ь прочитать на ее  лице,  злое  ли  оно,  счастливое  ли,
похоже ли оно вообще на лицо чувствующего человека. "Вот моя  сестра,  -
говорил он себе, - я знал ее ребенком. И она прекрасна, и она  белокура,
и у нее светлые краски и задорный нос. Если  разбирать  по  частям,  все
черты ее лица несовершенны, и глаза и рот, но  все  в  целом  составляет
существо, выросшее со мной вместе и такое,  каким  оно  быть  должно.  А
жестокая женщина с той стороны непознаваема и все же  неотвратима.  Надо
скорее пойти к ней", - решил встревоженный юноша и отодвинул было стул.
   Отец остановил его. Куда он так спешит? Верно, каникулы уже наскучили
ему? Сын отвечал уклончиво:
   - В конце концов я сдаю все экзамены, какие полагается, что ж вам еще
от меня нужно? - Но он понимал, к чему это идет.
   - Может быть, на  следующий  семестр  тебе  хочется  больше  тратить?
Пожалуйста. Развлекайся вволю.
   Отец говорил это, насупившись, нахмурив лоб, казавшийся властным и  в
то же время беспомощным. Сын  смягчился.  "Сколько  должен  перестрадать
такой суровый человек,  чтобы  поощрять  даже  мое  легкомыслие".  Глаза
матери как о заслуженной дани просили о том, чтобы он принес ей в жертву
ту женщину. А взгляд сестры выражал как будто лишь желание  проникнуться
тем, что происходило в нем.
   Родители  переглянулись,  давая  понять   друг   другу,   что   почва
подготовлена. Мать сделала попытку:
   -  Имей  в  виду,  об  этом  уже  говорят.  Мы  не  можем  оставаться
равнодушными.
   - Хотя мы и полагаемся на твое благоразумие, - добавил отец.
   Сын понял серьезность положения.
   - Я живу не для людей, - заявил он с нарочитой твердостью.
   - Жить наперекор им не так-то легко, - тем мягче заметил  отец.  -  В
особенности если им  уже  известно  все  то,  что  нам  бы,  собственно,
следовало узнать первым. - Видя, что  сын  смущен,  он  заговорил  тоном
ласкового поучения: - Сын мой, вот тут у меня кое-какие документы, счета
и прочее; надеюсь, они откроют тебе глаза  на  некую  даму,  которая,  к
сожалению, кажется, близка тебе?
   Сын намеренно пропустил мимо  ушей  этот  заботливый  вопрос.  Сестра
сделала движение.
   - Останься, Нора, - приказал отец. -  Каждый  из  вас  должен  знать,
когда другому грозит опасность.
   - Я ничего не хочу знать, - пролепетала сестра в величайшем страхе за
себя. Так как она растерянно уставилась на брата,  тот  решил,  что  она
малодушно от него отрекается.
   - Анонимные письма! - злобно выкрикнул он.
   - Нет, счета, - возразил отец, -  на  фирменных  бланках.  Твоя,  так
сказать, нареченная сочла себя вправе  делать  долги  от  твоего  имени.
Суммы  довольно  значительные,  но  все  же   с   бюджетом   нашим   она
сообразуется. Она умеет приспособляться, - видно, особа опытная.
   Этот намек переполнил чашу. Но сын чувствовал, что, пожалуй,  перенес
бы и его, если бы на лице сестры не было написано предательство. Под его
ненавидящим взглядом она потеряла голову и залепетала:
   - Ради бога, Клаус, она просто какая-то авантюристка!
   - Это говорит твоя сестра, - подчеркнул отец.
   Тогда сын вскочил со стула,  остановился  в  решительной  позе,  лицо
дергалось от бешенства, он готовился принять бой. Отец отмахнулся.
   - Знаю, знаю.  На  будущий  год  ты  получишь  небольшое  наследство,
оплатишь им долги этой дамы и - в худшем  случае  -  уедешь  с  ней.  Но
неужто ты рассчитываешь, что она станет ждать до тех пор?
   Сын вздрогнул. Как они смеют! Мать и сестра встали из-за стола.
   - И на этот счет у меня имеются сведения, притом с указанием имен,  -
невозмутимо продолжал отец: - Я даже сомневаюсь, находится  ли  она  еще
здесь, в городе? Она была сегодня дома? Ты, надо полагать, справлялся?
   Сыну стало дурно, он вцепился руками в стул. Мать, видя его смятение,
сказала спокойно и манерно:
   - Прямо невообразимо.  Искательница  приключений,  и  к  тому  же  ни
молодости, ни красоты.
   Сестра чувствовала: "Надо все уладить, помочь ему любым способом".
   - У всякого свой вкус, - смущенно сказала она, от смущения хихикая.
   - Ну вот, мы по крайней мере узнали твой, - заметил отец, считая, что
натиск имел успех и можно позволить себе насмешку.
   Сын не удостоил сестру даже взглядом.
   - При чем тут твои агентурные сведения,  отец,  когда  для  меня  это
вопрос жизни?
   После чего у отца лицо приняло жалкое и пришибленное выражение. Мать,
уверенная в своей правоте, протестующе покачала головой.
   - Князь, ее муж, дурно обращался с ней! - воскликнул сын.
   - Он не был ее мужем. И она, говорят, предпочла  ему  его  кучера,  -
возразила мать и, видя, что сын еле сдерживается, добавила: - Обсуди это
с отцом! - А затем спокойно удалилась.
   Сестра чувствовала себя отстраненной и потому  тоже  ушла,  глаза  ее
были полны слез.
   Отец  сидел  в  выжидательной  позе.  Он  склонил  голову   набок   и
разглядывал   сына   благожелательно,   почти   без   всякого    оттенка
покровительства.
   - Теперь мы одни, - сказал он наконец. - Почему не признать,  что  на
этот раз мы сплоховали?
   - Отец, клянусь тебе, что она с князем...
   - А банкир, с которым она жила до того? А в  промежутке  между  ними,
Когда она выставляла себя напоказ в театрах-варьете? Но  не  это  важно:
одним больше - одним меньше. Вопрос в том, желаешь ли ты войти  в  жизнь
со спутницей, которая, по всем данным, ближе к закату, чем к восходу?
   - Неверно.
   - Ты, видимо, считаешь ее невинным созданием?
   - Она целомудренна по самой своей сути. Я это испытываю на себе.
   Отец опустил голову, и улыбка потонула в усах. Он счел  своевременным
повысить тон.
   - Ты хочешь, чтобы я  пригрозил  лишить  тебя  наследства?  Неужто  я
должен прямо заявить, что не желаю быть обесчещенным и разоренным? - Эти
резкие слова главным образом произвели впечатление на  него  самого;  он
встал и сказал, покраснев: - Мы, видимо, никогда не сговоримся.
   - По твоей вине, отец.
   Ожесточившееся лицо и нерешительно-протестующий тон разжалобили отца.
   - Мы ведь друг другу нужны, - сказал он с ласковой строгостью.
   - На что? Чтобы ты оскорблял меня  в  самом  дорогом?  -  еще  жестче
ответил сын и при этом чувствовал: так и надо себя вести.
   - Мы люди воспитанные, мы еще поймем друг друга.
   - Может статься, никогда, - оборвал сын, только чтобы отделаться.
   Отец жестом предостерег уходящего сына.
   - За последствия отвечаешь ты один. Я стою на своем.
   Но на самом деле ему пришлось сесть, у  него  подогнулись  колени;  с
мукой  на  лице  смотрел  он,  как  сын,  допятившись  до  двери,  круто
повернулся и исчез.

***

   Он пошел через дорогу. "Княгиня у своего поверенного", - сказали ему.
Но и оттуда  она  уже  ушла.  Куда?  Дальше  был  порт,  длинные  кривые
переулки,  грохот  ломовых  телег.  Что  ей  могло  понадобиться   среди
грузчиков, торговых служащих, шатающихся вереницами пьяных  матросов?  И
все-таки она шла в этой толпе, как будто так ей и полагалось. Он  сперва
не узнал  ее,  настолько  непринужденно,  покачивающейся,  но  уверенной
походкой несла она свое большое тело, настолько явно на месте были здесь
ее смелые жесты и краски. Недаром  она  не  вызывала  ни  удивления,  ни
недоверия. Мужчины оглядывались на красивую самку, при этом лица  их  от
вожделения становились либо раболепными, либо  наглыми;  женщины  иногда
бросали ей вслед ругательства. Все это,  однако,  не  означало:  как  ты
здесь очутилась? - а только: ты здесь лучше всех. Навстречу шли двое.
   - Она из "Голубого ангела", - сказали они и  обернулись,  потому  что
кто-то поздоровался с ней.
   Терра был пунцового цвета и заикался, здороваясь с ней; он рассыпался
в пространных комплиментах, говорил он резким тоном,  стараясь  выиграть
время, чтобы подавить боль. "Она принадлежит всем на свете, разве это не
ясно? Она обещает себя всякому, бросает вызов всякому. Нет  никого,  кто
не видел бы ее нагой. Я вечно буду страдать из-за нее".
   Он плел что-то о ее походке в толпе и при этом сознавал: "Ее лицо  на
все способно. Сейчас оно выражает только недовольство тем, что я  увидел
ее здесь. Но нет такого дерзания, на счастие или на погибель, какого  бы
я не мог ожидать от ее рта, от ее лба. Голос у нее божественный,  в  нем
нет таких противоречий".
   - Вы были у меня? - спросила она только.
   - Почему вы так решили?
   - Ведь мы условились. Я вспомнила об  этом,  увидев  вас.  -  На  его
возмущенный взгляд она ответила: - Что с вами?.. Ах да, колье!  Спасибо,
я нашла его на столе, оно мне понравилось.
   - Так дальше невозможно, - хрипло выдавил он. - Я жизнь  свою  ставлю
на карту ради вас, я решил бежать с вами. А вы каждый раз  делаете  вид,
будто ничего не случилось.
   "Какая тоска, - думала она, -  и  еще  тут,  на  виду.  Шпионы  князя
шныряют повсюду, он может прекратить выдачу денег".
   - Дитя! - сказала она звонко. - Когда вы станете взрослым мужчиной  и
настоящим джентльменом, вы сами будете заботиться о репутации женщин.
   - Да ведь вы завтра же можете быть моей, - простонал он умоляюще.
   - И на этом прикажете мне успокоиться? Обижайтесь,  если  хотите,  но
далеко ли вы меня увезете?
   Подразумевалось: при ваших средствах. Он не  понял  и  стал  страстно
уверять, что любви его хватит, чтобы увезти ее на край света.
   - А как мне отвечать за это перед вашими родителями? - спросила  она.
- К тому же у вас есть сестра. - Она рассмеялась обычным своим звонким и
равнодушным смехом. - Вы знаете, ваша сестра похожа на меня!
   Он не нашел ответа от радости и испуга.
   - Легка на помине... - сказала она, глядя на противоположный тротуар.
   Что такое? Леа? И с Мангольфом? Они как  раз  скрылись  за  вереницей
подвод.
   - Красивый мальчик, - заметила она.
   - Это мой друг, - сказал Терра. Она рассмеялась в ответ.  Почему?  Он
нахмурил брови. - Они гуляют.
   - Как мы, - отозвалась она, все еще смеясь.
   - Дождь идет. Надо где-нибудь укрыться, - предложил  он  и  шагнул  к
дверям первого попавшегося кабака. Но она осталась  снаружи  и  смотрела
вслед тем двум, когда они вынырнули из-за подвод.
   - Ваша сестра собирается на сцену? Правильно делает,  ее  место  там.
Хорошо сложена и не сухощава.
   - Пойдем дальше!
   - Нет. Дождь идет.
   Ему пришлось последовать за ней в  залу  кабака.  Здесь  было  пусто,
свеже-вымыто и пахло бедным людом. Он думал, хмуря брови: "Как мы попали
сюда? И что это за тон о моей сестре?"
   Она сидела за столом и невозмутимо наблюдала, как он пересаживается с
места на место. Потом сказала:
   - Клаудиус, чем вы недовольны? Сестра тоже женщина.
   Прекрасный голос не мог утешить,  он  не  был  гибок.  Но  прозрачные
пальцы, с которых она сняла перчатку, протянулись к нему через стол.  Он
схватил их, схватил всю руку.
   - Такая же женщина, как ты! Говори о ней  по-дружески,  это  для  нее
честь. Будь ей другом, раз ты моя жена. Пойдем со мной!
   - Смешно, я стара для тебя.
   - Завтра жизнь только начнется для нас обоих.
   - Ты представляешь себе жизнь совсем простой.
   - Я ее представляю себе с твоим лицом и твоим телом.
   - А я с твоим не могу себе ее представить.
   - Ты должна. Я так хочу.
   - Тут мне никто еще не смел приказывать.
   - Ты слишком далеко зашла со мной. Я не любовник  твой,  но  я  нечто
большее. Изгнанница, которая запуталась в судебных  тяжбах  и  не  имеет
права встречаться с  мужчинами,  потому  что  за  ней  следят,  женщина,
которая может потерпеть крах как в материальном, так  и  в  моральном  и
общественном смысле, прежде  чем  дела  ее  поправятся,  -  эта  женщина
бросилась мне на шею, тронутая  моим  горячим  участием.  Так  надо  же,
наконец, сделать из этого выводы!
   Она задумчиво  оглядела  его  коренастую  фигуру,  неуклюжие  пальцы,
которые то разжимались, то вновь сплетались, кривившееся от злобы  лицо.
Взгляд ее потеплел.
   Неожиданно она спросила:
   - Скажите, милый друг, разве колье было необходимо?
   Он взглянул на нее, желая убедиться, правда ли, что она  заботится  о
нем. Потом стремительно припал губами к ее руке и простонал:
   - Мадлон!
   Она  рассеянно  погладила  его  по  голове,  засмеялась  и  принялась
рассказывать о другом колье; то было очень дорогое, на него часть  денег
дал ее прежний муж, банкир,  а  остальное  выплатил  князь,  каждый  без
ведома другого. Каждый был в  восторге  от  своего  дешевого  и  ценного
подарка; к несчастью, они рассказали  о  нем  друг  другу  и  потом  оба
пожалели. Это, кстати, и положило  начало  ее  теперешним  затруднениям.
Князь навсегда потерял к ней доверие.
   - Надеюсь, милый друг, ваше колье оплачено только  вами,  у  меня  не
будет неприятностей?
   О! Это одно ее интересует. Он резко постучал по  столу,  расплатился,
взял пальто.
   - Идем уже? - спросила она и покорно последовала  за  ним.  Иначе  он
ушел бы без нее.
   На улице тем временем стемнело. Ода сама взяла его под руку.
   - Такой вы мне больше по душе, - звонко сказала она.
   Он молчал. Они дошли до самого порта; она не спрашивала,  почему  они
идут  именно  сюда.  Звуки  работы  стихли,  и  вместо  суетливой  толпы
грузчиков и портовых рабочих мимо них, словно  летучие  мыши,  скользили
одинокие фигуры с засунутыми в карманы руками. Из  переулка,  шириной  с
водосточную канаву, где мерцала красная точка, послышался крик. Тут  она
остановилась, настойчиво удерживая его за руку.
   - Поверенный ни за что не ручается. Бывает так, что  все  труды  идут
прахом. Полоса неудач, как говорил Непфер, банкир. Как быть? Право же, я
не создана для забот.
   Он не двигался, чувствуя, что она все сильнее опирается на него.  Вот
она уже совсем  лежит  у  него  на  плече;  он  трепетно  ощущал  каждое
всхлипывание. Она сказала, всхлипывая, но все тем же бездушным голосом:
   - Напрасно ты думаешь, что я  о  себе  одной  забочусь.  Тогда  бы  я
давным-давно сбежала с тобой. Я не хочу, чтобы ты по моей милости  пошел
ко дну.
   В душе он ликовал: "По твоей милости я буду на седьмом небе!" - но не
двигался, чувствуя, что она совсем повисла на  нем,  ему  пришлось  даже
крепче упереться ногами в землю.
   - Я мечтаю хотя бы о передышке. - Она всхлипнула еще раз. - Несколько
дней прожить без забот. На такой срок мне удастся  исчезнуть  незаметно.
Лишь бы и твои родные ничего не узнали!
   Ее увядающее лицо было у самых его губ, он впился в это нежное  лицо,
и она покорилась, глубоко дыша,  закрыв  глаза.  Из  переулка,  замирая,
донесся тот же крик.
   Они повернули назад; он все не  мог  собраться  с  мыслями.  Она  шла
нехотя, касаясь его бедром. Мало-помалу сознание  его  заговорило.  "Вот
она - жизнь. На груди у меня покоится женщина с той стороны. Это  уж  не
прежние невинные радости под крылышком семьи, вроде моих былых увлечений
или вроде Леи с Мангольфом. Это - настоящее".
   - Мадлон! - повторил он, только чтобы утвердить свое право на ее имя,
на все ее существо.
   - Этого имени я не хочу слышать от тебя, - возразила она  и  добавила
задушевным шепотом: - Говори мне Лили! Так ты один зовешь меня.
   Он удивился, но зачем разочаровываться?
   - И для меня одного сестра моя зовется Леа.
   - Видишь, точно как я.
   Он весь съежился, но тут увидел, что они подходят к ее дому.  Собрать
всю энергию!
   - Дитя мое, ты немедленно сложишь  чемоданы!  -  сказал  он  четко  и
решительно. Он назвал деревню, гостиницу, где они переночуют  сегодня  в
ожидании утреннего поезда. В ответе он не нуждался, он просто  пожал  ей
руку. Она дала его руке выскользнуть и задержала самые кончики  пальцев.
При этом лицо ее, в полутемном подъезде, загадочно улыбалось,  а  голову
она повернула в сторону лестницы.
   Но вот и пальцы разжались, она кивнула и исчезла.  Он  перешел  через
улицу менее твердыми шагами, чем ожидал.

***

   Перед дверью родительского дома он  рассудил,  что  лучше  ничего  не
брать,  ехать  без  вещей,  никого  больше  не  видеть.  Последний   час
принадлежит другу, - скорее к нему! Сразу ему  стало  дышаться  вольнее.
Этот путь он всегда и неизменно, будь то хоть дважды на день, проделывал
с глубокой и живительной радостью. Тревожно припомнил он, что,  переходя
через дорогу к той женщине, никогда не испытывал такой полноты  счастья,
как идя к другу.
   Дом позади старинной церкви св. Вита в  затихшей  по-вечернему  улице
мелких мастерских и контор был  олицетворением  повседневности:  цветные
стекла сеней в пыли, на узкой лестнице следы многочисленных посетителей.
Из бельэтажа, где  висела  дощечка:  "Мангольф,  комиссионер",  все  еще
доносились голоса. В следующем этаже прямо из кухни  на  площадку  вышла
мать друга. Она вытерла разбухшие руки и смиренно отворила важному гостю
заветную дверцу. За той дверцей неожиданно и многозначительно шла  вверх
крутая лестница в комнату друга.
   Друг сидел за письменным  столом,  левой  рукой  опираясь  на  крышку
рояля. Гость прошел между походной  кроватью  и  зеленым  диваном,  стул
поставить было бы негде. Друг, просияв, подал ему  руку,  они  убрали  с
дивана книги. Терра тут же успел сказать:
   - Вот для чего я главным образом пришел: ты свинья.  Посмей  отрицать
свои заигрывания с пастором и директором театра. Порядочным людям  ясно,
что это гадость. Зато буржуа прославляют  твою  благонамеренность.  Я  с
удовольствием вижу, что ты уничтожен.
   Мангольф кусал губы. Он сидел, сгорбив узкие плечи,  выставив  вперед
высокий желтоватый лоб: вид у него был плачевный. Терра на  диване  весь
дрожал от воинственного задора. Черные глаза горели из-под густых волос,
клином вдававшихся в лоб и далеко отступавших от висков.
   Однако Мангольф рискнул усмехнуться печально и тонко.
   - Ты думаешь, я буду участвовать в их благочестивой комедии? Я их  за
нос вожу. - Правда, это не было  ответом,  а  лишь  попыткой  увильнуть.
Вслед за тем сам Мангольф перешел в наступление: - Слыхал ты,  что  твой
отец добивался ареста вашего бухгалтера Шлютера?
   - Бухгалтера из портового склада?
   -   За   социал-демократическую   пропаганду.   Тому   едва   удалось
отвертеться, его попросту убрали из города.
   Мангольф глянул выжидающе; но Терра выразил одно  наивное  изумление.
Как искажаются события в устах толпы! Какой неверный взгляд на его отца!
На его отца, самого рассудительного человека в мире!
   - А Кватте подделал векселя, - продолжал Мангольф насмешливо. - Таким
образом доброе имя еще одного  из  старейших  кланов  нашего  почтенного
города ставится под вопрос по милости Христиана-Леберехта Кватте.
   - Они ходят в церковь, они  даже  крестят  свои  суда,  -  язвительно
подхватил Терра. - Они закоснели  в  том  мировоззрении,  которое  левее
национал-либерализма  видит одно непотребство... - Он говорил
еще долго, с возмущением, от которого ему внутренне  становилось  только
веселее, пока Мангольф не  возразил,  что  как-никак  здесь,  в  городе,
немало богатых, по-настоящему светских людей и многие из здешних  далеко
пошли. Это  оправдание  не  имело  веса  в  глазах  патриция  Терра,  он
ненавидел этот город безоговорочно - без  того  стремления  возвыситься,
которое томило сына комиссионера Мангольфа. Сын почитаемого  гражданина,
Терра сказал:
   - Здесь даже с большими деньгами ничего не достигнешь.
   - Ну, нет. - Мангольф встрепенулся. - Представь себе, я бы  явился  в
контору хлебной фирмы Терра в качестве лидера сильной партии  и  сообщил
ее хозяину очень веские сведения о будущих судьбах старых  бисмарковских
покровительственных пошлин .
   - Ну, а дальше?
   - В наше время пошатнувшиеся фирмы спасаются как  умеют.  -  Мангольф
искоса взглянул на друга, который явно ничего не понимал. - И  прибегают
к  весьма  интересным  способам.   Судно   консула   Эрмелина,   недавно
затонувшее, было незадолго до того застраховано в большую сумму.
   - Если бы тут пахло преступлением, Эрмелин  не  мог  бы  быть  другом
моего отца.
   Мангольф даже рот раскрыл от такой наивности.
   - Ну, - добродушно  за