подняв руку.
   - Веститоры, приступите! - повторил препозит.
   Веститоры стали облачать василевса. Торопясь  и  волнуясь,  они  подали
василевсу сосуд для омовения рук и золотой кувшин. Из  этого  кувшина  ему
полили над сосудом воды на руки, и кто-то  вытер  их  полотенцем,  которое
было на плече у одного из облачателей. Потом  они  накинули  на  господина
вселенной тяжкую от жемчуга и золотого шитья хламиду и возложили  на  него
лор - узкое одеяние, обвивающее шею и грудь и ниспадающее на правую  руку.
Оно должно изображать собою  те  пелены,  в  какие  был  обернут  в  гробу
Христос.
   Лицо Василия было по обыкновению мрачным. Он терпеть не мог этих пышных
церемоний, и брови его  хмурились.  Но  василевса  уверили,  что  все  это
необходимо, и он выполнял церемониал,  только  старался  попутно  передать
какое-нибудь повеление, выслушать доклад,  если  это  было  возможно,  или
совершить хиротонию, которая как бы входила в обряд шествия.
   Желая использовать время, пока его облачают, Василий сказал, ни на кого
не глядя:
   - Елевферий!
   Протасикрит Елевферий Харон приблизился с поклоном. Облачатели все  еще
суетились над широко  разведенными  руками  василевса,  завязывая  золотые
поручи.
   - Что у тебя есть для оглашения? - спросил василевс Елевферия.
   - Письмо епископа Мелетия, ваша святость.
   - Огласи!
   Развернув трепетными руками послание, Харон быстро стал читать  письмо,
но тем медовым голосом, какие  бывают  только  у  протасикритов,  ведающих
перепиской императоров. Как из далекого тумана до меня доносились скорбные
жалобы епископа:
   - "Злоба их замышляла отнять наше достояние, ибо они говорили:  "Языком
нашим пересилим". И вот, изблевав яд аспидов, враги возбудили  против  нас
горечь  в  сердце  благочестивого.  Они  переписывают  каждую  лозу  наших
виноградников и уменьшают длину измерительного вервия, ибо какая им забота
о геометрии! Прекраснейшие  храмы  наши  остались  без  церковного  пения,
уподобившись тому винограднику Давида, который сначала  пышно  расцвел,  а
потом стал добычей для хищения всех мимоходящих..."
   Я видел, что в душе василевса накипала горечь. Еще  дымились  развалины
Верреи, агаряне опустошали италийские владения, Варда Склир двигался снова
на Авидос, князь руссов осаждал Херсонес и из Таврики приходили  тревожные
известия, а во  внутренних  делах  царил  беспорядок,  всюду  имели  место
самоволие, хищения, вымогательства и мздоимство, и  епископы,  стратиги  и
евнухи не давали покоя василевсу кляузами и жалобами. Манием руки  Василий
велел  прекратить  чтение.  Таких  жалоб   были   сотни.   Сладкий   голос
протасикрита умолк.
   - Потом, потом! - сказал Василий.
   У него не было свободного времени. Надо было урвать несколько  минут  и
для рукоположения меня в сан патрикия и друнгария императорских  кораблей,
ибо только через хиротонию, или  рукоположение,  могла  излиться  на  меня
благодать святого духа, без которой ничто  не  совершается  в  государстве
ромеев.
   Скосив в мою сторону взгляд, Василий поманил меня:
   - Сколько кораблей готово к отплытию?
   Едва сдерживая волнение, под  взглядами  многих  людей,  в  эту  минуту
завидовавших моему возвышению, я объяснил благочестивому, сколько дромонов
стоит в Буколеонте, сколько хеландий грузится сосудами с огненным составом
Каллиника, сколько закуплено италийских кораблей для перевозки в  Херсонес
пшеницы и оружия.
   - Когда ты можешь отплыть?
   - Через три дня, с помощью пресвятой девы, мы можем поднять паруса.
   - Торопись, торопись! Каждый час дорог для меня...
   Больше говорить не пришлось. И так уже священный  церемониал  нарушался
житейскими заботами. Папий возводил глаза  горе,  вздыхал  и  даже  слегка
пожимал плечами, недовольный задержкой, так как на нем лежала  обязанность
соблюдать тысячелетний порядок. А поговорить хотелось о многом, особенно о
преступном небрежении лукавого Евсевия Маврокатакалона, но я понимал,  что
сейчас не время и не место докучать благочестивому.
   Владимир, разоритель вертограда божьего, сей  волк,  похищающий  лучших
овец нашего стада, сильно теснил в Херсонесе  стратига  Стефана.  Об  этом
рассказывал нам вчера на винограднике  Лев  Диакон,  присутствовавший  как
писатель истории на силентии.
   Уже были разрушены десятки  цветущих  селений,  а  Херсонес,  владеющий
быстроходными  кораблями,  ценными   солеварнями   и   обильными   рыбными
промыслами, изнывал в осаде. Было необходимо подать Херсонесу руку помощи,
а почти весь ромейский флот перешел на сторону Варды Склира,  подкупленный
золотом вдовы Фоки. Но Василий все-таки решил снарядить оставшиеся верными
корабли и спешно послать их в Готские Климаты. Согласно  его  плану,  флот
должен был прорваться в херсонесскую  гавань  и  доставить  туда  припасы,
оружие и некоторое число воинов. Во главе этого  рискованного  предприятия
благочестивый поставил меня.
   Тут же была совершена  моя  хиротония  с  сокращенным  церемониалом.  В
соседних залах, полных людьми, которым полагалось  ожидать  там  появления
василевса, стоял глухой ропот голосов.
   - Препозит! - сказал Василий.
   Препозит  подошел,  совершил  земное  преклонение  и   поцеловал   край
священной хламиды. А потом смиренно стал ждать распоряжений.
   - Подведи ко мне спафария Ираклия!
   Сердце у меня снова забилось. Я приблизился, упал на колени,  припал  к
пурпуровым башмакам, на которых  жемчугом  были  вышиты  кресты.  Василевс
поднял полу хламиды. Мою щеку оцарапало  золотое  шитье.  Василевс  накрыл
меня полою, как на исповеди священник накрывает епитрахилью верующего, и в
золотой тесноте я обонял запах парчи, пахнущей металлом и духами.
   Благочестивый возложил мне на голову костлявую руку и произнес:
   - Во имя отца, и сына, и святого духа... Властью, данной мне  от  бога,
посвящает тебя наша царственность в друнгарии ромейского флота и патрикии.
Встань, патрикий Ираклий! Аксиос!
   - Аксиос! Аксиос! - хором нестройных голосов повторили присутствующие.
   Шествие продолжалось. По новому моему званию мне надлежало находиться в
зале, которая называется Онопод, чтобы приветствовать там василевса вместе
с воинскими чинами и оруженосцами. В моих ушах еще звенели клики: "Аксиос!
Аксиос!" Мне очень хотелось хоть раз в жизни испытать это и приветствовать
василевса со стратигами и доместиками. А  так  как  папий  тоже  спешил  в
Онопод, чтобы устранить там какое-то  упущение,  то  мы  отправились  туда
вместе по переходам и улиткообразным лестницам,  чтобы  сократить  путь  и
опередить шествие.
   Мы торопились, и Роман, казавшийся  мне  в  эти  торжественные  минуты,
когда я был полон восторженных переживаний, любезным и приятным человеком,
задыхался от быстрого передвижения. Но вдруг мы услышали в  одной  из  зал
женский смех. Роман в  изумлении  остановился  и  раскрыл  рыбий  рот.  По
мраморному полу к нам навстречу бежал черный  пушистый  котенок,  играя  с
золотым шариком. С хищной грацией  он  сгибал  бархатную  лапку  и  ударял
шарик. Позолота игрушки казалась особенно  яркой  рядом  с  его  чернотой.
Шарик летел в сторону, и котенок стрелой бросался за  ним.  Однако  спустя
мгновение мы увидели, что за маленьким  проказником  бежали  с  радостными
восклицаниями две молодые женщины. На одной из них был пурпур, присвоенный
только рожденным в Порфире, как  называется  древний  дворец  Константина.
Другая была,  по-видимому,  прислужницей,  но  из  благородных  дев,  дочь
како