вдалеке от него Юбу, сам  он  занялся
укреплением позиции для нового лагеря над озером около города Тапса, имея  в
виду создать здесь прибежище и опору в битве для всего войска.  В  то  время
как Сципион трудился  над  этим,  Цезарь,  с  невероятной  быстротой  пройдя
лесистыми местами, удобными  для  неожиданного  нападения,  одну  часть  его
войска окружил, а другой ударил в  лоб.  Обратив  врага  в  бегство,  Цезарь
воспользовался благоприятным моментом и сопутствием счастливой  судьбы:  при
первом же натиске ему удалось захватить лагерь Афрания и после  бегства  Юбы
совершенно уничтожить лагерь нумидийцев. В несколько часов  Цезарь  завладел
тремя лагерями, причем пало пятьдесят тысяч неприятелей; Цезарь  же  потерял
не более пятидесяти человек.
     Так рассказывают об этой битве одни писатели.  Другие  утверждают,  что
Цезарь даже не участвовал в  деле,  но  что  его  поразил  припадок  обычной
болезни как раз в то время, когда он строил войско  в  боевой  порядок.  Как
только  он  почувствовал  приближение  припадка,  то,  прежде  чем   болезнь
совершенно завладела им и  он  лишился  сознания,  его  отнесли  в  стоявшую
поблизости башню и там оставили.
     Некоторые из спасшихся бегством бывших консулов  и  преторов,  попав  в
плен, покончили самоубийством, а многих Цезарь приказал казнить.
     LIV. ГОРЯ желанием захватить Катона живым,  Цезарь  поспешил  к  Утике:
Катон охранял этот город и поэтому не принял участия  в  сражении.  Узнав  о
самоубийстве Катона, Цезарь явно опечалился, но никто не знал,  чем  именно.
Он сказал только: "О, Катон, мне  ненавистна  твоя  смерть,  ибо  тебе  было
ненавистно принять от меня спасение". Но сочинение, впоследствии  написанное
Цезарем  против  Катона,  не  содержит  признаков  мягкого,  примирительного
настроения. Как же он мог пощадить Катона живым, если на мертвого излил  так
много гнева? С другой стороны,  снисходительность,  проявленная  Цезарем  по
отношению к Цицерону,  Бруту  и  множеству  других  побежденных,  заставляет
некоторых заключить, что упомянутое выше сочинение родилось не из  ненависти
к Катону, а из соперничества на государственном поприще,  и  вот  по  какому
поводу. Цицерон написал хвалебное сочинение в честь  Катона,  под  заглавием
"Катон". Сочинение это, естественно, у многих имело большой успех,  так  как
оно было написано знаменитым оратором и на благороднейшую тему.  Цезарь  был
уязвлен этим сочинением, считая,  что  похвала  тому,  чьей  смерти  он  был
причиной, служит обвинением против него. Он собрал  много  обвинений  против
Катона и назвал свою книгу "Антикатон". Каждое  из  этих  двух  произведений
имело много сторонников в зависимости  от  того,  кому  кто  сочувствовал  -
Катону или Цезарю.
     LV. ПО ВОЗВРАЩЕНИИ из Африки в Рим Цезарь прежде всего произнес речь  к
народу, восхваляя свою победу. Он сказал, что захватил так много земли,  что
ежегодно  будет  доставлять  в  государственное   хранилище   двести   тысяч
аттических медимнов зерна и три миллиона фунтов оливкового масла.  Затем  он
отпраздновал  триумфы  -  египетский,  понтийский,  африканский  -  не   над
Сципионом,  разумеется,  а  над  царем  Юбой.  Сына  царя  Юбы,  еще  совсем
маленького мальчика, вели в триумфальной процессии. Он попал в счастливейший
плен, так как из варвара и нумидийца превратился в одного  из  самых  ученых
греческих писателей.  После  триумфов  Цезарь  принялся  раздавать  солдатам
богатые подарки, а народу  устраивал  угощения  и  игры.  На  двадцати  двух
тысячах столов было устроено угощение для всех граждан. Игры - гладиаторские
бои и морские сражения - он дал в честь своей давно умершей дочери Юлии.
     Затем была произведена перепись граждан. Вместо трехсот двадцати  тысяч
человек, насчитывавшихся прежде, теперь оказалось налицо всего сто пятьдесят
тысяч. Такой урон  принесли  гражданские  войны,  столь  значительную  часть
народа они истребили - и это еще не принимая в  расчет  бедствий,  постигших
остальную Италию и провинции!
     LVI. ПОСЛЕ этого Цезарь был избран в четвертый  раз  консулом  и  затем
отправился с войсками в Испанию против сыновей Помпея, которые, несмотря  на
свою молодость, собрали удивительно большую армию и выказали необходимую для
полководцев отвагу, так что поставили Цезаря  в  крайне  опасное  положение.
Большое сражение произошло около города Мунды. Цезарь, видя  что  неприятель
теснит его войско, которое сопротивляется слабо, закричал,  пробегая  сквозь
ряды солдат, что если они уже ничего не стыдятся, то пусть возьмут и выдадут
его мальчишкам. Осилить неприятелей Цезарю удалось лишь  с  большим  трудом.
Противник потерял свыше тридцати тысяч человек;  у  Цезаря  же  пала  тысяча
самых лучших солдат. После сражения Цезарь  сказал  своим  друзьям,  что  он
часто сражался за победу, теперь же впервые сражался за жизнь. Эту победу он
одержал во время праздника Дионисий - в тот самый день, когда, как сообщают,
вступил в войну Помпей Магн. Промежуток времени между этими двумя  событиями
- четыре года. Младший из сыновей Помпея бежал, а немного дней спустя  Дидий
принес голову старшего.
     Эта война была последней, которую вел Цезарь. Отпразднованный по случаю
победы  триумф,  как  ничто  другое,  огорчил  римлян.  Негоже  было  Цезарю
справлять триумф над несчастиями отечества, гордиться тем, чему  оправданием
перед богами и людьми могла служить одна  лишь  необходимость.  Ведь  Цезарь
победил не чужеземных вождей и не варварских царей, но уничтожил детей и род
человека, знаменитейшего  среди  римлян,  попавшего  в  несчастье.  Вдобавок
прежде сам Цезарь ни через  посланцев,  ни  письменно  не  сообщал  о  своих
победах в гражданских войнах, но стыдился такой славы.
     LVII. ОДНАКО, склонившись перед счастливой  судьбой  этого  человека  и
позволив надеть на себя узду, римляне считали, что единоличная  власть  есть
отдых от гражданских войн и прочих  бедствий.  Они  выбрали  его  диктатором
пожизненно. Эта несменяемость в соединении  с  неограниченным  единовластием
была открытой тиранией. По предложению Цицерона, сенат назначил ему почести,
которые еще оставались в пределах человеческого величия, но другие наперебой
предлагали чрезмерные почести, неуместность  которых  привела  к  тому,  что
Цезарь сделался неприятен и ненавистен  даже  самым  благонамеренным  людям.
Ненавистники Цезаря, как думают, не меньше его льстецов  помогали  принимать
эти решения, чтобы было как можно больше предлогов к недовольству и чтобы их
обвинения казались вполне обоснованными. В остальном же Цезарь по  окончании
гражданских войн держал себя безупречно. Было даже  постановлено  -  и,  как
думают, с  полным  основанием,  -  посвятить  ему  храм  Милосердия  в  знак
благодарности  за  его  человеколюбие.  Действительно,  он  простил   многих
выступавших против него с оружием в руках, а некоторым, как, например, Бруту
и Кассию, предоставил почетные должности: оба они были преторами. Цезарь  не
допустил,  чтобы  статуи  Помпея  лежали  сброшенными  с  цоколя,  но  велел
поставить их на прежнее место. По этому поводу Цицерон сказал,  что  Цезарь,
восстановив статуи Помпея, утвердил свои собственные. Друзья Цезаря просили,
чтобы он окружил себя телохранителями,  и  многие  предлагали  свои  услуги.
Цезарь не согласился, заявив, что, по его мнению, лучше  один  раз  умереть,
чем постоянно ожидать смерти. Видя в расположении  к  себе  самую  лучшую  и
надежную охрану и добиваясь такого расположения, он снова прибег к угощениям
и хлебным раздачам для народа; для солдат он основывал колонии. Из них самые
известные  -  Карфаген  и  Коринф,  города,  которым  ранее  довелось   быть
одновременно разрушенными, а теперь - одновременно восстановленными.
     LVIII. ЧТО касается знати, то одним  он  обещал  на  будущее  должности
консулов и преторов, других прельщал другими должностями и почестями и  всем
одинаково внушал большие надежды, стремясь к  тому,  чтобы  властвовать  над
добровольно подчиняющимися. Когда умер консул Максим, то  на  оставшийся  до
окончания срока его  власти  один  день  Цезарь  назначил  консулом  Каниния
Ребилия. По  обычаю,  многие  направлялись  приветствовать  его,  и  Цицерон
сказал: "Поспешим, чтобы успеть застать его в должности консула".
     Многочисленные успехи не были для деятельной натуры  Цезаря  основанием
спокойно пользоваться плодами своих трудов. Напротив, как бы  воспламеняя  и
подстрекая его, они порождали планы еще более великих предприятий в  будущем
и стремление к новой славе, как будто достигнутая его не удовлетворяла.  Это
было некое соревнование с самим собой, словно  с  соперником,  и  стремление
будущими подвигами превзойти совершенные  ранее.  Он  готовился  к  войне  с
парфянами, а после покорения их имел намерение, пройдя через Гирканию  вдоль
Каспийского моря и Кавказа,  обойти  Понт  и  вторгнуться  в  Скифию,  затем
напасть на соседние с Германией страны и на самое Германию и возвратиться  в
Италию через Галлию, сомкнув круг римских владений так, чтобы со всех сторон
империя граничила с Океаном.
     Среди  приготовлений  к  походу  Цезарь  задумал  прорыть  канал  через
коринфский перешеек и поручил наблюдение за этим Аниену. Затем он предпринял
устройство глубокого канала, который перехватывал бы у  самого  города  воды
Тибра, чтобы повернуть течение реки к Цирцеям и  заставить  Тибр  впадать  в
море у Таррацины, сделав таким образом более безопасным  и  легким  плавание
для купцов, направляющихся в Рим. Кроме этого, он хотел осушить болота  близ
городов Пометии и Сетии с тем, чтобы предоставить плодородную  землю  многим
десяткам тысяч людей. Далее, он хотел возвести плотину в море вблизи Рима и,
расчистив мели у Остийского  берега,  устроить  надежные  гавани  и  якорные
стоянки для имеющего столь важное  значение  судоходства.  Таковы  были  его
приготовления.
     LIX. ОСТРОУМНО задуманное  и  завершенное  им  устройство  календаря  с
исправлением ошибок, вкравшихся в летосчисление, принесло  огромную  пользу.
Дело не только в том, что у римлян в очень древние времена  лунный  цикл  не
был   согласован   с   действительною   длиною   года,    вследствие    чего
жертвоприношения и праздники постепенно передвигались и стали приходиться на
противоположные первоначальным времена года: даже когда был введен солнечный
год,  который  и  применялся  в  описываемое  нами  время,  никто  не   умел
рассчитывать его продолжительность, и  только  одни  жрецы  знали,  в  какой
момент надо произвести исправление, и неожиданно для всех включали  вставной
месяц, который они называли мерцедонием.  Говорят,  впервые  еще  Нума  стал
вставлять дополнительный  месяц,  найдя  в  этом  средство  для  исправления
погрешности в календаре, однако средство, действительное  лишь  на  недолгое
время. Об этом говорится в его жизнеописании. Цезарь предложил лучшим ученым
и астрологам разрешить этот вопрос, а затем,  изучив  предложенные  способы,
создал собственный, тщательно продуманный и улучшенный календарь. Римляне до
сих пор пользуются этим календарем и,  по-видимому,  у  них  погрешностей  в
летосчислении меньше, чем у других народов. Однако и это преобразование дало
людям злокозненным и враждебным власти  Цезаря  повод  для  обвинений.  Так,
например, известный  оратор  Цицерон,  когда  кто-то  заметил,  что  "завтра
взойдет созвездие Лиры", сказал: "Да, по указу", как будто бы и это явление,
происходящее в силу естественной необходимости, могло произойти  по  желанию
людей.
     LX. СТРЕМЛЕНИЕ Цезаря к царской власти  более  всего  возбуждало  явную
ненависть против него и стремление его убить. Для народа в этом была главная
вина Цезаря; у тайных же недоброжелателей это давно  уже  стало  благовидным
предлогом для вражды в нему. Люди, уговаривавшие Цезаря принять эту  власть,
распространяли в народе слух, якобы основанный  на  Сивиллиных  книгах,  что
завоевание   парфянского   царства    римлянами    возможно    только    под
предводительством царя, иначе же  оно  недостижимо.  Однажды,  когда  Цезарь
возвратился из Альбы в Рим, они отважились приветствовать его как царя. Видя
замешательство в народе, Цезарь разгневался и заметил на это, что его  зовут
не царем, а Цезарем. Так как эти слова были  встречены  всеобщим  молчанием,
Цезарь удалился в настроении весьма невеселом и немилостивом.
     В другой раз сенат назначил ему какие-то чрезвычайные  почести.  Цезарь
сидел на возвышении для ораторов. Когда к нему  подошли  консулы  и  преторы
вместе с сенатом в полном  составе,  он  не  поднялся  со  своего  места,  а
обращаясь к ним, словно к частным лицам, отвечал, что почести скорее следует
уменьшить, чем увеличить. Таким поведением он вызвал,  однако,  недовольство
не только сената, но и среди народа, так как все считали, что в лице  сената
Цезарь нанес оскорбление государству. Те,  кому  можно  было  не  оставаться
долее, тотчас же покинули заседание, сильно огорченные. Тогда Цезарь, поняв,
что их поведение вызвано  его  поступком,  тотчас  возвратился  домой,  и  в
присутствии друзей откинул с шеи  одежду,  крича,  что  он  готов  позволить
любому желающему нанести ему удар. Впоследствии он оправдывал свой  поступок
болезнью, которая не дает чувствам одержимых ею людей  оставаться  в  покое,
когда они, стоя, произносят речь к народу; болезнь  эта  быстро  приводит  в
потрясение  все  чувства:  сначала  она  вызывает  головокружение,  а  затем
судороги. Но в действительности Цезарь не был болен: передают, что он хотел,
как и подобало, встать перед сенатом, но его удержал  один  из  друзей  или,
вернее, льстецов - Корнелий Бальб, который сказал: "Разве ты не помнишь, что
ты Цезарь? Неужели ты не потребуешь, чтобы  тебе  оказывали  почитание,  как
высшему существу?"
     LXI. К ЭТИМ случаям присоединилось еще оскорбление  народных  трибунов.
Справлялся праздник Луперкалий, о котором многие пишут, что в древности  это
был пастушеский праздник; в самом деле, он  несколько  напоминает  аркадские
Ликеи. Многие молодые люди из  знатных  семейств  и  даже  лица,  занимающие
высшие государственные должности, во время праздника пробегают  нагие  через
город и под смех, под веселые шутки встречных бьют всех, кто попадется им на
пути, косматыми шкурами. Многие женщины, в том числе  и  занимающие  высокое
общественное  положение,  выходят  навстречу  и  нарочно,   как   в   школе,
подставляют  обе  руки  под  удары.  Они  верят,  что  это  облегчает   роды
беременным, а бездетным помогает понести.  Это  зрелище  Цезарь  наблюдал  с
возвышения для ораторов,  сидя  на  золотом  кресле,  разряженный,  как  для
триумфа. Антоний в качестве консула также был одним из  зрителей  священного
бега. Антоний вышел на форум и, когда толпа расступилась перед ним, протянул
Цезарю  корону,  обвитую  лавровым  венком.  В  народе,  как  было   заранее
подготовлено, раздались жидкие рукоплескания. Когда же Цезарь отверг корону,
весь народ зааплодировал. После того как  Антоний  вторично  поднес  корону,
опять  раздались  недружные  хлопки.  При  вторичном  отказе  Цезаря   вновь
рукоплескали все. Когда таким образом затея была раскрыта, Цезарь  встал  со
своего места и приказал отнести корону на Капитолий. Тут народ  увидел,  что
статуи Цезаря увенчаны царскими коронами. Двое народных трибунов,  Флавий  и
Марулл, подошли и сняли венки со статуй, а тех, кто  первыми  приветствовали
Цезаря как царя, отвели в тюрьму. Народ следовал за ними с  рукоплесканиями,
называя обоих трибунов "брутами", потому что Брут  уничтожил  наследственное
царское  достоинство  и  ту   власть,   которая   принадлежала   единоличным
правителям, передал сенату и народу. Цезарь,  раздраженный  этим  поступком,
лишил Флавия и Марулла власти. В  обвинительной  речи  он,  желая  оскорбить
народ, много раз назвал их "брутами" и "киманцами".
     LXII. ПОЭТОМУ народ обратил свои надежды на Марка  Брута.  С  отцовской
стороны он происходил, как полагали, от знаменитого  древнего  Брута,  а  по
материнской линии - из другого знатного  рода,  Сервилиев,  и  был  зятем  и
племянником Катона. Почести и милости, оказанные ему Цезарем, усыпили в  нем
намерение уничтожить единовластье. Ведь Брут не только был спасен Цезарем во
время бегства Помпея при Фарсале и не только своими  просьбами  спас  многих
своих друзей, но и вообще пользовался большим доверием Цезаря. Брут  получил
в то время самую высокую из преторских должностей и через  три  года  должен
был быть консулом. Цезарь предпочел его Кассию, хотя Кассий тоже притязал на
эту должность. По этому поводу  Цезарь,  как  передают,  сказал,  что,  хотя
притязания Кассия, пожалуй, и более основательны, он, тем не менее, не может
пренебречь Брутом. Когда уже во время  заговора  какие-то  люди  донесли  на
Брута, Цезарь не обратил на это внимания. Прикоснувшись рукой к своему телу,
он сказал доносчику: "Брут повременит  еще  с  этим  телом!"  -  желая  этим
сказать, что, по его мнению, Брут за свою  доблесть  вполне  достоин  высшей
власти, но стремление к ней не может сделать его неблагодарным и низким.
     Люди, стремившиеся к государственному перевороту,  либо  обращали  свои
взоры на одного Брута, либо среди других отдавали ему предпочтение,  но,  не
решаясь  говорить  с  ним  об  этом,  исписали  ночью  надписями   судейское
возвышение,  сидя  на  котором  Брут  разбирал  дела,  исполняя  обязанности
претора.  Большая  часть  этих  надписей  была   приблизительно   следующего
содержания: "Ты спишь, Брут!" или "Ты не Брут!". Кассий,  заметив,  что  эти
надписи все более возбуждают Брута, стал еще  настойчивее  подстрекать  его,
ибо Кассий питал к Цезарю личную вражду в силу причин, которые мы изложили в
жизнеописании Брута. Цезарь подозревал его в этом.  "Как  вы  думаете,  чего
хочет Кассий? Мне не нравится его чрезмерная бледность", - сказал он  как-то
друзьям. В другой  раз,  получив  донос  о  том,  что  Антоний  и  Долабелла
замышляют  мятеж,  он  сказал:  "Я  не  особенно  боюсь  этих  длинноволосых
толстяков, а скорее - бледных и тощих", намекая на Кассия и Брута.
     LXIII. НО, ПО-ВИДИМОМУ, то, что назначено судьбой,  бывает  не  столько
неожиданным,  сколько  неотвратимым.  И  в  этом  случае  были  явлены,  как
сообщают,  удивительные  знамения  и  видения:  вспышки   света   на   небе,
неоднократно раздававшийся по ночам  шум,  спускавшиеся  на  форум  одинокие
птицы - обо всем этом, может быть, и не стоит упоминать  при  таком  ужасном
событии. Но, с другой стороны, философ Страбон пишет,  что  появилось  много
огненных людей, куда-то несущихся; у раба одного воина из  руки  извергалось
сильное пламя - наблюдавшим казалось, что  он  горит,  однако,  когда  пламя
исчезло,   раб   оказался   невредимым.   При   совершении   самим   Цезарем
жертвоприношения у жертвенного животного не было обнаружено сердца. Это было
страшным предзнаменованием, так как нет в природе ни  одного  животного  без
сердца. Многие рассказывают также, что какой-то гадатель предсказал  Цезарю,
что в тот день месяца марта, который римляне  называют  идами,  ему  следует
остерегаться  большой  опасности.  Когда   наступил   этот   день,   Цезарь,
отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и  шутя  сказал  ему:  "А
ведь  мартовские  иды  наступили!",  на  что  тот  спокойно  ответил:   "Да,
наступили, но не прошли!"
     За день до этого во время обеда, устроенного для него  Марком  Лепидом,
Цезарь, как обычно, лежа за столом, подписывал какие-то письма. Речь зашла о
том,  какой  род  смерти  самый  лучший.  Цезарь   раньше   всех   вскричал:
"Неожиданный!" После этого, когда Цезарь покоился на  ложе  рядом  со  своей
женой, все двери и окна в его спальне разом растворились. Разбуженный  шумом
и ярким светом Луны, Цезарь увидел, что Кальпурния рыдает  во  сне,  издавая
неясные, нечленораздельные звуки. Ей привиделось, что она держит в  объятиях
убитого мужа. Други