ую с противоположных  сторон  прямыми
линиями, так что образовалась фигура, напоминающая военный  плац.  Царь  был
доволен планировкой, но вдруг, подобно туче,  с  озера  и  с  реки  налетели
бесчисленное множество больших и маленьких птиц различных пород  и  склевало
всю муку. Александр был  встревожен  этим  знамением,  но  ободрился,  когда
предсказатели разъяснили, что оно значит: основанный им город, объявили они,
будет процветать  и  кормить  людей  самых  различных  стран.  После  этого,
приказав надзирателям следить за постройкой, Александр  отправился  к  храму
Аммона. Дорога туда  была  длинная,  тяжелая  и  утомительная.  Более  всего
путникам грозили две опасности: отсутствие воды,  ибо  много  дней  они  шли
пустыней, и свирепый южный ветер, который обрушивался на них среди  зыбучих,
бесконечных песков. Говорят, что когда-то в  древности  этот  ветер  воздвиг
вокруг войска Камбиза огромный  песчаный  вал  и,  приведя  в  движение  всю
пустыню, засыпал и погубил пятьдесят тысяч человек.  Все  это  было  заранее
известно почти всем, но если Александр ставил перед собой  какую-либо  цель,
удержать  его  было  невозможно.  Ибо  судьба,   покровительствовавшая   его
устремлениям, делала его упрямым. Он не  только  ни  разу  не  был  побежден
врагами, но даже оказывался сильнее пространства и времени; это поощряло его
и без того пылкое  честолюбие  и  увлекало  на  осуществление  самых  пылких
замыслов.
     XXVII. ПОМОЩЬ, которую оказывало божество  Александру  в  этом  трудном
походе, внушила людям больше веры в него, чем оракулы,  полученные  позднее;
мало того, именно эта помощь, пожалуй, и породила доверие к оракулам. Начать
с того, что посланные Зевсом обильные  и  продолжительные  дожди  освободили
людей от страха перед муками жажды. Дожди охладили раскаленный песок, сделав
его влажным и твердым, и очистили воздух, так что стало легко дышать. Затем,
когда оказалось, что вехи, расставленные в помощь проводникам, уничтожены  и
македоняне блуждали без дороги, теряя друг друга, вдруг появились  вороны  и
стали указывать путь. Они быстро летели впереди, когда люди шли за ними сле-
дом,  и  поджидали  медливших  и  отстававших.   Самое   удивительное,   как
рассказывает Каллисфен, заключалось в том, что ночью птицы криком  призывали
сбившихся с пути и каркали до тех пор, пока люди снова не находили дорогу.
     Когда пустыня осталась позади и царь  подошел  к  храму,  жрец  Аммона,
обратившись к Александру, сказал ему, что бог  Аммон  приветствует  его  как
своего сына. Царь спросил, не избег ли наказания кто-либо из убийц его отца.
Но жрец запретил Александру кощунствовать и сказал, что отец  его  -  не  из
числа смертных. Тогда царь изменил  форму  вопроса  и  осведомился,  все  ли
убийцы Филиппа понесли наказание, а затем спросил о себе, будет ли ему  дано
стать властителем всех людей. Бог ответил, что это будет,  ему  дано  и  что
Филипп отомщен полностью. Царь принес богу великолепные дары, а людям роздал
деньги.
     Так пишет об ответах оракула большинство историков. Сам же Александр  в
письме к матери говорит, что он получил некие тайные предсказания, о которых
по возвращении расскажет ей  одной.  Некоторые  сообщают,  что  жрец,  желая
дружески  приветствовать  Александра,  обратился  к  нему  по-гречески:   "О
пайдион!" ("О, дитя!"), но из-за своего варварского  произношения  выговорил
"с" вместо "н",  так  что  получилось  "О  пай  Диос!"  ("О,  сын  Зевса!").
Александру пришлась по душе эта оговорка, а отсюда ведет  начало  рассказ  о
том, что бог назвал его сыном Зевса. Говорят также, что Александр  слушал  в
Египте Псаммона; из всего сказанного философом ему больше всего  понравилась
мысль о том, что всеми людьми управляет бог, ибо руководящее начало в каждом
человеке - божественного происхождения. Сам Александр по этому поводу  судил
еще более мудро и говорил, что бог - это общий отец всех людей,  но  что  он
особо приближает к себе лучших из них.
     XXVIII. ВООБЩЕ Александр держал себя  по  отношению  к  варварам  очень
гордо - так, словно был совершенно убежден, что он происходит от богов и сын
бога; с греками же он вел себя сдержаннее и менее настойчиво требовал, чтобы
его признавали богом. Правда, в письме к афинянам по поводу Самоса он пишет:
"Я бы не отдал вам этот свободный и прославленный город, но уж владейте  им,
раз вы получили его от того, кто был тогда  вашим  властелином  и  назывался
моим отцом". При этом он имел в  виду  Филиппа.  Позднее,  однако,  раненный
стрелой и испытывая жестокие  страдания,  Александр  сказал:  "Это,  друзья,
течет кровь, а не

             Влага, какая струится у жителей неба счастливых!"

     Однажды,  когда  раздался  сильный  удар  грома   и   все   испугались,
присутствовавший при этом софист Анаксарх обратился к Александру:  "Ты  ведь
не можешь сделать ничего похожего, сын Зевса?" "И не хочу. Зачем мне внушать
ужас своим друзьям, как ты это советуешь? - ответил Александр смеясь. - Тебе
ведь не нравится мой обед потому, что ты видишь на столах рыб, а  не  головы
сатрапов". В самом деле, говорят,  что,  увидев  рыбешек,  присланных  царем
Гефестиону,  Анаксарх  сказал  нечто  подобное,  желая  высмеять  тех,  кто,
подвергая себя опасностям, ценой  великих  усилий  добивается  славы,  но  в
наслаждениях  и  удовольствиях  мало  или  почти  совсем  не  отличается  от
обыкновенных людей. Из всего сказанного ясно, что Александр сам не  верил  в
свое божественное происхождение и не чванился им, но лишь  пользовался  этим
вымыслом для того, чтобы порабощать других.
     XXIX. ВОЗВРАТИВШИСЬ из Египта в Финикию, Александр принес жертвы  богам
и устроил торжественные  шествия  и  состязания  киклических  и  трагических
хоров. Эти соревнования были замечательны не только пышностью обстановки, но
и соперничеством устроителей, ибо хорегами были цари Кипра. Словно избранные
жребием по филам афинские граждане, они с удивительным  рвением  состязались
друг с другом. Особенно упорной была борьба между саламинцем Никокреонтом  и
солийцем  Пасикратом.  По  жребию  им  достались  самые  знаменитые  актеры:
Пасикрату -  Афинодор,  а  Никокреонту  -  Фессал,  в  успехе  которого  был
заинтересован сам Александр. Однако он не обнаружил  своего  расположения  к
этому актеру, прежде чем голосование не присудило победы Афинодору, и только
тогда, как сообщают, уже покидая  театр,  сказал,  что  одобряет  судей,  но
предпочел  бы  отдать  часть  своего  царства,  чтобы  не   видеть   Фессала
побежденным. Впрочем, когда Афинодор, оштрафованный афинянами за то, что  не
явился на состязания в дни Дионисий, попросил  царя  послать  письмо  в  его
защиту, Александр, хотя и не сделал этого, но заплатил за него штраф.  Ликон
Скарфийский, со славою игравший на сцене, добавил к  своей  роли  в  какойто
комедии строку, в которой заключалась просьба о десяти  талантах.  Александр
засмеялся и подарил их актеру.
     Тем временем Дарий прислал своих друзей с письмом к македонскому  царю,
предлагая Александру десять тысяч талантов выкупа за пленных, все  земли  по
эту сторону Евфрата, одну из дочерей в жены, а также  свою  дружбу  и  союз.
Когда Александр сообщил об этом предложении приближенным, Парменион  сказал:
"Будь я Александром, я принял бы эти условия".
     "Клянусь Зевсом, я сделал бы так же, - воскликнул Александр, -  будь  я
Парменионом!" Дарию же Александр написал,  что  тот  может  рассчитывать  на
самый радушный прием, если явится к македонянам; в противном случае  он  сам
пойдет на персидского царя.
     XXX. ВСКОРЕ, однако, он пожалел об этом  ответе,  так  как  жена  Дария
умерла родами. Александр  не  скрывал  своего  огорчения  тем,  что  упустил
благоприятный случай проявить великодушие. Он приказал похоронить царицу  со
всей пышностью, не жалея никаких расходов. Тирей, один из  евнухов,  которые
были захвачены вместе с персидскими женщинами, бежал из македонского  лагеря
и, проделав долгий путь верхом, добрался до  Дария,  чтобы  сообщить  ему  о
смерти жены. Громко зарыдав, царь стал бить себя по голове и воскликнул: "О,
злой  рок  персов!  Жена  и  сестра  царя  живой  попала  в  руки  врага,  а
скончавшись, была лишена царского погребения!"  "Но,  царь,  -  перебил  его
евнух, - что касается похорон и  подобающих  царице  почестей,  у  тебя  нет
оснований жаловаться на злую судьбу персов. Ни госпоже  моей  Статире,  пока
она была жива, ни твоей матери, ни дочерям не пришлось ни в  чем  нуждаться.
Они пользовались всеми теми благами  и  преимуществами,  что  и  прежде,  за
исключением только возможности видеть исходящий от тебя  свет,  который,  по
воле владыки Оромазда, вновь воссияет  в  былом  блеске.  Когда  же  Статира
умерла, не было таких почестей, которых бы  ей  не  воздали,  и  даже  враги
оплакивали ее. Ведь Александр столь же милостив к побежденным, сколь страшен
в битве". После того, как Дарий выслушал этот  рассказ,  волнение  и  скорбь
вызвали у него чудовищное подозрение, и,  отведя  евнуха  подальше  в  глубь
палатки, он сказал: "Если  ты  сам,  подобно  военному  счастью  персов,  не
перешел на сторону македонян  и  по-прежнему  считаешь  меня,  Дария,  своим
господином, заклинаю тебя великим светом Митры и правой рукой  твоего  царя,
скажи мне, не оплакиваю ли я сейчас лишь меньшую из бед, постигших  Статиру,
и не поразили ли нас еще более жестокие беды, пока она была жива?  Не  лучше
ли было бы для нашей чести, если б в  злосчастьях  наших  столкнулись  мы  с
врагом кровожадным и жестоким? Разве стал бы молодой человек воздавать такие
почести жене врага,  будь  его  отношение  к  ней  чистым?"  Не  успел  царь
произнести эти слова, как  Тирей  упал  к  его  ногам,  умоляя  не  обвинять
Александра понапрасну и не  бесчестить  покойную  жену  и  сестру  свою.  Не
следует, говорил он, попав в беду, лишать себя самого  большого  утешения  -
сознания, что ты побежден человеком, обладающим сверхчеловеческой  природой.
Тирей призывал Дария отдать дань восхищения тому, чья скромность в обращении
с  персидскими  женщинами  даже  превосходит  храбрость,  проявленную  им  в
столкновении с персидскими мужами. Истинность своих  слов  евнух  подтвердил
страшными клятвами, а также привел много примеров воздержности и великодушия
Александра. Тогда, выйдя к своим приближенным, Дарий воздел руки  к  небу  и
обратился с  мольбою  к  богам:  "Боги,  покровительствующие  моему  роду  и
царству, дайте мне восстановить могущество персов, чтобы моя  держава  вновь
была столь же счастливой, какой я ее получил, и чтобы, став  победителем,  я
мог отблагодарить Александра за все, что он сделал для моих близких, когда я
попал в беду. Если же наступит роковой  час  возмездия  и  великих  перемен,
когда падет персидская держава, пусть никто, кроме Александра,  не  воссядет
на трон Кира". Большинство писателей именно так передают эти события и речи.
     XXXI. ПОСЛЕ того как Александр завоевал все земли до Евфрата, он  пошел
на Дария, двигавшегося ему навстречу с армией, численность которой достигала
миллиона. В пути кто-то из приближенных, желая  рассмешить  царя,  рассказал
ему, какую игру затеяли обозные: разделившись на две  партии,  в  каждой  из
которой был свой предводитель и полководец, они назвали одного  Александром,
а другого Дарием. Сперва они бросали  друг  в  друга  комьями  земли,  потом
начался кулачный бой и, наконец, в  пылу  борьбы  они  взялись  за  камни  и
дубины; многих из них невозможно было унять.  Услышав  это,  царь  приказал,
чтобы оба предводителя сразились один на один. Он сам вооружил "Александра",
а Филот - "Дария". Все войско наблюдало за поединком, пытаясь в происходящем
усмотреть грядущее.  В  упорном  сражении  победил  тот,  которого  называли
Александром. Царь подарил ему двенадцать деревень и предоставил право носить
персидское платье. Об этом рассказывает Эратосфен.
     Великая битва с Дарием произошла не под Арбелами, как пишут  многие,  а
под Гавгамелами. Название это на местном наречии означает  "Верблюжий  дом",
так как один из древних царей, спасшись от врагов  на  одногорбом  верблюде,
поместил его  здесь  и  назначил  на  его  содержание  доходы  с  нескольких
деревень.
     В месяце  боэдромионе,  приблизительно  в  то  время,  когда  в  Афинах
начинают справлять таинства, произошло лунное затмение. На одиннадцатую ночь
после затмения, когда оба войска находились уже на виду друг у друга,  Дарий
приказал воинам оставаться в  строю  и  при  свете  факелов  устроил  смотр.
Александр же, пока македоняне спали,  вместе  с  предсказателем  Аристандром
совершал перед своей палаткой какие-то тайные священные  обряды  и  приносил
жертвы богу Фобосу. Вся равнина между Нифатом  и  Гордиейскими  горами  была
освещена огнями варварского войска, из лагеря персов доносился неясный  гул,
подобный шуму безбрежного моря. Старейшие из приближенных  Александра,  и  в
особенности Парменион, были поражены многочисленностью врага и говорили друг
другу, что одолеть такое войско в  открытом  бою  было  бы  слишком  трудным
делом.  Подойдя  к  царю,  только  что  закончившему  жертвоприношения,  они
посоветовали Александру напасть на врагов ночью, чтобы темнотою было  скрыто
то, что в предстоящей битве  может  внушить  наибольший  страх  македонянам.
Знаменитый ответ Александра: "Я  не  краду  победу"  -  показался  некоторым
чересчур легкомысленным и неуместным перед  лицом  такой  опасности.  Другие
считали, что Александр твердо уповал на  свои  силы  и  правильно  предвидел
будущее. Он не хотел,  чтобы  Дарий,  обвинявший  в  прежней  неудаче  горы,
теснины и море, усмотрел причину своего нынешнего поражения в ночном времени
и темноте и отважился бы еще на одну битву. Александр  понимал,  что  Дарий,
располагающий  столь  великими  силами  и  столь  обширной  страной,   из-за
недостатка людей или вооружения войны не прекратит, но  сделает  это  только
тогда, когда, побежденный в открытом сражении, потеряет мужество  и  утратит
надежду.
     XXXII. ПРИБЛИЖЕННЫЕ покинули царя, и Александр прилег отдохнуть в своей
палатке;  говорят,  он  так  крепко  проспал  остаток  ночи,   что,   против
обыкновения, не проснулся  на  рассвете.  Удивленные  этим  полководцы  сами
отдали первый приказ воинам - приступать  к  завтраку.  Время  не  позволяло
медлить  долее,  и  Парменион,  войдя  в  палатку  и  встав  рядом  с  ложем
Александра, два или  три  раза  окликнул  его.  Когда  Александр  проснулся,
Парменион спросил, почему он спит  сном  победителя,  хотя  впереди  у  него
величайшее сражение. Александр, улыбнувшись, сказал: "А  что?  Разве  ты  не
считаешь, что мы уже одержали победу, хотя бы потому, что  не  должны  более
бродить по этой огромной и  пустынной  стране,  преследуя  уклоняющегося  от
битвы Дария?"
     Не только перед битвой, но и в разгар сражения Александр  проявил  себя
великим воином, никогда не теряющим мужества и присутствия духа. В бою левый
фланг,  находившийся  под  командованием  Пармениона,  стал   в   беспорядке
отступать,  теснимый  бактрийской  конницей,  которая  с  шумом   и   криком
стремительно ударила на македонян, в то  время  как  всадники  Мазея  обошли
фалангу и напали на охрану обоза. Парменион через гонцов сообщил Александру,
что лагерь и обоз будут потеряны, если царь немедленно  не  пришлет  тыловым
отрядам сильное подкрепление, сняв для этого часть  войске  передней  боевой
линии. Как раз в это время Александр подавал окружавшим его воинам сигнал  к
наступлению.  Услышав  просьбу  о  помощи,  он  воскликнул,  что  Парменион,
наверное, не в  своем  уме,  если  в  расстройстве  и  волнении  забыл,  что
победителям  достанется  все  имущество  врагов,   а   побежденным   следует
заботиться не об имуществе и рабах, а о  том,  чтобы,  храбро  сражаясь,  со
славой принять смерть.
     Приказав передать это Пармениону, Александр надел шлем.  Все  остальные
доспехи он надел еще в палатке: сицилийской работы  гипендиму  с  поясом,  а
поверх нее двойной льняной панцирь, взятый из захваченной при  Иссе  добычи.
Железный шлем работы Теофила блестел так, словно был из чистого  серебра.  К
нему  был  прикреплен  усыпанный  драгоценными   камнями   железный   щиток,
защищавший шею. Александр носил  меч,  подарок  царя  китийцев,  удивительно
легкий и прекрасной закалки; в сражениях меч обычно был его главным оружием.
Богаче всего был плащ, который  царь  надел  поверх  доспехов.  Это  одеяние
работы Геликона Старшего Александру подарили в знак уважения  жители  города
Родоса, и он, готовясь  к  бою,  всегда  надевал  его.  Устанавливая  боевой
порядок, отдавая приказы, ободряя воинов и проверяя их готовность, Александр
объезжал строй не на Букефале, а на другом коне, ибо Букефал был уже немолод
и его силы надо было щадить. Но перед самым боем к царю подводили  Букефала,
и, вскочив на него, Александр тотчас начинал наступление.
     XXXIII. ДОЛГИЙ разговор с фессалийцами и остальными греками, которые  с
громким криком призывали его вести их на  варваров,  придал  Александру  еще
больше твердости, и, взяв копье в левую руку, а правую подняв вверх, он, как
рассказывает Каллисфен, обратился к богам с мольбой, чтобы они, если он дей-
ствительно сын Зевса, помогли грекам и вдохнули в них мужество.  Прорицатель
Аристандр в белом одеянии и золотом венке, скакавший рядом с царем,  показал
на орла, парившего над  головой  Александра  и  летевшего  прямо  в  сторону
врагов. Все  видевшие  это  воодушевились.  Воины  ободряли  друг  друга,  и
фаланга, вслед за конницей, хлынула на врага. Варвары отступили прежде,  чем
передние ряды  успели  завязать  бой.  Яростно  преследуя  разбитого  врага,
Александр теснил персов к центру неприятельского расположения, где находился
сам Дарий. Александр приметил его издалека, сквозь передние ряды  персидских
воинов, - Дарий стоял на  высокой  колеснице  в  середине  царского  отряда,
рослый и красивый, окруженный множеством всадников в  блестящем  вооружении,
сомкнувшихся вокруг его колесницы и  готовых  встретить  врага.  Однако  чем
ближе был Александр, тем более приходили они в смятение:  гоня  перед  собой
отступающих, разбивая строй тех, кто еще держался,  он  устрашил  и  рассеял
почти всех телохранителей Дария. Только самые смелые и благородные бились за
своего царя до последнего  вздоха;  падая  друг  на  друга,  они  затрудняли
преследование, судорожно вцепляясь во вражеских всадников и  их  коней.  Это
страшное зрелище  развертывалось  на  глазах  у  Дария,  и  окружавшие  царя
персидские воины уже гибли у самих его ног. Но повернуть колесницу и выехать
на ней было невозможно, так как множество  мертвых  тел  не  давало  колесам
сдвинуться с места, а кони, почти скрытые под грудой трупов, становились  на
дыбы, делая возницу  совершенно  беспомощным.  Бросив  оружие  и  колесницу,
Дарий, как рассказывают, вскочил на недавно ожеребившуюся  кобылу  и  бежал.
По-видимому, ему не удалось бы на  этот  раз  скрыться,  если  бы  снова  не
прискакали гонцы от Пармениона, призывая Александра на  помощь,  ибо  на  их
фланге  значительные  силы  врагов  еще  не  были   сломлены   и   оказывали
сопротивление. Вообще Пармениона обвиняют в том, что в  этой  битве  он  был
медлителен и бездеятелен, - то ли под старость в нем  не  было  уже  прежней
отваги, то ли, как утверждает Каллисфен, он тяготился возрастающей властью и
могуществом Александра и завидовал ему. Раздосадованный тем,  что  Парменион
требует помощи, Александр, не сообщая воинам правды о положении  дел,  подал
сигнал прекратить преследование, будто бы потому, что  наступила  темнота  и
пора положить конец кровопролитию. Устремившись к той части войска,  которая
находилась в опасности, Александр по пути узнал, что враги полностью разбиты
и обращены в бегство.
     XXXIV. ТАКОЙ исход  битвы,  казалось,  окончательно  сломил  могущество
персов.   Провозглашенный   царем   Азии,   Ал