ем дал Ларцию полную  возможность
ввести в город находившиеся в лагере римские войска.
     IX. ТАКИМ ОБРАЗОМ город был взят. Почти все солдаты бросились  грабить,
отыскивая дорогие вещи. Марций был возмущен и кричал, что,  по  его  мнению,
подло солдатам ходить по  городу,  сбирая  ценные  вещи,  или  прятаться  от
опасности под предлогом наживы, в то время, когда консул  со  своим  войском
встретил, быть может, неприятеля и вступил с ним  в  сражение.  Его  слушали
немногие, поэтому он взял с  собою  тех,  кто  желал  следовать  за  ним,  и
отправился по той дороге, по которой, как он заметил, выступило  войско.  Он
то ободрял своих солдат и советовал им не падать духом,  то  молился  богам,
чтобы ему не опоздать, прийти во время, когда  сражение  еще  не  кончилось,
принять участие в битве, деля опасности вместе с согражданами.
     В то время у римлян существовал обычай - выстроившись перед сраженьем в
ряды и подобрав тогу, делать устные завещания, назначая себе  наследника,  в
присутствии трех или четырех свидетелей. За этим занятием  и  застал  Марций
солдат, стоявших  уже  в  виду  неприятеля.  Сначала  некоторые  испугались,
заметив его покрытым кровью и потом, в сопровождении кучки солдат; но, когда
он подбежал к консулу, в восторге протянул  ему  руку  и  объявил  о  взятии
города, Коминий обнял и поцеловал его. Как те, кто узнал о случившемся,  так
и те, кто догадывался о нем, одинаково ободрились и с криком требовали вести
их в бой. Марций спросил Коминия, какую позицию занимает  неприятель  и  где
стоят его лучшие войска. Тот отвечал, что,  если  он  не  ошибается,  лучшие
войска состоят из антийцев, расположенных в центре и никому не уступающих  в
храбрости. "Прошу же тебя, - сказал Марций, - исполни мое желание, - поставь
меня против этих  солдат".  Удивляясь  его  смелости,  консул  исполнил  его
просьбу. В самом начале сражения Марций ринулся вперед; первые ряды вольсков
дрогнули. Та часть войска, на которую он напал, была немедленно разбита.  Но
неприятельские фланги сделали поворот и стали обходить его. Боясь  за  него,
консул выслал на помощь ему лучших солдат. Вокруг Марция кипел  ожесточенный
бой. В короткое время обе стороны понесли большие потери.  Римляне,  однако,
продолжали идти вперед, теснили  неприятеля,  наконец,  разбили  его  и  при
преследовании просили Марция, обессилевшего от утомления и ран, удалиться  в
лагерь. Он заметил им, что победители не должны знать усталости, и  погнался
за беглецами. Остальное войско неприятелей также потерпело поражение.  Много
было убитых и много взятых в плен.
     X. КОГДА на следующий день пришел Ларций, консул, в  виду  собравшегося
вместе войска, взошел на возвышение и, воздав богам должную благодарность за
блестящую победу, обратился к Марцию. Прежде всего он горячо похвалил его, -
некоторые из его подвигов он видал лично, о других слышал от Ларция -  затем
приказал ему выбрать себе десятую часть из массы  ценных  вещей,  лошадей  и
пленных, прежде общего дележа всего этого. Кроме  того,  он  подарил  ему  в
награду коня в полной сбруе. Римляне с восторгом приняли  его  слова.  Тогда
Марций выступил вперед и сказал, что принимает коня и рад слышать похвалы со
стороны консула, но, считая остальное платой, а не наградой, отказывается от
него и будет доволен частью, одинаковою с другими. "Одной милости хочу я  от
тебя и настоятельно прошу о ней, - продолжал Марций, обращаясь к консулу,  -
у меня есть среди вольсков знакомый и друг, человек добрый и честный. Теперь
он в плену и из счастливого богача сделался рабом. Над его головой собралось
много горя, надо избавить его по крайней мере хоть  от  одного  -  продажи".
Слова  Марция  были  встречены  еще  с  более  громкими  криками  одобрения.
Большинство удивлялось скорее его бескорыстию, нежели храбрости в  сражении.
Даже завидовавшие его блестящей награде и желавшие выступить его соперниками
и те согласились тогда, что  он  заслуживает  большой  награды  за  то,  что
отказался взять большое, и  более  удивлялись  его  нравственным  качествам,
заставившим его отказаться от огромной суммы, нежели тому, чем  он  заслужил
это. Действительно, больше чести - разумно пользоваться  богатством,  нежели
уметь владеть оружием, хотя умение пользоваться богатством  ниже  отказа  от
него.
     XI. КОГДА толпа перестала кричать и шуметь, потребовал  слова  Коминий.
"Братья по оружию, - сказал он, -  вам  нельзя  заставить  человека  принять
награду, если он не принимает ее и не желает принять. Дадим же ему  награду,
от  принятия  которой  он  не  может  отказаться,  -  пусть  он   называется
Кориоланом, если только раньше нас его подвиг не дал ему этого прозвища".  С
тех пор  Марций  стал  называться  третьим  именем  -  Кориолана.  Из  этого
совершенно ясно, что личное его имя было  Гай,  второе  родовое,  -  Марций.
Третье имя получали не сразу, и оно должно было напоминать подвиг,  счастье,
наружность  или  же  нравственные  качества.  Так,  греки  давали  в  память
каких-либо подвигов прозвища Сотера или Каллиника, за наружность  -  Фискона
или Грипа, нравственные  качества  -  Эвергета  или  Филадельфа,  счастье  -
Эвдемона, прозвище, которое носил  Батт  II.  Некоторые  из  царей  получали
прозвища даже в  насмешку  -  Антигон  Досон  и  Птолемей  Латир.  Еще  чаще
встречались подобного рода прозвища у римлян. Один из  Метеллов  был  назван
Диадематом за то, что раненый долго ходил с повязкой  на  голове,  другой  -
Целером за то, что успел всего через несколько дней после смерти отца дать в
честь умершего гладиаторские игры, удивив тою быстротою  и  поспешностью,  с
какою умел устроить их. Некоторым римлянам до сих  пор  еще  дают  прозвища,
смотря по тому, когда они родились, - сыну,  родившемуся  во  время  отъезда
отца, - Прокла, после смерти его - Постума. Одного из близнецов, пережившего
брата,  зовут  Вописком.  Равным  образом  даются  прозвища  и  по  телесным
недостаткам и притом не только такие, как Сулла, H игр или Руф, но и Цек или
Клодий. Римляне поступают прекрасно, приучая не стыдиться и насмехаться  над
слепотою или другим телесным недостатком, но  видеть  в  них  не  более  как
отличительные признаки.  Впрочем,  этим  вопросом  занимаются  другого  рода
сочинения.
     XII. КОГДА война кончилась,  народные  вожаки  снова  стали  возбуждать
волнения. Они не имели для этого нового повода или справедливого основания -
они  только  взваливали  на  патрициев  те   несчастия,   которые   являлись
необходимым следствием их  прежних  раздоров  и  волнений.  Почти  все  поля
оставались  незасеянными  и  неубранными,  между  тем  война  не   позволяла
запастись хлебом из-за границы. Нужда в хлебе  была  очень  велика,  поэтому
вожаки, видя, что его нет, а если бы он и был, - народу  не  на  что  купить
его, стали распускать клевету относительно богатых, будто они устроили  этот
голод по своей ненависти к народу.
     В это время приехали послы из Велитр, которые желали присоединить  свой
город к римским владениям и просили дать им колонистов: чума, бывшая у  них,
действовала  так  опустошительно,  сгубила  столько  народу,  что  от  всего
населения осталась едва  десятая  часть.  Умные  люди  думали,  что  просьба
велитрцев и их желание как нельзя более кстати, -  вследствие  недостатка  в
хлебе республика нуждалась в своего рода  облегчении  -  вместе  с  тем  они
надеялись на  прекращение  несогласий,  если  город  освободится  от  крайне
беспокойной, нарушавшей вместе со своими  вожаками  порядок  толпы,  как  от
чего-то вредного, опасного. Консулы вносили  в  список  имена  таких  лиц  и
намерены были отправить их в качестве колонистов, других  назначали  в  ряды
войска, которое должно было идти в поход против вольсков, - желая прекратить
волнения внутри государства в надежде, что, служа в одном войске и  находясь
в одном лагере, бедняки и богачи, плебеи  и  патриции  не  будут  с  прежней
ненавистью относиться друг к другу, станут жить в большем согласии.
     XIII. ОДНАКО народные вожаки Сициний и Брут восстали против  их  плана.
Они кричали, что консулы  хотят  назвать  красивым  именем  "переселения"  в
высшей степени бессердечный поступок; что они  толкают  бедняков  как  бы  в
пропасть, высылая их в город,  где  свирепствует  чума  и  грудами  валяются
непогребенные трупы,  -  чтобы  они  жили  там,  подвергаясь  мщению  чужого
божества; что им мало того, что одних из граждан они морят  голодом,  других
посылают на жертву чуме, - они начинают еще по собственному  желанию  войну;
пусть граждане испытают все бедствия за то, что не хотели идти  в  кабалу  к
богачам!.. Под впечатлением их слов народ отказывался идти в солдаты,  когда
консулы объявили набор, и не хотел и слышать о переселении.
     Сенат не знал,  что  делать,  Марций,  в  то  время  уже  высокомерный,
уверенный в себе, уважаемый самыми влиятельными из граждан, был  самым  ярым
противником черни. Те, кому выпал жребий идти в качестве колонистов, все  же
были отправлены под  страхом  строгого  наказания,  зато  другие  решительно
отказались идти в поход. Тогда Марций взял  с  собою  своих  клиентов  и  из
других граждан - тех, кого ему удалось склонить на свою  сторону,  и  сделал
набег на владения антийцев. Он захватил массу хлеба, взял огромную добычу из
скота и людей, но себе не оставил  ничего  и  вернулся  в  Рим,  причем  его
солдаты и везли, и несли множество различного рода  вещей,  вследствие  чего
другие раскаивались и завидовали разбогатевшим солдатам, но  были  озлоблены
против Марция и недовольны тем, что он пользовался известностью и  влиянием,
возраставшими, по мнению недовольных, во вред народу.
     XIV.  ВСКОРЕ  Марций  выступил  кандидатом  на  консульскую  должность.
Большинство  было  на  его  стороне.  Народ  стыдился  оскорбить   человека,
выдававшегося среди других своих происхождением и храбростью,  обидеть  его,
когда он оказал государству стольких важных услуг. В  то  время  не  было  в
обычае, чтобы кандидаты на консульскую должность просили содействия граждан,
брали их за руку, расхаживая по форуму в одной тоге, без  туники  для  того,
быть может, чтобы своею скромною внешностью расположить в пользу  исполнения
их просьбы, или же для того,  чтобы  показать  свои  шрамы  как  знак  своей
храбрости, - у кого они были. Римляне желали,  чтобы  просители  ходили  без
пояса и туники не потому, конечно, что подозревали их в  раздаче  денег  для
подкупа избирателей, - подобного  рода  купля  и  продажа  появились  позже,
спустя долгое время; тогда только деньги стали играть роль при голосовании в
Народном собрании. Отсюда взяточничество перешло в суды и войско  и  привело
государство к единовластию: деньги поработили оружие. Совершенно справедливо
сказал кто-то, что первым отнял у народа свободу человек, выставивший народу
угощение и раздавший подарки. Вероятно,  в  Риме  зло  это  распространялось
тайно, постепенно, и обнаружилось не сразу. Кто подал пример подкупа  народа
или судей в Риме, я не знаю, но в Афинах первым подкупил судей, говорят, сын
Антемиона, Анит, преданный суду по обвинению в государственной измене, из-за
Пилоса уже под конец Пелопоннесской войны, когда на римском форуме  был  еще
золотой век нравственности.
     XV.  НО  МАРЦИЙ  мог,  конечно,  показать  свои  многочисленные   раны,
полученные им во многих сражениях, где он выказал  себя  с  лучшей  стороны,
участвуя в походах в  продолжение  семнадцати  лет  сряду,  и  граждане,  из
уважения к его храбрости, дали друг другу  слово  избрать  его  консулом.  В
назначенный для голосования день  Марций  торжественно  явился  на  форум  в
сопровождении сенаторов. Все окружавшие его патриции ясно показывали, что ни
один кандидат не был так приятен им, как  он.  Но  это-то  и  лишило  Марция
расположения  народа,  которое  сменили   ненависть   и   зависть.   К   ним
присоединилось еще новое чувство - страха, что ярый сторонник  аристократии,
глубоко уважаемый патрициями, сделавшись консулом, может  совершенно  лишить
народ его свободы. На этом основании Марций потерпел при выборах неудачу.
     Избрали  других  кандидатов.  Сенат  был  недоволен;  он  считал   себя
оскорбленным больше, нежели Марций. Не менее раздражен был и  последний.  Он
не мог спокойно отнестись к случившемуся. Он дал полную  волю  своему  гневу
из-за своего оскорбленного самолюбия, так как видел в этом признак величия и
благородства. Твердость и приветливость, главные  качества  государственного
человека, не были привиты ему образованием и воспитанием. Он  не  знал,  что
человек, желающий выступить  в  качестве  государственного  деятеля,  должен
всего более избегать  самомнения,  "неразлучного  спутника  уединенья",  как
называет его Платон, - ему придется иметь дело с людьми, и  он  должен  быть
терпеливым, хотя некоторые и смеются жестоко над таким характером. Но Марций
никогда не  изменял  своему  прямолинейному,  упрямому  характеру:  одолеть,
разбить окончательно всех - он не ведал, что это свидетельство не храбрости,
а немощи, ибо ярость, подобно опухоли, порождает больная,  страдающая  часть
души. Полный смущения  и  ненависти  к  народу,  он  удалился  из  Народного
собрания. Молодые патриции, вся гордая аристократия, всегда горячо державшая
его сторону, и в то время не покинула его, осталась с ним  и,  к  вреду  для
него, еще более возбуждала его гнев, деля с ним скорбь и горе. В походах  он
был их вождем и добрым наставником; в военном деле - умел возбуждать  в  них
соревнование в славе, без зависти друг к другу.
     XVI. В ЭТО ВРЕМЯ в Рим привезли хлеб; много его куплено было в  Италии,
но не меньше прислано в подарок  сиракузским  тираном  Гелоном.  Большинство
граждан льстило себя надеждой, что вместе с  привозом  хлеба  прекратятся  и
внутренние несогласия в республике. Сенат немедленно собрался для заседания.
Народ окружил здание сената и ждал конца заседания,  рассчитывая,  что  хлеб
будет продаваться по дешевой цене, полученный же в подарок - раздадут даром.
Так думали некоторые и из сенаторов. Тогда поднялся со своего места  Марций.
Он произнес громовую речь против тех, кто хотел  сделать  что-либо  в  угоду
народу, - он называл их своекорыстными  предателями  аристократии;  говорил,
что они сами вырастили посеянные ими  в  народе  дурные  семена  наглости  и
дерзости, между тем как благоразумие требовало уничтожить их в самом начале,
не позволять народу иметь в руках такую сильную власть; что  он  страшен  по
одному уже тому, что исполняются все его требования; что он не делает ничего
против своей воли, не слушается консулов, но говорит, что у него  есть  свои
начальники - вожди безначалия! Он говорил, что, если сенат решит в заседании
раздать и разделить хлеб, как это бывает  в  греческих  государствах,  с  их
крайней демократией, он этим  будет  потакать  непокорному  народу  к  общей
гибели. "Тогда, - продолжал он, - народ не скажет, что его отблагодарили  за
походы, в которых он отказался принимать участие, за  возмущения,  когда  он
предавал свое отечество, за клевету по отношению к сенаторам, - он подумает,
что мы уступаем ему из страха, делаем ему снисхождение, поблажки, из желания
заискивать у него. Он  не  перестанет  быть  непокорным,  не  будет  жить  в
согласии, спокойно. Поступать так совершенно глупо,  напротив,  если  у  нас
есть  ум,  мы  должны  упразднить   должность   трибунов,   которая   грозит
уничтожением  консульству,  поселяет  раздоры  в  республике,   которая   не
составляет уже одного целого, как прежде, но  разделена  на  части,  что  не
позволяет нам ни соединиться, ни думать одинаково, ни  вылечиться  от  нашей
болезни, от нашей взаимной вражды".
     XVII. ДЛИННАЯ речь Марция сообщила такое  же  сильное  воодушевление  и
молодым сенаторам, и почти  всем  богачам.  Они  кричали,  что  единственный
человек в республике,  непобедимый  и  чуждый  лести,  -  он.  Некоторые  из
стариков сенаторов возражали ему, боясь последствий.  Действительно,  ничего
хорошего из этого не вышло. Присутствовавшие в заседании трибуны, видя,  что
мнение Марция одерживает верх, с криком выбежали к народу  и  стали  просить
чернь собраться и помочь им. Состоялось шумное  Народное  собрание.  Трибуны
передали ему содержание речи Марция. Раздраженный народ едва не  ворвался  в
заседание сената. Но трибуны обвиняли  одного  Марция  и  отправили  за  ним
служителей, чтобы он мог оправдаться; но он,  выйдя  из  себя,  прогнал  их.
Тогда трибуны явились вместе с эдилами,  чтобы  взять  его  силой.  Они  уже
схватили его; но патриции окружили его и выгнали  трибунов,  а  эдилов  даже
избили.
     Наступивший вечер положил  конец  беспорядкам.  Ранним  утром  началось
страшное возбуждение среди народа. Видя, что он стекается отовсюду, консулы,
в страхе за судьбу города, созвали заседание сената и предложили ему решить,
какими благожелательными речами и мягкими  постановлениями  можно  водворить
тишину и спокойствие среди народных масс.  Они  говорили,  что  в  настоящую
минуту не время проявлять свое честолюбие или спорить  о  почестях,  -  дела
находятся в опасном, обострившемся  положении;  необходима  власть  умная  и
снисходительная. Большинство согласилось с ними.  Тогда  консулы  явились  в
Народное собрание и обратились к народу с речью, - какая  всего  более  была
необходима. Они старались успокоить его, вежливо отвергали возводимую на них
клевету, не  выходя  из  границ  умеренности,  советовали  ему  исправиться,
порицали его поведение и уверяли, что относительно цены  при  продаже  хлеба
сенат будет действовать вместе с народом.
     XVIII. НАРОД, за немногими исключениями, соглашался с ними.  Порядок  и
тишина, с какою он держал себя, доказывали ясно, что он слушает их, разделяя
их мнение, и успокаивается. Но тут вмешались в дело трибуны.  Они  объявили,
что народ будет слушаться умных решений  сената  во  всем,  что  может  быть
полезно, но требовали Марция  для  оправдания  в  его  действиях:  разве  он
возбуждал сенаторов и отказался явиться по приглашению трибунов не для того,
чтобы произвести в государстве смуты и уничтожить демократию? Обрушив  удары
и брань на эдилов,  он  желал  возжечь,  насколько  это  от  него  зависело,
междоусобную войну, заставить граждан взяться за  оружие...  Их  речь  имела
целью унизить Марция, если бы он начал, в противоположность  своему  гордому
характеру, льстить народу, или же, когда бы остался верен своему  характеру,
вооружить против него народ до последней степени, - на что они  всего  более
рассчитывали, прекрасно изучив его.
     Обвиняемый явился  как  бы  для  оправдания.  Народ  умолк;  воцарилась
тишина. Ожидали, что Марций станет молить о прощении, он же начал  говорить,
не только ничем не стесняясь, но и обвинял народ  более,  чем  то  позволяла
откровенность, и своим голосом и наружностью показывал мужество, граничившее
с презрением и пренебрежением. Народ пришел в бешенство, явно выказывал свое
неудовольствие  и  раздражение  вследствие  его  речей.  Самый  дерзкий   из
трибунов, Сициний, посоветовавшись немного с товарищами по должности, громко
объявил затем, что трибуны произносят Марцию смертный приговор,  и  приказал
эдилам вести его на вершину Тарпейской скалы и оттуда немедленно сбросить  в
пропасть. Эдилы схватили его; но даже  народу  поступок  трибунов  показался
чем-то ужасным и наглым, что же касается патрициев,  они,  в  исступлении  и
ярости, кинулись на крик Марция о помощи. Одни толкали тех, кто хотел  взять
его, и окружили его, другие протягивали с мольбой  руки  к  народу.  Речи  и
отдельные слова пропадали в  таком  страшном  беспорядке  и  шуме.  Наконец,
друзья и родственники  трибунов,  убедившись,  что  Марция  можно  отнять  и
наказать, только убив множество патрициев,  посоветовали  трибунам  отменить
необыкновенное наказание для  подсудимого,  смягчить  его,  не  убивать  его
насильно, без суда, но под