- Отца ты знаешь, - сказала она на случай, если бы ему  потребовалось
и это разъяснение. Действительно, ему только сейчас пришло в голову  имя
отца; он вспыхнул.
   - Мой сын и дочь господина фон Толлебена - брат  и  сестра?  Этого  в
условии не было.
   Тут явно удивилась она.
   - Что ж теперь поделаешь! - пробормотала она с запинкой.
   - Я не желаю, чтобы они воспитывались вместе. Идем со мной, сын  мой,
- решительно заявил он и протянул руку.
   Мать забеспокоилась.
   - Перестань, пожалуйста! Кстати, ребенок вовсе не от Толлебена, а  от
Мангольфа.  -  И  так  как  он  уставился  на  нее,   словно   собираясь
наброситься: - Ну да, от твоего друга.  Но  ты  навел  меня  на  хорошую
мысль. Я уверю Толлебена, что ребенок от  него.  Ему  это  польстит,  он
обеспечит дочь, а твой друг окажется  в  стороне.  Все  участники  будут
удовлетворены. - Она отошла, напевая, чтобы скрыть остаток беспокойства;
вид у него по-прежнему был грозный. Но вдруг он резко повернулся.
   - Идем, мой сын! - повторил он.
   Пауза. Мать сразу успокоилась и обменялась взглядом с кормилицей.
   - Ну что? Идет он? - спросила она даже без насмешки.
   Тщетно нагибался Терра, протягивая  руку,  -  под  его  жгуче-суровым
взглядом мальчик обошел, от  складки  к  складке,  всю  юбку  кормилицы.
Выглядывая из-за нее, шестилетний мальчуган сжимал рот точь-в-точь,  как
сам Терра.
   - Папа хочет взять тебя с собой, - повторил Терра.
   - А может, ты лучше останешься у мамы? - Она раскрыла  объятия.  -  К
кому ты пойдешь? - И мальчик бросился к ней. - Он слишком похож на тебя,
- сказала мать торжествующе и примирительно. - Потому он так привязан ко
мне.
   - Впечатления, которые ждут его в твоем доме,  бесконечно  ценны  для
многих, но только, пожалуй, не  для  подрастающего  мальчика,  -  учтиво
заметил Терра.
   - Ты находишь, что  в  почтенном  доме  твоих  родителей  тебя  столь
блестяще подготовили к жизни? - возразила она.  И  так  как  он  молчал,
открыв рот: - Ведь ты же до сих пор не уразумел, что такое жизнь!
   Она сочла вопрос исчерпанным и  занялась  прерванными  делами.  Терра
сказал сыну: "Давай мириться", и предложил поиграть с ним.
   Мысленно он решил: "Сегодняшний урок я себе  зарублю  на  носу.  Пора
образумиться. Я повсюду умудрился наглупить и всем стал в тягость".
   Итак, он продолжал успешно работать, не падал духом, запросы  высшего
порядка оставлял  втуне  и,  проверяя  в  конце  недели  свой  моральный
инвентарь, радовался, что ему удалось избегнуть унижений и,  не  слишком
срамясь, приспособиться к окружающему миру. Принцип его был таков: "Лишь
трезвый житейский опыт позволит мне с успехом привить  окружающему  миру
свои взгляды, не свойственные ему".
   После двухгодичной страды однажды  утром  к  нему  в  контору  явился
Каппус.
   - Господин адвокат, - начал знаменитый ростовщик,  -  вы  человек  по
мне, ибо вы на редкость честный человек.  -  Не  слушая  возражений,  он
продолжал: - Но вы и трудолюбивый человек, вы рано встаете и приходите в
контору задолго до ваших служащих. Это тоже  хорошо,  господин  адвокат,
таким образом нас никто не потревожит или, чего доброго, не  подслушает.
Иначе нам не поздоровилось бы, господин адвокат. - Он говорил настойчиво
и горячо, таков был, очевидно, его характер. Сюртук у него  был  наглухо
застегнут, кожа на лице очень белая и нежная. Когда он наклонил голову и
описал  цилиндром  плавный  полукруг,  у  него  появилось   сходство   с
благостным духовным пастырем. - Давайте присядем! - сказал он,  поставил
цилиндр под стул и вместо него надел ермолку.
   Он был уже старик, но волосы красил. Мягкие  голубые  глаза  блестели
из-под крашеных бровей. Ростовщик - и вдруг дородный!
   Вид его говорил наблюдателю: "И ты обманывался на мой счет!" Внезапно
он всем своим существом изобразил горестное сожаление.
   - Могли бы вы подумать, что граф Ланна проведет старика Каппуса?
   Терра недоумевающе посмотрел на него,  потом  встал  и  запер  обитую
войлоком дверь.
   - А сейчас выкладывайте все и говорите так, как будто имеете  дело  с
адвокатом вашего противника! - вернувшись, потребовал он.
   - Да и с самим собою я говорю не иначе как  от  имени  противника,  -
наставительно ответил Каппус.
   И тотчас, вновь изобразив горестное  сожаление  и  смягчив  голос  до
кроткого шепота, он посвятил Терра  в  суть  дела.  Молодой  граф  Эрвин
оставил ему в залог брильянтовое колье, но впоследствии  оказалось,  что
брильянты фальшивые.
   - Почему вы раньше не выяснили, какие они?
   - В первый раз за всю мою жизнь не выяснил. Что вы  думаете,  конечно
же, из уважения к новому рейхсканцлеру, из доверия к нему и потому  еще,
что считал: сыну первого после императора человека это ни к чему.
   - Вы лучше, чем кто-либо, знали, что у графа Эрвина много  долгов,  -
ведь должен-то он главным образом вам.
   Каппус понял: его подозревают,  будто  он  сразу  увидел,  что  камни
поддельные, и на этом построил всю махинацию. Тем настойчивее и  горячее
уверял он, что никогда бы и не помыслил запутать одного из графов  Ланна
в грязную историю.
   - Стоит влипнуть одному из членов семьи, так уж влипнут и  остальные,
и тогда это будет стоить нам рейхсканцлера. Но  кому  это  будет  стоить
рейхсканцлера? Нашей возлюбленной Германии. Нет,  господин  адвокат,  на
это я не способен! Скорее я махну рукой на деньги.
   - Сколько там всего? - спросил  Терра.  Но  определенного  ответа  не
добился.
   - Сумма значительная, не будем  пока  говорить  о  цифрах,  -  сказал
Каппус   и   продолжал   разглагольствовать   о    морально-политических
последствиях. Терра оборвал его. Он поговорит с противной  стороной.  Он
возьмет на себя это дело лишь в том случае, если его вмешательство будет
желательным и противной стороне.
   - Не беспокойтесь, даже очень желательным, - сказал Каппус задушевно.
- Ведь вы, господин адвокат, в семье у Ланна совсем как родное дитя,  вы
имеете влияние на старика. Почему бы я иначе обратился именно к вам?
   С этим заключительным доводом он исчез за обитой войлоком дверью.
   Терра только собрался написать Эрвину Ланна, как  тот  сам  явился  к
нему.
   - Произошло неприятное недоразумение, - сказал он, поеживаясь, как от
озноба. - Особенно неприятное для моей сестры.
   Терра почувствовал, как  сердце  его  бешено  заколотилось  у  самого
горла. Он ничего подобного не ожидал  и  теперь  не  мог  выговорить  ни
слова.
   - Ведь она таким образом  узнала,  что  колье  фальшивое,  -  пояснил
Эрвин. - А это единственная крупная вещь, которую  она  унаследовала  от
матери!
   - Раньше вам это не было известно? Ну, понятно,  нет.  Но  Каппус  не
верит - или делает вид, будто не верит, что не менее скверно. Расскажите
мне все подробно и разрешите покорнейше просить вас...
   Терра говорил, лишь бы говорить и таким образом  совладать  со  своим
волнением. Как мало изменился молодой Ланна! И сейчас еще трудно понять,
куда направлен его взгляд - взгляд  двух  полудрагоценных  камней.  Губы
красные, как у совсем юного мальчика, а лицо гладкое и  бледное,  ничуть
не тронутое временем.
   - Нам нужны деньги, - начал он.  -  Алисе  деньги  всегда  нужны  для
полезных дел, мне - для самых бесполезных. Так уж  повелось.  Мы  хотели
дождаться наследства. Знаете, того  большого  наследства,  которое  отец
должен получить от своей богатой родни. К несчастью,  мы  в  безвыходном
положении. Алиса, понятно, хорошо взвесила этот шаг. Раз она со  мной  о
чем-то заговорила, значит у нее все обдумано.  "Мы  продадим  колье",  -
сказала она.
   - Говорите прямо, без утайки! - сурово потребовал Терра.
   - Она оценила его у Бервальда на Унтерденлинден.
   - О! - бессознательно вырвалось у Терра.
   - Тогда она мне ничего не сказала. Она говорит мне только то, что  ей
угодно. Она думала, что я продам фальшивое колье за ту цену,  какую  оно
стоит. Платина там настоящая.
   - Ну да, так она и думала, - подтвердил, сам того не сознавая, Терра.
   - И все из-за моей глупости. Я в свою очередь решил оценить  колье  и
тоже пошел к Бервальду. Он был очень удивлен. Вероятно, он подумал,  что
я в курсе дела, и ничего мне не сказал. Он только отсоветовал продавать,
время якобы неблагоприятное. Я его не понял  и,  к  несчастью,  пошел  к
Каппусу. Тот, как всегда, дал мне немного.  Но...  -  И  Эрвин  протянул
Терра какую-то бумагу. - Тут ясно сказано, что он дал взаймы  под  залог
настоящего колье.
   - Это и есть ловушка, - догадался Терра.  -  Теперь  он,  несомненно,
потребует огромную сумму с наследства вашего отца.
   Эрвин подтвердил это.
   - Потому-то я и пришел к вам, -  так  закончил  он  рассказ  о  своих
рассеянных блужданиях и повел плечами, как в ознобе.
   - Я постараюсь добиться соглашения,  благоприятного  для  вас  и  для
ваших близких, -  без  всяких  колебаний  заявил  Терра.  -  Мне  многое
известно о Каппусе. Он меня боится. Он уже побывал здесь.
   - Будет он молчать?
   - Только пока он молчит, у него есть  надежда  что-нибудь  выудить  у
вас.
   - Он должен молчать ради  моей  сестры,  -  сказал  брат  живее,  чем
обычно; и словно испугавшись, что предал ее: - Никто не  знает,  как  ей
приходится бороться за свое положение. Она честолюбива. Нам  не  хватало
денег, а папе мы не могли сказать. Что ей было делать?
   - Я твердо убежден, что графиню Алису ждет высокий удел, - с  пафосом
заявил Терра. - Для начала  -  самый  блистательный  брак,  какой  можно
придумать.
   - Так рассуждаете вы, - возразил Эрвин, -  но,  по-видимому,  мы  для
этого еще недостаточно прочно сидим в седле. Подумайте, мы даже не смеем
пока порвать с Толлебеном. Он хочет жениться на Алисе.  Сами  понимаете,
как ей это по душе. Но просто отказать - нельзя. Она тянет  с  ним.  Она
чего-то ждет, но чего - понять не могу.
   У Терра снова заколотилось сердце, он не ответил. Они  молчали,  пока
молодой Ланна не поднялся.
   - Вот еще к вашему сведению, - добавил он, - перед отцом я  всю  вину
беру на себя. Я будто бы стащил у сестры  колье  и  обманул  ростовщика.
Спасет это Алису, если дело дойдет до крайности?
   - Конечно. А вы сами?
   - Ну, я могу уйти из  жизни,  -  сказал  заблудившийся  мечтатель  и,
округлив большой и указательный пальцы в форме дула, поднес их к виску.
   Терра  поторопился  разъяснить  ему,   что   это   было   бы   крайне
неблагоразумно. Сейчас самое важное так разделаться  с  Каппусом,  чтобы
граф Ланна ничего не узнал об истории с ожерельем.
   В соответствии с этим он и стал действовать. Ланна выкупил колье, как
настоящее, за гораздо меньшую сумму, чем хотелось Каппусу, но добавил  к
ней орден. Все участники были удовлетворены, и  всех  больше  Каппус.  У
старика слезы стояли на глазах.
   - Я не из-за ордена плачу, - всхлипывал он,  -  а  оттого,  что  наша
возлюбленная Германия спасена от ужасающего скандала.
   Ланна, как всегда,  беспечно  и  в  счастливом  неведении  миновавший
бездну, удостоил Терра нескольких дружеских строк. Терра  был  приглашен
явиться запросто, но не пошел.
   По почте прибыло извещение о помолвке Мангольфа. В приписке он просил
своего  старейшего,  чтобы  не  сказать  -  единственного,  друга   быть
свидетелем  при  бракосочетании.  Вторым   свидетелем   будет   господин
рейхсканцлер.  Краткие  и  горделивые  слова;   чувствовалось,   сколько
сознательного,  подчеркнутого  самоутверждения  в  том,  что   в   самый
торжественный день своей жизни  Мангольф  решается  показаться  рядом  с
каким-то адвокатом Терра. Под влиянием гордыни  он,  очевидно,  позабыл,
что этот свидетель - брат его покинутой любовницы.
   Словно громом пораженный, Терра отправился к Лее.  Он  давно  знал  о
надвигающемся на нее горе, но теперь оно представилось ему безысходным и
непоправимым бедствием.
   Он не застал ее дома. Ему открыла прислуга, которая  кончила  дела  и
собиралась уходить. Он решил подождать сестру в той  комнате,  где  даже
без нее все жило ее трудами и мечтаниями. Что она  делает  сейчас?  Где,
среди каких грозных химер и жестоких соблазнов  блуждает  она?  "Держать
тебя в объятиях, сестра! Ты поплакала бы в этом прибежище,  как  оно  ни
утло. Мы бы и на сей раз справились с бедой". Увы! Вместо этого она была
у другого, он знал - у  кого:  у  того,  единственного,  и  он  не  смел
последовать туда за ней. Когда он очутился у телефона и держал  себя  за
руку, чтобы не позвонить, раздался звонок.
   Говорила она:
   - Я у него, а его все нет. Подожди меня!
   Он крикнул в трубку:
   - Иди сюда, ко мне! - Но она уже дала отбой.
   Итак, они оба - она там, он здесь - бегали по  комнате,  где  нависла
тучей их тревога, бежали навстречу року и все же отпрянули бы перед  его
появлением. Вдруг крик! Сквозь даль и шум города брат услышал,  как  она
вскрикнула. Ее возлюбленный стоял позади нее, она взметнулась.
   - Я испугал тебя? - сказал возлюбленный спокойным тоном.
   - Я хочу думать, что все это пустая  болтовня!  -  гневно  выкрикнула
она.
   - Ты этого не можешь думать. Ты  знаешь  факты,  -  пожимая  плечами,
ответил он.
   С заученной красивостью жеста она презрительно бросила через плечо:
   - Все это с нами уже бывало. Помнишь, милый, во Франкфурте,  когда  я
собиралась замуж? Ты примчался туда и ни за что не хотел отстать.
   - Радуйся: теперь я от тебя отстану.
   - А другие разы? А история с Толлебеном? Ты все мне прощал, как  и  я
тебе. Могли бы мы столько долгих лет быть вместе, если бы  это  не  было
суждено? О, сколько унижений! Все от тебя, так  было  суждено.  И  вдруг
конец? Это невозможно, милый! Ты сам знаешь, милый, что невозможно. Я не
желаю тебе несчастья, но если ты покинешь меня, тебе  его  не  миновать.
Другую ты любить не можешь. Это твои собственные слова, ты сказал их  не
мне. У нас все общее, даже слова. Помнишь, что ты сказал? "У нас с тобой
это до конца жизни!"
   Куда девались презрение и гнев! Она то вкладывала всю свою волю в эти
бессильные слова, то смиренно обнажала перед ним душу.  Лицо  ее  и  все
тело попеременно выражали то борьбу, то  покорность,  прекрасные  гибкие
руки дополняли то, что  она  говорила,  заклинали,  тянулись,  дрожа  от
желания схватить и удержать. Но он уклонился от них.
   Тогда она поникла без сил.
   - Что я сделала тебе?
   Он стал позади ее кресла. Он гладил светлые волосы, рука его чаровала
по-прежнему.
   - Я люблю  тебя  одну,  Леа.  У  меня  не  было  мужества  откровенно
поговорить с тобой. Ты придаешь мне его. Я зависим и честолюбив,  потому
я и решаюсь на такой мучительный шаг. Только потому. Я и  сам  бы  хотел
отказаться.
   Они увидели друг друга в зеркале, ее лицо просияло.
   - Так откажись! - надрывно-ликующе выкрикнула она и уже откинулась  в
ожидании поцелуя. Он поцеловал ее и сказал:
   - Ведь ничто не изменится. Все будет по-прежнему.
   Тогда она вырвалась от него и вскочила.
   - Чего ты хочешь? Жениться и сохранить меня? - спросила она, глядя на
него невидящими глазами.
   Он понял, что надвигается гроза,  и  протянул  руку.  Но  она  успела
отбежать в дальний угол и, вынув из сумочки какой-то  предмет,  поднесла
его к губам. Любовник едва успел схватить ее за руку.
   - Оставь! - сурово сказал он.
   - Это повредило бы тебе! - Она  пронзительно  захохотала.  -  Но  это
всего лишь губная помада, милый.
   Тогда он отстранился, и она  опустилась  на  пол,  чтобы  наплакаться
вволю. А он шагал взад и вперед, хмуря лоб, в глубоком  волнении.  Вдруг
он услышал, что она говорит и голос у нее, как у ребенка.
   - Я не желаю тебе несчастья, - говорила она так смиренно, не  вставая
с пола. - Но что, если твое несчастье  во  мне?  Тогда  я  отпущу  тебя.
Только зачем именно под конец ты мне дал столько  счастья!  -  Покинутое
дитя плакало там, на полу.
   "Надо быть настороже! - про себя решил мужчина. - Сцена со слезами  в
третьем акте. Кто поймается на удочку, тому несдобровать".  Он  скрестил
руки.
   Не слыша  от  него  ни  звука,  она  кротко  поднялась  и,  поправляя
прическу, заговорила:
   - Я просто зло подшутила над тобой. Поверь мне. - Тон был какой-то уж
очень многозначительный, он насторожился. - Будь у меня настоящий яд,  я
все равно ни за что не позволила бы себе  принять  его  здесь.  Знакомая
актриса найдена мертвой у тебя на ковре: это могло бы всерьез  повредить
тебе. Прости! - Ирония в голосе, а взгляд, манящий  исподтишка.  Он  еще
больше нахмурился. Она собралась уходить.
   - Это нигде бы не доставило мне удовольствия, дорогая моя. Ни на моем
ковре, ни в любом другом месте, - успел он сказать, когда она была уже в
дверях.
   - Охотно верю, - проговорила  она,  совсем  уже  не  скрывая  иронии,
иронии высокодраматической. - Но все-таки я не  знаю,  удастся  ли  тебе
избежать полицейского протокола.
   И она исчезла, а он остался один с ее угрозой, связанный по  рукам  и
ногам, во власти ее угрозы.
   Когда она пришла домой, уже стемнело, но она  различила  сидящего  на
диване брата, который ждал ее. Он сидел, сгорбившись, склонясь  лбом  на
руки,  и  ничего  не  слышал,  совсем  как  в  те  времена,   когда   он
сосредоточенно вникал в тот пресловутый договор.  Вдруг  он  поднялся  и
произнес: - Отдай мне яд!
   - У меня нет никакого яда, - ответила сестра.
   - Ты хотела только запугать его? Говори правду!
   Сестра, ничуть не удивившись:
   - Тебе я могу сказать. Мне хотелось бы иметь  яд,  но  и  мужество  в
придачу к нему.
   Он усадил ее на диван.
   - Дитя мое, бойся согрешить перед господом. На основании  непреложных
данных могу тебя уверить, что любовь к богу абсолютно равнозначна  любви
к самому себе. Глупо было  бы  нам  кончать  с  собой:  бог  и  жизнь  с
готовностью берут на себя всю ответственность в этом вопросе.
   Но он чувствовал, что рука ее безучастно лежит у него в руке. Он весь
затрясся; она повернулась к нему, стараясь в темноте встретиться  с  ним
взглядом. Крупные слезы тяжело выкатились у  него  из  глаз.  Голос  был
придушен, речь бессвязна:
   - Кто же мы такие? Избитые истины ничему не помогут! Мы не  настолько
молоды,  чтобы  дурачить  себя  отжившими  бреднями.  Послушай:  я  буду
рассказывать тебе сказки, как, помнишь, когда-то о красных туфельках.
   Ее рука перестала быть безучастной. Она  с  дрожью  прильнула  к  его
руке.
   - Ты будешь счастлива по-прежнему, - горячо прошептал брат.
   - Я больше ничего не хочу. Верь мне, я рада,  что  все  кончилось,  -
тоже шепотом ответила сестра и после паузы: - А кто она, эта женщина?
   Он облегченно вздохнул; жизнь снова завладела ею!
   Повернувшись к освещенному окну, вперив глаза в пустоту, слушала  она
его описание Беллоны Кнак.
   И с надменной улыбкой:
   - Пожалуй, мне в самом деле нечего волноваться.
   Брат с готовностью:
   - Брак по расчету, в полном смысле  слова.  Ручаюсь  тебе,  он  будет
глубоко несчастен. - А про себя: "Не вполне. Ты примешь  его  и  в  роли
чужого супруга".
   - Он тебе не написал? Не послал извещения? - спросила она, как  будто
совсем равнодушно; но едва у нее  в  руках  очутилось  письмо,  как  она
бросилась зажигать свет, склонилась у стола над листком бумаги, фиксируя
его застывшим взглядом, впитывая всем существом.
   - Ты нынче не играешь? - окликнул ее брат. И вспомнил. - В это  время
обычно является Куршмид.
   - Куршмид не показывается, - сказала она как во сне.
   - Давно?
   - Не помню. Он всегда был здесь. И вдруг его не стало. Ах,  да,  -  с
того вечера, как я ему сказала, что Мангольф помолвлен.
   - С того самого вечера?
   - Он еще погремел посудой на кухне, а потом исчез, словно провалился.
   - Ты не видала его лица?
   - Его лица? Почему?
   - Я разыщу его, - сказал Терра и ушел, не медля ни минуты.  В  театре
он узнал адрес актера. Оказалось, тот съехал неизвестно куда. По слухам,
выехал даже из города, - может быть, в  провинцию,  на  гастроли?  Терра
отыскал агентов, которые могли дать какие-нибудь сведения, но и это ни к
чему не привел