ле  чернильницы  шесть  карандашей,
злил его; он разбросал их.
   Лоб ясный, но взгляд испытующе устремлен на собеседника.
   - А благополучные выборы в рейхстаг ? Легко  ли  мне  было
снабдить противоядием и наново заразить  энтузиазмом  общество,  которое
чуть не примирилось с грозящим переворотом!
   - Только вы, ваша  светлость,  могли  добиться  этого,  -  подтвердил
Терра.
   - Может быть, я  перегнул  палку?  -  неожиданно  спросил  Ланна.  От
внутреннего беспокойства он чуть не вскочил, но сдержался.
   - На основании  личного  опыта  могу  заверить  вашу  светлость,  что
созданный вами блок буржуазных партий способствует грандиозному расцвету
дел. А дела - самое главное!
   - Каким вы стали практичным!
   - Потому-то вы, ваша светлость,  и  должны  без  малейшего  недоверия
принять из моих рук неопровержимое  доказательство  того,  какие  у  нас
творятся дела. - И Терра протянул свой документ.
   Ланна не взглянул на него, он не спускал глаз с Терра.
   - Милый друг, затруднений у меня и без того вдоволь. Я не хочу, чтобы
ваша вера в мое искусство все улаживать поколебалась,  а  потому,  прошу
вас, не создавайте мне затруднений непреодолимых.
   - Прочтите! - сказал Терра, тихо и настойчиво.
   Взгляд Ланна заколебался, стал неуверенным. Ланна  встал.  Он  обошел
плетеный диван, на котором сидел Терра, сделал несколько шагов у него за
спиной, затем все стихло. Не улизнул ли он?
   Терра сказал наугад, не оборачиваясь и как будто в пространство:
   - Если бы могущественнейшее лицо в государстве стало утверждать мне в
глаза, что международная шайка преступников,  с  центром  в  Кнакштадте,
подкапывается под это самое государство и готовится в ближайшем  будущем
взорвать его, я бы непременно усомнился.  Естественно,  что,  когда  это
утверждаю я, могущественнейшее лицо тоже не верит. Меня сразу  же  опять
берут на подозрение. Скорее автомобиль! Я уезжаю.
   Когда он вставал, голос Ланна произнес издалека:
   -  Есть  такие  дела,  которые  имеете  право   знать   вы,   но   не
могущественнейшее  лицо  в  государстве.  -  Ланна  сидел  в   углу,   у
курительного столика, под бюстом, увенчанным каской и орлом. - Иначе все
действительно может взлететь на  воздух,  -  заключил  он,  когда  Терра
подошел к нему. Умиротворяющий жест, и он предложил папиросы,  но  Терра
отказался. - Надо сохранять равновесие! - продолжал  Ланна.  -  Вот  моя
задача. А ваша - делать открытия, нарушающие его. Я отдаю  вам  должное,
вы мне друг.
   Терра безмолвно протянул ему документ.
   - Только не читать! - сказал Ланна, однако взял бумагу и поднес к ней
зажженную спичку. Терра  хотел  выхватить  ее,  но  бумага  уже  горела.
Взмахнув в воздухе ногами, он рухнул в  ближайшее  кресло.  "Кончено!  -
чувствовал он; и дальше: - Этому угрю все уже было известно. Я опоздал".
   Облегченно вздохнув, Ланна развеял пепел разоблачений.
   - Документ сфотографирован! - крикнул Терра  из  недр  кресла.  Он  с
трудом выкарабкался, ему мешал стол.
   - Тогда я могу лишь посоветовать вам любоваться фотографией  в  самом
укромном месте, - спокойно сказал Ланна.
   Терра, наконец, встал, он заикался от бешенства.
   - Укромнейшее место, могущественнейшее лицо! Могущественнейшее лицо в
укромнейшем месте!  Ваша  светлость,  на  худой  конец,  может  остаться
могущественнейшим лицом в укромнейшем месте. - От бешенства и  ненависти
он весь дергался.
   Ланна созерцал этого бесноватого и следовал за  ним  глазами  не  без
сочувствия, когда тот стал кружить по  комнате,  мимо  резного  стола  с
альбомами гравюр, мимо бюста, мимо вычурного камина, мимо музейной тумбы
с китайской вазой, мимо голландских кресел и снова к  могущественнейшему
лицу. Оскалил зубы, зарычал без  слов  и,  насмешливо  захохотав,  снова
забегал вдоль разукрашенных стен... Одна из дверей тихонько  отворилась,
Зехтинг забыл  прикрыть  ее  за  собой,  ничего  подобного  ему  еще  не
случалось видеть.
   Он шепнул рейхсканцлеру, что прибыл посол, которого ожидали, но Ланна
только пожал плечами. Когда Зехтинг ушел, он встал  и  преградил  дорогу
Терра.
   - Ну? - спросил он, как врач-психиатр. - Отбушевали? Легче стало? - И
так  как  тот  продолжал  хохотать  от  бешенства:  -  Нельзя   же   так
распускаться. - Ланна улыбнулся заученно-любезной улыбкой. Он  думал  об
адмирале Фишере как о воплощении всех  враждебных  сил,  грозивших  ему,
думал о своей отставке - и любезно улыбался ничего не видевшему Терра.
   - Монополия на уголь и руду! - мягко  сказал  Ланна.  -  Вот  чем  вы
хотите воспрепятствовать войне. Но если глава правительства пожелает, он
объявит войну, несмотря ни на что. Я  не  желаю  войны,  потому  что  ее
желают мои противники, в этом для вас гарантия. И  я  достаточно  ловок,
чтобы воспрепятствовать ей всякий раз, когда я сам как будто  провоцирую
ее, - и в этом еще общая  гарантия.  Как  вам  понравился  мой  шаг,  за
который  меня  сделали  князем?  Но  подождите  следующего!  -  Он  явно
чувствовал себя уверенней, чем в начале беседы, и даже похлопал Терра по
плечу.  -  Вашим  известиям,  милый  друг,  возможно,  найдется   другое
применение, чем вы предполагали,  но  они  не  утратят  своей  ценности.
Постарайтесь, пожалуйста, проследить, что  происходит  на  другом  конце
сети,  соединяющей  Кнакштадт  с  Парижем!  Считайте  себя  моим  тайным
агентом! - Он успокоительно погладил руку, которую Терра не подал ему, и
сам проводил его до двери.
   Лишь спустившись с лестницы, Терра заметил, что у него перед  глазами
туман. Он не разглядел времени на больших  часах.  Снова,  как  некогда!
Рано  он  похвалялся,  что  закален  против   всего.   "Такие   вопиющие
безобразия, к сожалению, не скоро перестанут волновать меня. Ради кого я
трудился? Ради этого любезного ничтожества! Ради него заставил себя быть
тем, чем я стал!" Громко застонав, он скорчился, как от боли, на сидении
своего автомобиля. Тут они попали в затор,  и  какая-то  дама  удивленно
заглянула в автомобиль. Терра вздрогнул: Алиса! Нет, опять ошибка; но ей
он  еще  себя  покажет,  теперь  всему  конец.  "Удалиться  от  мира   и
заготовлять бомбы - единственное, что мне осталось!.. Впрочем, нет! Надо
съездить в Париж. Сделать самую последнюю попытку".
   Дочери Ланна, ожидавшей его,  он  написал  отказ  -  отказ  навсегда.
Вечером он уехал.

***

   На следующий вечер он вышел из своей гостиницы в Париже и  отправился
пешком в один дом, о котором  неоднократно  слышал.  Дом  средней  руки;
привратница указала квартиру, которую он искал. Ему отворили; он спросил
того, с кем желал переговорить. Еще нет дома? Но  его,  хоть  он  и  был
чужим, провели в комнату, зажгли и поставили на письменный стол  рабочую
лампу. Посетитель остался один.
   Он сидел сперва в зеленоватом свете лампы, кругом была темнота. Лампа
начала коптить; он встал,  чтобы  подкрутить  фитиль,  сделал  несколько
шагов вдоль книжных полок. Остановился  на  полдороге,  обхватил  голову
руками. Огляделся, опомнился, вернулся  на  прежнее  место  под  лампой.
Некоторое время сидел в раздумье,  потом  снова  принялся  метаться.  Он
ждал, не замечая, что проходят часы.
   Дверь распахнулась настежь, когда он как раз  стоял  в  самом  темном
углу. Не успел он овладеть собой, как вошедший миновал его  и
склонился у  письменного  стола  над  корреспонденцией.  Широкая  спина,
широкий затылок, борода по краю разрумянившейся щеки отливает  серебром.
Хозяин комнаты  резко  повернулся:  он  услышал  позади  чье-то  тяжелое
дыхание.
   - Я ужасно смущен, - сказал  чей-то  голос.  -  Теперь  мне  остается
сделать вид, что не вы меня, а я вас застал врасплох.
   Когда гость шагнул к столу и поклонился, только  лицо  его  попало  в
световой круг.
   - Вы немец? - спросил хозяин комнаты. И нерешительно: - Пастор?
   - Я предпочитаю не говорить, кто я, - пробормотал посетитель. - Тогда
бы вы мне окончательно не поверили. А очень  важно,  чтобы  вы  поверили
мне. - Последние слова были сказаны громким и резким голосом.
   - Говорите, пожалуйста! - деловито произнес хозяин; взяв из рук гостя
протянутую ему бумагу, он обследовал ее под  лампой:  -  Фотокопия?  Как
прикажете это понимать? Мне столько всего приносят! - Он приподнял плечи
и руки одновременно.  Широкое  туловище,  словно  высеченное  из  одного
куска. Широкое лицо с широким носом, львиный разрез глаз, брови наискось
к выпуклому лбу. Что он говорит? Недоверие? Мелко для такой  физиономии.
Ирония сильнейшего выражалась в ней,  единственная  угроза,  до  которой
снисходит высший разум.
   Гость сделал новую попытку.
   - Вспомните, что после дела Дрейфуса настроение у вас тут не в пользу
войны. Вполне естественно, что международный концерн военных  снаряжений
принимает свои меры.
   - Вполне. Но ему  это  не  удастся.  -  Бросив  повторный  взгляд  на
сфотографированный документ, он стремительно шагнул к гостю. -  Вы  сами
тоже это подписали, так ведь?
   Тут гость отпрянул в темноту.
   Мягче, с теплотой в голосе:
   - Я не собираюсь вас разоблачать, я не против вас. Садитесь! - Сам он
тоже сел. И снова с  теплотой  в  голосе:  -  Дело  Дрейфуса  просветило
слишком много умов. А у вас разве нет? Ведь и вы волновались и  боролись
вместе с нами! Не напрасно потоки разума и гуманности омыли души и  умы.
Примирение!
   Протянув  руки,  он  откинулся  всем  своим  корпусом  в  распахнутом
мешковатом сюртуке, и лицо оказалось в световом круге.
   Гость из полумрака:
   - Непримиримые сильнее.
   - Единодушный протест рабочих партий воспрепятствует войне!
   - Я этому не верю. Ваша сфера - политика, где каждый говорит о  своих
чаяниях. Моя сфера - промышленность, где говорят только  факты.  Рабочие
пойдут за большинством.
   - Пока я существую - нет!
   Молчание. Так же уверен в себе был в Берлине тот, другой.
   Освещенная голова отодвинулась, стул был теперь повернут боком.
   - Если же ваши друзья так этого жаждут, они добьются войны, но такой,
какую им уже не удастся повторить, - войны, из  которой  мы  вернемся  с
миром для всего мира и с претворенным в жизнь социализмом.
   - Иллюзии! - сказал резкий голос.
   - Надо держать их под страхом! -  трезво  ответил  хозяин  и  тут  же
вдохновенно: - Надо верить в это. - Голос нарастал, говоривший оттолкнул
стул. - Надо это осуществлять! Что такое  социализм?  Идеал.  Его  можно
осуществить лишь на основе реальней действительности. У нас хватит  силы
осуществить его. - Все это он говорил, шагая между камином и  столом,  с
мимикой, как для зрителей,  полной  блеска  и  выразительности,  но  без
излишней аффектации. - Что такое пацифизм? Идеал.  Осуществление  его  -
это  компромисс  между  миролюбивым  разумом  и  человеческой  природой,
которая не стала еще миролюбивой. Лишь социализм умиротворит ее...
   Выразительные жесты, отгонявшие возможные сомнения, большая гибкость,
подчеркнутая решимость, над которой преобладает воля к жизни, - все  это
величественно и  вместе  с  тем  со  всей  присущей  человеку  слабостью
демонстрировалось  на  воображаемой  трибуне.  Наконец  оратор   сел   с
достоинством, как под гул оваций.
   - Благодарю вас, - начал его слушатель. - Вы показали мне религиозное
отношение к миру. Я же знаю только таких  интеллигентов,  которым  чуждо
это отношение. Вам не понять, как безотрадна жизнь, в которой процветают
им подобные.
   - Так не будьте же глупцами! У вас те же враги, что и у нас. Добру  у
вас грозят те же самые опасности, почему вы малодушествуете?.. Я  и  сам
знаю, - тут у льва сделалось лукавое выражение, - что у вас на  переднем
плане всемогущий пангерманский союз, в то время как у нас  -  Лига  прав
человека. Внешняя разница налицо. Но за ней все одинаковое. Только здесь
враг действует исподтишка, защитники зла не показывают своего лица.
   - А что, если есть страна, где всякое другое лицо должно  скрываться?
Если защитники добра  обречены  действовать  под  покровом  темноты  всю
жизнь? - Голос гостя  был  полон  отчаяния;  но  тот,  кто  слушал  его,
повернулся всем своим мощным туловищем и приказал ему умолкнуть,  ибо  в
нем говорит преступная слабость.
   -  Почему  вы  слабы,  скажите,  почему?  Как  может   здравомыслящее
большинство спокойно относиться к  тому,  что  его  страна  изолируется,
словно зачумленная, - не  в  силу  вражды,  а  в  силу  контраста  между
кастовым произволом и общеевропейской демократией?
   В его голосе звучал уже гнев, он сам распалял себя.
   - Сейчас в Гааге ваше правительство побило рекорд  бесцеремонности  в
Европе. У нас по крайней мере  умеют  лицемерить.  Существует  негласный
сговор проявлять на мирных конференциях добрую волю, хотя на деле это не
приводит ни к чему. Но ваше правительство  окончательно  зарвалось.  Оно
доставляет  другим   бесплатное   развлечение,   голосуя   даже   против
третейского суда. Однако предел всего - ваша система заложников! -  Тут,
подхлестнутый гневом, он вскочил и стоял, облокотясь о кресло. - Если вы
начнете войну с Англией, вам  угодно  вести  ее  на  французской  земле,
независимо от того, примкнем мы или нет. Франция будет у вас заложницей.
Вы способны вывести из терпения  даже  меня!  -  Другим  тоном:  -  А  я
предпочитаю бороться с внутренним врагом, с нашими поджигателями  войны,
которым ничего не жаль, лишь  бы  заставить  говорить  о  себе.  Пока  я
существую, они бесславно прячутся в тени. Пусть  себе  интригуют  там  в
пользу войны, меж тем как открыто торжествует мир. Нас озаряет свет дня,
нас одних! - То было самоупоение, глухое ко всему, кроме себя.
   Ибо голос гостя звучал слабым бормотаньем:
   - Позор! - Сквозь сплетенные пальцы вырывалось бормотанье и  шипенье:
- Позор!
   Тот вслушался, наконец подошел  ближе,  придвинул  свой  стул  совсем
близко, сполз на самый краешек, чуть ли не на пол, перегнулся и слушал.
   - Я вел жизнь каторжника, жизнь беглого преступника, который скрывает
свой  позор.  Позором  своим  я  был  обязан  лучшему  во   мне,   моему
человеческому достоинству. Благо тому, у кого его нет! Чтобы  добиваться
своего, я должен был лгать. Помогать в делах сильным мира, чтобы  втайне
подкапываться под них. Разыгрывать им  на  посмешище  человечность,  ибо
там, где я живу, нет ничего смешнее, как поступать  человечно.  Так  сам
начинаешь заниматься делами, богатеешь и можешь разоблачать  богачей.  Я
стал всем, только чтобы разоблачить их. А теперь заблудился на  окольных
путях. Целая жизнь лжи и обмана!
   - Дальше! - потребовал духовник, но  долгое  время  раздавались  одни
сухие рыдания. Наконец исповедник овладел собой.
   - Иначе нельзя было. - Голос зазвучал жестко. - Теперь я  бы  уже  не
мог говорить правду, если бы и смел. Я буду лгать и обманывать и впредь,
куда бы это меня ни привело. К хорошему не приведет. Когда-нибудь  такая
жизнь вынудит меня на акт отчаяния. Тайная война с властью! Вдумайтесь в
это вы, что ведете против нее открытую войну. Пожалейте нас, - у нас она
с первого шага была бы обречена на провал.
   Так как голос ослабел и стих, духовник сказал:
   - Вы пришли не для  того,  чтобы  предъявить  мне  сфотографированный
документ. Вы хотели сказать мне именно это. Благодарю вас. Нам не видно,
что происходит  за  границей,  за  нашей  самой  ближней  границей.  Что
происходит в человеке, и то не видно.
   Тут погасла лампа. Хозяин комнаты  отдернул  занавеску,  -  за  окном
светало.
   Они подошли друг к другу попрощаться.
   - Надеюсь, я не очень надоел вам сегодня ночью,  -  сказал  гость  не
слишком искренним тоном.
   - Хочу верить, что вы без особой  неприязни  смотрели  на  меня  этой
ночью! - прямодушно и приветливо ответил хозяин. - Вы сами  видите,  что
различие наших стран лишь в темпераментах. Во всем прочем у нас  с  вами
тот же тернистый путь.
   - Которому не будет конца.
   - На котором нам нужна взаимная поддержка.
   И они протянули друг другу руки, обе руки.

***

   Терра первым же поездом покинул  Париж.  На  вокзале  в  Берлине  его
встречали. Куршмид - он повел его к автомобилю, в котором  сидела  Алиса
Ланна.
   Несмотря на ранний час,  ей  надо  было  повидаться  с  ним.  Вовремя
предостеречь его,  пока  он  не  станет  перед  лицом  кризиса,  который
неизбежен.
   Ни слова об их личных отношениях. Его прощальное письмо даже не  было
упомянуто, отказ от встреч  оставлен  без  внимания.  Тогда  и  он  стал
задавать чисто деловые вопросы, которых требовал настоящий момент.
   Ланна нужно устранить, его дочь горячо настаивала на этом. Дело шло о
жизни и смерти, корабль тонул. Он получил пробоину на последних  выборах
в рейхстаг. Всему причиной выборы по спискам блока! Ланна  добился  этим
слишком большого личного успеха; вечером после выборов  он  обращался  к
народу  из  рейхсканцлерской  резиденции  одновременно  с   императором,
который обращался к народу из дворца. Неосторожное совпадение во времени
как раз, когда император почувствовал себя уверенней  благодаря  удачным
выборам! Небывалая уверенность в себе - он следил за посетителями своего
канцлера.
   - Знаете  ли  вы,  что  ваш  позавчерашний  визит  стоил  моему  отцу
высочайшего порицания?
   Она повторила это несколько раз и с  разными  оттенками,  как  в  тех
случаях, когда наставляла Толлебена.
   - Понимаю, - сказал Терра, - он  снова  сыграл  на  руку  лишь  своим
врагам. Ни на что другое бог не благословляет его успехом. Он избавил их
от  социал-демократов,  как  будто  социал-демократы  не  нужны  ему  до
крайности, чтобы изо дня в день спасать от них общество.
   - Он дал слишком много воли его величеству, - повторила  она.  -  Это
доказывает, что его система устарела. Нужно что-то новое. Мы  должны,  в
противовес поджигателям войны, утвердить  свою  самостоятельность.  Или,
лучше сказать, восстановить ее!
   Терра подумал, что ошибается, но нет - он понял верно. Алиса  обещала
ему в лице Толлебена рейхсканцлера,  который  будет  стоять  за  союз  с
Англией, до смерти пугавший Фишера. Этого мало! Ему даже улыбается мысль
об угольной монополии.
   - Все хорошо, пока ты с ним! - сказал Терра,  еле  опомнившись.  Нет,
дело  обстоит  иначе.  Сильнее,  чем  Алиса,  влияла  на  Толлебена  его
религиозность. Он по внутреннему убеждению был  против  войны  -  против
того класса, который ее добивался, который способствовал ей.
   - Это естественно для человека старого закала, - возразил Терра.
   Но она доказывала, что причина в обращении на путь истины.
   - Хочешь знать правду? Его неотразимо влечет к тебе и твоим задачам.
   - Моим? Потому что они мои?
   - Кто его поймет! Может быть, это христианское смирение.
   Терра может убедиться лично, что Толлебен не избегает его. Совершенно
верно, он даже ищет встреч с ним. Алиса хотела выяснить, будет ли  Терра
в таком случае  помогать  им.  Его  связи,  его  искусство  обращения  с
людьми... Ему послышалось:  его  шулерские  способности...  Он  не  стал
отказываться.
   Автомобиль остановился в уединенном месте, чтобы Терра мог  незаметно
выйти.
   - Ни слова Мангольфу! - успела она шепнуть. - Все, что он сулит тебе,
исходит от твоих злейших врагов.
   Лишь  в  этих,  сказанных  вдогонку  словах  открылась   цель   всего
разговора. Он был ответом семейства Толлебенов на тот, другой  разговор,
три дня назад, с женой Мангольфа.
   Наутро, правда, пришло письмецо от Алисы. Ничего не предпринимать! Ее
несчастный отец в своем горе доверился ей. Свет был слишком несправедлив
к князю Ланна. Это уже сказалось на его желудке. Ничего не предпринимать
против него! Дочь во всяком случае встанет на его защиту, забыв о  своем
честолюбии! Князь  подает  в  отставку.  Она  поедет  с  ним  в  Италию:
счастливо им жилось только там. Эти потрясающие решения были приняты  за
ночь. В политике теперь, несомненно, произойдут неожиданные перемены. "И
все оттого, что я вчера вечером зашла в красную гостиную, где был он. От
таких случайностей зависят судьбы мира".
   "Только