имя  было в  глазах Ромула  высшим  в  отличие
сенаторского сословия от нашего класса.
     Он сделал еще другое  отличие аристократии от простого народа: одних он
назвал  патронами,   т.  е.  покровителями,  других  --  клиентами,   т.  е.
покровительствуемыми, и вместе с тем замечательно умно связал их заботою  об
общем благе и лежащими на каждой из сторон важными взаимными обязательствами
в будущем. Первые растолковывали последним законы, защищали их на суде, были
их советниками и опекунами во всем, вторые не только оказывали им уважение и
почет, но  и помогали им выдавать замуж дочерей, если  патроны были бедны, и
платили за них долги. Ни закон, ни магистрат не мог заставить клиента давать
показания против патрона,  или патрона против клиента.  Позже  для  патронов
считалось  неприличным,  низким  брать  деньги  с  клиента,  хотя  остальные
обязательства остались в силе. Но довольно об этом.

     XIV. Спустя три месяца по основании города, произошло, как рассказывает
историк Фабий, смелое похищение  женщин. Некоторые  говорят, что Ромул,  сам
человек  воинственный,  получил  предсказание  оракула,   что  Риму  суждено
взрости, увеличиться и достичь огромных размеров -- среди войн, поэтому царь
первым оскорбил сабинцев. Он похитил немного  девушек, всего тридцать, -- он
искал скорей предлога к войне, нежели женщин. Но это не заслуживает доверия:
он  видел,  что город быстро  наполнился  жителями,  из которых  женаты были
только немногие. Большая часть из них состояла из бедняков -- простолюдинов,
презираемых и не  дававших повода рассчитывать, что они станут жить  оседло.
Он  надеялся,  что  оскорбление,  нанесенное  сабинцам,  послужит  косвенным
образом, началом общения и  сношений с ними, если  только удастся приобрести
нравственное влияние на женщин. К приведению  в  исполнение своего плана  он
приступил следующим образом. Прежде всего  он  распустил слух,  что нашел  в
земле алтарь какого-то бога.  Бога  этого называли Консом,  быть может,  как
бога  "совета",  -- консилий до сих  пор  еще значит по-латыни "совет",  как
высшие магистраты, консулы, значит, "советники" -- или же  его отождествляли
с  "конным" Нептуном,  так как  алтарь  последнего  стоит  в  Большом Цирке,
невидимый  в остальное время, его показывают только  во время скачек. Другие
же  говорят,  вообще, что, так  как  план  хранился в тайне,  не  был никому
известен, то вполне основательно было посвятить алтарь божеству, скрытый под
землею.
     Когда он был найден, Ромул принес на нем пышную  жертву и устроил игры,
народный  праздник,  на который разослал приглашения всюду.  Собралась масса
народу. Сам он,  вместе с  избранными  гражданами, занимал почетное  место в
красного цвета  плаще.  Знак  нападения  должен был  состоять в  том, что он
встанет  с  места,  снимет  плащ и снова наденет его.  Множество вооруженных
мечами людей  наблюдало за  его  движениями и, когда он подал знак, обнажили
мечи, с криком бросились  вперед  и стали уводить дочерей сабинцев, позволяя
их отцам  спасаться  бегством.  Одни  говорят,  что  было  захвачено  только
тридцать, именем которых  названы  курии, по  Валерию Антийскому --  пятьсот
двадцать семь, по словам Юбы -- шестьсот восемьдесят три девушки; что больше
всего  оправдывало Ромула в  глазах других:  замужняя женщина была захвачена
только одна, Герсилия, да  и то по ошибке, так что похищение женщин не имело
целью ни насилие, ни оскорбление, -- им желали слить, соединить в одно целое
самыми  тесными  узами два народа.  Герсилия вышла, говорят,  замуж за очень
знатного римлянина, Гостилия, по другим -- даже за самого Ромула. Он имел от
нее  детей --  единственную  дочь.  Приму, названную  так, как  первенец,  и
единственного сына, которому  отец  дал имя Аоллия  в память  того,  что  он
"собрал  вместе"  граждан.  Некоторые говорят,  что  позже  он  получил  имя
Авиллия. Об  этом рассказывает историк  Зенодот Трезенский,  но находит себе
многих противников.

     XV.  Говорят, между похищенными тогда девушками  выделялась  одна своею
замечательной  красотою  и  высоким  ростом.  Какие-то  простолюдины  повели
девушку с  собой, как  вдруг им попалось навстречу  несколько знатных мужей,
которые стали отнимать ее. Похитители стали кричать, что ведут ее к Таласию,
молодому  человеку, уважаемому за  свои нравственные качества.  Услыхав это,
защитники девушки  стали выражать ему добрые пожелания и на радостях хлопать
в ладоши, некоторые же даже  вернулись обратно и пошли следом за провожатыми
в знак любви и уважения к Таласию, выкрикивая его имя. Вот почему римляне до
сих  пор  еще  во время  свадьбы  употребляют  припев: "Таласий!", как греки
"Гименей!". Говорят, Таласий был счастлив в браке.
     Карфагенянин  Секстий Сулла, высокообразованный человек,  говорил  мне,
что  этот  крик Ромул назначил как  сигнал похищения.  Все уводившие девушек
кричали: "талассио!" -- обычай,  оставшийся вследствие этого и при свадьбах.
Большинство жег между прочим Юба, думает,  что слово это -- знак приказания,
заставляющий  работать,  заниматься  прядением  шерсти,  хотя  в  то   время
греческие слова не входили еще в состав латинского языка. Но, если слово это
принимать  не  в дурном смысле,  мало  того, допустить, что  у римлян  слово
"таласия" имело то же значение, что у  нас, мы можем найти ему другое, более
удачное объяснение.  Когда сабинцы заключили мир с  римлянами,  одно  из  их
условий,  касавшееся  женщин,  говорило,  что  они  не  должны ничего делать
мужьям, как только  прясть шерсть.  Таким образом,  при  позднейших  браках,
сохранился  обычай,   что  родители   невесты,   или   гости,   или   вообще
присутствующие кричат в шутку: "талассио!" в знак того, что женщина,  выходя
замуж, не должна делать  ничего другого,  как прясть шерсть. До  сих пор еще
продолжает  существовать обычай,  что новобрачная не переступает сама порога
дома, а вносится  в него на руках,  в знак того, что некогда женщин внесли в
дом  силой, что  они вошли в него  не  добровольно. Некоторые  говорят,  что
волосы новобрачной обрезают острием маленького копья в знак того, что первый
брак был  совершен  среди битвы  и грома  оружия.  Этого вопроса  я  касался
подробнее в своем сочинении "Римские изыскания". Женщины были похищены около
восемнадцатого числа секстилия месяца, теперешнего августа, в день праздника
Консуалий.

     XVI.  Сабинцы   были   большой   и  воинственный  народ.  Они   жили  в
неукрепленных местечках, как спартанские  колонисты, гордились этим и ничего
не  боялись.  Тем  не менее,  они  чувствовали  себя связанными  драгоценным
залогом и, боясь за судьбу своих дочерей, отправили послов с справедливыми и
скромными требованиями, -- Ромул должен был выдать им девушек, отказаться от
насильственных поступков; затем два народа должны  были мирно и дозволенными
средствами  сделаться друзьями и родственниками. Ромул  не выдал девушек, но
предложил  сабинцам заключить с ним  союз.  В то время  как  все они тратили
время  на советы и  вооружения, царь ценинский, Акрон, человек решительный и
опытный полководец, отнесшийся с недоверием  уже  к первому смелому поступку
Ромула,  видевший  в  похищении  женщин  опасность  для  всех  и не желавший
оставлять этого без наказания, первым  объявил Ромулу войну  и пошел на него
со  своими  многочисленными  войсками.  Противник  его  также  выступил  ему
навстречу.
     Когда  они  приблизились  настолько, что могли  видеть  друг друга, они
вызвали один  другого  на поединок,  причем их  войска должны были  спокойно
стоять  в боевом порядке. Ромул дал обет Юпитеру принести ему в  дар  оружие
врага,  если  он  победит и убьет его. Он одолел Акрона, умертвил, разбил  в
сражении его  войска и взял  его город. Он пощадил жителей,  но  приказал им
переселиться в Рим на равных правах с коренными гражданами. Такая политика и
служила  главным  образом  к  усилению  могущества  Рима,   который   всегда
присоединял, включал побежденных в число своих граждан.
     Желая обставить  возможно большим  блеском исполнение обета, данного им
Юпитеру, и  сделать  удовольствие  гражданам, Ромул приказал  срубить вблизи
лагеря огромный дуб, придал ему  вид победного  трофея  и повесил  на  нем в
строгом порядке доспехи Акрона,  сам  же надел  дорогое платье, украсил свои
длинные  волосы лавровым венком, положил свой трофей на правое плечо, затем,
высоко  подняв его, запел  победную песню и  пошел  вперед  в  сопровождении
вооруженных  солдат.  Граждане  принимали  их   с  удивлением,  смешанным  с
восторгом.  Эта  торжественная   процессия   послужила  началом  и  образцом
позднейших  триумфов. Трофей был назван "даром Юпитеру-Феретрию": "поражать"
по-латыни  "ферире",  Ромул же молил  о том,  чтобы  ему  "поразить" и убить
противника.  Доспехи же  названы  "опимиа", как говорит Варрон, потому,  что
"опес" значит  по-латыни также "богатство". Все же вернее производство этого
слова  от "дела",  -- "дело"  по-латыни  "опус".  "Опимиа"  может  посвятить
полководец, собственноручно убивший неприятельского  предводителя. Честь эта
выпала  до сих  пор  только  трем  римским  полководцам: во-первых,  Ромулу,
убившему ценинского царя Акрона, затем  Корнелию Коссу, умертвившему этруска
Толумния и, наконец,  Клавдию Марцеллу, убившему галльского царя Бритомарта.
Косе и Марцелл въезжали в город  уже  на колеснице в четверку,  причем  сами
несли  свои  трофеи.  Если Дионисий говорит,  что Ромул  вступил  в город на
колеснице, он  ошибается:  первым,  по рассказам,  придал  триумфу блестящую
внешность  сын  Демарата  --  Тарквиний.   По  другим,  первым  появился  на
колеснице, в  триумфальной  процессии,  Попликола.  Все  находящиеся в  Риме
статуи Ромула-триумфатора представляют его пешим.

     XVII. После  взятия  Ценины,  когда другие  сабинцы  готовились  еще  к
походу,  жители Фиден,  Крустумерия  и Антемны объявили  римлянам войну. Они
также проиграли сражение  и сдали  свои  города  Ромулу, который поделил  их
земли, а  самих  переселил  в  Рим.  Ромул  разделил всю землю между  своими
гражданами, кроме той,  которой владели отцы похищенных девушек и которую он
оставил  им в собственность. Остальные сабинцы  сочли себя оскорбленными его
поступком, выбрали в полководцы Татия и двинули свои войска к Риму.
     Доступ к городу был труден, его  защищал  нынешний Капитолий, где стоял
гарнизон под начальством Тарпея, а не девушки Тарпеи, как говорят некоторые,
желая выставить Ромула глупцом. Дочь начальника гарнизона,  Тарпея, "предала
город  сабинцам, прельстившись золотыми  браслетами, которые видела у них на
руках.  В награду за измену она  потребовала  с  них то, "что они  носили на
левой  руке".  Татий согласился. Ночью она  отворила единственные  ворота  и
впустила сабинцев.
     Кажется, не один Антигон говорил, что  он  "любит собирающихся предать,
но ненавидит уже предавших" и  не  один Цезарь отозвался о  царе фракийском,
Риметалке, что  он  "любит измену, но ненавидит  изменника", --  это чувство
питают к негодяям все те, кто нуждается  в них, -- как мы  нуждаемся в яде и
желчи некоторых животных -- ласковы с ними,  пока не могут обойтись без них,
ненавидят  их испорченность,  когда  достигнут  своей цели. Точно  такое  же
чувство пробудилось  тогда в  душе Татия и в отношении к Тарпее: он приказал
сабинцам, не забывая о заключенном ими условии, не Жалеть того, что у них на
левой руке, первым снял  с  руки  браслет и  вместе  со щитом бросил  его  в
девушку. Все  последовали его примеру,  и, забросанная золотом и погребенная
под  щитами, она умерла под  их тяжелой массой.  Историк Юба  пишет, со слов
Сульпиция Гальбы,  что  и Тарпеи  был уличен и  обвинен  Ромулом  в  измене.
Некоторые, между  прочим Антигон, передают о Тарпее невероятные  вещи, будто
она была дочерью сабинского  вождя Татия;  что,  по их словам, она сделалась
женою Ромула против ее желания и решилась  на свой поступок ради  отца. Поэт
Симил рассказывает совершенный вздор, утверждая, что Тарпея помогла овладеть
Капитолием не сабинцам, а кельтам, влюбившись в их царя. Вот его стихи:
     Древле Тарпея жила на крутых Капитолия скалах,
     Гибель она принесла крепкого Рима стенам.
     Брачное ложе она разделить со владыкою кельтов
     Страстно желая, врагу город родной предала.
     Несколькими строками ниже он говорит об ее смерти:
     Бойи убили ее и бесчисленных кельтов дружины.
     Там же, за Падом-рекой, тело ее погребли.
     Бросили кучу щитов на нее их отважные руки,
     Девы-преступницы труп пышным надгробьем закрыв.

     XVIII. В  память  Тарпеи,  погребенной на  холме,  холм  тот  назывался
"Тарпейским",  пока  царь  Тарквиний,  строя  здесь  храм Юпитеру,  не велел
перенести ее  прах в другое  место. Имя  Тарпеи  исчезло.  Только  скалу  на
Капитолии, откуда бросали преступников, до сих пор еще зовут "Тарпейской".
     Когда сабинцы заняли Капитолий, раздраженный Ромул стал  вызывать их на
сражение. Татий смело принял  вызов, видя, что в случае  поражения ему можно
будет  отступить   в  крепость.  Свободное  пространство,  где  должно  было
произойти  сражение,  было  окружено многими  холмами.  Благодаря неудобству
места  битве   следовало  быть  жестокой   и  упорной:  на  тесном  и  малом
пространстве невозможно было ни бегство,  ни преследование неприятеля. Кроме
того, несколько дней назад было наводнение, причем река  оставила после себя
слой  глубокого  и  незаметного  для глаза  илу,  на  низменных участках  на
нынешнем  форуме. Его  не было видно,  поэтому и нельзя  было  остерегаться;
кроме  того,  он был низок и опасен. Сабинцы, ничего  не подозревая,  быстро
бежали  к этому  месту.  Их  спас  счастливый  случай.  Курций,  аристократ,
гордившийся  своими  подвигами,  человек  заносчивый, ехал на  лошади далеко
впереди остальных. Когда его лошадь  увязла в трясине, он старался выбраться
из нее, ударяя ее и понукая, но, не видя успеха, оставил лошадь и должен был
позаботиться о своем собственном спасении. В память его место это до сих пор
еще называется "Куртиос Лаккос"[Lacus Curtius - Курциево озеро (лат.)].
     Избегнувшие опасности сабинцы дрались  отчаянно; но  никто  не  получил
перевеса, несмотря на огромное число убитых, между которыми  был и Гостилий.
Говорят, он был мужем Герсилии и  дедом Гостилия, царствовавшего после Нумы.
Вероятно,  в узком  пространстве  происходило много схваток.  Из них памятна
одна, последняя, где Ромул был  ранен  камнем в голову и едва не упал. Он не
мог  оказать  сабинцам  такого мужественного  отпора,  как  раньше.  Римляне
дрогнули  и,  прогнанные  с   ровного   места,  побежали  по  направлению  к
Палатинскому холму. Ромул, успевший прийти  в  себя от  удара, хотел идти  с
оружием в руках  навстречу  бегущим,  обратить  их  против неприятеля,  и  с
громким  криком ободрял  своих выстроиться в боевой порядок и снова  принять
участие  в сражении.  Но  вокруг  него все  бежали.  Никто не смел вернуться
назад, и он поднял руки  к  небу  и  стал молить Юпитера остановить  бегущих
солдат,  не  дать  погибнуть римскому государству,  но спасти его.  Когда он
кончил  свою  молитву,  многим стало стыдно своего  царя, и в душах беглецов
опять  проснулось  мужество. Сперва  они остановились там, где  стоит теперь
храм  Юпитера  Статора, в переводе  "Останавливающего",  затем построились в
боевой порядок и прогнали сабинцев до нынешней "Регии" и храма Весты.

     XIX.  Здесь они  стали  готовиться  к новому сражению; но их остановило
необыкновенное,  не поддающееся описанию  зрелище. Со всех  сторон появились
бежавшие с криком и  воплями, через оружие  и трупы к своим мужьям и  отцам,
точно  исступленные, похищенные дочери  сабинцев,  одни  с  грудными детьми,
которых они прижимали к  груди, другие с распущенными волосами;  но все  они
называли самыми нежными именами то сабинцев, то римлян.  Те  и  другие  были
растроганы и  дали  им  место в своих  рядах. Их  рыдания слышали  все.  Они
возбуждали к себе сострадание одним своим видом, но еще более своими речами,
которые  они  начали защитой  своих прав и увещаниями  и кончили мольбами  и
просьбами. "Чем  оскорбили мы вас, -- говорили они, -- чем провинились перед
вами, что  нам пришлось  уже  вытерпеть лютое горе  и приходится терпеть его
теперь?  Нас  похитили насильно,  противозаконно  те, кому мы принадлежим  в
настоящее время;  но, когда нас  похитили,  наши  братья, отцы и близкие так
долго не вспоминали о нас, что мы принуждены были соединиться самыми тесными
узами  с предметом  нашей  жесточайшей ненависти  и теперь должны бояться за
тех, кто увел нас, поправ законы, -- когда они сражаются, и  плакать по ним,
когда они  умирают! --  Вы не явились  мстителями нашим оскорбителям за нас,
девушек,  теперь  же  лишаете жен  -- мужей,  детей  -- их  матерей. Помощь,
которую  вы   оказываете  теперь  нам,  несчастным,  хуже  вашего   прежнего
равнодушия к нашей судьбе и предательства. Вот как любили нас они, и вот как
жалеете нас  вы!  Если  бы  даже вы вели  войну из-за чего-либо другого,  вы
все-таки должны были прекратить ее, так как сделались благодаря нам зятьями,
дедами и ближними родственниками; но,  если война ведется из-за нас, уведите
нас  с  вашими  зятьями  и  нашими  детьми  и  верните  нам  наших  отцов  и
родственников, не отнимайте от нас  наших  детей и  мужей! Заклинаем вас, не
заставляйте нас снова делаться рабами!.."
     Так горячо просила Герсилия;  ее просьбы поддержали и  другие  женщины.
Было заключено  перемирие.  Предводители вступили в переговоры. В  это время
женщины водили  своих мужей  к своим отцам  и братьям,  брали с собой детей,
носили нуждавшимся  пищу и питье, раненых приносили  к себе в дом и окружали
их  своими попечениями, позволяли  им убедиться,  что они хозяйки у  себя  в
доме,  что их мужья оказывали им всяческое внимание и  уважали их и  любили,
как только умели.
     По условию  мирного  договора,  каждая  женщина  могла  остаться,  если
желала, у своего мужа, но, как сказано выше, должна  была  быть  свободна от
всякого  труда и всякой черной работы, кроме пряжи шерсти; римляне и сабинцы
обязаны  жить в городе  вместе; последний  должен называться  в честь Ромула
Римом,  но  все  римляне  --  "квиритами" в  честь  родины  Татия; власть  и
начальство должны быть разделены между обоими царями.
     Место, где  заключен  был  этот  договор,  до сих  пор  еще  называется
Комитием, от латинского "комйре" -- "собираться".

     XX.  Население  города увеличилось,  вследствие чего  из  сабинцев было
избрано сто новых патрициев. Число солдат легиона увеличилось до шести тысяч
пехоты и шести сотен конницы. Было составлено три трибы, названные: первая в
честь Ромула --  "Рамны",  вторая  -- "Татии", в  честь  Татия, и  третья --
"Лукеры", по  имени  священной рощи,  куда спасались многие,  искавшие  себе
убежище и  получившие затем права гражданства:  "роща"  яо-латыни -- "лукос"
[lucus]. Что  триб было  столько, видно  из самого их  имени: до сих пор еще
наши  филы  римляне называют трибами,  филархов  -- трибунами. Каждая  триба
состояла из десяти курий, названных, как уверяют  некоторые, именами женщин,
о которых говорено  выше. Но этому трудно верить: многие  из них имеют имена
различных местностей.
     Женщинам оказаны были и многие другие знаки уважения; например, мужчины
должны  были  уступать  им  дорогу,  не  говорить в обществе  женщин  ничего
неприличного, не показываться перед ними голыми; они не могли быть обвиняемы
в убийстве; они, как  и их  дети,  носили на шее "буллу",  названную так  по
сходству с пузырем, и тогу с красною каймой.
     Цари  совещались  не сразу вместе, друг с другом, -- каждый имел сперва
отдельные  совещания  с  сенаторами,  и затем все собирались вместе на общий
совет.
     Татий жил там,  где в настоящее время стоит храм Юноны-Монеты, Ромул --
у "лестницы Кака". Она находится  при спуске с Пала