болгар. В своих походах  воинов  он  переправлял  на  ладьях,  а  конницу,
которая играет все  большую  и  большую  роль  на  полях  сражений,  водил
берегом. Потом он помогал дунайским болгарам в войне против ромеев. Теперь
осадил Херсонес.
   Беременную жену Ярополка,  гречанку  родом,  Владимир  взял  себе  ради
красоты ее лица.  Она  родила  сына,  которого  назвали  Святополк.  Но  у
Владимира было много других жен и наложниц, и  по  женолюбию,  рассказывал
Леонтий, это был второй Соломон.
   Погода была тихая, на море почти не наблюдалось волнения.  Корабельщики
расстилали на помосте ковер, и мы беседовали о судьбах мира. Обычно  моими
собеседниками  были  магистр  Леонтий,  Никифор  Ксифий   и   библиотекарь
херсонесского  епископа,  монах  Феофилакт,  великий   книголюб,   кроткий
человек, испортивший  свое  зрение  чтением  и  перепиской  книг.  Он  был
застигнут  событиями  в  Константинополе,  но,  опасаясь  за   библиотеку,
воспользовался удобным  случаем  и  бесстрашно  возвращался  в  осажденный
город.
   Леонтий, сложив руки на животе, говорил:
   - Все человеческие дела имеют своим побуждением выгоду. Золото -  кумир
всех  людей.  Оно  не  знает  ни  границ,  ни  религии.  Сегодня   оно   в
золотохранилище василевса, завтра в руках у  хазарских  каганов,  потом  в
Багдаде. Это оно заставляет людей вставать на заре, отправляться в  дурную
погоду в дальний путь, где человека, может быть,  поджидают  разбойники  и
воры. Но золото необходимо государству. Вот почему так тяжки налоги.
   Ксифий смеялся от души:
   - Да, что касается налогов, то их у нас немало.
   В ответ Феофилакт стал загибать пальцы:
   - Поземельный, подушный, подымный, мытный, налог с  пастбищ,  налог  на
скот, на пчел...
   Но пальцев не хватало, и он прекратил подсчитывать.
   - Золото - двигатель торговли и государственной машины. Все остальное -
химеры, - произнес с горькой усмешкой Леонтий. - Такова жизнь, и на  песке
нельзя строить здания...
   Я вспомнил, с какой настойчивостью собирает  деньги  в  государственную
сокровищницу Василий, но не выдержал и прервал магистра:
   - Ты, конечно, прав, такова жизнь... Но есть нечто более  высокое,  чем
золото, расчеты торговцев и нажива.
   Вспомни, сколько раз ромеи проливали кровь ради высоких целей. Читай  у
Георгия Амартола, какая радость овладела  сердцами  людей,  когда  удалось
вырвать из рук неверных хитон Христа!  Только  тот  народ  достоин  славы,
который ставит перед собой великие задачи, а не заботится о брюхе.
   Леонтий поморщился.
   - Ты, может быть, прав, но если  покопаться  хорошенько,  то  всюду  ты
найдешь стремление к пользе.
   Феофилакт, бородатый, как древний мудрец, произнес с печалью:
   - Богатые думают о наживе, строят дворцы, а бедняки умирают от голода.
   - Как же обойтись без купцов? - простодушно заметил Ксифий. -  У  одних
есть рыба и нет соли, чтобы ее  посолить,  у  других  есть  бобы,  но  нет
горшка, чтобы сварить пищу...
   Феофилакт перебил его:
   - Посмотрите, что творится в мире. Помните, у Иоанна Геометра:

   Весь урожай погиб на поле,
   Как уплатить теперь мой долг
   Жестокому заимодавцу?
   Как прокормлю детей, жену?
   Кто подати теперь внесет
   В сокровищницу василевса?

   Я знал эти стихи -  они  назывались  "На  разлуку  с  родиной",  в  них
стихотворец изображал страдания бедных и угнетенных.
   Феофилакт говорил.
   -  Сборщик  податей,  пользуясь  простотой  поселянина,  берет  с  него
неполагающиеся фоллы, и люди ослепли от слез.
   Подпирая  голову,  тяжелую  от  сомнений,  я  не  знал,  что   ответить
Феофилакту. Люди уходят в тихие монастыри, чтобы  спасать  душу  постом  и
молитвами. Уйти туда? Но не  значит  ли  это  покинуть  в  трудную  минуту
василевса и товарищей по оружию? Нет, будем тянуть ярмо, пока хватает сил.
Я знаю, не так-то легко сделать мир  справедливым  и  удобным  для  жития.
Пусть жадные думают о наживе, а раболепные ползают на брюхе!  Когда-нибудь
и их поразит гнев небес.
   - Не ради временных благ мы страдаем, а для того, чтобы небеса  озарили
светом землю, грубую и жалкую, - сказал я.
   - Ты начитался Платона, мой друг, - заметил магистр.
   - Наша цель - преуспевание ромейского государства. Нельзя без страданий
служить великому делу...
   - А где же завещанная нам милость к падшим и убогим? - спросил с мягкой
улыбкой Феофилакт.
   У меня закипало на сердце.
   - Пусть страдают! - крикнул я. - Сейчас не до  страждущих.  Ты  видишь,
все рушится у нас под ногами. Сама  земля  колеблется.  Люди  жрут,  спят,
удовлетворяют свои естественные надобности и  воображают,  что  они  венец
творения.
   - Жестокое сердце у тебя, патрикий, - покачал головой Феофилакт.
   - А почему они не хотят оторваться от корыта? Почему они не хотят стать
в наши ряды? Только воины в эти дни достойны преклонения. Помнишь, Никифор
Фока требовал от церкви, чтобы были причислены к лику святых все павшие на
поле брани? Ему отказали. Патриарх говорил, что среди  павших  могут  быть
грешники и даже еретики. А по-моему, кровь воина смывает все грехи  и  все
заблуждения. Подвиг его, отдавшего свою жизнь за других, выше, чем молитвы
епископа. Слишком высока цель, за которую они умирают.
   - Какая цель? - спросил тихо Феофилакт.
   Я не привык принимать участие в спорах, был  плохим  диалектиком  и  не
знал, как высказать словами то, что я  чувствовал  всем  своим  существом.
Феофилакт ждал ответа. Я ему сказал:
   - Понимаешь? Мы страдаем, чтобы на земле не угас светильник.
   - Светильник есть церковь, - с убеждением ответил монах.
   - Не только церковь, но и  другое.  Диалоги  Платона,  которые  ты  сам
читаешь тайком от епископа. А разве ты не будешь жалеть, если  погибнет  в
Херсонесе твоя библиотека?
   Я затронул больное  место  у  собеседника.  Теперь  лицо  его  выражало
беспокойство.
   - Ты думаешь, книги могли погибнуть?
   - Все может быть, когда свирепствует война.
   - Какие книги! - схватился руками за голову  Феофилакт.  -  "Шестоднев"
Василия  Великого!  С  изумительными  украшениями!  Золотом  и   красками.
"Трактат о постройках" и "Тайная история" Прокопия  Кесарийского...  Павел
Силенциарий, воспевший красоты Софии... Фукидид и Аристотель...
   - А Платон?
   - Есть и Платон и Прокл...
   - Вот видишь! Погибнет государство  ромеев,  и  некому  будет  защищать
твоего Прокла...
   Магистр Леонтий с его обычной улыбочкой произнес:
   - Мы погибнем, но будут другие  светильники  на  земле.  У  тебя  много
гордыни, Ираклий. Вспомни, какие государства погибали. Всему свой черед.
   - И никого не хочет пожалеть патрикий, - прибавил монах.
   - А они нас жалеют, когда мы погибаем? - ответил я ему.
   Как обычно, разговор снова  вернулся  к  рассказам  о  Владимире.  Меня
удивляло, как мог этот непросвещенный  человек,  варвар,  может  быть  еще
совсем недавно  приносивший  человеческие  жертвы  своим  скифским  богам,
совершить предприятие, начатое им с таким успехом. Библиотекарь  Феофилакт
рассеял мои недоумения.
   -  У  вас  в  константинопольских  оффициях  имеют   довольно   смутное
представление о стране руссов. Вас  интересует  только,  какую  пользу  вы
можете извлечь из их оружия. А я родом из Херсонеса, где по торговым делам
бывает много  руссов,  сорок  лет  прожил  в  этом  городе,  отлично  знаю
пресвитера Анастаса, который переписывал книги для богатых русских купцов,
принявших крещение. В епископской библиотеке хранится Псалтирь, написанный
русскими письменами. Сам  Владимир  читает  книги.  Подумай:  как  мог  бы
властитель такой обширной страны править многими народами, издавать законы
и заключать договоры, не зная грамоты? Уже его бабка  была  христианкой  и
собирала книги,  и  я  своими  собственными  глазами  видел,  как  русские
торговцы  мехами  и  перцем  заключают  в  Херсонесе  торговые  сделки   в
письменном виде. В Киеве - тысячи иноземных купцов, из многих стран, и там
отлично знают о Константинополе, Херсонесе, Ани и других городах  и  любят
слушать  рассказы  странников.  Русские  торговые  люди  охотно  совершают
путешествия вплоть до Багдада и не уступают никому в  производстве  оружия
или украшений, но еще не научились строить каменные  здания,  так  как  их
страна обильна лесными материалами.
   Этот человек говорил убедительно и разумно, и я с удовольствием  слушал
его.
   Никифор Ксифий, потягиваясь и собираясь отойти ко сну, сказал:
   - Хотел бы я знать, что происходит сейчас под стенами Херсонеса...
   По словам Феофилакта,  русская  страна  переживала  в  настоящее  время
большие  перемены.  Первоначально  Владимир  пытался   возвысить   древних
славянских богов и укрепить веру в них, поставив недалеко от своего дворца
идолов и принося им жертвы. Но вскоре его внимание привлекли к себе другие
боги. По этому поводу ходят любопытные  рассказы.  Говорят,  что  русского
князя пытались склонить в свою веру болгарские мусульмане с  реки  Камы  и
будто  бы  описание  магометанского  рая  с  гуриями  весьма   понравилось
женолюбивому князю, но, узнав, что закон Магомета запрещает вкушать  вино,
он ответил болгарам: "Руси есть веселие пити!" Властелины хазар уже  давно
приняли иудейскую веру. Будто бы  пытались  и  они  обратить  Владимира  в
иудейство. Но он отверг и это, так как иудеи находятся в рассеянии.  Затем
якобы князю пришлось беседовать с греческим философом,  который  рассказал
ему историю сотворения мира, жизнь  и  страдания  Христа  и  в  заключение
показал картину  Страшного  суда,  на  которой  были  красочно  изображены
праведники, идущие в светлый рай, и грешники, претерпевающие ужасные  муки
в аду, и будто бы эта картина произвела на князя сильное впечатление,  что
вполне возможно, так как у варваров есть что-то от детей.
   Были, вероятно, у русского князя и более  веские  соображения,  которые
склоняли  его  к  принятию  христианства.  Он  не  мог  не   видеть,   что
христианскую религию исповедуют самые могущественные и  богатые  народы  и
что язычникам грозит участь остаться в стороне от мирового  потока  жизни.
Однако  Владимир  советуется  во  всех  важных  государственных  делах   с
городскими старейшинами и боярами, и те сказали ему:
   - Господин, каждый хвалит свою веру. Если ты хочешь  узнать,  какая  из
них самая лучшая, пошли  разумных  людей  в  разные  земли,  и  пусть  они
исследуют, какой народ достойнее поклоняется божеству.
   Владимир отправил послов. Они побывали в различных странах - у  болгар,
у немецких католиков, даже в Риме. Но больше  всего  им  понравились  храм
Софии в Константинополе и греческая литургия, которую для них  служил  сам
патриарх. Великолепие храма, богатые облачения, убранство алтарей, красота
живописи  и  мозаик,  благоухание  фимиама  и  сладостное  пение   пленили
варваров. Вернувшись в Киев, они рассказывали князю:
   - Мы не знали, где находимся, на небе или  на  земле.  Всякий  человек,
вкусив сладкого, не захочет горького. Так и мы. Не хотим иной веры,  кроме
греческой.
   Вспоминая  роскошь   Софии,   я   охотно   верил   восторгу   варваров.
Необыкновенное волнение охватывает человека, когда он  поднимает  взоры  к
куполу, наполняющему храм светом и воздухом, ибо  ничего  подобного  этому
храму нет и не было на земле...
   Так мы плыли два дня и две ночи. На третью ночь  я  решился  на  смелое
предприятие. Отправляясь в Таврику, мы не придерживались  обычая  торговых
кораблей идти мимо Месемврии, а  затем  вдоль  мизийского  берега,  но  по
выходе в Понт повернули на восток, миновали Гераклею и Амастриду,  которую
мореходы называют оком Пафлагонии, и у мыса Карамбиса  пошли  на  полночь,
оставив землю за кормою.
   Перевал через Понт Эвксинский  совершается  определенным  образом.  Как
известно было еще Страбону, особенность этого моря заключается в том,  что
на нем существуют неизменные зефиры, днем они  дуют  с  моря  на  материк,
ночью - с берега  в  сторону  моря.  Чтобы  использовать  эту  особенность
природы, мы и  повернули  от  берегов  Пафлагонии  ночью,  чтобы  плыть  с
попутным  ветром  и  дойти  с  его  помощью  до  середины  Понта,  где   с
наступлением дня другой ветер продолжал бы нести нас в Таврику. Расчет был
точным и  предусмотренным  в  мореходном  трактате  Птоломея,  но  простые
корабельщики и воины, не знакомые с  наукой  о  кораблевождении,  оставляя
позади земную твердь и пускаясь в  опасное  плавание,  трепетали  за  свою
жизнь. Не  удалось  выяснить,  кто  был  зачинщиком  этого  дела,  но  они
столпились в большом числе передо мной и вопили:
   - Ты погубишь наши души! Молим тебя повернуть назад!
   Как умел, я увещевал неразумных и доказывал им, что такое  плавание  не
представляет  собой  никакой  опасности  и  что  завтра  же   они   увидят
противоположный берег Понта.
   Недовольные разошлись, но ворчали, что я  кудесник  и  веду  корабли  с
помощью магии, и слабодушные плакали, как дети.
   Небо было в звездах. Я без труда находил  среди  них  Большую  и  Малую
Колесницу. Проводя умозрительную  линию  по  небу,  я  определял  Полярную
звезду. Она стояла над Херсонесом и указывала  нам  путь.  А  я  спрашивал
себя: что двигает моими поступками? Корысть?  Честолюбие?  Или  помыслы  о
вечном спасении? Даже  наедине  с  собой  я  не  находил  ответа,  но  мне
казалось, что я, как вол, влеку некое ярмо.
   Вместе со звездами сияли глаза Анны, и я не знал, несчастье или радость
я нашел на земле, увидев эти  глаза.  Я  потерял  покой  навеки.  Но  была
какая-то сладость в беспокойстве, что овладело всем моим существом  с  тех
пор, как ее встретил, и я готов был благодарить судьбу за свои муки.
   Но мы уже приближались к цели нашего путешествия.  Ночью  все  плывущие
стояли на помосте и со страхом смотрели на  звездное  небо.  Думал  ли  я,
изучая астрономию в  Трапезунде,  что  это  послужит  мне  на  пользу  для
кораблевождения?
   Я тоже не сомкнул глаз, так как настроение на корабле было тревожное  и
я  знал,  что  корабельщики  всегда  готовы  к  возмущению,   и   опасался
неповиновения.
   Ночь казалась необычайно длинной. И хотя звезды вполне убеждали меня  в
правильности  взятого  кораблями  направления  и  ветер   продолжал   быть
благоприятным, на душе у меня было неспокойно.
   С наступлением рассвета ветер, дувший нам  в  корму,  стал  ослабевать.
Однако я знал, что с его помощью мы уже дошли  до  середины  Понта  и  что
скоро начнет дуть ветер, веющий в дневное  время  в  сторону  Таврики,  и,
таким  образом,  мы   благополучно   будем   продолжать   наше   плавание.
Действительно, вскоре корабельщики увидели вдали  узкую  полоску  земли  и
возблагодарили небо за спасение, а пафлагонский берег  как  бы  растаял  в
тумане...
   Я был в этот час в своей камере и услышал топот босых ног  на  помосте.
На лесенке, что вела в мое помещение, вдруг  показались  сначала  знакомые
желтые башмаки протоспафария  Никифора,  потом  появился  он  сам  и  стал
кричать, наклоняясь ко мне:
   - Поднимись скорее, виден берег Таврики!
   Я поспешил наверх  в  крайнем  волнении.  Корабли  пересекли  Понт!  На
помосте люди тоже  волновались  и  указывали  руками  в  ту  сторону,  где
находился Херсонес. Некоторые влезли на мачты и кричали, что уже  появился
мыс Парфений.
   Земля медленно приближалась. Мы смотрели на нее с  надеждой  в  сердце.
Уже возможно было рассмотреть некоторые подробности  береговых  очертаний.
По-видимому в своем движении мы несколько  отклонились  на  восток.  Можно
было предположить, что скалы, которые мы  явственно  видели  перед  собой,
возвышались недалеко от гавани Символов. Херсонес  должен  был  находиться
значительно левее. Города еще мы не могли увидеть в утреннем тумане.
   Вскоре остров Климента как бы поплыл нам навстречу. Мыс Парфений далеко
выступал в  море,  и  можно  было  разглядеть  в  утренней  морской  дымке
развалины  на  нем.  Это  блистали   мрамором   колонны   древнего   храма
Артемиды-звероловицы, покровительницы Херсонеса. Может быть,  именно  сюда
приплыли мореходы из Гераклеи и  с  острова  Делос  и  привезли  священный
огонь, не угасавший в этом храме  в  течение  веков.  Жрицей  в  нем  была
Ифигения, дочь Агамемнона и Клитемнестры.  Царь  поразил  на  охоте  лань,
посвященную Артемиде, и богиня послала ахейским кораблям безветрие,  когда
они плыли под Трою. Прорицатель Калхас настоял, чтобы  в  жертву  принесли
дочь царя Ифигению. Но богиня  сжалилась  над  несчастной  и  заменила  ее
ланью,  а  девушку  унесла  в  облаке  в  Таврику.  Здесь  Ифигения  перед
деревянной статуей богини  умерщвляла  корабельщиков,  занесенных  к  этим
берегам бурей. Здесь ее нашел брат Орест. Что  сталось  с  нею?  Некоторые
утверждают, что она до сих пор обитает где-то в полуночной стране вместе с
Ахиллесом, ибо боги даровали им обоим бессмертие...
   Невольно хочется улыбнуться подобным  вымыслам.  Но  мое  внимание  уже
привлекли новые очертания берега. И вдруг  мы  увидели  базилики  и  башни
Херсонеса! Город стоял на возвышенном месте, обнесенный крепостной стеною.
Когда наши корабли обогнули его с востока на запад, мы явственно различили
вход в гавань и каменную лестницу, спускающуюся к морю.
   Но увы, мы опоздали! Над городом медленно поднимался к голубым  небесам
черный столб дыма. Наделенные пронзительным  зрением  мореходы  спорили  о
том, что горит.  Потом  оказалось,  что  это  догорали  западные  кварталы
города. Там жили главным образом ремесленники, земледельцы, виноградари, и
поэтому много было деревянных домов и бедных хижин, ставших легкой добычей
огня, когда руссы стали пускать  в  город  стрелы  с  паклей,  пропитанной
зажигательным составом. Этому они научились от кочевников, в свою  очередь
перенявших такой способ боя из далекой хинской страны. Глядя на пожар,  мы
поняли, что прекрасный и сильный город, как его называли древние авторы, с
неприступными стенами, протянувшимися на  протяжении  шестидесяти  стадий,
уже во власти руссов.


   Пока  я,  подобно  пророку  Даниилу,  обличавшему  сильных  мира  сего,
препирался   по   поводу   сосудов   с   огнем   Каллиника   с    Евсевием
Маврокатакалоном, с этим нерадивым и невежественным человеком, не  умеющим
отличить йоту  от  ипсилона,  пока  я  разбивал  козни  интригана  Агафия,
готового всячески  оклеветать  меня  перед  василевсом,  Херсонес  пал.  О
подробностях этого события я узнал потом от монахов острова Климента и  от
жителей Таврического побережья.
   Руссы приплыли к Херсонесу от устьев Борисфена,  который  на  их  языке
называется Днепр. От реки до  Херсонеса  триста  миль.  На  этом  обширном
пространстве  находятся  многочисленные  озера  и  лиманы,  где  херсониты
вываривают соль. На  восток  от  города  лежат  многие  другие  селения  и
находится Боспорский пролив. Он  ведет  в  Мэотийское  озеро,  которое  по
причине его величины называют  также  морем.  В  упомянутое  море  впадает
множество полноводных рек.  Эта  область  называется  Готскими  Климатами.
Поблизости от нее обитают хазары и печенеги. Чтобы эти варвары не нападали
на  Херсонес,  приходится  платить  им  ежегодную  дань  и  брать  у   них
заложников. Мне приходилось  видеть  таких  в  Константинополе.  Заложники
являлись к нам пахнущие конским  потом,  но  быстро  перенимали  греческие
нравы, и больше всего им нравился в городе ромеев  Ипподром,  где  они  не
пропускали ни одного ристания, хотя подобные развлечения бывают у нас  все
реже и реже.
   Как меняется лицо земли! Некогда Херсонесу угрожала Хазария. На  берегу
Мэотиды  стояли  хазарские  города,  которые  вели  торговлю  со  степными
кочевниками. Готские Климаты  платили  дань  кагану.  Бывали  случаи,  что
хазарские  принцессы  выходили  замуж  за  василевсов,  пока   хазары   не
обратились в  иудейство.  Смуглые  красавицы  привозили  к  нам  азиатские
одежды, золото и дурные манеры. Но хазар со всех сторон теснили кочевники.
В царствование императ