алась касса, он следил за Терра
смиренно-недоверчивым взглядом и, увидев, что  тот  его  заметил,  пошел
навстречу.
   - Ну? - осведомился Терра. - Где он?
   - Неужели сбежал? - в свою очередь спросил Элиас. - Этого я  от  него
не ожидал. - Он был искренно удивлен.
   - Вы, значит, не следили за ним, - грозно произнес Терра.
   Элиас же - хладнокровно:
   - Разве это нужно, господин  комиссар?  Я  и  так  знаю,  что  делает
Морхен. Он играет.
   Терра не сразу вник в  смысл  этих  слов.  Значит,  Морхен  играл  по
поручению директора  на  деньги  "Главного  агентства".  С  выигрыша  он
получал проценты, проигрыш его не касался. Тайна открывалась так просто.
   - Я выследил его, - объяснил Элиас. - Тогда он стал мне давать  время
от времени по десять марок. Ну что ж, я и держал язык за зубами.
   - Банк, где лежат ваши сбережения, скоро лопнет, - прорычал Терра.
   Элиас шарахнулся.
   Зейферт, который разрывался на части, в отчаянии подозвал Терра.  Тот
вместо него подошел к рупору, Оттуда раздался голос директора:
   - Неужели Морхен до сих пор не вернулся?
   - Господина Морхена здесь не было, - сказал  Терра,  подражая  голосу
кассира. - И касса пуста.
   Директор, громко и уверенно:
   - Значит, он придет сейчас. Именно сегодня  должно  закончиться  одно
грандиозное дело.
   Терра взволнованно, голосом Зейферта:
   - Господин директор, господин Морхен пришел. Одну  минуту!  -  Затем,
предпослав утробный смешок, сказал, подражая голосу Морхена: -  Господин
директор, не повезло.
   - Все потеряно?
   - Не волнуйтесь, господин директор. Для себя я выиграл.
   - Негодяй, ты меня ограбил!
   - Это вы говорите мне? - прозвучал обиженный голос Морхена. - Вот  вы
какой, господин директор! Семьдесят тысяч вы  прощаете,  а  мои  пятьсот
марок разорили вас. Я ухожу в частную жизнь.  Всего  хорошего,  господин
директор.
   И Терра больше не отвечал ни слова, сколько ни звал  директор  своего
Морхена.
   -  Что  вам  угодно,  господин  директор?  -  спросил  он,   наконец,
собственным голосом.
   - Я разгадал вас, - ответил сейчас же директор. - Вы пролезли ко мне,
чтобы шпионить. Я тоже велел следить за вами. Где Морхен?
   - У него есть основания больше не показываться,  -  пояснил  Терра  и
прибавил, что жалеть о Морхене не стоит. Отныне  "Главное  агентство  по
устройству жизни" может работать на  здоровой  основе.  Но  директор  не
поддавался уговорам.
   - Вы отказываетесь вернуть мне Морхена? - упорно твердил  он.  -  Без
Морхена ничего не выйдет. Вы отказываетесь... - Голос смолк. Затем вдруг
- сухой треск. Терра отпрянул и огляделся.
   Положение  было  критическое.  Загородка,  защищающая  кассу,  лежала
сломанная на полу, и в  нарастающем  шуме  преобладал  крик:  "Полицию!"
Терра, которого окружила толпа, требуя сведений, пытался все свалить  на
плутовство одного из служащих; самому предприятию,  по  его  словам,  не
угрожало никакой опасности. При этом он с дрожью в  сердце  оглядывался,
ища лазейки. Что там случилось с директором?..
   "Народ" вывел его из тяжелого положения, - он так вопил, что  привлек
к себе общее внимание.
   - Проклятая еврейская шайка! - кричал он. - Довольно уж народ  терпел
от вас!
   Все  поддержали  его:  вкладчики,  спекулянты,  актеры,   зрители   и
заблудившиеся мечтатели.
   Глубоко потрясенному поэту  Гуммелю  пришлось  усомниться  в  мировом
перевороте из-за отказа "Главного  агентства  по  устройству  жизни"  от
платежей. Только Элиас являл собой оазис беспечности.
   - Чего надрывается этот парень? -  спрашивал  он,  показывая  большим
пальцем через плечо на шумевший "народ".  -  Вольно  ж  ему  было  всему
верить!
   Терра энергично протиснулся в комнату. Он и сам  верил  в  директора,
верил настолько, что не принял  никаких  мер  предосторожности  и  таким
образом ускорил катастрофу!.. В  темную  каморку  вторглись  беснующиеся
дикари, а между тем дядюшка  Ланге,  глухим  воем  выражавший  скорбь  о
потере столь тяжко заработанных  грошей  своей  дочери  Альмы,  орудовал
топором. Рама обитой войлоком двери затрещала, наконец дверь поддалась и
толпа ввалилась в комнату. Но взятая с бою тайна оказалась иной, чем все
ожидали. При виде комнаты с бутафорией вместо книг, с люком,  с  пустыми
стенами вместо несгораемых касс, наполненных награбленным добром, многим
стало смешно. Но, заглянув за один из бутафорских книжных  шкафов,  люди
перестали смеяться.  Безмолвно  толпились  они,  обмениваясь  вполголоса
краткими соображениями, а затем дружно удалились.
   Терра закрыл дверь и  для  безопасности  припер  ее  самыми  тяжелыми
креслами. Только тогда он прошел за створку. Директор сидел в  кресле  у
письменного стола, навалившись на один  из  локотников.  Правая  рука  с
револьвером  свешивалась  вниз;  казалось,  что  она  хочет   потихоньку
засунуть  оружие  под  ковер.  Голова  склонилась  набок   и   упиралась
подбородком  в  плечо;  таким  образом,  некогда  пламенный,  а   теперь
стеклянный взгляд  директора  приходился,  как  обычно,  на  уровне  рук
посетителей. Казалось, ему по-прежнему важнее всего, что они принесли.
   - Несчастный шарлатан, - заговорил Терра, - больше ждать нечего.  Все
это  было  лишь  плодом  твоего  шарлатанства,  плодом   нашего   общего
шарлатанства. Чем  сильнее  я  и  мне  подобные  верили  в  существующий
социальный   строй,   тем   несокрушимее   казался   и   ты.   Временами
чувствовалось, что в делах не все ладно, но никто не задавался вопросом,
совместимы  ли  миражи  с  делами.  Ты  жертва  всеобщей  потребности  в
несбыточном.  Те,  кто   ее   удовлетворяет,   гибнут,   не   дождавшись
признательности. Мир праху твоему! - заключил он, услышав шаги.

***

   Из люка появилась княгиня Лили.
   - Я не любопытна, - заявила она, когда Терра  хотел  провести  ее  за
бутафорскую стену. - Кроме того, я боюсь новых разочарований.
   - Он совсем не страшен.
   - У него было все, чего я тщетно искала в мужчинах.
   - Неправда, - сказал Терра в приливе  ревности.  -  У  него  не  было
будущности.
   - Смерть - единственное, чего нельзя простить. - С этими словами  она
повернулась к выходу. У  самой  лестницы  она,  однако,  остановилась  и
схватилась за перила, у нее дрожали колени. - И  я  собиралась  за  него
замуж. - Она содрогнулась. - А как  раз  теперь  мне  было  бы  особенно
некстати попасть впросак.
   - Мое восхищение растет с часу на час, - как я понимаю, вы  у  нового
поворота жизненного пути.
   Она вдруг протянула ему руку.
   - Я должна быть благодарна вам, Клаудиус.
   - А я несказанно поражен, что вы еще помните мое имя, -  произнес  он
смиренно.
   - Мне сообщили, какую деятельность вы развили сегодня, чтобы  вызвать
здесь взрыв.
   - В  этом  вы  мне  ни  на  йоту  не  уступали,  ваша  светлость.  Вы
пожертвовали даже своими жемчугами.
   - Деньги не имеют значения там, где  речь  идет  о  более  важном,  -
ответила она горделиво. И торжественно, почти с нежностью: -  Вы,  милый
друг, уберегли меня от такого скандала, который никак не может  быть  на
пользу женщине. Этого я не забуду  никогда.  Рассчитывайте  на  меня.  Я
приду вам на помощь при любых обстоятельствах. Клянусь  в  этом  памятью
покойного,  -  закончила  она  и  стала  спускаться  впереди  Терра   по
ступенькам.
   - Ваша квартира носит отпечаток изысканного вкуса, - констатировал он
внизу.
   Она поджала губы.
   - Он вас уже не  слышит.  К  счастью,  все  записано  на  мое  имя  и
полностью оплачено.
   В одной из комнат, весело взвизгивая, без устали бегал из угла в угол
ребенок, совсем еще крошка. Няня исчезла при их появлении.
   - Мама! - радостно крикнул малыш, бросил  куклу,  которую  таскал  за
собой, и повис на матери.
   - Он умеет радоваться, - заметил Терра. - И  у  меня,  говорят,  была
сильно развита эта способность.
   - Он все еще неразрывно связан со мной, - сказала  мать.  -  Когда  я
волнуюсь, его невозможно унять.
   - До сих пор? А сколько ему лет?
   - Ему два года и три месяца, мой друг, - ответила она и посмотрела на
него. Взгляд Терра, выдержавший ее взгляд,  дрогнул,  он  сам  не  знал,
больно ли, или сладостно. Он засмеялся.
   - И три года прошло со времени нашего близкого знакомства. Вы  строго
выдержали законный срок, Лили.
   - Это мальчик, - деловито пояснила она, -  зовут  его  Клаус,  как  и
полагается. Дай ручку дяде, Клаус!
   Терра наклонился, чтобы взять  ручку  ребенка.  Его  темные  глаза  с
жгучим вниманием впились в карие глаза  ребенка,  в  личико  с  красками
блондина. Он едва удержался, чтобы не покачать головой. В  конце  концов
это могло быть даже и правдой. Факт, не менее  невероятный,  чем  многие
другие. Нетрудно принять эту версию, как и всякую  другую...  Испуганный
ребенок поспешил ускользнуть от назойливого гостя. Он поплакал  минутку,
а потом, весело взвизгивая, снова принялся бегать по комнате.
   - Позвольте выразить вам мою искреннюю, глубокую  признательность,  -
произнес Терра и с изысканной любезностью поцеловал  унизанную  кольцами
руку княгини.
   - Благодарность взаимная, - ответила она и налила ему ликера.
   - Разрешите задать вам только один скромный вопрос: почему именно  на
мою долю выпало это незаслуженное счастье?
   - Оно было не так уж не заслужено, - ответила она, пожимая плечами. -
Ведь вы настоятельно требовали ребенка.
   - А до меня? - начал он злобно.
   - До вас, если вам угодно знать, никто этого особенно не требовал.
   Тяжело дыша, он устремил взгляд в одну точку.
   - Каковы же будут дальше наши отношения? - миролюбиво спросила она.
   - Проще всего было бы нам остаться добрыми друзьями, - живо предложил
он.
   - Итак, если я ваш добрый друг: как у вас  с  финансами?  Я  не  имею
права оставить вас  на  произвол  судьбы.  Вы  были  заведующим  отделом
рекламы в агентстве, которое вряд ли будет существовать впредь.
   Он поспешил отклонить всякую заботу.
   Но она:
   - Мне вы ничего нового не скажете о том, как  гнусна  жизнь.  В  свое
время вы всем пожертвовали для меня.
   Он возразил, что то было другое дело.
   - А кроме того, вы отец моего ребенка.
   За это он категорически не примет платы.
   - Но вы меня оградили от нелепого скандала.
   В ответ он засмеялся, и она вместе с ним.  Это  как  будто  разрядило
атмосферу, и она дала волю слезам. Когда она встала, он  поднялся  вслед
за ней. Они прошлись еще раз по комнате; ребенок стоял и  злыми  глазами
следил за каждым их шагом. Терра держал ее под руку. Лили снова касалась
его бедром; ее щека нежно льнула к его плечу, он чувствовал ее дыхание.
   - Мне кажется, случилось не такое уж большое несчастье, -  сказал  он
резким тоном.
   - Ах, милый друг, вы еще не понимаете, что случилось. - Всхлипывая: -
Господин фон Толлебен ускользнет теперь из моих рук.
   - Этот Бисмарк? Да пусть его! Он в долгу как в шелку.
   - Но его положение! Реклама! Клаудиус, помогите мне.
   - Он же не человек, а недоразумение, - рассуждал Терра. - У него  нет
темперамента. Что привязывало его к вам,  мой  друг?  Высочайшая  опера.
Следовательно, нужно, чтобы этот шедевр был в вашем распоряжении.  После
смерти директора опера перешла к вам. Или,  еще  лучше,  покойный  хотел
унести ее с собой в могилу и бросил в огонь. Вы с опасностью  для  своих
прекрасных рук выхватили ее из пламени.
   - Какое пылкое воображение! - сказала женщина с той стороны и  обняла
его.
   - Если и после этого он не будет раболепствовать  перед  вами,  то  я
готов стать вашим рабом.
   - Но вы как-нибудь натолкните его на это.
   - Возможность, пожалуй, представится, - сказал он и поджал  губы.  Он
вспомнил о графине и тут же осознал, что ни разу не  подумал  сегодня  о
ней, о той, ради  кого  он  вынес  столь  богатый  событиями  день.  Она
отдалилась от него за этот один день так, словно  их  прошло  не  меньше
ста. Рядом с ним стояла женщина с той стороны и выжидательно смотрела на
него. В это время к ним подбежал ребенок и первый  раз  прижался  к  его
колену. В приливе еще не изведанного чувства Терра сел, чтобы приласкать
ребенка, а кроме того, у него ослабели ноги.
   - Вы, вероятно, прервали учение, но, конечно, не забросили совсем?  -
спросила Лили. - Это было бы недостойно вас.  Тот,  кто  поддержит  вас,
пока вы не закончите образования, отнюдь не прогадает. Скажем, вот  я...
Как знать? - заключила она мечтательно, положив руку ему на плечо.
   Он понял: "Может быть, вы женитесь на мне, скоро я приду и к этому, и
сделаете карьеру при помощи моих сбережений и связей". Ему  предлагалась
комбинация, которая оскорбляла буржуазные приличия и была сама  по  себе
унизительна. Ни под каким видом  нельзя  соглашаться  -  и  все  же  это
предрешено судьбой, приведшей его сюда. "Иди на  унижение!  Дерзай  ради
меня!" - твердила его  судьба.  Рука  женщины  с  той  стороны  все  еще
покоилась на его плече. Он схватил эту руку,  приблизил  к  ней  лицо  и
вдруг в необузданном порыве прижал ее сначала к своему влажному  лбу,  а
потом к скорбным губам.

***

   Куршмид и писатель Гуммель все еще стояли в подъезде.
   - Какие  здесь  разыгрались  потрясающие  сцены!  -  сказал  поэт.  -
Социальный вопрос - самая благодарная из тем.
   - Хорошо, что хоть вы не  потерпели  ущерба,  -  заметил  Терра.  Это
относилось, правда, только к моральной стороне дела. Как Гуммель, так  и
Куршмид предвидели, что на  заседании  общества  "Всемирный  переворот",
куда они направлялись, начнется форменная паника. Они  пригласили  Терра
пойти с ними. Ему было  не  по  себе,  -  ведь  он  немало  содействовал
катастрофе.  Но  Куршмид  представил  Гуммелю   Терра   как   слушателя,
способного оценить ту драму, которую Гуммель собирается  прочесть  нынче
вечером членам правления "Всемирный переворот". В толпе Куршмиду и Терра
удалось отстать на несколько шагов от Гуммеля.
   - Вы сегодня здорово  похозяйничали,  -  сказал  Куршмид  чуть  не  с
благоговением. - Директор будет не единственной жертвой.
   - Меня самого как обухом по голове ударило, - сознался Терра.
   - Умоляю вас, со мной не нужно маски! Ваша неутолимая  потребность  в
нравственном совершенстве создает катастрофы, куда только ни ступит ваша
нога. Но если бы это сразило даже меня самого, я все же  предан  вам  до
конца! - с пылким рукопожатием заключил Куршмид.
   Общество "Всемирный переворот" заседало в "Асканийском  подворье".  В
большом  неуютном  помещении  за  длинным  трактирным  столом  собралась
полностью вся корпорация модернистов, мужчин в возрасте до  сорока  лет.
Более пожилые были адвокаты, их  положительный  ум  служил  поправкой  к
отвлеченным дерзаниям литературных  схимников.  Увы,  и  они  доверились
"Главному агентству  по  устройству  жизни"  и  были  жестоко  обмануты.
Теперь, правда, они заявляли, что никогда  не  верили  в  этот  вздор  и
только уступали пристрастию своих более наивных собратьев  к  социальным
веяниям.
   - Что может быть общего у Грюнфельда с веяниями?  -  заметил  кто-то,
указывая на  человека,  сидевшего  напротив  Терра  и  явно  страдавшего
желудком. Слова здесь были  такие  же  острые,  как  и  умы.  Требования
предъявлялись высокие: находчивость, смелость, ультрасовременные взгляды
в области искусства  и  социальные  убеждения.  За  сарказмом  выражений
чувствовалось  твердое  верование  -  у  одних   искреннее,   у   других
наигранное, но оно чувствовалось  повсюду,  в  каждом  разговоре:  скоро
предстоит ни больше ни меньше как решение социальной проблемы. В связи с
этим наступала эра нового духа, так что обществу  "Всемирный  переворот"
открывалась широкая дорога; но  пока  что  оно  устраивало  спектакли  в
отдаленных пригородных театрах, для чего требовались средства -  во  имя
настоящего и будущего блага.
   - Я прямо потрясен: здесь обсуждаются  революционные  мероприятия,  -
простодушным тоном сказал Терра господину, сидевшему напротив.
   - Сколько времени вы в Берлине? - спросил господин Грюнфельд.
   - Один день, - сознался Терра.
   - Я здесь уже двадцать лет, а всемирный переворот  бывает  только  по
средам.
   После этой отповеди Терра оставалось лишь приналечь на  пунш,  и  для
соседей он перестал существовать. Круговой чашей ведал  один  из  членов
общества в коричневом вельветовом  пиджаке,  сидевший  во  главе  стола.
Терра  тщетно  пытался  согласовать  традиционные  застольные  обряды  с
рискованными замыслами общества. Это ему не удалось, тогда он примирился
с ролью адепта, которого терпят и который пассивно следит за  событиями.
Гуммель начал читать свое произведение.
   В своей шерстяной егеровской  куртке  он  сидел  рядом  с  коричневым
вельветовым  пиджаком  и  читал,  сильно   злоупотребляя   диалектом   и
негодованием. На диалекте в его пьесе говорили маленькие люди, негодовал
же он на богачей. Они эксплуатируют бедняков не только на расстоянии,  -
они, как тигры, сидят у  них  на  шее,  голодом  и  работой  убивают  их
сыновей, а дочерей - своей похотью. Без сомнения, это было убедительно и
мрачно и именно в силу предельной мрачности полно веры в грядущий  день.
Были  в  драме  и  такие  места,  которые  заставляли   Терра   искренне
восхищаться Гуммелем. При такой внешности и такой некультурности языка -
столько гордой  человеческой  воли.  В  подобные  мгновения  все  вокруг
представали перед ним в ином свете, существами великодушными,  жаждущими
добра: необыкновенная порода людей, надо примкнуть к ним. А сам поэт,  -
густая борода  скрывала  тонкие  и  подвижные  черты  его  лица  и  даже
скрадывала проницательность взгляда; но как напряжены  тощие  плечи  под
шутовской курткой!
   К сожалению, на сцену снова выплыли маленькие люди, и в  состраданье,
им сопутствовавшем, обнаруживалась, невольно ли, или нарочито, та манера
смотреть на мир снизу, которая оскорбляла и отталкивала Терра.
   Он тут же решил сбрить свою бородку во избежание всякого  сходства  с
Гуммелем. Но слушать  продолжал  из-за  главной  женской  роли.  Сначала
героиня была учительницей, невыигрышная роль, как ему показалось. Она-то
и была связующим звеном между богатым домом, где ее  любили,  и  бедным,
откуда она происходила. Но постепенно из учительницы она превратилась  в
авантюристку, которая жила в роскошной вилле, поглотив полностью  и  дом
богачей  и  их  самих.  "Неплохо  для  Леи,  -  подумал  он,   -   После
франкфуртских успехов она  вполне  созрела  для  Берлина.  Но  интересно
знать, имеет ли это общество достаточно веса, чтобы моей  сестре  стоило
путаться с ним. Может  быть,  все  их  так  называемое  движение  только
выдумки "Главного агентства по устройству жизни".
   Гуммель закончил чтение, в его честь  выпили  еще  круговую  чашу,  а
затем  началась  критика.  Соревнуясь  в  остроумии,  каждый   выискивал
какие-нибудь  недостатки.   Грюнфельд   протестовал   с   точки   зрения
юридической, и его доводы уничтожали все в  целом;  вельветовый  пиджак,
прихлебывая, заявил, что из-за путаницы во взаимоотношениях полов он  ни
в чем разобраться не может.  Наступившую  непредвиденную  паузу  прервал
Терра:
   - Как совершенный  профан,  и  притом  только  сегодня  приехавший  в
Берлин, я позволю себе, со всей необходимой скромностью, предложить один
краткий вопрос.
   Такое необычное вступление заставило всех умолкнуть.
   - Подобные пьесы пишутся потому, что существует социальная  проблема,
или социальная  проблема  создается  подобными  пьесами?  -  спросил  он
смиренно, то ли от робости, то ли из ехидства.
   Как  он  и  предполагал,  многие  высказались  за  второе.  Писатель,
раздраженный  придирчивой  критикой,   подсел   со   стаканом   пива   к
симпатичному профану, который, по-видимому, принял  его  всерьез.  Терра
заявил, что его особенно интересует образ учительницы.
   - Вы не находите, - подсказал ему писатель, -  что  в  ней  воплощена
месть эксплуатируемых?
   Терра ответил, что месть эксплуатируемых - дело второстепенное, а что
с такими женщ