на и
обманывает вас.  Дуэль  невозможна,  -  настаивал  Мангольф.  -  Нам  не
пристало слушаться велений сердца. Зять рейхсканцлера так же не  зависит
от себя, как и зять тайного советника фон Кнака. Серьезная распря  между
этими  двумя  могущественными  факторами   власти,   Кнаком   и   Ланна,
неприемлема для нашей политики.
   - Она не то еще приемлет, - вставила Алиса.
   Он снова принялся убеждать ее с еще большим жаром.
   - Трус! - сказала Алиса.
   Выразив сожаление, он с достоинством удалился. Она побежала обратно в
красную гостиную, побежала, чтобы застать там Толлебена. Да, он топтался
по комнате.
   - Почему я этого молодчика не  убил  на  месте?  Если  и  ты  мне  не
объяснишь - почему, я лопну от злости! - Он весь побагровел.
   - Я скажу одно: он обезумел от страха. Он умрет от страха раньше, чем
ты прицелишься в него.
   - Ну, на это не было похоже, - с удивлением припомнил Толлебен.
   - Как подумаю, что он замышлял, я не помню себя от счастья!
   Язык не поспевал за сердцем. Это было воздаяние  за  страх  последних
часов. Устранена опасность, нависшая не только над ее головой, но и  над
головой того, кто даже ничего не узнает.  Какой  урок!  А  тот  все  еще
мечтал, что они будут принадлежать  друг  другу.  "Никогда,  никогда,  и
все-таки мы не перестанем любить друг  друга".  При  этой  мысли  к  ней
вернулись строгость и решимость. Обернувшись к Толлебену:
   - Я хочу что-то  сказать,  для  чего  действительно  нужен  особенный
случай, иначе этого и не скажешь. Я всегда буду тебе верна.
   Он ничего не ответил. Есть признания, которые принимаются молча,  ибо
слова преходящи. Слова хороши для труса.  Правда,  у  нее  сейчас  такое
лицо, сознавал Толлебен, какого обычно у женщин не бывает, честное лицо.
   - У меня неотложные дела, - сказал он и ушел искать секундантов.
   Мангольф не мог опомниться от изумления: рано  утром,  когда  супруги
еще были в постели, явились два офицера. Он  объяснил  жене,  что  дело,
верно, идет о  каких-нибудь  формальностях,  -  дуэль  была  и  остается
невозможной, Алиса, несомненно, вмешается. Для улаживания конфликта  ему
тоже понадобятся секунданты, и он немедленно вызвал к телефону  генерала
фон Гекерота, который  охотно  дал  согласие.  К  офицерам  он  вышел  в
элегантной пижаме.
   Учтивый разговор, настолько заученный и трафаретный, что вряд  ли  он
мог быть серьезным. Иначе как-нибудь почувствовалось бы, что дело идет о
человеческой жизни. Офицеры откланялись, сцена прошла как по маслу.
   За завтраком он был занят газетами и письмами и только попросил Беллу
дать ему знать в министерство, когда Гекерот сообщит, что  недоразумение
улажено. После чего он сел в автомобиль и уехал.
   Серьезный день. Надо подготовить ответ на  запрос  социал-демократов.
Ланна любил в таких случаях блеснуть. Только взглянув мимоходом на часы,
Мангольф вспомнил о Гекероте. Ответ уже должен быть  получен.  Очевидно,
еще нет. Но теперь он понял, что только этого и ждет. Еще немного погодя
он позвонил домой: ничего;  Гекероту:  нет  дома.  Что  же,  собственно,
происходит?   Неужто   вмешалось   что-либо   непредвиденное?   Мангольф
успокаивал подступавшую тревогу самыми простыми объяснениями. Секунданты
Толлебена, конечно, займут  примирительную  позицию,  Мангольф  попросил
своих держаться выжидательно. Ведь кому  по-настоящему  грозит  скандал?
Кто обманутый муж и с кем тогда будет покончено?
   Но это слово раскрыло истину. Нет! С  Толлебеном  и  тогда  не  будет
покончено. Покончено будет с тем, кого убьют. Ужасная  истина!  И  вдруг
Мангольф предался отчаянию, схватившись за голову руками. Его  убьют,  и
все забудется - и толлебенский позор,  и  смерть  Мангольфа,  и  вся  их
вражда. Разве Кнак будет враждовать с Ланна из-за  убитого  зятя?  Зять,
представитель компании в лоне правительства, убит, на  его  посту  новый
человек, а дальше что? Первым  позабудет  Кнак,  потом  Белла.  В  конце
концов и Толлебен будет с благожелательством вспоминать  об  устраненном
сопернике. Он может себе это позволить, глупец.  Глуп  единственно  тот,
кто умирает.
   Боже  мой,  какой  нелепый  промах!  Его  дело,  все  его,  созданное
собственными руками, напряженное, строгое и осмысленное существование  -
под бездушным дулом пистолета! "Трагически глупая игра без  выигрыша,  а
ставка - мое я!"
   - Я! Я! - громко повторил он, остановившись посреди кабинета,  ударяя
себя в грудь. Тут Мангольф опомнился.
   Он заметил,  что  уже  в  течение  целого  часа  терзается  ужасающим
страхом. Надо положить этому конец! К телефону. "Господин генерал?"  Да,
сам Гекерот, его тяжелое дыхание.
   - Только что вернулся домой.  Хорошенький  сюрприз  нам  преподнесли.
Конечно,  позор  падет  на  всю  армию,  не  следовало  иметь   дело   с
интернациональным сбродом.
   Говорит, словно пьяный. К Мангольфу вернулось все его хладнокровие.
   - О чем вы говорите?
   - Ах, вы ничего не знаете! В самом деле ничего  не  знаете?  Конечно,
откуда же вам  знать?  Ваша  дуэль  не  может  состояться  из-за  смерти
секунданта.
   - Что такое? Какой секундант? - выкрикнул он так резко,  что  Гекерот
испугался.
   - Простите, ради бога, дорогой  Мангольф,  мне  следовало  немедленно
позвонить, но  если  бы  вы  знали,  в  каком  я  состоянии!  Однако  не
беспокойтесь, дуэль состоится непременно,  только  с  опозданием;  чести
вашей ничто не  угрожает,  не  беспокойтесь!  Но  послушайте!  Все  было
отлично слажено, троекратный обмен выстрелами. Идея  графа  Финкенбурга,
он на этом настаивал, в интересах вашего  противника.  Я,  конечно,  вел
себя сдержанно,  согласно  вашим  указаниям,  и  требовал  -  до  потери
боеспособности.   Однако   не   преуспел,   сожалею,   следовательно   -
троекратный. Вы слушаете?
   - Слушаю.
   - Конечно, мне следовало к вам заехать. Я так и  собирался.  Но  граф
Финкенбург пристал, чтобы я отправился с  ним  в  манеж  посмотреть  его
кобылу. И там это случилось.
   - Граф Финкенбург упал с лошади?
   - Нет, его застрелили.
   - Его? - спросил Мангольф. - А не меня? - Он не знал, что говорит, но
генерал, не слушая, кричал в трубку:
   - Выстрел в спину! Сзади! Трусливый и предательский. Позор  падет  на
всю армию, помяните  мое  слово!  Подозревают  денщика  Финкенбурга,  но
доказательств нет. Я лично обрабатывал его два  часа.  Солдаты  держатся
сплоченно, как стена. Правда, покойный был живодер. Воображаю,  что  нам
преподнесет окаянная левая пресса!
   - Благодарю вас, господин генерал.
   Мангольф хотел повесить трубку, но Гекерот крикнул еще:
   - Конечно, сегодня ваше дело не может сладиться, сами понимаете,  что
тут на меня свалилось. Завтра начнем сначала.  Послезавтра  утром,  если
все пойдет ладно, вы будете стреляться.
   Мангольф сел, чтобы не подпрыгнуть до потолка. Спасен!  Спасен  судом
божьим! Значит, дуэль действительно нечто вроде суда  божьего.  Человек,
еще вчера ему совершенно неизвестный, вмешавшись сегодня в  его  судьбу,
умер вместо него. Мангольф содрогнулся, почуяв  руку  всевышнего.  Потом
снова его охватила радость, - он закурил папиросу. Скорей в гущу  жизни!
На улице он увидел весеннее солнце и женщин.  Ведь  он  еще  молод!  Тут
вдруг ему пришло в  голову,  что  он  не  успеет  состариться,  смертный
приговор не отменен.
   Но время выиграно, значит все выиграно. Он уселся в кафе  у  большого
зеркального окна. Шальная весенняя  суета  на  площади  подбодрила  его,
наглядно показывая неугомонный ход жизни. "И у меня есть лазейки,  и  не
одна, а  десять!"  Однако  каждая  из  лазеек,  на  которой  он  пытался
остановиться, оказывалась несостоятельной. И вот он сидел в одиночестве,
мрачно углубившись в себя. Из глаз его исчезла весенняя суета.  Мангольф
видел только чудовищную могилу, способную поглотить весь мир.
   Скорей бежать!  Убежать  от  страха.  Куда?  У  тебя  на  свете  есть
один-единственный человек. Ему одному твоя жизнь так дорога, что  он  за
тебя пойдет даже на бесчестие.  О!  Он  найдет  средство  уберечь  тебя,
потому что для него все средства хороши. Настал решительный час... И  он
уже стоял у двери Терра.
   Терра не было в Берлине. Где же он? В Рейнской области? Так далеко?
   - Я позвоню к нему. Прямо отсюда. - Его впустили.
   Он сидел, ожидая услышать голос друга. Сидел долго, словно был уже  в
верном прибежище, - и вдруг им овладел ужас. Терра... Ну, да. Терра  мог
вместо него... Как теперь граф Финкенбург. Так могло случиться. "Не  моя
заслуга в том, что  случилось  по-иному.  Я  его  предал".  В  этот  миг
зазвонил телефон. Мангольф хотел попросить, чтобы Терра не вызывали;  но
друг сам был у телефона.
   -  Ты  еле  говоришь,  дорогой  Вольф,  -  сказал  он.  -  Что-нибудь
случилось? Мы непременно  повидаемся  завтра  рано  утром.  Я,  конечно,
считаю своим долгом сегодня же вечером выехать в Берлин.
   - Я не могу ждать до завтра! - вырвалось у Мангольфа.
   - Да и незачем, - подхватил друг. - На что существует автомобиль?  Он
изобретен специально  для  нас.  Я  сажусь  сейчас  же  в  самый  мощный
автомобиль твоего тестя и, если не сломаю шею, буду во втором часу  ночи
у тебя.
   - Я выеду тебе навстречу! - Этот  вопль  проник  в  душу  друга,  как
раньше слезные мольбы.
   Они наскоро  сговорились  о  месте  встречи  на  полпути.  Два  слова
Беллоне, и Мангольф сел в свой собственный автомобиль -  одновременно  с
Терра, который выехал  с  противоположного  конца.  Быстрая  езда  через
весенние деревни, в легком дурмане от воздуха и движения. Страх исчез, и
уже не было ощущения одиночества;  там  его  друг  совершал  часть  пути
вместо него, Мангольфа. Делил с ним путь, страх, опасность. Должно быть,
знал уже все, еще ни о чем не услышав. Наступил  вечер,  они  в  темноте
приближались друг к  другу.  Неудачный  поворот:  Мангольфа  швырнуло  в
сторону. Испуг: не случилось ли сейчас несчастья и с другом?
   Прибытие в маленький городок,  гостиница.  Никого  нет.  Мангольф  не
хотел есть  один  -  и  все-таки  ел,  чтобы  скорей  прошло  время,  но
проходившие минуты сменялись еще более тягостными. Он вышел  из  дому  -
зачем? Зашагал по площади. Какой гнет! Это собор; сплющенный, наполовину
вросший в землю,  он  давил  своей  тяжестью,  одинокий,  мглисто-серый.
Пустые старинные улички с первых же шагов погружались в ночь.  Назад,  к
собору! Мимо проносились летучие мыши. Ах! Сегодня утром, перед шальной,
весенней суетой на площади казалось, что  нетрудно  прожить  этот  день,
хотя бы он был последним. Но здесь - нет.
   Шаги позади одной из колонн, и перед ним очутился Друг.
   - Вольф, дорогой, я искал тебя, -  сказал  он.  Мангольф  молчал,  но
Терра пока и не требовал объяснений. -  Мы,  очевидно,  остановились  на
разных концах этого городишки, милый Вольф. Я не устал, но вот скамейка.
Она стоит под кустами  цветущей  сирени,  в  тени  собора,  и  несколько
осиротелых могил делят с ней эту тень. Отсутствие на скамейке влюбленной
парочки наглядно свидетельствует о безнадежной затхлости этой дыры. Ведь
могилы - обычные наперсники влюбленных. Где-то даже  журчит  вода...  Мы
заменим влюбленную парочку и будем вместо  нее  шептаться  под  журчанье
ручейка.
   И Мангольф тихим голосом начал исповедь. Терра поощрял друга  кивками
и нежными прикосновениями к его плечу. Когда Мангольф дошел до главного,
задыхающимся шепотом, перескакивая через самые тяжкие места  и  торопясь
дальше, Терра стал резким голосом вставлять  замечания:  "Дальше!"  или:
"Превосходно!" Под конец он захохотал злобно и  раскатисто,  а  Мангольф
поник головой.
   - Дорогой Вольф, я ничего другого и не ждал от тебя, - сказал  Терра,
поднявшись, и пошел прочь.
   Гневные шаги гулко застучали  по  плитам;  потом  затихли,  повернули
обратно. Мангольф сидел сгорбившись.
   - Ты бесчестный человек! - произнес Терра.
   - Это действительно твоя точка зрения? - спросил Мангольф.
   - Предположив без всякого права,  что  у  меня  может  быть  любовное
свидание с госпожой фон Толлебен, ты решил натравить на  меня  ее  мужа,
как бешеного пса. Я-то готов простить тебе, но ведь ты  скомпрометировал
даму!
   - Что за  слова!  -  сказал  Мангольф.  -  Давай  говорить  так,  как
свойственно нам. Я тебя предал и за это несу наказание.
   - Если госпожа фон Толлебен хочет тебе мстить, я, ей-богу, не виню ее
за это. - С  этими  словами  Терра  опять  собрался  уйти.  Но  он  лишь
повернулся вокруг своей оси и снова уселся. - Объясни  мне,  пожалуйста,
только одно, - сказал он менее твердо. -  Откуда  у  человека  нашего  с
тобой склада ни с того ни с сего является такая грандиозная  доза  чисто
ребяческой подлости? Ты для меня загадка, дорогой Вольф!
   Однако в его  тоне  меньше  всего  было  удивления.  Мангольф  поднял
голову; они посмотрели  друг  на  друга,  и  оба  до  конца  поняли  все
происшедшее.  Более  простые  натуры  восприняли  бы  это  иначе:  более
простые, привыкшие больше действовать, чем рассуждать.
   - А я? - начал Терра, хмуря лоб, в сознании собственной вины.  -  Еще
зимой у Альтгот тебе представилась прекрасная возможность вынуть меня из
петли, таких дел я натворил. И если твой благородный план застать меня с
Алисой не удался, бог свидетель, - не по моей вине. Ничто  не  дает  мне
права смотреть на  тебя  с  презрением  моралиста.  Просто  теперь  твоя
очередь вешаться, а моя - вынимать тебя из петли.
   - Мне хорошо знакома твоя манера выражаться, - пробормотал  Мангольф,
пока они рука об руку шли обратно.
   - Непростительна только твоя безбожная глупость, - доказывал Терра. -
Ну, хорошо, человека, под которого иначе никак не  подкопаешься,  обычно
устраняют с помощью половой морали. Но почему тебе не  пришла  в  голову
простая мысль взяться непосредственно за твоего противника, вместо  того
чтобы обрушиваться на ни в чем не повинную женщину? Зачем существует  на
свете княгиня Лили?
   - О Лили я и не подумал. - Мангольф с удивлением вглядывался в  ночь.
- В самом деле, - признал он, - это средство верное, если, может быть, и
не смертельное для пациентов. Он, говорят, до сих пор не порвал с Лили -
верно, из-за ребенка.
   - Из-за твоего ребенка, - поправил Терра.
   - Эта история выставила бы его в таком комическом  виде,  что  он  по
меньшей мере еще год не мог бы сделаться  статс-секретарем.  Больше  мне
ничего и не требовалось! Но... - Мангольф сделал  паузу.  -  Тут  уж  ты
упускаешь из виду самое главное. При этом твоя Алиса была  бы  задета  в
своем честолюбии. А что, по-твоему, могло бы задеть ее больнее?
   - Ничего, - сказал  Терра,  остановившись  и  глядя  себе  под  ноги.
Мангольф не дышал. Наконец Терра двинулся дальше. - Решено. Едем прямо к
Лили. Ты должен жить!
   Мангольф поспешно, весьма поспешно схватил его под руку. Молча  вышли
они за город.
   - Я здесь, за городом, оставил  автомобиль  твоего  тестя,  -  сказал
Терра. - Я решил, что благоразумнее появиться в городе без особого шума.
Мы обсуждаем здесь такое деликатное дело.
   Чтобы сразу же наметить план действий, они вернулись обратно и  снова
обошли соборную площадь. Когда они опять вышли за  пределы  города,  уже
брезжил день.
   - Я не  устал,  -  констатировал  каждый  из  них,  -  нервы  слишком
взвинчены. Но мне хочется есть.
   Они обильно позавтракали, затем сели  в  автомобиль  Мангольфа;  свой
Терра отослал. Сначала они медленно ехали сквозь молодую, яркую  зелень,
мимо наполненных щебетаньем садов. Этой свежести, этой близости к  земле
люди не ощущали еще совсем недавно, когда приходилось ездить  только  по
железной дороге. С дуэлью было покончено; они  дышали,  они  радовались,
что могут передвигаться, ни  от  кого  не  завися,  пользуясь  небывалой
свободой богатых людей, путешествующих в собственных автомобилях -  этом
новейшем изобретении, усладе доходных профессий.
   - Я, может быть, и негодяй,  что  продался  твоему  тестю,  -  сказал
Терра, - но езда  на  автомобиле  стоит  того.  -  При  этом  он  учтиво
раскланивался с людьми, проезжавшими во встречных  автомобилях.  -  Весь
промышленный мир, - пояснил Терра громко  и  возбужденно.  -  Мы  теперь
всегда в пути. Дорогами завладели мы одни. Наши  автомобили,  обгоняющие
друг друга,  приводят  нас  к  неопровержимому  убеждению,  что  в  один
прекрасный день мы завладеем  всей  страной.  Конец  дворянству.  Власть
промышленной буржуазии опережает его на автомобилях - и с помощью флота.
   - Если Толлебен, как угроза, будет устранен, чего достигну я?  -  Вся
гордыня Мангольфа прорвалась в этом вопросе.
   Вдруг  их   машина   остановилась.   Хаотическая   свалка   людей   и
сельскохозяйственных орудий: столкнулись автомобиль и телега с  навозом;
подбежавшие   крестьяне   поддерживали   возмущенного   возницу,    двое
путешественников не могли сладить с орущей толпой.  И  так  как  на  них
надвигались громадные вымазанные в навозе вилы, они вскочили с ногами на
сиденье, как были, в автомобильных  очках  и  макинтошах  и,  размахивая
руками, словно утопающие, отчаянными криками  призывали  своего  шофера.
Тот исчез. Критический  момент!  Наконец  у  одного  из  них  зародилась
счастливая мысль.
   - Принц Генрих! - воскликнул он. - Мы расскажем принцу Генриху! Здесь
вообще  всем  известная  западня  для  автомобилей.  Вы  за  это  дорого
заплатите. Наш председатель - принц Генрих!
   Крестьяне опешили. Вряд ли они знали принца, но чем туманнее  угроза,
тем сильнее ее действие: вилы опустились. Автомобиль и телегу расцепили.
Мангольф послал на помощь своего шофера; тогда появился и второй  шофер.
Путешественники сняли очки. Какая  неожиданность!  Доктор  Мерзер,  граф
Гаунфест! Один с грязно-желтым, другой с нарумяненным лицом.
   Завязалась беседа, задымили сигары, меж тем как  укрощенные  деньгами
крестьяне с готовностью очищали автомобиль от навоза. Щелканье каблуков,
рукопожатия;  между  удивленными  шпалерами  зрителей   оба   автомобиля
разъехались в разные стороны.
   - Видишь, - сказал Терра, - граф Гаунфест едет даже в Кнакштадт.
   - Это дружба, - пояснил Мангольф.
   - У племянника Кнака высокопоставленные увлечения, - продолжал Терра.
- Сознаемся откровенно! Очевидно, наш брат что-нибудь да стоит, если  уж
кнаковский  племянник  заводит  себе  графов.  У   промышленности   свои
интересы. Нерушимое право судить о том,  получает  ли  фирма  выгоды  от
сердечных  дел  господина  доктора  Мерзера,   принадлежит   единственно
господину тайному советнику Кнаку.
   - Фон Кнаку, - подчеркнул Мангольф.
   - Значит, все-таки добился? - Терра потер руки.  -  Большое,  но,  по
моему скромному разумению, вполне заслуженное  отличие  за  плодотворную
деятельность.  -  Такая  высокопарность  выражений  немедленно   внушила
Мангольфу недоверие.
   - Ты недавно уже пел дифирамбы могуществу промышленной буржуазии.
   - Ну, а как же! - ответил  Терра;  он  говорил  просто,  без  всякого
задора. - Я  безоружен  перед  явлениями,  совершенными  в  своем  роде.
Кнакштадт - крепость с тысячью заводских  труб,  -  так  прежние  города
хвалились численностью своих церквей! Весь  мозг  большого  государства,
вся его воля сконцентрированы в Кнакштадте.  Дымящая,  грохочущая  воля.
Капитал служит только ей. Капитал, вложенный в  военную  промышленность,
презирая моря и границы, устремляется из  Кнакштадта  к  разным  странам
света. Встречаясь с другим таким же капиталом, который стремится из этих
стран, он вступает с ним  в  дружеские  отношения,  несмотря  на  вражду
государств...
   - А ты можешь это доказать? - перебил его Мангольф.
   Терра, отрезвляясь:
   - Я юрисконсульт фирмы. Как  настоящий  юрист,  я  слепо  защищаю  ее
интересы, поверь мне. Я живу всегда в Берлине, езжу в  Кнакштадт  только
для доклада. - Снова загораясь: - Однако я должен быть лишен даже  искры
божественного  разума,  чтобы  не  видеть  наиболее  яркого   проявления
существующей действительности.
   - Ты подразумеваешь Кнакштадт?
   - Кнакштадт и его