а в  ответ  старая
графиня.
   Тут встрепенулась и седенькая жена обер-адмирала.
   -  Мы,  буржуазия,  истинный  оплот  нравственности  и  приличий,   -
закричала она в другое ухо Бейтин,  на  которое  та,  по-видимому,  была
абсолютно глуха. Вскоре госпожа  фон  Фишер  совсем  возликовала:  вошел
ротмистр граф Гаунфест, за которым, как всегда, неотступно следовала его
разведенная жена, Блахфельдер. Всем  видом  и  движениями  он  напоминал
неисправную  куклу,  ни  один  мужчина  не  был   застрахован   от   его
мечтательного взгляда. Об этом обер-адмиральша громким голосом  сообщила
старым  придворным  дамам.  Они  же,  напротив,  старались   подчеркнуть
поведение  урожденной  Блахфельдер.  Богачка  энергично   протискивалась
сквозь толпу, румяна у нее на лице расплылись, жемчуг  болтался  сам  по
себе, она уже успела оборвать что-то у себя на платье. Альтгот, стараясь
в качестве хозяйки ублаготворить дочь калийного магната,  подвела  ее  к
буфету в боковой галерее,  куда  из  всех  салонов  двери  были  открыты
настежь.
   - Ну, опять напьется, - заметили пожилые дамы  и  пока  что  обратили
внимание на "него".
   Граф Гаунфест явно был обворожен  видом  юного  Шеллена,  который  со
своей стороны сосредоточил все внимание на обособленной группе  Ланна  -
Мангольф - Швертмейер. "Кажется,  там  кто-то  обронил  слова  "смертная
казнь"?
   - Скоро будут интересные новости,  -  сулил  всем  отпрыск  газетного
треста, и эта весть мигом облетела всех.
   Жизнерадостный юноша  не  замечал  бедного  гвардейца  и  его  нежной
влюбленности. Но племянник Кнака смотрел на того так  выразительно,  что
его дама возмутилась.
   - Господин доктор Мерзер! - заметила Швертмейер. - Вы удостоены чести
разговаривать со мной. Я женщина, о которой говорят.
   - И что же, собственно, говорят? - спросил он рассеянно  и  продолжал
энергично кокетничать с Гаунфестом. Его сероватое лицо до  самой  лысины
покрылось тонкими жадными морщинками, глаза  затуманились  от  волнения,
одно плечо, то, что было выше, задергалось.
   - Вы настоящий выродок,  доктор  Мерзер!  -  не  вытерпела  красавица
Швертмейер. - Я, женщина, могла бы одним пальцем повалить вас, а вы  еще
хотите чего-то особенного?  Потому  что  это  шикарно!  Потому  что  это
аристократично! Вы - сноб! Выродок и сноб!
   После чего, насмерть обиженная, повернулась к  нему  спиной.  А  граф
Гаунфест был в экстазе, душа его, отделившись от покинутого тела, витала
вокруг жизнерадостного юноши. Рейхсканцлер  самолично  подозвал  к  себе
молодого Шеллена и с невольным почтением в голосе спросил о его отце:
   - Какой еще орден должен я дать вашему отцу, чтобы он вышел из своего
уединения? Ни один живой человек его не видел, и  вы,  господин  Шеллен,
верно, не видели тоже. Он существует? Или он миф? Вымысел, созданный его
газетами?
   - Тем виднее сын... Подготовляется нечто новое, ваше  сиятельство!  -
воспользовавшись  случаем,   сообщил   отпрыск   газетного   треста.   У
рейхсканцлера сейчас же появилась лукавая ямочка.
   - Такой слух дошел и до меня. - И с этими словами он удалился.  Около
Шеллена очутился граф Гаунфест, но не сразу заговорил от волнения.
   -  Вы  не  видите,  где  рейхсканцлер,  господин  Шеллен?  -  наконец
пролепетал он.
   - Ведь он только что говорил со мной, граф Гаунфест.
   - О боже! Я видел только вас,  -  краснея  под  легким  искусственным
румянцем. Юноша громко смеялся.
   - Простите, что я в форме! - шептал влюбленный,  движимый  бог  весть
какими деликатными чувствами. -  Я  намереваюсь  переменить  карьеру  на
дипломатическую, за границей как-то свободнее. - Все это говорилось  под
аккомпанемент веселого смеха, и тем не менее какое  неожиданное  счастье
беседовать с прекрасным юношей! Но тот положил конец беседе.
   - Если вы ищете рейхсканцлера, то легко узнаете, где  он,  по  запаху
йодоформа... Нет, он здоров, но там, где творится политика, так  пахнет.
В Пруссии становится интересно, - дерзко добавил он.
   Граф Гаунфест осмелился прикоснуться к руке своего избранника и  даже
пожать ее... Расшаркавшись, они разошлись, и каждого поглотила холодная,
равнодушная человеческая волна.
   Несколько минут спустя Алиса Ланна у всех на глазах  пробежала  через
гостиную, неожиданно покинув господина фон  Толлебена.  Кажется,  ссора.
Недурное начало, или попросту конец? Несчастная Альтгот то бледнела,  то
краснела. Какой скандал! Положение Алисы не таково, чтобы ей можно  было
выпускать Толлебена.  Ланна,  по  доброте  сердечной,  совершил  большую
ошибку. Он был против Толлебена, ибо чувствовал, что  Алиса  в  сущности
его не любит. Ну, а эта игра с сомнительным другом юности? Тут  дело  не
так уж невинно, и отцу не следовало это поощрять. Растерявшаяся  Альтгот
не знала,  что  предпринять.  Следовало  ли  ей  прикрыть  своей  особой
покинутого Толлебена? Или только наблюдать  за  всем  издали,  как  было
угодно Ланна?
   Алиса Ланна начала буйствовать.
   - Прямо буйствует, - кричала старуха Иерихов. - А с кем буйствует?  С
пьяной Блахфельдер!
   - C'est le fin de la  monde!    -
кричала старуха Бейтин.
   Но Алиса Ланна пробилась сквозь толпу мужчин и внезапно приняла такой
вид, словно и не знала никакой Блахфельдер. Без  намека  на  буйство,  с
самой  высокомерной  миной  подошла  она  к  госпоже  Мангольф,  которая
умышленно прошла мимо своего мужа и бросила ему как бы мимоходом:
   - Я теперь знаю наверно, что Алиса и Терра...
   - Меньше чем когда-либо, Беллона, - сказала Алиса и остановила ее  на
минутку. - Я даже благоразумнее тебя. Если бы я любила кого-нибудь, я бы
не вышла за него замуж в тот момент, когда  он  уже  на  вернем  пути  к
блестящей карьере, потому что в будущем неизбежны взаимные  упреки  либо
из-за карьеры, либо из-за любви. Скорей тогда, когда он был ничем.
   - Этот момент ты уже упустила, - ответила подруга.
   Публика из гостиных хлынула в галерею;  даже  самые  спаянные  группы
могущественных  богачей,  которые  старались  извлечь  друг   из   друга
какую-нибудь пользу, распались и  покинули  лощеный  паркет.  Упорно  не
расходились только те, что окружали Тассе. Они загородили одну из дверей
в буфет и перехватывали слуг с бокалами и бутылками.  Кнак  коленом  дал
пинка одному из лакеев. Он доставил себе это удовольствие, - ведь  лакей
служил  родовой  знати!  Развеселившийся  обер-адмирал  рассказывал   во
всеуслышание о своей встрече с английским коллегой.
   - Пейцтер говорит мне: "Фишер, дружище, ничто на свете  не  могло  бы
меня так порадовать, как если бы у нас с вами заварилась каша!" -  "Меня
тоже", - говорю я.  "Только  я  уж  пообломаю  тебе  паруса!"  -  кричит
Пейцтер... Фишер кричал громче, чем тогда Пейцтер. "Дружище, - кричу  я,
- а я огнеглотатель, затушу все твои машины!"
   Многие поспешили на шум из буфета,  все  весело  смеялись,  поднимали
бокалы,  выражали  одобрение.  Умилительная  простота  старого  морского
волка! Но тут Фишер заметил, что среди подошедших оказался и Ланна и что
он отпускает  какие-то  шуточки  своему  соседу,  некоему  Терра,  тому,
который носится со смертной казнью. От зорких, даже под  хмельком,  глаз
мнимого морского волка ничто не могло укрыться.
   - А потому за нашего глубокочтимого рейхсканцлера, ура! - закричал он
неожиданно так, что Ланна  пришлось  благодарить  и  принять  участие  в
происходящем. Правда, он наморщил  брови  и  строго  кивал  головой  при
каждом лозунге, который выкликали участники  шайки.  "Зависть  Англии  к
нашей торговле;  соглашение  превратит  нас  в  ландскнехтов;  мы  будем
рабами, если не будем строить суда сколько хотим; славянская  опасность;
исконный враг; желтая опасность..."
   - Вы забыли про моровую язву, падеж  скота...  -  сухо  добавил  член
верхней палаты фон Иерихов, засунув руки в карманы брюк.
   Ланна кивнул еще строже, в то время как Тассе и обер-адмирал чокались
со своими друзьями за конечную победу над всеми опасностями.
   У Кнака возникли сомнения, и он тихо сказал  могущественному  банкиру
Берберицу:
   - А как, в деловом отношении это желательно?
   Бербериц в ответ покачал головой.
   Кроме них,  протестовал  еще  кто-то  позади  Ланна,  правда,  только
шипеньем, так что протест остался незамеченным. Губиц всегда старался не
быть замеченным. Ланна наклонился,  и  присяжный  интриган  министерства
иностранных дел прошипел ему в ухо:
   - Никакая тонкая работа немыслима при вмешательстве таких грубиянов!
   - Это у  нас-то  тонкая  работа?  -  спросил  Ланна  глубоко  усталым
голосом.
   Но  действительный  тайный  советник  зашипел,  потрясая  в   воздухе
когтистой рукой:
   - Предотвращать, выслеживать и снова предотвращать!
   - Опять ваши индийские пассы, Губиц. Может быть, вы последний в своем
роде, - заметил Ланна.
   Вдруг, прорезая густой чад лозунгов, четко прозвучал громкий голос:
   - Господа, так как, наконец, твердо установлено, что  мы  рады  иметь
возможно больше врагов, я позволю  себе  настоятельно  указать  на  один
пробел. Россия еще не заключила союза  с  Великобританией.  Пробел  этот
может стать для нас роковым, о чем я и спешу напомнить.
   Драматическая  ирония;  многие  засмеялись,  словно   протрезвившись.
Депутат Швертмейер отошел подальше  от  говорившего.  Приспешники  Тассе
посмотрели  на  него,  прежде  чем  показать,  что  поняли.  Сам   Тассе
повернулся животом - кто-то поспешил отстраниться - и заявил внушительно
и веско:
   - Послушайте-ка, господин депутат Терра! Нам и не с такими,  как  вы,
случалось расправляться. И как  следует!  -  закричал  он  возмущенно  и
злобно.
   Вдруг оказалось, что депутат Терра тут ни при чем. Молча,  но  открыв
от страха рот, он старался положа руку на сердце доказать всем,  что  он
тут ни при чем.
   - Удивительный тип, - сказал кто-то вполголоса. - И вот кто вытесняет
Толлебена чуть ли не перед самой свадьбой.
   Кто это сказал - Кнак? Ланна оглянулся  и  обнаружил,  что  его  дочь
снова сидит подле Толлебена. Ни минуты покоя нигде, ни в чем! Они сидели
в буфете за столиком; раздраженный государственный деятель, изобразив на
лице самую веселую улыбку, поспешил помешать им. Но Тассе не зевал. Едва
Ланна сделал первый шаг,  Тассе  преградил  ему  путь,  сверкая  глазами
из-под опухших век.
   - Наш рейхсканцлер пока очень неплохо исполняет свои обязанности. Но,
к сожалению, его общество не всегда состоит из истинных немцев.
   - Жиды! - выкрикнул знаменитый Пильниц.
   Генерал Гекерот заскрежетал зубами.
   - Мы больше всего печемся о народных интересах, - заключил Тассе.
   Ланна, на которого все смотрели, решил отделаться шуткой.
   - Народные... как вы  сказали?  это  что  -  консервы,  что  ли?  Они
хранятся у вас в кладовой?
   Общий взрыв веселья, - но сверкание из-под  припухлых  век  говорило:
"На сей раз ты выдал себя. Это тебе  припомнится.  Когда-нибудь  сломишь
себе шею". Ланна  понял;  он  раньше  других  перестал  смеяться.  Хотел
показаться суровым, но едва  сумел  оградить  свой  престиж.  На  помощь
подоспел  его  друг,  старик  Иерихов;  длинный  и  тощий,  он  вплотную
придвинулся к толстому обер-адмиралу.
   Терра не стал дожидаться какого-нибудь нового инцидента; там впереди,
у входа, он заметил явление из былых времен. Но,  раньше  чем  он  успел
вырваться, на его плечо легла чья-то рука; то был Кнак.
   - Вам везет, - сказал он. - Меня радует, коллега, что вы все-таки кой
в чем преуспели.
   Терра вполоборота очень внимательно оглядел  Кнака;  что  значит  это
окончательное забвение дерзких  шуток,  которые  позволил  себе  некогда
человек  без  имени  в  отношении  могущественного  промышленника,   эта
осторожная попытка к сближению?
   - Я был с давних пор вашим большим почитателем, -  ответил  Терра.  -
Лишь после того как я взял вас за образец, господин тайный советник, мне
удалось сделаться более или менее деловым и счастливым человеком.
   Обер-адмирал сказал: "Мощь  на  море",  что  не  понравилось  старику
Иерихову.
   - У меня Пруссия сидит на коне, - проворчал  он  из-под  крючковатого
носа. - Верховая езда, господин Фишер, сохраняет фигуру. От  путешествий
по морю растет живот. - Пронзительными узкими глазками  он  рассматривал
живот "господина Фишера", и не только адмиральский живот,  -  сам  Тассе
почувствовал, что и его взяли под сомнение.  Он  тотчас  же  поднялся  с
видом Вотана .
   - Господин камергер! - рявкнул он с революционной отвагой. - Господин
камергер, я как медик предсказываю вам, что вы плохо кончите.
   Испуганный кавалерист попятился назад, к этому  он  все-таки  не  был
подготовлен. Ланна же поспешил устроиться поближе к Вотану, в  атмосфере
окружающего  его  йодоформенного  чада.  Он  считал   нужным   держаться
примирительно, наладить отношения.
   - Многоуважаемый профессор, вам бы  следовало  войти  в  рейхстаг,  -
осторожно начал он.
   Тассе отверг соблазн.
   - Конечно, вам бы этого хотелось. Мой пангерманский  союз  -  хорошее
подспорье для неудачных дипломатов.
   Ланна  проглотил  и  это;  он  всячески  старался   не   отстать   от
безапелляционного Тассе.
   - Как бы то ни было,  профессор,  мы  коллеги.  Дипломатия  -  та  же
хирургия, - заявил он решительно.
   Мысль принадлежала Бисмарку. Поверит ли Тассе,  что  она  принадлежит
ему, Ланна? Тассе поверил. На данный момент он был укрощен, он  протянул
шершавую руку. Ланна воспользовался моментом, чтобы отойти и направиться
к буфету. По дороге ему пришло в голову взять с собой депутата Терра, он
подозвал его.
   Терра обменялся рукопожатием с Кнаком, который заключил  их  разговор
словами:
   - Нам не мешало бы сблизиться, коллега.
   Мангольф издали наблюдал за ними; он  боялся  очутиться  между  двумя
державами: Ланна и Тассе. Он по-своему направлял  хрупкую  ладью  своего
счастья... Там, вдали, все еще маячило явление из  былых  времен,  Терра
устремился туда, но Ланна кивнул ему, и он последовал за рейхсканцлером.
   Они сели у столика, который только что покинули Алиса и Толлебен.
   - Да, вот вам дети! Они всегда  делают  то,  что  причиняет  боль,  -
сказал Ланна, поглядев им вслед. Ни слова о Тассе.  Ланна,  может  быть,
боялся этих людей, но было ясно, что он их презирает.  Глядя  издали  на
дочь, он подавил вздох, так как у других столиков, где  только  что  шли
громкие разговоры, все приумолкли и стали подслушивать. Рассеянно поедал
он антрекот под соусом кумберленд. Он  знал,  что  его  подслушивают,  а
потому проводил аналогию между своими  политическими  идеями  и  соусом.
Соус был острый и  сладкий,  -  сочетание,  которого  часто  не  хватало
германским политикам.  Они  становились  нелюбезны,  как  только  хотели
добиться своего. Но силу надо обязательно сдабривать вкусом! На сей  раз
он явно намекал на шайку. Между тем разговоры снова стали громче.
   - Мне нет никакого смысла молчать, милый  друг,  -  неожиданно  начал
Ланна. - Вы друг моих детей. Вам известна трагедия нашей  семьи.  -  Лоб
покрылся поперечными морщинами, и голос стал сердитым.
   - Ваше сиятельство, нельзя допустить, чтобы вы были несчастливы.  Это
дорого обойдется нам, немцам, - вставил Терра.
   - Это чревато последствиями. Но я,  кроме  того,  и  отец.  Разве  не
естественно прежде всего быть отцом? Если бы Алиса хоть  любила  его!  У
меня такое впечатление, что она его и не любит! Мое дитя  -  не  я,  мое
дитя  будет  несчастливо.  Я-то  причем?  Сравнение  между  мной  и   ее
избранником вызывает только смех. - Он попытался засмеяться.
   - Так, значит, это чисто политический брак?
   Ланна пытливо взглянул на Терра: что ему  известно?  Так  как  он  не
усмотрел  ничего,  кроме  трагически  взволнованного  вопроса,  то  стал
поспешно уничтожать салат из крабов и заказал вторую порцию антрекота.
   Горькая усмешка.
   - Разве можно с политическими целями выходить замуж за дурака?  А  он
глуп. Такого рода дураков укротить нельзя, они бодаются.
   - Следовательно, опасности нет, - сказал Терра глухо.
   Снова пытливый взгляд.
   - Маска! Все дело в маске, - прорвалось у государственного деятеля. -
Все бы ничего, но это действует на императора. Император чувствителен  к
истории, в особенности же к историческому маскараду.
   На лице его собеседника ничего не отражалось, -  казалось,  будто  он
ничего не слышит; но про себя он слышал тот же голос:  "Император  такая
значительная личность". Рейхсканцлер между тем дал волю возмущению.
   - Человек с такой маской может занять мое место.  Трудно  представить
себе, какими это грозит последствиями. Последствиями для  Германии,  для
всего мира. О себе я не говорю, я сыт по горло. - И  действительно,  он,
наконец, отставил антрекот, но велел подать пирожное. - Я выполняю  свой
долг, тяжкий долг... - С шоколадным буше на вилке: -  Чем  власть  может
привлечь поборника культуры? Ведь я первая ее жертва. Я хотел бы бросить
все, но, к сожалению, я необходим.  -  Второе  шоколадное  буше,  первое
пирожное с кремом, на глазах у него появились  слезы  умиления  собой  и
своей дочерью. - Мое собственное дитя  роет  мне  яму.  Но  что  я  могу
сделать против собственной дочери? Она обезоруживает меня.
   - Господин генерал фон дер Флеше назначен  флигель-адъютантом  к  его
величеству, - заметил Терра, как бы про себя. - Правда, что генерал  фон
дер Флеше кузен господина фон Толлебена?
   Умиления рейхсканцлера как не бывало.
   - Это ему мало поможет, - быстро произнес он. - Я там побывал  раньше
и настроил императора против  Флеше,  тот  долго  не  продержится.  -  И
оседлав своего конька: - Чего добиваются мои враги?  Я  остаюсь,  таково
требование момента,  говорит  Гете.  Мне  все  на  пользу:  и  ненависть
пангерманцев, ибо они не в фаворе у императора. Да и сами вы, мой милый,
если бы это оказалось необходимым, помогли бы мне.
   Терра опустил глаза; ему показалось,  что  он  понял.  Ему  следовало
увезти дочь: эта мысль приходила в голову и ей и ее отцу. Она  надеялась
таким путем добиться своего. Отец же  думал  произвести  соблазнителя  в
тайные советники, отдать  ему  дочь,  и  дело  с  концом.  Так  была  бы
устранена угроза в самом слабом месте; чего не сделаешь  ради  власти...
Терра боялся поверить, что и это можно сделать ради  нее;  он  испуганно
поднял глаза. Ланна весь побагровел. Правда, он  уничтожил  целое  блюдо
пирожных.
   Рейхсканцлер встал; Терра попросил разрешения откланяться, так как он
давно заприметил старого знакомого, господина Гуммеля.
   - Писателя? Моего друга?  -  переспросил  рейхсканцлер.  -  Идите,  я
сейчас, только узнаю у Иерихова,  что  там  еще  выкинула  пангерманская
шайка.
   Совершенно верно, это был  Гуммель  из  "Всемирного  переворота";  он
стоял вдали от людского потока, все еще одиноко стоял  у  вазы,  посреди
первой гостиной. По памяти Терра  его  бы  не  узнал,  но  нынешняя  его
физиономия часто мелькала в иллюстрированных журналах. Он сбрил  бороду,
лоб у него стал выше, фрак сидел  безукоризненно.  Приблизившись,  Терра
заметил, что, несмотря на морщины, он казался моложе  прежнего  Гуммеля,
который голодал. Подойдя вплотную, Терра, правда, увидел жесткие складки
по углам рта; беспутному бродяге они были так же чужды, как  и  чопорная
робость, с какой теперь держал себя знаменитый писатель.
   - Вы меня не знаете, господин  Гуммель,  а  я  знаю  вас  только  как
большого мастера, которого знают все, - церемонно начал Терра. -  Когда,
много лет назад, нам случилось обменяться несколькими  словами,  вы  еще
скрывались в облаках, а я был  безвестным  юнцом.  Не  пугайтесь,  я  не
притязаю быть вашим старым знакомым. Я  полон  такого  уважения  к  вам,
словно вы только что сошли с Олимпа.
   Он несколько раз повторил то же самое, но  другими  словами.  Гуммель
усмехался,  обнажая  искусственные  зубы,  -  собственные  пали  жертвой
невзгод юности. Цветистые фразы Терра были ему, как и Ланна,  далеко  не
безразличны.
   - Я вас знаю, - милостиво произнес он и тут