ей. Но оно ни в коем случае  не  разрешит  тебе
превысить ту меру  порока  и  преступления,  которую  на  данный  момент
считает для себя допустимой.
   - Вот как! - заметила сестра.
   - Ты можешь доходить до самых пределов, этого от тебя даже  ждут,  но
только не вздумай переступать  их.  Это  право  остается  за  теми,  кто
могущественней нас. Поведение госпожи фон Гаунфест-Блахфельдер для  тебя
безусловно недопустимо.
   - А разве сам ты всегда был  таким  благоразумным?  -  спросила  она,
испытующе глядя на него.
   - Дитя мое, каковы бы ни были наши планы  в  отношении  существующего
общественного строя,  мы  его  нахлебники,  -  ответил  брат  с  угрюмой
откровенностью. - Берегись заронить в нем подозрение, будто ты выше его!
   -  Я  дивлюсь  перемене,  происходящей  в  тебе,  но  для  меня   это
недоступно, - смиренно и с легкой  грустью  сказала  Леа.  -  И  тут  же
непосредственно:  -  А  теперь  пойду  спасать  твоего   мальчугана   от
посягательств выродка, это будет вполне в духе твоих советов!
   В своих ухаживаниях за  молодым  Клаудиусом  доктор  Мерзер  держался
вполне  благопристойно.  По-видимому,  он  соображался   не   только   с
раскрытыми дверьми, но и с чувством собственного  достоинства.  Подбитый
особенно добротным шелком сюртук его был расстегнут и ничуть  не  помят,
рукам он тоже не давал воли. Грязно-желтый цвет  лица  и  глаз  и  сетка
алчных  морщин  вплоть  до  лысины  были  присущи  ему  всегда.  Гораздо
сомнительнее держал себя юноша. В своем неведении он  ощущал  вожделение
мужчины и откликался на него! Длинные ресницы были невинно подняты,  шея
кокетливо  изогнута,  ясный  взгляд  застыл  вопросительно.  Лицо  такое
чистое, над чистым лбом такой крупный золотистый локон, а первый, еще не
осознанный взгляд любви достался выродку.
   Это ему поставила на вид Леа после того, как отослала Мерзера. Она  в
ярком свете выставила перед мальчиком  уродство  этого  мужчины.  Он  же
снова опустил ресницы, - кто знает, понял ли он ее?
   - Тебе нравятся женщины? Ну, например, я? - спросила Леа. Перед робко
вскинутым детским взглядом разом засверкала вся  прославленная  игра  ее
глаз. - Ты мне очень нравишься, -  сказала  она,  но  не  своим  обычным
тоном, а как будто от  его  имени.  Он  же  решительно  сжал  губы;  она
недоумевала, что с ним.
   - Оставим глупости, тетя Леа, - потребовал  он.  -  Мне  надо  что-то
сказать тебе. Больше некому. Маму я спрашивать не  могу,  она  сама  тут
замешана.
   - У тебя есть секрет?
   Он несколько раз открывал рот, который и  открытым  был  все  так  же
невинен, все так же прекрасен; но едва Леа собралась поцеловать его, как
мальчик отвел голову и тихо произнес:
   - Мне пишет один господин. - Она выпустила его и хотела отстраниться,
но он добавил: - Мой отец.
   Долгая пауза. Леа  ничего  не  поняла,  но  испугалась:  что  еще  он
преподнесет? Она поспешно огляделась: Блахфельдер собиралась  уходить  и
тащила с собой  несчастного  Эрвина  Ланна.  Белла  Мангольф  исчезла  с
Шелленом, у которого был удовлетворенный вид.  За  чайным  столом,  друг
против друга, самозабвенно отдаваясь скудным мгновениям, сидели Терра  и
Алиса. Из столовой, где совещались Блахфельдер  и  доктор  Мерзер,  были
видны обе стороны - влюбленная пара и исповедующийся мальчик.
   - Как вы могли это сделать? - шептала Алиса самозабвенно. - Вы  смелы
до безрассудства. Так играть любовью сына! Чего же нам, бедным женщинам,
ждать от вас?
   Выражение ее лица,  такое  самозабвенное  в  страхе  и  нежности,  не
ускользнуло от совещающихся дельцов. Оперируя в беседе крупными цифрами,
они в то же время думали: "Там что-то не клеится". Мерзер думал:  "Может
быть, отношения порваны? Тогда он много потеряет в глазах дядюшки Кнака,
и мне нечего остерегаться его". Блахфельдер думал: "Тоже шлюха! - И  тут
же изысканно: - Нет ничего противоречивее женской души". Но  соображения
свои они оставили при себе и продолжали беседу, оперируя цифрами.
   - Теперь я понимаю его мать, -  шепнула  Алиса.  Она,  такая  гордая,
унижалась до сравнения с княгиней Лили!
   Поэтому он возразил:
   -  Его  мать  женщина  незаурядных  душевных  качеств,  и  не  только
отрицательных, как я полагал. Она без устали пользуется своим  природным
даром окружать себя  фальшивым  блеском,  вечно  меняться,  молодеть  по
желанию, быть возбудительницей все новых иллюзий и первой их жертвой.  У
меня есть веские  основания  предполагать  у  сына  те  же  способности.
Клаудиус - сын кокотки!
   - Взгляните на него! - сказала Алиса. - У  него  вид  прозелита,  еще
совсем наивного, совсем юного прозелита. У отрока  Иоанна  Крестителя  в
новом музее императора Фридриха точно так же ниспадает локон, точно  так
же подняты ресницы. Но губы ваш сын сжимает, совсем как вы.
   - Тетя Леа, - шептал мальчик, -  я  знаю,  что  это  правда.  Он  мой
настоящий отец. Никем другим он быть не может.  Он  пишет  о  том,  чего
никто не знает, даже и господин Терра.
   - Господин Терра? Но ведь содержит тебя не кто иной, как он.
   - Теперь нет. Я хочу, чтобы мама все ему вернула. Мой настоящий  отец
посылает нам деньги. Посылает секретно, потому что  он,  наверно,  очень
знатный и высокопоставленный человек. - Он не слушал ее возражений. -  Я
это знаю. Я и во сне это видел, да и вообще знаю. Мне  это  подсказывает
моя кровь, - заявил он, широко раскрывая ясные серые материнские глаза и
тут же с несокрушимым упрямством сжимая губы.
   - Ты с ума сошел! - сказала Леа.
   Но он, не слушая:
   - После его писем я все вижу в Другом свете. Осенью он послал меня  к
морю. Раньше я даже летом никуда не хотел ехать без  мамы.  А  теперь  я
закалился, прямо другой человек, - пощупай, какие мускулы!
   - Может статься, - говорил Терра  Алисе,  -  он  будет  тем,  чем  не
пришлось сделаться мне: настоящим деятельным  рыцарем  святого  духа.  А
может статься, он до конца дней не  проявит  себя  ничем,  кроме  убогих
сумасбродных порывов. Однако я склонен уверовать в силу его чувства  при
виде того, с каким жаром он ухватился за мой пошлый обман.
   - Бога ради, прекратите это, - умоляла Алиса.
   Но Терра с горечью:
   - Он не вынес бы разочарования. Я хотел  узнать  его.  Теперь  я  его
знаю.
   - О! Но я-то вас знаю еще лучше, - сказала  Алиса.  -  Вам  покоя  не
было, пока вы не выяснили, устоит ли он. Теперь дело сделано. Вы не  зря
писали  ему  от  имени  его  высокопоставленного  отца.  Вас  он  теперь
возненавидит. - И в ответ на испуг Терра: - Вы любите проделывать  опыты
над теми, кто в вашей власти. Но ваши опыты могут кончиться трагически.
   - Трагически? - переспросил он.
   - Вам не приходит в голову, что мы  можем  разлюбить  вас?  -  И  она
строго, испытующе взглянула на него, во взгляде  у  нее  было  такое  же
недоверие, как недавно у сына. - Это предостережение, -  прошептала  она
и, видя, что он испугался еще больше: - Вы однажды уже предали меня моим
друзьям Мангольфам, я этого не забываю.
   В другой комнате Леа протестовала, энергично жестикулируя:
   - Неужто у тебя нет ни капли здравого  смысла?  Одумайся,  глупый  ты
мальчик! Я в ужасе! Ведь ты даже не знаешь имени человека,  который  так
зло подшутил над тобой.
   - Ты умеешь хранить тайны, тетя Леа? -  И,  хотя  она  вместо  ответа
только пожала  плечами,  он  открылся  ей.  -  Я  его  знаю,  это  князь
Вальдемар, - да, супруг моей матери. Я его законный сын. Он намекает мне
между строк, почему он до сих пор не может взять меня к себе и дать  мне
воспитание, соответствующее моему рождению. Он в руках какой-то женщины,
от которой хочет уберечь меня.
   - Это на него не похоже, - сухо сказала Леа. - Я его всегда знала как
законченного мерзавца.
   - Ты знаешь его? - Глаза мальчика вспыхнули  сладостным  и  суеверным
трепетом перед этим откровением. Отец, о котором он только  грезил,  был
живой человек, кто-то знал его: больше  он  ничего  не  слышал.  Актрисе
стало жаль юношеской мечты, она  обняла  Клаудиуса.  Это  увидел  доктор
Мерзер.
   - Кажется, наша Леа переходит на мальчиков,  -  сказал  он  коммерции
советнику фон Блахфельдеру, а тот только спросил:
   - Откуда она ваша Леа?
   Они закончили совещание; а Мангольфа  все  нет?  Что  ж,  на  очереди
искусство и любовь.
   - Как актриса она не увлекает, - заявил доктор Мерзер, потому что как
женщина она не склонна была увлечься им.
   - Вы не первый так говорите, - заметил Блахфельдер. - Однако смею вас
уверить, это ошибка. Просто она женщина своего века,  -  а  ведь  только
такие и могут нас интересовать. Чего  вам  надо?  Разве  наши  любовницы
лунатические девы? Мы знаем таких когтистых и зубастых  женщин,  которые
пожирают мужчин, нимало не портя себе пищеварения.  Искренняя  любовь  у
них граничит с чудом. -  Блахфельдер  явно  на  что-то  намекал.  -  Кто
пережил нечто подобное... - добавил он с чувством.
   "Как же, похоже это на тебя!" - подумал Мерзер.
   Вслух, но приглушенно, он сказал:
   - А разве самая умная женщина Берлина не делает глупостей? - с кивком
в сторону Алисы. Взгляд коммерции советника призвал его к порядку; тогда
Мерзер, не теряя времени,  перешел  к  Терра:  -  Этот  Терра  со  своим
непомерным самомнением и какой-то сверхморалью не  слишком  импонирующая
фигура для промышленности.
   Блахфельдер и здесь проявил широту взглядов, как он это называл.
   - Памятуя о благородном несравненном мастерстве Леи Терра,  я  считаю
своим долгом проявить  широту  взглядов  и  в  отношении  ее  брата.  Он
случайно столкнулся с экономикой, но в душе остался мечтателем. Кто  это
знает по себе... - добавил он с чувством.
   "Как же, похоже это на тебя!" - подумал Мерзер.
   Алиса и Терра переходили с места на  место.  Они  делали  вид,  будто
рассматривают картины. Имя художника  произносилось  громко;  тихо  и  с
жестами, выдававшими совсем иные слова, они говорили:
   - Недоверие! От тебя!
   - Ваша мысль изворотлива, вы скрываете свои  истинные  цели.  Неужели
господин Мангольф вам дороже меня? Ты пугаешь меня! Кто же ты наконец?
   Терра громко:
   - Как подумаешь, что не так  давно  Дега  можно  было  приобрести  за
пятьсот франков, прямо повеситься хочется. - И тихо:  -  Я  тот,  кто  с
первого дня любил тебя  и  кто  когда-нибудь  вместо  последнего  вздоха
выдохнет твое имя! - Но тут новые страхи одолели его. Естественно, что в
любви она хочет идти вперед! Ведь она  женщина!  Вечно  довольствоваться
воспоминаниями, нежностью и отсрочками?
   - Что ты, бескорыстен или холоден? - спросила она его в этот миг.
   "Значит, лирикой ее больше не убедишь?"
   - Какая нам польза от того, что господа Мерзер и Блахфельдер  смотрят
на нас  как  на  преступнейших  счастливцев?  -  произнес  он,  пожалуй,
чересчур громко. - Счастливцы - так  будем  же  ими,  черт  возьми!  Что
мешает мне, сударыня, сегодня ночью спать с вами?
   - Очевидно, мы знаем, что нам мешает, - мягко сказала она.  -  У  нас
столько других дел!
   -  В  сущности  я  не  одобряю  этого  направления,  -  возразил  он,
повернувшись к картине. - Честолюбивая бравада не имеет ничего общего  с
жизнью. Простота чувств! Непоколебимая воля брать счастье и давать  его!
- А страх, сжавший сердце, исподтишка нашептывал ему:  "Я  люблю  ее,  а
между тем, строго говоря, не хочу с ней спать. Что это значит?.. Неужели
я люблю ее меньше, чем какую-нибудь княгиню Лили? - допрашивал он  себя.
- Только бы она ничего не поняла! Боже мой, только бы не поняла!" Но она
сказала испытующе:
   - Вероятно, нам просто следовало пожениться.
   - Я не создан  для  того,  чтобы  женитьбой  на  единственной  дочери
рейхсканцлера  князя  Ланна  возвысить  и  упрочить  свое   общественное
положение, - напрямик заявил Терра. - Я создан, чтобы любить мою  Алису,
- добавил он, нагнувшись над картиной.
   Она наклонилась, ее голова коснулась его.
   - Вы один любите так. Вы не верите, что  я  могу  пожертвовать  своим
положением. Тогда мне еще серьезнее приходится задуматься, почему мы  не
принадлежим друг другу, наперекор всему, - сказала она и,  отстранившись
внешне, внутренне тоже отстранилась от него. Ему послышалась насмешка  в
ее тоне. А может быть, и ненависть? Хотя  в  сущности  она  сама  всегда
всеми силами  противилась  как  разводу,  так  и  нарушению  супружеской
верности.
   - Эту загадку, - прошипел Терра, - мы унесем с собой в  могилу,  -  и
проводил свою даму вниз, к ее экипажу.
   - Теперь он уже не опасен для промышленности, -  говорил  в  столовой
доктор Мерзер коммерции советнику. - Он еще мнит себя духовным светочем,
озаряющим нашу темную обитель. Но я считаю его подлинным филистером,  то
есть человеком, который не преминет стать таковым, едва отрастит брюшко.
Мы его купили со всеми потрохами. Он сам не заметит,  как  потеряет  всю
свою загадочность.
   - А мальчик? -  спросил  Блахфельдер  язвительно,  поймав  плотоядный
взгляд Мерзера. - Какие загадки таятся в нем?
   Леа Терра оттолкнула юношу и встала.
   - С тобой не столкуешься, ты ненавидишь своего отца. Но помни:  тогда
я тоже отказываюсь от тебя.
   - Тетя Леа! - умолял мальчик. - Ведь он мне не отец.
   - Значит, у тебя нет и тети Леи,  -  заключила  она  и  оставила  его
одного, так как раздался звонок.
   Мальчик стоял озадаченный, такого вывода он не предвидел.
   Все бросились в переднюю. Да, это Мангольф, и вместе с  ним  директор
театра Неккер.
   - Господин помощник  статс-секретаря  любезно  подвез  меня  в  своем
автомобиле, - пояснил директор.
   - Ну как? - задыхаясь, выкрикнули дельцы, выбежавшие из столовой.
   - Министр отставлен, - сказал Мангольф.
   Блахфельдер немедленно убежал.
   - Войны не будет? - спросил смертельно разочарованный Мерзер. И  тоже
убежал. Но Блахфельдер опередил его: он раньше очутился у телефона.
   - Дело в том, что мой автомобиль был неисправен, - заявил директор.
   - А на мое жалование автомобиля не купишь, - сказала Леа.
   - Поэтому я и здесь, фрейлейн Терра, - галантно отозвался директор.
   - Войны не будет? - спросил возвратившийся  Терра.  -  И  между  вами
тоже?
   Те, несмотря на  телефонную  перебранку,  как  ни  в  чем  не  бывало
улыбались друг другу.
   - Что это за вознаграждение? - говорила актриса. - Я  для  вас  самый
ценный член труппы, я одна делаю полные сборы.
   И Неккер, теребя попеременно манжеты, носовой платок, жилет, со  всем
соглашался. Только просил ее безотлагательно ехать с  ним  в  автомобиле
помощника статс-секретаря.
   - Через двенадцать минут мы должны начать!
   Она побежала одеваться, и немедленно вслед за тем из спальни вылетели
Блахфельдер и Мерзер.
   Они набросились на Мангольфа с дополнительными вопросами.
   - Ланна способствовал отставке министра  и  получил  титул  князя,  -
подтвердил Мангольф.
   - Если бы разразилась война, он все равно стал бы  князем,  -  уверял
Мерзер.
   - Весьма возможно, -  согласился  Мангольф.  -  Отставленный  министр
просто  послужил  предлогом...  Его  падение  было  предрешено  его   же
коллегами. Для этого не требовалось и Танжера.
   - Последнее вы, господа, в собственных интересах ни в коем случае  не
должны разглашать, - решительно перебил  Терра,  и  они  испуганно  дали
слово, директор Неккер даже приложил руку к сердцу.
   Директор Неккер принимал участие в общем разговоре, польщенный, но не
очень заинтересованный; он все время охорашивался.  Лично  он  признавал
значение политики, однако был твердо убежден, что его  театральные  дела
несравненно больше трогают не только его  самого,  но  также  публику  и
прессу. Терра держался одного мнения с директором.
   - Для всех нас и для каждого в отдельности чрезвычайно  важно,  чтобы
ваше детище, высокочтимый  господин  директор,  не  потерпело  краха.  Я
содрогаюсь при мысли, какую бурю это вызвало бы в обществе. А  вопрос  -
будет война или нет - всерьез не волнует никого.
   Директор благодарил, тупо улыбаясь, как  будто  выслушивая  привычные
комплименты.
   - Кто же читает газеты! - с  пренебрежением  сказал  Мерзер.  -  Люди
давно перестали обращать внимание на то, что там  пишут.  Там  только  и
разговору что о войне. Им важно обделывать свои аферы,  в  наши  они  не
суются.
   Блахфельдер растерянно озирался.
   - Значит, снова пронесло. Подумать, из чего  мог  возникнуть  мировой
пожар! Во рту  какой-то  приторный  вкус.  По  меньшей  мере  как  после
интересного заезда на бегах! - заключил он и удалился вместе с  Мерзером
и директором, который побежал вперед, к автомобилю.
   Леа крикнула ему из спальни, что сейчас идет.  На  пути  ему  попался
молодой Клаудиус. Директор успел сказать через дверь:
   - Ваш мальчик очарователен, фрейлейн Терра, вылитый ваш  портрет.  Он
будет у меня лучшим молодым любовником.

***

   Мангольф, не шевелясь, стоял перед  Терра;  вокруг  все  было  пусто,
двери распахнуты, стулья сдвинуты в беспорядке.
   - Ты хотел мне что-то сказать?
   Терра так же быстро, тихо, твердо:
   - Дорогой Вольф, я понимаю тебя. Толлебен только что  стал  министром
иностранных дел. Прими мое глубокое  соболезнование,  но  тебе  все-таки
следовало   бы   настолько   владеть   собой,   чтобы   не    разглашать
государственных тайн. Нашему  высокочтимому  рейхсканцлеру  и  без  того
известно,  что  ты,  безразлично  по  каким  причинам,  тесно  связан  с
ненавистным ему зятем.
   - Связан? Я?  Таков  был  твой  умысел,  когда  ты  удержал  меня  от
несравненно менее пагубного поединка с Толлебеном.
   - Это было  необходимо,  -  возразил  Терра  и  опустил  голову,  ибо
Мангольф сказал правду; таков был его умысел.
   - Я связан? - стремительно и страстно заговорил Мангольф. - И  это  с
сознанием, что мне никогда не занять первого  места?  Я  все  отмету.  Я
человек независимый. Я не ты, чтобы жиреть и  продавать  себя.  И  кому?
Беспардонной государственной  системе,  которая  по  легкомыслию  каждые
полгода ставит нас под угрозу войны!
   - Такие слова из твоих уст! - только и успел сказать Терра.
   Мангольфа словно прорвало:
   - Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости, но я
презираю ее, когда она становится  игрушкой.  Я  знаю,  убийство  всегда
будет крайней ступенью в борьбе за  существование.  Кровожадный  людской
сброд, порою утомившись, принимает цивилизованное,  деликатное  обличье,
но кровавый угар неизбежно вновь охватывает его.
   Хлопнула дверь. Шаги и шелест; светлое лицо Леи показалось на пороге:
   - Браво! Настоящий характерный  актер!  -  И  она  исчезла.  Мангольф
зашатался.
   - О ней мы позабыли, - сказал Терра. - Во всем  прочем  ты  прав,  до
единого  слова.  Ты  обрел  себя,  теперь  ты  на  прямом  пути.   Прими
поздравления от продажного негодяя... Будь человеком! -  сказал  он  уже
по-иному, так как Мангольф закрыл глаза.
   - Значит, развестись? - прошептал Мангольф, не открывая глаз. - Сразу
всему положить конец?
   - Из-за молодого Шеллена? Ерунда! Твоя  жена  просто  хочет  доказать
тебе, что с помощью газетной рекламы ты, пожалуй, еще можешь выплыть.  -
Терра в испуге охнул  и  сжал  губы:  какое  страшное  предположение  он
высказал.
   Но Мангольф открыл глаза и спросил:
   - А Леа? - Как он беспокоится о Лее! Больше, чем об урожденной  Кнак,
больше, чем о своей карьере! - Если она  захочет,  если  она  еще  хочет
меня, - сказал Мангольф нерешительно, - мы уедем куда глаза глядят.
   Но Терра уже им не интересовался, он отошел к открытому окну.
   Внизу стремительно подкатил второй автомобиль;  еще  на  ходу  дверца
распахнулась, с подножки спрыгнула дама и вдруг очутилась лицом к лицу с
Леей.
   - Где мой сын? - крикнула она.
   Княгиня Лили! Терра лишь сейчас понял, что происходит.
   Леа, стоя на краю тротуара, огляделась  по  сторонам;  юный  Клаудиус
исчез. Она посмотрела на директора Неккера, потом на остальных.
   - Я не знаю, где он, - сказала она и пошла садиться в автомобиль.
   Но княгиня Лили успела проскользнуть между нею и дв