одушно
молчала, глядя куда-то в сторону, пока мы требовали принести нам  хорошего
вина. А потом, не произнеся ни единого слова, ушла, и  в  ее  худобе  было
что-то трогательное, хотя это  была  блудница,  каких  тысячи  в  портовых
кварталах.
   Старуха, только что подсчитывавшая медные монеты, подошла  к  Ксифию  и
стала ему о чем-то шептать.
   - Таких красавиц и у багдадского калифа нет, - сказала она в заключение
и прищелкнула языком.
   - Потом, потом! - отмахнулся от ее  назойливых  предложений  Ксифий,  с
опасением поглядывая на меня. - Сначала  пусть  нам  подадут  вина.  И  не
какую-нибудь кислятину, а из старой амфоры.
   - Ладно, - согласилась старуха.
   Я знал, что мой друг был легкомысленным человеком и любил всякого  рода
приключения. Молодые итальянцы тоже с любопытством осматривали помещение и
находившихся в нем  людей.  Женщины,  оценив  молодость  и  богатый  наряд
иноземцев, умильно им улыбались. Судя по всему, Сфорти понравилась  полная
белокурая женщина с серыми и как бы сонными глазами. Свои обильные  волосы
она стянула красным платком. Сфорти попробовал завязать с нею  знакомство,
что было нетрудно сделать, но Ксифий остановил пылкого юношу:
   - Сначала выпьем вина.
   Итальянец покорился, осушил, не отрываясь, кубок, хотя и поморщился.
   - Что за манера подмешивать в вино вонючую смолу!
   - Это полезно для здоровья, - пояснил Ксифий.
   - Но отвратительно на вкус.
   - Да, - заметил один из купцов, по имени Марко, тот, что был,  кажется,
самым рассудительным среди них и скромным  по  своим  выражениям,  -  если
говорить откровенно и никого не обижая, то мое небо не  привыкло  к  таким
напиткам.
   - А рыбный соус! - поднял обе  руки  Бенедетто,  второй  купец,  полный
человек с  бритым  желтоватым  лицом  и  тяжелыми  веками.  -  Ваша  кухня
наполняет зловонием весь город. Как вы  можете  есть  такую  гадость?  Нас
угощали у эпарха - баранина в рыбном соусе, с чесноком и луком!
   - У вас тоже любят острые приправы, - отозвался Ксифий. -  Но  это  еще
ничего, а вот жить  у  нас  действительно  скучновато.  Хорошо  в  Италии!
Музыка, за столом пьют вино, и тут же  сидят  синьоры!  Красавица  бросает
цветок с балкона, и влюбленный юноша  прижимает  его  к  устам.  А  у  нас
женщины томятся, как в тюрьме, в гинекеях. Скучная жизнь! Плети свистят  в
воздухе. За любую вину - ослепление...  И  еще  падение  ниц,  ползаешь  у
пурпурных башмаков...
   - Смотри, не ослепили бы тебя за такие речи, - предостерег я друга.
   - Плети и у нас свистят, - рассмеялся Марко.
   - Может быть, для смердов, а не для людей благородного звания, - сказал
Ксифий и потыкал в воздухе пальцем.
   Молодой итальянец, которого звали Сфорти, уже  выпил  несколько  кубков
вина. Вино было крепкое, с острова Хиоса, и юноша опьянел. Стукнув кулаком
по столу, он надменно заявил:
   -  Никто  не  посмеет  у  нас  ударить  плетью  человека   благородного
происхождения!
   Марко, очевидно, более здраво смотрел на вещи и пожал плечами:
   - Всякое бывает.
   - Мы терпим многое, - заметил я, - потому что служим великой цели.  Вот
почему мы переносим лишения и сражаемся с мечом в руках.
   - Вам псалмы петь, а не носить меч! - разразился пьяным смехом  Сфорти.
- Золотом и лукавством вы  поднимаете  на  свою  защиту  варваров,  воюете
оружием наемников.
   Ксифий нахмурился, а мне пришло в голову, что не так уж далек Сфорти от
истины.
   - Поражали и мы полчища сарацин,  варваров,  лангобардов  и  прочих,  -
сказал Ксифий.
   - Поражали греческим  огнем,  -  не  унимался  юноша,  -  а  попробуйте
сразиться с варварами в открытом поле! Вам не устоять против их натиска, и
вы побежите, как овцы.
   Ксифий вскочил и с ненавистью посмотрел на Сфорти. Разговор  готов  был
превратиться в пьяную ссору. Мы и заметить не успели, как  вино  отуманило
наши головы. Ксифий кричал:
   - Не важно, какими способами добывается победа - оружием или хитроумием
логофетов!
   - Важно, ради чего проливается кровь, - поддержал я его.
   - Ромеи проливают ее ради истинных догматов. Мы  -  ромеи,  что  значит
римляне! - наступал Ксифий на итальянца.
   Соседи, корабельщики или люди из предместий, тоже готовы были вмешаться
в драку. Раздавались выкрики:
   - Латыняне! Причащаются опресноками!
   - Какие вы римляне? - не уступал итальянец. - Вы греки. Это мы римляне,
и наш господин есть император священной Римской империи!
   - Вы не римляне, а  франки,  ломбарды,  саксы.  То  есть  варвары.  Рим
находится в запустении. На форуме бродят козы. Я видел. Всюду развалины  и
полынь. И у вас неправильно совершают крестное знамение.
   - А вы совершаете великий выход против солнца! От вас все ереси.
   - Вы же будете гореть в геенне огненной.
   - Это вам придется в аду щелкать зубами, глядя, как мы  наслаждаемся  в
раю. Ваш патриарх носит палий по милости папы. Пожелает римский папа...
   - Ну, заткни глотку, молокосос! - не выдержал Ксифий и схватил молодого
итальянца за одежду. - Скажу одно слово кому  следует,  и  тебя  бросят  в
темницу за оскорбление величества и патриарха.
   - Герои! - издевался Сфорти. - Любому варвару продают своих принцесс!
   Очевидно, он намекал на переговоры с русским князем. Об этом говорили в
порту, на рынках и в тавернах.
   - Этого не будет! - воскликнул я.
   - А болгарам вы разве не отдали дочь Христофора?
   -  Во-первых,  -  пытался  я  спорить,  -  дочь  Христофора   не   была
Порфирогенитой. Во-вторых...
   - Во-вторых, все вы лжецы...
   Я был пьян, как последний корабельщик. Обняв голову руками, я сидел  за
столом в каком-то блаженном забытьи и  не  находил  слов,  чтобы  достойно
ответить заносчивому мальчишке. Что ему  известно  о  римлянах.  Разве  он
может понять величие нового Рима?! Не станет  нашего  града,  и  на  земле
наступит мрак.
   Прислушивавшиеся к ссоре простолюдины  окружили  нас  толпой.  Какой-то
пьяненький человек с красным носом,  судя  по  внешнему  виду  скриба  или
церковный прислужник, подзадоривал огромного рыжеусого наемника:
   - Как можешь ты терпеть такую хулу на ромеев! Пойди и ударь  его  твоей
десницей!
   Марко, по-видимому  очень  осмотрительный  человек,  пытался  успокоить
Ксифия и Сфорти, готовых пустить в  ход  кулаки.  Опытная  в  таких  делах
трактирщица тоже принимала меры, чтобы предотвратить  драку:  она  видела,
что мы не простые корабельщики, и с нами были  иностранцы,  а  повреждение
тела в подобном случае могло  вызвать  неприятности.  Она  что-то  шептала
своим девчонкам,  показывая  на  нас  пальцем.  Полная  белокурая  женщина
подошла и обняла за шею Сфорти.
   - К чему эти пустые споры, юноша! - привлекла она его к себе.
   Ее короткая одежда оставляла обнаженными белые, нежные ноги.  Она  была
голубоглазая и с синеватым румянцем на щеках. Такие  женщины  приезжают  к
нам из страны франков.
   Ксифий тоже улыбался  ей.  Но  итальянский  юноша  не  хотел  уступить,
отталкивал спафария, плакал  пьяными  слезами.  Я  смотрел  на  эту  суету
угасающими глазами и шептал:
   - Анна! Анна!
   Ко мне подошла служанка, подававшая вино, почти девочка, смугловатая, и
эта смуглота оттеняла блеск ее зубов. Она  отличалась  худобой,  и  в  ней
ничего не было привлекательного, но ее огромные глаза и ресницы мне что-то
напоминали.
   - Анна! Анна! - повторял я.
   - Что ты говоришь? - удивилась она. - Меня зовут не Анной.  Мое  имя  -
Тамар.
   - Тамар означает на каком-то языке пальму. Тамар!..
   Мне было грустно от вина и оттого, что я губил свою душу,  оттого,  что
уже, видимо, не было никакой надежды на спасение. Казалось, что  опьянение
сняло с меня все то, что опутывало меня в ромейской жизни. Тоненькая Тамар
напоминала мне о прекрасных глазах Анны. Вокруг шумели и горланили пьяные.
Брошенный кем-то в драке кувшин с грохотом ударился в стену и разбился  на
мелкие черепки. Я слышал, как Тамар сказала буяну:
   - Осел!
   Но, обращаясь ко мне, прибавила шепотом:
   - Здесь для тебя не безопасно. Пойдем со мной!
   Под утро я покинул Тамар. Ксифий и итальянцы  исчезли.  Но  я  не  стал
разыскивать их, вышел на улицу, огляделся, как вор, по сторонам  и  быстро
направился домой.


   Посадив на корабли шестьсот воинов - это было все,  что  мог  дать  мне
великий доместик, - погрузив военные припасы, сосуды с огнем  Каллиника  и
двенадцать тысяч медимнов пшеницы на тот случай, если бы оказались пустыми
зернохранилища осажденного города, и вознеся хвалу  господу,  сотворившему
небо, землю и морские пучины, мы подняли паруса и проливом Георгия вышли в
Понт Эвксинский. Четырнадцать  дромонов,  семь  хеландий  и  два  торговых
корабля, приобретенных у генуэзских купцов, отплыли на одоление врагов.
   Нас  провожали  напутственными  речами  и   благословениями.   Накануне
отплытия василевс принял  меня  втайне  и  разъяснил,  как  я  должен  был
поступить во всех вероятных случаях. Пришел на  пристань,  чтобы  пожелать
мне счастливого пути, и Димитрий Ангел. В минуты расставания, весь в  мире
своих мечтаний, он говорил мне что-то  о  споре  с  маститым  стихотворцем
Иоанном Геометром, но я пропустил его слова мимо ушей, так как  был  занят
более важными делами. В лицо нам уже веял морской ветерок. Озаренный зарей
купол Софии, розоватый и совершенный по форме, стал  медленно  уплывать  в
облака. Одна  за  другой  скрывались  крепостные  башни;  церкви,  сады  и
дворцовые здания плыли мимо и кружились за кормой.
   Соблюдая  всяческую  осторожность,   корабли   медленно   прошли   мимо
Диплоциония, и вдруг свежий ветер Понта наполнил упругим дыханием огромные
красные паруса.
   Я находился  на  головном  корабле  "Двенадцать  апостолов".  На  корме
трепетала пурпурная хоругвь с  изображением  богородицы  -  охранительницы
города Константина. Над ее главой сиял полумесяц со звездой внутри -  знак
Артемиды-звероловицы,  богини  луны.  Однажды  она  спасла   Византию   от
нашествия Филиппа, и в благодарность жители назвали в честь  богини  залив
Золотым Рогом.
   Рядом со  мной  на  помосте  стояли  мои  спутники  -  магистр  Леонтий
Хрисокефал, с которым не разлучала меня судьба,  и  протоспафарий  Никифор
Ксифий. Я упросил послать этого воина в Херсонес, чтобы  заменить  меня  в
случае, если мне суждено было погибнуть преждевременно.
   Корабельщики грубыми голосами нестройно  затянули:  "Господи,  помилуй!
Господи, помилуй!"
   Позади шли в походном порядке остальные суда, напоминая стаю гигантских
птиц. В ответ на наши молитвы  оттуда  тоже  доносилось  церковное  пение.
Следуя за кормой моего дромона,  величественные  корабли  один  за  другим
огибали пустынный мыс. Первым сделал широкий поворот "Жезл Аарона", за ним
последовали "Святой Иов" и "Победоносец Ромейский". Остальные скрывались в
утреннем тумане.
   Так плыли мы два дня и две ночи.
   В  пути  мы  часто  беседовали  с  магистром  Леонтием  и  Никифором  о
трагическом положении в мире. Леонтий,  поседевший  на  ромейской  службе,
хорошо знал состояние дел в Таврике, Скифии и соседних странах. Всего  год
тому назад он возглавлял  посольство,  отправленное  в  тяжелую  минуту  к
русскому князю. Пройдя пороги и избежав опасности со  стороны  кочевников,
магистр Леонтий поднялся по Борисфену  в  Киев,  который  хазары  называют
Самбатом, подсчитал силы руссов, осмотрел их города и  склады  товаров,  и
теперь мы с большим интересом расспрашивали магистра  о  его  путешествии,
князе Владимире и Херсонесе.
   В данное время этот город сделался центром мировых  событий  и  поэтому
был главной темой наших разговоров. В существовании ромейского государства
Херсонес  всегда  играл  огромную  роль.  Отсюда  мы  получаем  в  большом
количестве  дешевую  соленую  рыбу,  которой  кормится  бедное   население
столицы, соль и необходимых  для  наших  войск  коней.  Херсонес  является
местом, где скрещиваются торговые пути из Азии в Скифию,  а  из  Скифии  к
берегам Понта. Этими путями с необыкновенной предприимчивостью  пользуются
русские, хазарские, греческие и даже сарацинские  купцы.  Ладьи,  караваны
верблюдов или запряженные медлительными волами повозки  везут  в  Херсонес
самые различные товары. Из глубины Азии сюда доставляют шелк  и  индийские
специи, особенно перец, а потом  переправляют  в  Константинополь  или  на
Запад. Отсюда важная торговая дорога лежит в  Киев,  в  другой  славянский
город - Фрагу, где много каменных зданий, в Саксонию и города на Рейне. На
обратном пути торговцы  останавливаются  в  Самакуше  или  поднимаются  по
Танаису в Хазарский город, где среди шатров  из  верблюжьей  шерсти  стоит
дворец кагана, платят ему десятину и проникают в Хазарское море.  Переплыв
его, они выходят  на  персидский  берег,  грузят  товары  на  верблюдов  и
доставляют в Багдад меха. Из Багдада они везут в Скифию  цветные  материи,
финики, сушеные смоквы и рожцы.
   Но  в  последние  годы  этот  вековой  кругооборот  золота  и   товаров
превращается в хаос. В  необозримых  степных  пространствах  передвигаются
огромные орды кочевников, ищущих новых пастбищ и лучшей участи. Номады  не
сеют и не жнут, а разводят крупный  и  мелкий  скот  и  питаются  мясом  и
молоком животных, а из шкур изготовляют огромные повозки,  в  которых  они
передвигаются с женами, детьми и рабами и со всем домашним скарбом.  Жизнь
их полна перемен и движения, и иногда я спрашиваю себя: не  счастливее  ли
они нас, запертых в каменных городах?
   Кочевники часто нападают на купеческие караваны -  поэтому  торговля  в
последние годы терпит большой ущерб, и в связи с этим  беднеют  приморские
города. Понимая важность торговых сношений с греческим миром и с Багдадом,
Владимир прилагает все усилия, чтобы сделать степные пути безопасными. Его
владения огромны и полны богатств всякого рода.  На  берегах  русских  рек
стоят многочисленные города,  где  живут  искусные  ремесленники.  Русские
пахари сеют жито или пшеницу,  охотники  занимаются  звериными  левами,  а
бортники  ищут  в  лесах  мед  диких  пчел.  Но  знатные  люди  промышляют
торговлей, однако приобретают и села, и смерды обрабатывают их нивы.
   В зимнее время, когда  замерзают  реки  и  установившийся  санный  путь
позволяет привезти в Киев меха  с  погостов  Древлянской  земли  и  других
областей, он собирает дань, продает меха и на эти деньги содержит воинов.
   О том, что происходит в русских лесах и болотах, мы  отчасти  знаем  из
описаний Константина Багрянородного,  хотя  сведения  эти  в  значительной
степени устарели.
   Вот что писал об этом царственный автор.
   В  месяце,  который  называется  сечень,   прекрасные   северные   леса
наполняются стуком секир. Это жители тех  областей  -  кривичи,  лутичи  и
остальные славяне - рубят в зимних рощах деревья, главным  образом  ивы  и
липы, так как  они  легче  поддаются  обработке,  и  выдалбливают  из  них
однодревки, как руссы называют изготовленные из  одного  ствола  лодки.  А
когда начинается таяние снегов и освобождаются ото льда реки, они  выводят
эти утлые челны в  ближайшие  заводи.  Но  так  как  эти  реки  впадают  в
Борисфен, то возможно провести водою однодревки  до  Киева,  где  лесорубы
продают  их  местным  купцам,  которые  снимают  со  старых,  пришедших  в
негодность ладей весла, мачты, кормила, железные уключины и другие  снасти
и снаряжают купленные однодревки. В  месяце,  когда  уже  поют  кузнечики,
купцы плывут до города Витичева, а  оттуда,  когда  соберутся  все  ладьи,
отправляются через пороги в Понт Эвксинский и, укрепив  свои  неустойчивые
ладьи досками или связками  сухого  тростника,  поставив  мачты  и  подняв
паруса, бесстрашно плывут в Константинополь.
   Но не всегда они были мирными  гостями.  Неоднократно,  подобно  хищным
волкам, руссы спускались на тысячах челнов  в  Понт,  разоряли  Амастриду,
появлялись  даже  под  самыми  стенами  Константинополя,  как  это   было,
например, в дни Олега, и тогда  приходилось  откупаться  от  них  золотом.
Однако с помощью мидийского огня ромеи обычно отражали  варваров,  а  бури
топили их неприспособленные для морского плаванья  ладьи.  Но  вот  теперь
снова народы с изумлением повторяют имя Владимира.
   Леонтий рассказывал нам о нем любопытные подробности. Князь  был  сыном
Святослава, того скифского героя, с которым сражались Варда Склир и  Иоанн
Цимисхий, как мы рассказывали в свое время. Русский герой погиб на порогах
во время  предательского  нападения  кочевников.  Они  оковали  его  череп
серебром и сделали из него чудовищную чашу, из которой пили во время пиров
хмельное молоко степных кобылиц. Матерью Владимира была, по слухам,  некая
женщина по имени Малуша, прислужница Ольги. О приеме Ольги,  замечательной
и мудрой правительницы, приходившейся Владимиру бабкой, я читал  в  "Книге
церемоний", и о ней существует много легенд, вроде  хитроумной  истории  о
том древлянском городе, который она сожгла, взяв с горожан дань по  голубю
и воробью от дома, чтобы привязать к их  хвостам  зажигательный  состав  и
таким образом сжечь непокорный город, так как птицы  возвратились  в  свои
гнезда.
   Под свист  ветра  в  корабельных  снастях  магистр  рассказывал  нам  о
событиях, которые совсем недавно происходили в  Скифии,  как  мы  привыкли
называть страну руссов.  Осторожный,  ненавидящий  латынян  и  опасавшийся
варваров,  магистр  не  без  тревоги  говорил  о  планах   Владимира.   Мы
спрашивали:
   - Не от латынян ли принял крещение русский князь?
   - С какой целью посылает римский папа посольство в Киев?
   Магистр ничего не мог ответить на эти вопросы.
   Жизнь Владимира была полна превратностей. После  Святослава,  погибшего
на Борисфене, осталось три сына. Ярополк сидел в Киеве,  Олег  -  в  дикой
стране древлян, Владимир -  в  богатом  и  торговом  городе  Новгороде,  в
котором было много варягов.
   Дальнейшие события разыгрались таким образом. Ярополк пошел  войной  на
Олега и захватил его земли. Олег погиб. Это происходило  в  Овруче.  Олега
столкнули с моста в ров, когда он хотел спастись в городе, и его  задавили
трупы коней и людей. Ярополк заплакал, когда нашли тело  брата,  и  сказал
варягу Свенельду, уговорившему его на войну: "Этого ты хотел?"
   Опасаясь  за  свою  участь,  Владимир  бежал  в  страну  Олафа,   чтобы
навербовать там большой отряд варягов, используя золото,  которое  собрали
для него новгородцы. Вернувшись с наемниками в Новгород и вооружив большое
новгородское войско, он  напал  на  Полоцк.  В  Полоцке  правил  Рогвольд.
Владимиру хотелось взять в жены его  дочь  Рогнеду,  просватанную  уже  за
Ярополка.
   Отец красавицы заперся в городе и сказал:
   - Не боюсь новгородских плотников!
   А на предложение выйти замуж Рогнеда ответила с городской стены:
   - Не хочу развязывать обувь у сына рабыни!
   У руссов существует обычай, по которому  в  первую  брачную  ночь  жена
развязывает ремни на обуви мужа, чтобы показать свою покорность его воле.
   Слушая Леонтия, я представлял себе эту  необузданную  скифскую  любовь,
дикую страну, где шумят дубы и  кукуют  кукушки,  белокурую  красавицу  на
бревенчатой стене, а под стеной новгородский лагерь  и  звон  гуслей  -  и
понимал, что это совсем другой мир, чем наше ромейское государство, и  что
страсти пылают здесь, как в трагедиях Софокла.
   Любовь Владимира или, вернее,  новгородское  войско  оказались  сильнее
городских укреплений. Полоцк был взят, Рогвольд зарублен, а гордая девушка
развязала обувь у сына Малуши.  Затем  двинулся  Владимир  с  Добрыней  на
Ярополка, которому изменили собственные воеводы, осадил брата в  Родне,  и
во время осады в этом городе людям было так тяжело, что у руссов  до  сего
дня существует поговорка: "Худо, как в Родне". Ярополка убили  мечами  два
варяга, Владимир сделался единовластным господином Русской земли.
   Но он не успокоился на этом,  воевал  с  ляхами,  присоединил  к  своим
владениям многие города у  подножия  Карпат,  ходил  войной  на  восточных