озит  экономический  кризис,  если  вскоре  не  будет  побед,
беседуют с людьми, у которых все мировоззрение зиждется на победах.
   Толлебену стало не по себе.
   - Политические решения принимаю я один. Я прикажу закрыть собрание. -
Он потянулся к звонку.
   - Подождите звонить! - попросил Терра. Он даже сел.  -  Лучше  будет,
если я сам пойду туда, но лишь в нужную минуту.  Мои  коллеги  давно  не
доверяют мне, иначе они были бы слишком глупы. В случае войны это  может
стоить мне головы.
   Терра забежал вперед, он знал, что за  первой  вспышкой  у  Толлебена
возникнет подозрение.
   В самом деле, канцлер сказал:
   -  Все,  что  вы  мне  сообщаете,  сейчас   же   опровергается   моим
статс-секретарем.  Как  же  я  могу  вам  верить?  Собственный  ваш  сын
доставляет нам много хлопот. Мне докладывали, что он был  в  числе  тех,
кто учинил последнее  буйство  в  трактире  по  ту  сторону  французской
границы. Провокатор на службе у ваших политических врагов - вот кто  ваш
сын, господин депутат Терра. Кто же в таком случае вы сами?
   - У меня есть знакомый в иностранном легионе, -  начал  Терра.  -  Он
всецело предан мне, я использую его как мне  угодно.  Он  до  полусмерти
избил моего сына. Не откажите подчеркнуть  это  обстоятельство  в  ваших
ответственнейших  переговорах,  если  мне  дозволено  советовать  вашему
превосходительству.
   Толлебен промолчал. Он почувствовал насмешку. Не это  тревожило  его.
Он сел напротив Терра. Несмотря на мундир, его устами  заговорил  отнюдь
не Бисмарк, а озабоченный мелкий чиновник:
   - Я обещал вам  угольную  монополию.  Вы  так  ловко  убеждали  меня.
Кое-какие преимущества в этом есть. Но я бессилен  что-либо  сделать,  у
меня руки связаны. Верните мне мое слово.
   - Нет, - сказал Терра.
   Толлебен подскочил.
   - Мне на вас... - и, взглянув на окно, откуда он только что взывал  к
богу, - начхать, - закончил он вяло, ибо и  слово  его  было  во  власти
божьей.
   - Договор с Англией, наконец, готов к подписи, - утешил его Терра.  -
Не больше чем через  месяц  ваше  превосходительство  станет  величайшим
человеком  современной  истории.  Но  неужели   можно   терпеть,   чтобы
существовала группа людей, готовых напасть на вас с тыла? Людей,  наново
бросающих вызов врагам? Всеми средствами мешающих вашей политике?
   - Дельцы забрали слишком большую власть, -  заворчал  Толлебен.  -  В
хорошие времена этого не было, и теперь не должно быть.
   - А кто же восстал против другого английского  предложения  два  года
назад? Ваш приятель Фишер и гамбургский  бургомистр.  Однако  стремиться
заполучить уголь и руду во всем мире... - Терра не пришлось  продолжать,
Толлебен побагровел и засвистал.
   -   Войны   допускать   нельзя.   Иначе   потом    хозяевами    будут
углепромышленники.
   - Этим все сказано, - заключил Терра.
   Но Толлебен привык повторять все по нескольку раз.
   - Каким-то угольщикам  не  бывать  хозяевами,  они  не  представители
исторической Пруссии. И те,  у  кого  мы  покупаем  патроны,  тоже  нет.
Хозяевами должны быть мы, ибо мы расстреливаем эти патроны. Угольщики...
   Терра предоставил ему заниматься полезным упражнением, а сам украдкой
взглянул на часы.
   - Законопроект о государственной монополии на уголь и руду может быть
поставлен на обсуждение рейхстага  в  ближайшую  пятницу,  -  сказал  он
холодно и веско.
   Толлебен тотчас осел.
   - Повремените немножко! - попросил он.
   - Будьте же мужчиной!
   - Что вам с того? А на меня поднимутся  все,  даже  социал-демократы,
они голосовали за военные кредиты. Я паду. Война тогда неизбежна.
   -  Так  думал  еще  князь  Ланна.  Боритесь!  Разоблачите   виновных!
Пригрозите несчастному императору мировым скандалом, и он на все пойдет.
Довольно миндальничать! Доведите до открытого взрыва. В тот же миг  и  в
других  странах  не  замедлят  с   разоблачениями.   Мы   принудим   все
правительства  принять  у  себя  меры  против  поджигателей   войны.   -
Поднявшись и  собрав  все  силы:  -  Действуйте!  Не  упустите  момента.
Возможно, что он последний! Страшная моральная напряженность этой минуты
отдает вам в руки общественное мнение. Вы приступом возьмете монополию.
   Толлебен покорно поднял глаза  на  эту  порабощавшую  его  силу.  Что
делать, - удержу ей не было.
   - Начнем! Время не терпит! - воскликнул Терра, размахивая  руками.  -
Дайте мне солдат, чтобы арестовать по обвинению в государственной измене
собравшуюся в генеральном штабе компанию!
   Неужели  этот  дикарь  ничего  не  смыслит  во   взаимоотношениях   и
законности? Несмотря на смирение, Толлебен колебался. Робко поморгав, он
сказал высоким, пискливым голосом:
   - Почему именно вы не хотите войны? Сами ведь торгуете углем.  Потому
что много народу погибнет? Не может вас это волновать, не так вы молоды.
- Снова поморгав: - Войны не должно быть, чтобы вы поставили на своем.
   Терра сильно вздрогнул. Услышать это от простака! Терра отодвинулся в
тень до самой стены и тут лишь вспомнил, что истина не так проста.
   - Что вы понимаете! - пробормотал он.
   А Толлебен тоже про себя:
   - Но Алиса? При чем же тут Алиса?  -  Видно  было,  что  он  боязливо
старается распутаться во всех этих тайнах. Пауза.
   - Она святая, - сказал Терра.
   - Мы святых не знаем, - возразил протестант.
   - Нет, знаем. Это те, что не  ведают  страха  человеческого.  Хотя  и
сказано: не противься  злу,  но  святость  в  том,  чтобы  все-таки  ему
противиться.
   Растерянность, испуг, - но  внезапно  удивительнейшая  перемена,  как
будто вмешательство властной руки, и на черты Толлебена легла тишина.
   - Мы не выбирали своего пути, он был нам  предначертан,  -  промолвил
он. Ибо он был под властью непознаваемой женщины и невыполнимого долга и
покорствовал судьбе.
   - Я не могу сам договориться с женой. Ничего не поделаешь,  -  кротко
признал он. - Вы только скажите ей: что я должен сделать, то  и  сделаю.
Что именно? Она лучше знает.  -  Насколько  мыслимо  еще  смиреннее,  но
запинаясь,  словно  с  трудом  додумывая  что-то:  -  Если   потребуется
жертва...
   Терра тихо повторил:
   - Если потребуется жертва...
   - Я скорее погибну за отечество...
   - ...погибну за отечество.
   - ...чем решусь до конца узнать его.
   Оба  еще  шевелили  губами,  когда  уже  перестали  говорить;  тишина
показалась им чудовищной.
   Затем Толлебен пожал руку Терра и ушел, словно сам был тем неведомым,
что шел крестным путем.
   Терра поглядел ему вслед, хотел  крикнуть:  "До  пятницы!  Теперь  вы
вдвойне дали мне слово!" - но только поглядел ему вслед.
   И вдруг кинулся прочь.

***

   Разогретый асфальт, запах горелой пыли; даже во время быстрой езды на
Кенигсплац Терра не мог отделаться от запаха гари.  На  пороге  красного
здания  сердце  у  него  забилось;  ему  пришлось  остановиться,   чтобы
перевести дух.
   Белый зал, оштукатуренная стена, перед ней за длинным  столом  черные
фигуры, уродливые, карикатурные фигуры, не в меру ожиревшие  или  совсем
высохшие, между двумя апоплексическими лицами непременно  одно  испитое.
Офицеры с высокопарной грацией звякали шпорами перед одним  из  чудовищ:
"Господин директор!", затем чопорно и презрительно  опускались  рядом  с
ним на жесткий стул. На этот раз ему не дали глубокого кресла! Умышленно
не дали! Военная суровость, - его посадили у голой стены, так у него вид
был импозантнее!
   - Не угодно ли  сигару,  господин  граф?  -  с  нарочитой  грубостью,
смущенно и фальшиво спросил промышленник  и  добавил:  -  Подарок  моего
друга Памстея из стального треста, американского  миллиардера,  господин
граф! Сегодня вместе завтракали.
   - Завтракали? Очень хорошо, - повторил офицер,  убежденный,  что  эта
мразь непременно должна днем обедать, и притом картофельным  супом.  Тем
сильнее подчеркивал он собственное тонкое  воспитание.  Директору  стало
невмоготу.
   - После войны мы возьмем дело в свои руки, господин граф!
   - Превосходно, господин директор.
   - У вас здесь мертвечина какая-то!
   Граф Гаунфест, уклончиво:
   - Вы не знаете, кто тот молодой брюнет,  что  стоит  подле  господина
председателя Плоквурста?
   - Гедульдих. Его секретарь. Что вы в нем нашли?  -  Тупое  недоумение
отца семейства.
   Молодой  Гедульдих  почуял  что-то  и,  прищурясь,  послал  в   ответ
иронический взгляд, полный соблазна.  На  графа  Гаунфеста  после  этого
стало так неприятно смотреть,  что  промышленник  в  ужасе  отодвинулся.
Председатель Плоквурст тоже был явно шокирован, глаза  у  него  налились
кровью; он одернул своего секретаря, потом возвысил голос.
   - Какова же основная цель? - взревел он.
   -  Скорее  ринуться  в  бой,  -  прогнусавила   офицерская   головка,
насаженная на длинную вилку.
   - Захватить колонии! - крякнул один из директоров правления.
   - Неверно! - заревел Плоквурст.
   - Всыпать моему приятелю Пейцтеру, - заявил обер-адмирал  собственной
персоной.
   Какой-то череп изрек:
   - Необходима диктатура.
   - Нет, не то! - ревел Плоквурст, меж тем как все  что-то  выкрикивали
наперебой.
   - Боевой дух! - крикнул Гаунфест, изгибая бедро  в  сторону  молодого
Гедульдиха.
   - Отмена налогов! - раздавалось со всех сторон; и кваканье совершенно
голых,  круглых,  как  шар,  черепов:  -  Контроль  над   всем   мировым
хозяйством!
   Председатель Плоквурст загремел в охрипший колокольчик.
   - Чушь! - взревел он; и когда шум стих: - Все это очень хорошо, ну, а
если вдруг не выгорит...
   - Я воспрещаю высказывать подобные сомнения  в  моем  присутствии!  -
резко прозвучало из высокого форменного воротника.
   - Чушь! - повторил Плоквурст. -  Основная  цель,  -  прорычал  он,  -
утихомирить рабочих, разнести профессиональные союзы!
   - И я то же говорил! - закричали все промышленники. Это было  слишком
важно для каждого из них, чтобы рискнуть выговорить это вслух.
   - Еще десять лет, -  рычал  Плоквурст,  -  и  профессиональные  союзы
одолеют нас, нам тогда крышка. А  потому  хватит  церемоний:  война,  да
поживее. Голод - дело неприятное, в эпидемиях тоже хорошего мало, но  мы
представляем слишком серьезные интересы, сантименты нам не к лицу.
   - Совершенно справедливо! - Решительно, со скорбным оттенком.
   - Действовать прямо и  наверняка,  чего  же  гуманнее!  -  подтвердил
Плоквурст. - Потом будем восстанавливать, тут-то и начнется наш расцвет!
Победа или поражение, нам безразлично. Наш враг - рабочая сволочь.
   Тут всеобщая решимость приняла радостный оттенок. Но  не  у  военных,
вернее, не у всех; задумчивая добродушная физиономия произнесла:
   - Кроме интересов, я помню еще о людях, кроме  вас,  господа,  еще  о
нации.
   - Мы все настроены националистически! - закричали те.
   - Строго  националистически!  -  заревел  председатель  Плоквурст.  -
Национальная вражда необходима, иначе откуда возьмутся дела!
   Добродушная физиономия решилась на  такое  энергичное  вмешательство,
какое только казалось ей возможным:
   - Дела за счет жизни ваших соотечественников? Фи, господа! -  Тишина.
Ропот.
   Наконец Плоквурст:
   - Я беспрерывно слышу: фи! Если бы я  не  видел,  что  самые  большие
звезды  навешаны  именно  на  этом  господине,   я   бы   сказал:   ваше
превосходительство, тут вы  ни  черта  не  смыслите.  Это  не  по  вашей
специальности. Занимайтесь военными смотрами!
   Добродушная физиономия повернулась к выходу. Другие офицеры уговорили
ее остаться. Они  доказывали,  что  у  этих  субъектов  вообще  забавные
манеры, а Плоквурст - завзятый оригинал. Оживление заметно нарастало, по
всему залу  кто-то  кого-то  убеждал.  Добродушная  физиономия  вздумала
усомниться в безусловном превосходстве германской артиллерии. Это задело
за живое промышленников. Они  сразу  заговорили  не  о  поставках,  а  о
нравственной обязанности  кастрировать  вырождающиеся  расы,  неизвестно
кого подразумевая под этим - то ли добродушную физиономию, то ли  врага,
у которого были более усовершенствованные орудия.
   - Господа! - сказала уже не сама добродушная физиономия, которой  все
опротивело, а ее адъютант. - Вам бы следовало чаще бывать  в  церкви.  -
Хохот. Заминка, растерянность, но тотчас новая вспышка,  столь  сильная,
что двое директоров задохлись, их пришлось попрыскать  водой.  У  одного
началась рвота, его вывели.
   Фон дер Флеше,  генерал-адъютант  императора,  пояснял  тем  временем
другим директорам правлений, что Россия сейчас не способна вести  войну,
а Франция будет всячески увиливать, так что ничего не выйдет, лучше и не
надеяться. На что те отвечали оскорблениями величества. Они не  намерены
быть и впредь свидетелями такой дряблости. Один  из  них  стегал  плетью
негров в Африке и даже пробовал человеческое мясо! У него нервы крепкие!
   Череп, ратовавший за диктатуру, встретил одобрение. Он тоже  не  знал
страха. Международные проблемы могут решаться  лишь  кровью  и  железом;
одни идеалисты-толстосумы противятся войне,  сказал  он  окружающим  его
идеалистам, которые в порыве воодушевления забыли о своих толстых сумах.
Череп всем пришелся по душе; разумный человек, хоть  и  интеллигент.  Он
свое  дело  знает,  умеет  привлекать  массы   даже   лучше,   чем   его
предшественник, покойный Тассе.
   Череп без малейшего труда одерживал победы  над  всем  объединившимся
против нас миром, так что офицеры  только  дивились.  Впрочем,  он  и  в
поражении не видел большой беды. Внутренняя смута и хаос породили  бы  в
конце концов диктатуру, в которой мы давно нуждаемся...
   Все это звучало превосходно, но, к сожалению, дурно  пахло.  Покойный
Тассе издавал только запах йодоформа, а от этого  скелета  просто  несло
тлением. Он все говорил, но толпа поредела.
   Что  значит  общая  атмосфера!  Обычно  столь  сдержанный,   лояльный
Швертмейер  чуть  не  пустился  в  рукопашную   с   нашим   высокочтимым
обер-адмиралом. Депутат стоял за  подводные  лодки.  Все  знали,  что  в
соответствующих ведомствах ему платят за посредничество; он  выступал  в
защиту своих законных интересов.  Но  Фишер  доказывал,  что  под  водой
ничего   не   видно!   Прискорбное   столкновение   двух   почтеннейших,
благороднейших личностей, - а в довершение всего рядом господа Мерзер  и
фон  Гекерот  прямо-таки  вцепились  друг  в  друга.  Гекерот   отчаянно
скрежетал, пока у него не разомкнутся челюсти, а Мерзер  не  мог  ничего
выдавить из себя, кроме ворчания и шипения.
   Его не так давно хватил удар. Не стало ни судорожных подергиваний, ни
запретных влечений, ни страха  перед  тюрьмой.  Доктор  Мерзер  отрастил
бороду, приобрел благообразную наружность, наслаждался душевным  покоем.
Разводить  новых  паразитов  -   к   чему?   Назначить   сына   Гекерота
директором-распорядителем - зачем?
   Война все равно будет!.. Гекерот скрежетал, прилив  крови  у  него  к
голове возбуждал всеобщую тревогу.
   Опять двое избранных не поладили друг с другом, озабоченно  толковали
те,  что  порассудительнее.  Кто-то  стал  предостерегать  от  возможной
нескромности, тотчас каждый заподозрил каждого в предательстве.
   - Существуют люди, которые  со  всем,  что  услышат,  бегут  к  этому
гнилому  пацифисту  Толлебену,  -  сказал  кто-то   из   присутствующих,
остановившись взглядом на лице Терра.
   - Ко мне это ни в какой мере не относится, - возразил  депутат.  -  Я
выступал в защиту закона о воинской повинности.
   - В том-то и дело, что у вас два мнения, -  ответил  тот  и  встретил
сочувствие. Прозвучало слово "монополия", и целый хор голосов  подхватил
его. Вдруг выкрик: "Государственная измена!"  Кто  это?  В  самом  деле,
доктор Мерзер, хотя и лишенный дара речи, до тех  пор  ворчал  и  шипел,
пока не раздался его  пронзительный  выкрик:  "Государственная  измена!"
Настоящее чудо; все прямо изумились.
   Но затем председательствующий Плоквурст,  указуя  пальцем  на  Терра,
взвыл громче всех:
   - Вы разоблачены!
   Рев людского прибоя. Терра стоял посреди него, застигнутый  врасплох.
Он чувствовал, что бледнеет и начинает гримасничать. "Один ложный шаг  -
и пропасть безнадежно  поглотит  меня.  Вцепиться  в  горло  Плоквурсту?
Безнадежно. Исчезнуть? Безнадежно". Он отчаянно взмахнул рукой в сторону
двери и взревел страшнее Плоквурста:
   - Полиция!
   Молниеносное превращение. Плоквурст нырнул куда-то, директоров как не
бывало. Офицеры смеялись. Когда смех, наконец, открыл правду,  директора
правления повыползли отовсюду. Они были разъярены, но все еще  напуганы;
следовало поскорее поставить точку.
   - Простая шутка... - резким тоном заявил Терра. -  Я  хотел  доказать
вам, господа, что мы еще не настолько сильны, как, быть может, полагаем.
- "Мы" было подчеркнуто.
   - Тем не менее вы государственный  изменник,  -  председательствующий
Плоквурст, сильно раздосадованный, до тех пор таращил  желтые  белки  на
ближайшего офицера, пока тот не перестал смеяться.
   Наступившую тишину прорезал голос Терра:
   - Господа, если бы я действительно пожелал просветить  общественность
на наш, господа, счет, тогда, как вы сами понимаете, вместо войны у  нас
были бы очень плохие дела.
   - Этому надо воспрепятствовать! - Глухой ропот.
   Председательствующий  Плоквурст  впитал   весь   этот   ропот   своей
чудовищной  физиономией  в   красных   трещинах,   словно   солнце   при
землетрясении, и, надвинувшись на Терра, глухо прорычал:
   - Сумеете вы сделать выводы из сказанного? Нет?.. - Ужасающе тихо, но
так, что было слышно на весь зал: - Тогда мы поможем вам в этом.
   Молчание, но какое-то щелканье прорвалось сквозь него, и Терра уловил
этот звук. Как будто выключили цивилизацию.
   Но тут звонкий, приятный голос произнес:
   - Не угодно ли вам сняться, господа!
   Гедульдих,  секретарь  Плоквурста,   овладел   положением.   Он   уже
устанавливал аппарат; все поспешили  приосаниться.  Отвага,  наглость  и
высокомерие, каждый в отдельности на прямом пути к господству над миром,
однако худые все-таки опередили остальных. "Господа, худых  на  передний
план!" -  попросил  Гедульдих.  Широко  раздвинутые  ноги  расположились
словно на шеях побежденных. На собственных  шеях  из-за  насильственного
поворота головы образовались резкие борозды, словно  рассеченные  ножом.
Гедульдих попросил  повернуться  профилями,  так  к  нему  на  пластинку
попадали и борозды. Магний  вспыхнул  призрачно  белым  светом.  Молодой
Гедульдих поблагодарил.
   - Господа, я запечатлел ваш сверхчувственный облик.
   Терра поспешил уйти. На крыльце его остановил Гедульдих.
   - Куда бы отправиться отсюда? - спросил он, как будто они  условились
раньше.
   - Как вы относитесь к "Vogue"? -  предложил  Терра,  словно  был  там
завсегдатаем, и сказал, что намерен ждать,  пока  не  проедет  свободное
такси.
   - Вам, кажется,  не  по  себе,  господин  тайный  советник?  -  Юноша
проявлял заботу и сочувствие:
   - Я сильно перетрусил, скрывать нечего. Не будь вас... - начал Терра,
но Гедульдих прервал его.
   - Не стоит благодарности. Отложить - не значит отменить. - Он  кивнул
на окна, показывая, что наверху все еще творится недоброе,  и  продолжал
говорить, бледный и пылкий, с насмешливым и вкрадчивым взглядом:  -  Так
вот к чему вас привела ваша  собственная  политика?  Вы  разоблачены,  -
говорит Плоквурст. - Этого вы могли добиться  и  проще.  Не  стоило  всю
жизнь носить маску... Видите, ваше превосходительство, я  хорошо  изучил
вас, - закончил он с подкупающей грацией.
   - Не  переоценивайте  меня,  я  и  в  самом  деле  недалеко  ушел  от
какого-нибудь директора правления. А в  вас  разве  нет  этой  закваски?
Тогда вам не на  что  надеяться,  -  заключил  он  разочарованным  тоном
человека, много пожившего.
   - Я умею завоевывать симпатии. А вы, наверное, никогда  не  умели,  -
возразил бледный, жадный к жизни юноша.
   Сколько силы в этой  беспечности!  Невольно  поддаешься  насмешливому
очарованию и в то же время чуешь силу  и  целеустремленность