ению и поношению Цезаря.  Так,  они  требовали  отнять
права гражданства у  обитателей  Нового  Кома  в  Галлии  -  колонии,  вновь
основанной Цезарем незадолго до этого, а одного из членов тамошнего  совета,
прибывшего в Рим, консул Марцелл даже высек розгами, заметив:  "Это  тебе  в
знак того, что ты не римский гражданин, отправляйся теперь  домой  и  покажи
рубцы Цезарю". Когда же Цезарь после этого возмутительного поступка Марцелла
обильным потоком  направил  галльские  богатства  ко  всем  участвовавшим  в
управлении государством и не только освободил народного трибуна  Куриона  от
больших долгов, но и дал консулу Павлу тысячу пятьсот талантов,  на  которые
тот украсил форум знаменитым сооружением - базиликой, воздвигнув ее на месте
прежней базилики Фульвии, Помпей, напуганный этими кознями,  уже  открыто  и
сам и через своих друзей стал ратовать за  то,  чтобы  Цезарю  был  назначен
преемник по управлению провинциями.  Одновременно  он  потребовал  у  Цезаря
обратно легионы, которые предоставил ему для войн в Галлии. Цезарь тотчас же
отослал эти войска, наградив каждого воина двумястами пятьюдесятью драхмами.
     Те, кто привел эти легионы к Помпею,  распространяли  в  народе  дурные
слухи о Цезаре, одновременно ослепляя самого Помпея пустыми  надеждами:  эти
люди уверяли его, что  по  нем  тоскует  войско  Цезаря,  и  если  здесь,  в
государстве, страдающем от скрытого недуга,  он  едва  в  силах  бороться  с
завистниками, то там к его услугам войско, готовое тотчас,  как  только  оно
окажется в Италии, выступить на его стороне, - такую-де неприязнь навлек  на
себя Цезарь непрерывными походами, такое недоверие  -  своим  стремлением  к
единовластию. Заслушавшись подобными речами, Помпей оставил всякие опасения,
не заботился о приобретении воинской силы и думал победить Цезаря с  помощью
речей и законопроектов. Но Цезаря нимало не заботили постановления,  которые
выносил против него Помпей. Рассказывают, что один из военачальников Цезаря,
посланный  им  в  Рим,  стоя  перед  зданием  сената  и  слыша,  что   сенат
отказывается продлить Цезарю срок  командования,  сказал,  положив  руку  на
рукоятку меча: "Ну, что ж, тогда вот это даст ему продление".
     XXX. ВПРОЧЕМ, требования Цезаря внешне казались вполне справедливыми. А
именно, он предлагал сам распустить свои войска, если и Помпей сделает то же
самое, и  оба  они  в  качестве  частных  лиц  будут  ожидать  от  сограждан
вознаграждения за свои дела. Ведь если у него отберут войско, а  за  Помпеем
оставят и укрепят его силы, то,  обвиняя  одного  в  стремлении  к  тирании,
сделают тираном другого. Куриона, сообщившего  об  этом  предложении  Цезаря
народу, приветствовали шумными рукоплесканиями, ему даже бросали венки,  как
победителю на играх.  Народный  трибун  Антоний  вскоре  принес  в  Народное
собрание письмо Цезаря по поводу этого предложения и прочел его, несмотря на
сопротивление консулов. Но в сенате тесть Помпея  Сципион  внес  предложение
объявить Цезаря врагом  отечества,  если  он  не  сложит  оружия  в  течение
определенного срока. Консулы начали опрос, кто голосует за то, чтобы  Помпей
распустил свои войска, и кто за то, чтобы Цезарь распустил свои;  за  первое
предложение высказались очень немногие, за второе  же  -  почти  все.  Тогда
Антоний внес предложение, чтобы оба одновременно сложили с себя  полномочия,
и к этому предложению  единодушно  присоединился  весь  сенат.  Но  так  как
Сципион решительно выступил против этого, а консул Лентул кричал, что против
разбойника  надо  действовать  оружием,  а  не   постановлениями,   сенаторы
разошлись и надели траурные одежды по поводу такого раздора.
     XXXI.  ПОСЛЕ  этого  от  Цезаря  прибыли  письма  с  очень   умеренными
предложениями. Он изъявлял согласие отказаться от всех требований, если  ему
отдадут Предальпийскую Галлию и Иллирик с двумя легионами до тех пор,  когда
он сможет вторично выступить  соискателем  на  консульских  выборах.  Оратор
Цицерон,  который  только  что  прибыл  из  Киликии  и  стремился  примирить
враждующих, пытался  смягчить  Помпея,  но  тот,  уступая  в  остальном,  не
соглашался оставить  Цезарю  войско.  Тогда  Цицерон  убедил  друзей  Цезаря
ограничиться упомянутыми провинциями и шестью  тысячами  воинов  и  положить
конец вражде; на это соглашался и Помпей, Но  консул  Лентул  и  его  друзья
воспротивились и дошли до того, что позорным и  бесчестным  образом  выгнали
Антония и Куриона из сената. Тем самым они дали  Цезарю  наилучшее  средство
разжечь гнев воинов - надо было лишь указать им на то, что  почтенные  мужи,
занимающие высокие государственные должности, вынуждены были бежать в одежде
рабов на наемной повозке (к этому, из страха перед  врагами,  они  прибегли,
чтобы тайно ускользнуть из Рима).
     XXXII. У ЦЕЗАРЯ было не более трехсот всадников и  пяти  тысяч  человек
пехоты. Остальные его воины оставались за Альпами, и он уже отправил за ними
своих  легатов.  Но  так  как  он  видел,  что  для  начала  задуманного  им
предприятия  и  для  первого  приступа  более  необходимы  чудеса  отваги  и
ошеломительный по скорости удар, чем многочисленное войско (ибо ему казалось
легче устрашить врага неожиданным  нападением,  чем  одолеть  его,  придя  с
хорошо  вооруженным  войском),  то  он  дал  приказ   своим   командирам   и
центурионам, вооружившись  кинжалами,  без  всякого  другого  оружия  занять
Аримин, значительный город в Галлии, избегая,  насколько  возможно,  шума  и
кровопролития. Командование войском он  поручил  Гортензию,  сам  же  провел
целый день на виду у всех и даже присутствовал при упражнениях  гладиаторов.
К вечеру, приняв ванну, он направился в  обеденный  зал  и  здесь  некоторое
время оставался с гостями. Когда уже стемнело, он встал и вежливо  предложил
гостям ожидать здесь, пока он вернется. Немногим же  доверенным  друзьям  он
еще прежде сказал, чтобы они последовали за ним, но выходили не все сразу, а
поодиночке. Сам он сел в наемную повозку и поехал сначала по другой  дороге,
а затем повернул к Аримину. Когда  он  приблизился  к  речке  под  названием
Рубикон, которая отделяет Предальпийскую Галлию от  собственно  Италии,  его
охватило глубокое раздумье при мысли о наступающей минуте, и он  заколебался
перед величием своего дерзания. Остановив повозку,  он  вновь  долгое  время
молча обдумывал со всех сторон свой замысел, принимая  то  одно,  то  другое
решение. Затем он поделился своими сомнениями с присутствовавшими  друзьями,
среди которых был и Азиний Поллион; он понимал, началом каких  бедствий  для
всех людей будет переход через эту реку и как  оценит  этот  шаг  потомство.
Наконец,  как  бы  отбросив  размышления  и  отважно  устремляясь  навстречу
будущему, он произнес  слова,  обычные  для  людей,  вступающих  в  отважное
предприятие, исход которого сомнителен: "Пусть будет  брошен  жребий!"  -  и
двинулся к переходу. Промчавшись остаток пути без отдыха, он еще до рассвета
ворвался в Аримин, который и занял.  Говорят,  что  в  ночь  накануне  этого
перехода Цезарь видел зловещий сон; ему приснилось, что он совершил  ужасное
кровосмешение, сойдясь с собственной матерью.
     XXXIII. ПОСЛЕ взятия Аримина как бы широко  распахнулись  ворота  перед
войною во всех странах и на всех морях, и вместе с границей  провинции  были
нарушены и стерты все римские законы; казалось,  что  не  только  мужчины  и
женщины в ужасе бродят по Италии, как это бывало и прежде, но и сами города,
поднявшись со своих мест, бегут,  враждуя  друг  с  другом.  В  самом  Риме,
который был затоплен потоком беглецов из окрестных селений, власти не  могли
поддержать порядка ни убеждением, ни  приказами.  И  немногого  недоставало,
чтобы город сам себя  погубил  в  этом  великом  смятении  и  буре.  Повсюду
господствовали противоборствующие страсти и  неистовое  волнение.  Ибо  даже
сторона, которая на какое-то время торжествовала, не оставалась в покое, но,
вновь сталкиваясь в огромном городе с устрашенным и поверженным противником,
дерзко возвещала ему еще более страшное будущее,  и  борьба  возобновлялась.
Помпея, который был ошеломлен не  менее  других,  теперь  осаждали  со  всех
сторон. Одни возлагали на него ответственность за то,  что  он  содействовал
усилению Цезаря во вред и самому себе и государству, другие  ставили  ему  в
вину, что он позволил Лентулу оскорбить Цезаря, когда тот уже шел на уступки
и предлагал  справедливые  условия  примирения.  Фавоний  же  предлагал  ему
топнуть ногой о землю, ибо Помпей как-то, похваляясь, говорил сенаторам, что
незачем им суетиться и заботиться о  приготовлениях  к  войне:  если  только
Цезарь придет, то стоит ему, Помпею, топнуть ногою  оземь,  как  вся  Италия
наполнится войсками. Впрочем, и теперь еще Помпей превосходил Цезаря  числом
вооруженных  воинов;  никто,  однако,  не   позволял   ему   действовать   в
соответствии с собственными расчетами. Поэтому он поверил ложным слухам, что
война уже у ворот,  что  она  охватила  всю  страну,  и,  поддаваясь  общему
настроению, объявил публично, что в городе восстание и безвластие,  а  затем
покинул город, приказав  следовать  за  собой  сенаторам  и  всем  тем,  кто
предпочитает отечество и свободу тирании.
     XXXIV. ИТАК, консулы бежали, не совершив даже обычных  жертвоприношений
перед дорогой; бежало и большинство сенаторов - с  такою  поспешностью,  что
они захватывали с собой из своего  имущества  первое  попавшееся  под  руку,
словно имели дело с чужим  добром.  Были  и  такие,  которые  раньше  горячо
поддерживали Цезаря, теперь же, потеряв  от  ужаса  способность  рассуждать,
дали без всякой нужды увлечь себя этому потоку всеобщего бегства.  Но  самым
печальным зрелищем был вид самого  города,  который  накануне  великой  бури
казался подобным судну с  отчаявшимися  кормчими,  носящемуся  по  волнам  и
брошенному на произвол слепого случая. И  все  же,  как  бы  много  боли  ни
причиняло это переселение, римляне из любви к Помпею считали землю  изгнания
своим отечеством и покидали Рим, словно он уже  стал  лагерем  Цезаря.  Даже
Лабиен, один  из  ближайших  друзей  Цезаря,  бывший  его  легатом  и  самым
ревностным помощником его в галльских войнах, теперь бежал от него и перешел
на сторону Помпея. Цезарь же отправил ему вслед его деньги и пожитки.
     Прежде всего Цезарь двинулся на Домиция, который с тридцатью  когортами
занял Корфиний, и расположился лагерем у этого города. Домиций, отчаявшись в
успехе, потребовал у своего врача-раба яд и выпил  его,  желая  покончить  с
собой. Но вскоре, услышав, что Цезарь удивительно  милостив  к  пленным,  он
принялся оплакивать себя и осуждать свое слишком поспешное  решение.  Однако
врач успокоил его, заверив, что дал  ему  вместо  яда  снотворное  средство.
Домиций, воспрянув духом, поспешил к Цезарю,  получил  от  него  прощение  и
вновь перебежал к Помпею. Эти новости, дойдя до Рима, успокоили  жителей,  и
некоторые из бежавших вернулись назад.
     XXXV. ЦЕЗАРЬ включил в состав своего войска отряд Домиция, а также всех
набиравшихся для Помпея воинов, которых он захватил в италийских городах,  и
с этими силами, уже многочисленными и грозными, двинулся на  самого  Помпея.
Но тот не стал дожидаться его прихода, бежал в Брундизий и,  послав  сначала
консулов с войском в Диррахий, вскоре, когда Цезарь был  уже  совсем  рядом,
сам отплыл туда же; об этом будет рассказано подробно в  его  жизнеописании.
Цезарь хотел тотчас же поспешить за ним, но  у  него  не  было  кораблей,  и
потому он вернулся в Рим, в течение шестидесяти дней сделавшись без  всякого
кровопролития господином  всей  Италии.  Рим  он  нашел  в  более  спокойном
состоянии, чем ожидал, и так как много  сенаторов  оказалось  на  месте,  он
обратился к ним с примирительной  речью,  предлагая  отправить  делегацию  к
Помпею, чтобы достигнуть соглашения на разумных условиях.  Однако  никто  из
них не принял этого предложения, либо из страха перед Помпеем, которого  они
покинули в опасности, либо не доверяя Цезарю и считая его речь неискренней.
     Народный трибун Метелл хотел воспрепятствовать Цезарю взять  деньги  из
государственной казны и ссылался при этом на законы. Цезарь ответил на  это:
"Оружие и законы не  уживаются  друг  с  другом.  Если  ты  недоволен  моими
действиями, то иди-ка лучше прочь, ибо война не терпит  никаких  возражений.
Когда же после  заключения  мира  я  отложу  оружие  в  сторону,  ты  можешь
появиться снова и ораторствовать перед народом. Уже тем, -  прибавил  он,  -
что я говорю это,  я  поступаюсь  моими  правами:  ведь  и  ты,  и  все  мои
противники, которых я здесь захватил, находитесь  целиком  в  моей  власти".
Сказав это Метеллу, он направился к дверям  казнохранилища  и,  так  как  не
нашел ключей,  послал  за  мастерами  и  приказал  взломать  дверь.  Метелл,
ободряемый   похвалами   нескольких   присутствовавших,   вновь   стал   ему
противодействовать. Тогда Цезарь решительно  пригрозил  Метеллу,  что  убьет
его, если тот не перестанет ему досаждать. "Знай, юнец, - прибавил он, - что
мне гораздо труднее сказать это, чем сделать". Эти слова  заставили  Метелла
удалиться в страхе, и все потребное для войны было доставлено Цезарю  быстро
и без помех.
     XXXVI. ЦЕЗАРЬ направился в Испанию, решив прежде всего  изгнать  оттуда
Афрания и Варрона, легатов Помпея,  и,  подчинив  себе  тамошние  легионы  и
провинции, чтобы в тылу у него уже  не  было  противников,  выступить  затем
против самого Помпея. В Испании Цезарь не раз попадал в засады, так что  его
жизнь оказывалась в опасности, воины его  жестоко  голодали,  и  все  же  он
неустанно преследовал неприятелей, вызывал их на  сражения,  окружал  рвами,
пока, наконец, не овладел  и  лагерями  и  армиями.  Предводители  бежали  к
Помпею.
     XXXVII. ПО ВОЗВРАЩЕНИИ Цезаря в Рим его тесть Пизон стал  убеждать  его
послать к Помпею послов для переговоров о перемирии, но Сервилий Исаврийский
в угоду Цезарю возражал против  этого.  Сенат  назначил  Цезаря  диктатором,
после чего он вернул изгнанников и возвратил гражданские  права  детям  лиц,
объявленных при Сулле вне закона, а также путем некоторого снижения учетного
процента  облегчил  положение  должников.  Издав  еще   несколько   подобных
распоряжений, он через одиннадцать  дней  отказался  от  единоличной  власти
диктатора, объявив себя консулом вместе с Сервилием Исаврийским, и  выступил
в поход. В начале января,  который  приблизительно  соответствует  афинскому
месяцу посидеону, около зимнего солнцеворота он отплыл  с  отборным  отрядом
конницы в шестьсот человек  и  пятью  легионами,  оставив  остальное  войско
позади, чтобы не терять времени. После переправы  через  Ионийское  море  он
занял Аполлонию и Орик, а флот  снова  отправил  в  Брундизий  за  отставшей
частью войска. Солдаты  были  еще  в  пути.  Молодые  годы  их  миновали,  и
утомленные бесконечными войнами, они громко жаловались  на  Цезаря,  говоря:
"Куда же, в какой край завезет нас этот человек, обращаясь с нами  так,  как
будто мы не живые люди, подвластные усталости? Но ведь и меч изнашивается от
ударов, и панцирю и  щиту  нужно  дать  покой  после  столь  продолжительной
службы. Неужели даже наши раны не заставляют Цезаря понять, что он командует
смертными людьми и что мы чувствуем лишения и страдания, как и  все  прочие?
Теперь пора бурь и ветров на море, и  даже  богу  невозможно  смирить  силой
стихию, а он идет на все, словно не преследует врагов, а спасается от  них".
С такими речами они медленно подвигались к Брундизию. Но когда, прибыв туда,
они узнали, что Цезарь уже отплыл,  их  настроение  быстро  изменилось.  Они
бранили  себя,  называли  себя  предателями  своего  императора,  бранили  и
начальников за  то,  что  те  не  торопили  их  в  пути.  Расположившись  на
возвышенности,  солдаты  смотрели  на  море,  в  сторону  Эпира,   дожидаясь
кораблей, на которых они должны были переправиться к Цезарю.
     XXXVIII. МЕЖДУ ТЕМ Цезарь, не имея в Аполлонии военных сил, достаточных
для борьбы, и видя, что войска из Италии медлят  с  переправой,  оказался  в
затруднительном положении. Поэтому он решился  на  отчаянное  предприятие-на
двенадцативесельном  судне  тайно  от  всех  вернуться  в  Брундизий,   хотя
множество неприятельских кораблей бороздило море. Он поднялся на борт  ночью
в одежде раба и, усевшись поодаль, как самый незначительный человек,  хранил
молчание. Течением реки Аоя корабль  уносило  в  море,  но  утренний  ветер,
который обыкновенно успокаивал волнение в устье реки, прогоняя волны в море,
уступил натиску сильного  морского  ветра,  задувшего  ночью.  Река  свирепо
боролась с морским приливом. Сопротивляясь прибою, она шумела и  вздувалась,
образуя страшные  водовороты.  Кормчий,  бессильный  совладать  со  стихией,
приказал матросам повернуть корабль  назад.  Услыхав  это,  Цезарь  выступил
вперед и, взяв пораженного кормчего  за  руку,  сказал:  "Вперед,  любезный,
смелей, не бойся ничего: ты везешь Цезаря и его счастье". Матросы забыли про
бурю и, как бы приросши к веслам, с величайшим усердием боролись с течением.
Однако идти дальше было невозможно, так как в трюм набралось много воды и  в
устье корабль подвергался  грозной  опасности.  Цезарь,  хотя  и  с  большой
неохотой, согласился повернуть назад. По возвращении Цезаря  солдаты  толпой
вышли ему навстречу, упрекая его за то, что он не надеется на победу с  ними
одними, но огорчается изза отставших и идет на риск, словно не  доверяя  тем
легионам, которые высадились вместе с ним.
     XXXIX. НАКОНЕЦ прибыл из Брундизия Антоний с войсками. Цезарь, осмелев,
начал вызывать Помпея на сражение. Помпей разбил  лагерь  в  удобном  месте,
имея возможность снабжать в изобилии свои войска с моря и с суши, тогда  как
солдаты Цезаря уже с самого начала испытывали недостаток в продовольствии, а
потом из-за отсутствия самого  необходимого  стали  есть  какие-то  коренья,
кроша их на мелкие части и смешивая с молоком. Иногда  они  лепили  из  этой
смеси хлебцы и, нападая на передовые караулы противника, бросали эти хлебцы,
крича, что не прекратят осады Помпея до тех пор, пока  земля  будет  рождать
такие коренья. Помпей старался скрыть и эти  хлебцы  и  эти  речи  от  своих
солдат, ибо те начали  падать  духом,  страшась  бесчувственности  врагов  и
считая их какими-то дикими зверями.
     Около укреплений Помпея постоянно происходили отдельные стычки.  Победа
во всех этих столкновениях  оставалась  за  Цезарем,  кроме  одного  случая,
когда, потерпев неудачу,  Цезарь  чуть  не  лишился  своего  лагеря.  Помпей
произвел набег, против которого никто не устоял:  рвы  наполнились  трупами,
солдаты Цезаря  падали  подле  собственного  вала  и  частокола,  поражаемые
неприятелем во время поспешного бегства. Цезарь  вышел  навстречу  солдатам,
тщетно  пытаясь  повернуть  бегущих  назад.  Он  хватался  за  знамена,   но
знаменосцы бросали их, так что неприятели захватили  тридцать  два  знамени.
Сам Цезарь едва не был при этом убит. Схватив какого-то рослого  и  сильного
солдата, бежавшего  мимо,  он  приказал  ему  остановиться  и  повернуть  на
неприятеля. Тот в смятении пред лицом ужасной опасности  поднял  меч,  чтобы
поразить Цезаря, но оруженосец Цезаря подоспел и отрубил  ему  руку.  Однако
Помпей - то ли по какой-то нерешительности, то ли случайно  -  не  до  конца
воспользовался своим успехом, но отступил,  загнав  беглецов  в  их  лагерь.
Цезарь, который уже потерял было всякую надежду, сказал  после  этого  своим
друзьям: "Сегодня победа осталась бы за противниками, если  бы  у  них  было
кому победить". Сам же, придя к себе в палатку и улегшись, он провел ночь  в
мучительной  тревоге  и  тяжелых  размышлениях  о  том,  как  неразумно   он
командует. Он говорил себе, что перед ним лежат обширные равнины  и  богатые
македонские и фессалийские города, а он вместо того,  чтобы  перенести  ту